XXVII

6 декабря 1850 года он был назначен военным губернатором и главным комендантом Ревельского порта (Ревель – прежнее название Таллинна).

Конечно, Литке был жестоко уязвлен несправедливостью, которую проявило к нему его детище - Русское географическое общество. Новое назначение избавило его от необходимости каждодневно общаться с людьми, которые в глаза превозносили его, а за глаза составили партию, провалившую его на выборах.

Трясясь в экипаже по ухабистой дороге, Литке думал о том, какая серьезная ответственность легла на его плечи. Ведь Ревель – это ключ к Финскому заливу, и тому, кто им владеет, открыта  дорога на Кронштадт и Петербург. Однако нельзя допустить и то, чтобы русский флот был блокирован в Ревельском порту; нужно надежно оградить вход в Ревельский залив, укрепив форты и поставив пушки на острове Нарген, охраняющем вход.

Литке не оставляли размышления о вероятном противнике, которому придется противостоять на Балтике. Казалось бы, после совместного подавления странами Священного союза европейской смуты 1848 – 1849 гг. должен наступить мир, но как-то это не складывалось. Конечно, враждебных действий со стороны прибалтийских государств – Швеции, Дании, даже Пруссии вряд ли можно было ожидать, но вот что касается Англии и Франции... Нельзя было не заметить, что их интересы пересекаются с интересами России и на Ближнем Востоке, и на Балканах… А ведь это страны, военно-морской флот которых бурно развивается на основе современных технических достижений и оснащается новейшим оружием. А что может им противопоставить Российская империя с урезанным до предела финансированием не только развития флота, но даже просто его содержания. «Тяжка моя участь, – думал вице-адмирал, – придется больше рассчитывать на русскую смекалку да на строжайшую экономию. Да еще на то, что главные боевые действия развернутся не здесь, а на юге, где англо-французы могут заполучить союзника, издавна противостоящего России, – Оттоманскую империю».

Для Литке Ревель был городом его юности. Отсюда он гардемарином отправлялся в свое первое боевое плавание, здесь он бывал и со смешливыми принцессами, и с великим князем во время плаваний с ним по Балтике. Воспоминания прошлого нахлынули на него, когда он по узенькой улочке поднимался на Вышгород. Литке любил останавливаться возле церкви Святого Олафа, и когда был уверен, что за ним никто не подглядывает, задирал голову, чтобы еще раз испытать чувство величественной бесконечности, в которую уходил шпиль башни.

Губернатор посещал церковь Святого Николая, которая была ему особенно близка – и потому, что этот святой покровительствовал всем мореходам, и потому, что там под каменной плитой покоился прах Крузенштерна, мудрого и сильного человека, быть дру-гом которого Литке считал за высокую честь.

Назначение в Ревель Литке воспринял не как опалу, а даже с заметным удовольствием. Когда-то он писал Жуковскому: «…Не взирая на строгость дисциплины морской, отличительная черта моряков есть некоторая независимость характера и мысли, и праводушие. Не знаю от чего это происходит? но это факт, а с ним и умом просвещенным можно пролавировать между Сциллою и Харибдой...». После шестнадцати лет дворцовой жизни, в которой так часто приходилось «лавировать», хотелось совсем иной обстановки, которая принесла бы душевное спокойствие. Литке купил в Эстляндской губернии, в Везенбергском уезде, что примерно в сотне верст от Ревеля, мызу Авандусе – поместье с усадьбой и хозяйственными постройками. Центр усадьбы – длинный господский дом, замечательный своей «разноэтажностью»; двухэтажные части чередуются с одноэтажными. Вестибюль, зал, столовая превосходно отделаны деревянными панелями, на второй этаж ведет деревянная же винтовая лестница, кафельная печь дышит теплом. В полуверсте – церковь Симуна, одна из старейших в Эстляндии. Здание церкви украшает башня – часовня и две маленьких декоративных башенки. Литке специально приходил в церковь слушать величественную органную музыку.

С площадки на верху часовни открывался чудесный вид на окрестности: смешанный разноцветный лес, озерца торфяных болот, дорога, бегущая между соснами, березами, елями. В одном месте деревья вблизи дороги были вырублены, и стоял невысокий каменный столб. Он напоминал Федору Петровичу о его друге и соратнике Струве, астрономе и геодезисте. Этот столб отмечал один из концов базисной линии, от которой под руководством Струве проводилось измерение длины земного меридиана.

Но Литке, приезжавшему на мызу как на дачу, для отдыха, вовсе не хотелось думать о земном меридиане, а хотелось просто отдаться душой благодатной тишине, летнему дурманящему запаху цветущих трав или слушать зимнее завывание ветра в печной трубе.

Однако полностью отразиться от забот даже в дачной обстановке поместья никак не удавалось. Все чаще думалось о неизбежности предстоящей войны и о нехватке средств на восстановление старых укреплений и возведение новых, не оставляли хлопоты  по открытию в Ревеле морского клуба и библиотеки. Радовало, но больше беспокоило намерение старшего сына Константина поступить юнкером на флот. Награждение орденом Александра Невского Федор Петрович воспринял просто как рутинное мероприятие, не видя за собой особых для него заслуг.

XXIX

25 декабря 1855 года императорским указом Литке был назначен членом Государственного Совета Российской империи.

Государственный Совет представлял собой высшее законосовещательное учреждение империи, которое вырабатывало предложения императору – самодержцу по важнейшим, как считалось, вопросам внутренней и внешней политики, с которым император мог посоветоваться перед принятием какого-либо решения государственного уровня.

Император по своему усмотрению назначал членов Совета. Как правило, это были титулованные представители высшей бюрократии, но могли быть и разночинцы. Император никакими ограничениями себя не связывал. Он мог утвердить решение Совета, а мог поддержать мнение меньшинства.

При Государственном Совете было несколько департаментов, которые включали как отдельных членов Совета, так и привлеченных специалистов. В департаментах прорабатывались проекты законов, которые затем рассматривались на общих собраниях Совета. Общее собрание проводилось раз в неделю, и решения принимались большинством голосов.

Федор Петрович был не из тех людей, кто мог блаженно подремывать на заседаниях Государственного Совета. Тринадцать лет присутствовал в заседаниях департамента законов, рассматривавшего в эти годы важнейшие законы Российской империи: об отмене крепостного права, об отмене телесных наказаний, о земском и городском самоуправлении, о судебной и военной реформе.

В Государственном Совете Литке меньше всего был похож на винтик «машины для голосования». К каждому рассматриваемому делу он относился с величайшей внимательностью, тщательно изучал все его аспекты, нередко консультировался у специалистов. Чувствуя недостаток своей правовой подготовки, он в возрасте шестидесяти с лишним лет принялся за основательное изучение юриспруденции, пользуясь помощью выдающегося юриста и экономиста Николая Христиановича Бунге, будущего министра финансов и председателя комитета министров.

Оказавшись в кругу высших столпов российской бюрократии, Литке ни на час не оставлял забот о военно-морском флоте. В течение восемнадцати лет он принимал участие в особой комиссии по рассмотрению отчетов Морского министерства.

Потерпев поражение в Крымской войне, Россия лишилась флота. Литке, может быть, лучше, чем многие другие, понимал необходимость восстановления флота на новой основе как броненосного, винтового, вооруженного нарезной артиллерией. Новый флот требовал специально подготовленного для него офицерского состава, и адмирал Литке принял деятельное участие в работе созданного великим князем Константином Николаевичем специального комитета по ревизии учебных заведений морского ведомства, действовавшего совместно с Министерством народного просвещения. Комитет работал четыре года; его предложения были опубликованы в «Морском сборнике» и широко обсуждались морской общественностью. В результате появилось новое Положение о морских учебных заведениях, направленное на подготовку кадров, отвечающих перспективам развития военно-морского флота России.

Как член Государственного Совета Литке поддерживал реформаторскую деятельность императора Александра II и его брата, великого князя Константина Николаевича, который в течение шестнадцати лет председательствовал в Совете. Литке было нетрудно находить с великим князем общий язык, и адмирал всегда мог помочь своему бывшему воспитаннику благоприятствующим советом.

А еще Литке был в Государственном Совете председателем Особого совещания по вопросу обеспечения семейств убитых, раненных и без вести пропавших воинских чинов. Какова бы ни была загруженность адмирала разными делами, он прежде всего обращался к этой своей обязанности, которую почитал священной. Сердце разрывалось от желания помочь всем, но он старался не показывать своих чувств, когда оказывал помощь вдовам и инвалидам, равно и когда был вынужден отказывать в удовлетворении просьбы из-за отсутствия законных оснований или по нехватке средств.

Еще по окончанию службы в Кронштадте Литке был дарован каменный дом в престижном районе Санкт-Петербурга, на Английской набережной. С одной стороны дом соседствовал со зданием Николаевской Академии генерального штаба, с другой – с особняком, принадлежащем Никите Всеволожскому, основателю литературного общества «Зеленая лампа»; в этом доме бывали и Пушкин, и Дельвиг, и Гнедич...

Давно уже поэты не отворяли дверь особняка, да и в доме самого Литке не слышался женский смех или детская беготня. Рано овдовев, Литке остался бобылем, и в просторных комнатах каменного здания с окнами на Неву ему было пусто и холодно.

XXXI

Еще в 1863 году общее собрание Русского географического общества постановило украсить залу общества портретом Федора Петровича.
В Интернете я нашел около пятнадцати портретов Литке (включая фотопорт-реты). Произвести атрибуцию некоторых и них оказалось довольно сложно, иногда даже хотя бы приблизительно установить к какому периоду жизни адмирала относится тот или иной портрет. Один из признаков атрибуции очевиден: чем старше был оригинал, тем больше лысина обнажала его высокий лоб. И, наоборот, тем длиннее и пышнее становились его седые бакенбарды и смыкающиеся с ними столь же пышные усы.

Другими признаками могут служить рисунки орденов на мундире, их количество и порядок расположения; однако по уменьшенному изображению на портрете далеко не всегда можно было установить название орденской звезды.

Самым ранним портретом Литке, по-видимому, можно считать акварельный рисунок шестнадцатилетнего Владимира Гау, сделанный в 1832 году в Ревеле. Литке был капитаном корабля, на котором в Ревель прибыли великие княжны. Портрет капитана был таким удачным, что Литке порекомендовал юного художника императрице Александре Федоровне, и она поручила ему написать портреты дочерей, с которых и началась будущая слава живописца. К сожалению, найти этот портрет мне не удалось.

На первом из обнаруженных мною портретов изображен молодой человек, у которого чуть обнаруживаются залысины, прикрытые прядями волос. Бачки еще короткие, как будто бы завитые, усов вообще нет. На груди офицера – первый из предназначенных для ношения на мундире орденов, которым был награжден Литке – орден Анны 3 степени, 1819 год. Следующим орденом – Георгия 4 степени – Литке был награжден в январе 1830 года. Следовательно, портрет относится к интервалу времени от 1819 до 1830 года.

На плечах у моряка эполеты с тонкой бахромой, свисающей по краям полукружия. Такие эполеты носили только штаб-офицеры флота, то есть капитаны 1-го и 2-го ранга. Но на портрете эполеты без звездочек, следовательно, они принадлежат капитану 1 ранга. А звания капитана 2 ранга Литке, как известно, никогда не имел. Звание капитана 1 ранга он получил в октябре 1829 года. Вот вам и атрибуция по времени: с октября 1829 по январь 1830 года, то есть после возвращения из кругосветного плавания на шлюпе «Сенявин».

Что о самом портрете? Перед нами лицо умного, с пытливым взглядом  человека; полноватые губы свидетельствуют о мягкости нрава, но высокие брови и крупный подбородок выдают в характере умение командовать, уверенность в себе без самоуверенности. Да, это Литке на тридцать третьем году жизни, на вершине своей карьеры мореплавателя.

Со следующим портретом, на котором Литке изображен в левый профиль, связана некая загадка. Подпись под портретом гласит: «Литография (1823 г.) по портрету неизвестного художника». Насчет «неизвестного» – это так, а вот насчет 1823 года позвольте усомниться. Ну, пусть Литке на нем с небольшими бачками, без усов, но с залысинами большими, чем на предыдущем портрете. Но эполеты у него штаб-офицерские, то есть могут принадлежать только капитану 1 ранга, которым Литке был до июня 1835 года. Ну и, в 1823 году у Литке на мундире мог быть только орден Анны 3 степени, а на портрете у него на груди еще орден Святого Георгия 4 степени (награжден в 1830 году). И еще какие-то кружочки – то ли пуговицы, то ли медали (но у Литке тогда медалей вроде бы не было) – не разобрать. Таким образом, портрет этот мог быть написан только между 1830 и 1835 годом. Что же касается характера изображаемого лица, то о нем трудно что-либо сказать, кроме решительности и рано пришедшей житейской умудренности.

Под следующим портретом подпись на французском языке: «Гранд Адмирал де Литке. Гувернер великого князя Константина». Литке стал воспитателем великого князя в 1832 году и освободился от этой обязанности в 1847 году. А чин контр-адмирала он получил в 1835 году. Значит, портрет мог быть написан между 1835 и 1847 годом.

Попробуем сузить этот интервал. Ордена на мундире Литке (кроме ордена Георгия 4 степени) различить в точности мне не удалось. Один из них напоминает звезду ордена Анны (орден Анны 1 степени Литке получил в 1840 году), однако твердой уверенности в этом у меня нет.  А вторая звезда на мундире вообще ни на какой из российских орденов не похожа. К тому же, на эполетах можно разглядеть изображение якоря, чего никогда на российском флоте не полагалось; по-видимому, художник тут проявил фантазию (как и с упомянутым ранее орденом). Другое обстоятельство, затрудняющее атрибуцию, – отсутствие при мундире аксельбанта. «Нет адъютанта без аксельбанта», – знаменитый афоризм Козьмы Пруткова.  А Литке был флигель-адъютантом с 1832 года. Вот и приехали.

Бакенбарды еще не седые, и не сходятся с усами.

Что касается общего впечатления от лица и фигуры персонажа, то кажется, что художник хотел придать ему некую форсистость: талия в рюмочку, во взгляде этакая снисходительность, на губах улыбочка, тоже чуть снисходительная. Нет, не думаю, чтобы этот портрет адекватно отражал внутренний мир молодого адмирала.

Следующий портрет (а, возможно, только фрагмент портрета) дает не больше оснований для атрибуции – примерно те же годы, что и у предыдущего. Но облик адмирала гораздо более выразителен: лоб мыслителя, волевой взгляд, чуть-чуть асимметричные брови.

Очередной портрет производит впечатление несколько ранее написанного, чем оба предыдущих. Литке на нем не в мундире, а в сюртуке с эполетами, кончики бакенбардов подкручены вверх, совсем немножечко – наверное, по моде того времени. А лицо привлекает своей интеллигентностью; таким мог бы быть современный нам профессор или академик.

А этот портрет Литке я нашел в старой книге. Федор Петрович на нем – в расцвете сил, но уже седина в голове и усы длиннее, чем на предыдущих изображениях, вообще выглядит солиднее, хотя видна прежняя строевая выправка. И от плеча – аксельбант генерал-адъютанта.

Резкий переход к иному возрасту знаменует портрет, выполненный профессором живописи Сергеем Константиновичем Зарянко в 1854 году. Что-то сильно изменилось в облике адмирала за эти годы. Голова совершенно седая, такие же седые усы сморят в стороны пиками. Современник писал о Зарянко – портретисте: «Это не живопись, а натура, оживленные и одухотворенные изображения… Верность натуре доведена до такой степени, что вы невольно забываете про полотно, видите перед собою живого человека». Портрет написан в то время, когда Литке был озабочен проблемами защиты Кронштадта от нападения англо-французской эскадры. Эта озабоченность, внутренняя сосредоточенность и усталость видны на его лице, прописанном в откровенно натуралистической манере: краснота щек и кончика носа, глубоко запавшие глаза под белыми бровями.

Владимиром Дау, ставшим с легкой руки Литке модным придворным живописцем, написан портрет, гравюра на стали с которого датируется 1850 – 1860 гг. Этот интервал может быть сокращен за счет того, что на мундире отсутствует темно-бронзовая медаль в память войны 1853 – 1856 гг., которой Федор Петрович был награжден в 1856 году (светло-бронзовая медаль вручалась лицам, непосредственно участвовавшим в боях, а темно-бронзовая – остальным ветеранам, служившим в то время не в действующей армии).  Верхняя из трех звезд на мундире, скорее всего, принадлежит ордену Александра Невского, которым Литке был награжден в 1852 году. Это подтверждается и ее расположением по старшинству орденов, полученных адмиралом к этому времени, и при рассмотрении рисунка звезды на сделанных позже фотографиях. На эполетах можно разглядеть вензель в виде буквы «Н» – знак принадлежности к Свите Николая I, умершего в 1855 году. К тому же, Литке на этом портрете – в однобортном мундире, а с 1855 года свитские мундиры стали двубортными! Получается, что портрет был написан между 1852 и 1855 годом.
Портрет Дау выполнен с присущим художнику аристократизмом, адмирал красив с его пышными седыми бакенбардами и усами, его взгляд спокоен и полон внутреннего достоинства. Это, несомненно, парадный портрет, в котором представлены лучшие черты оригинала.

На следующем портрете (или на фотографии?) Литке выглядит старше, чем на предыдущем. Знаменитые бакенбарды, как и усы, стали гуще и длиннее. Подпись под портретом гласит: «Генерал-адъютант, вице-адмирал, Главный командир Кронштадтского порта». Вот тут открывается целый ряд противоречий. Литке на портрете – в двубортном мундире, а таковые, как сказано выше, были введены в 1855 году. На мундире различима «темно-бронзовая» медаль – 1856 год. Но тогда Литке был уже не вице-адмиралом, а полным адмиралом. И, соответственно, уже не был командиром Кронштадтского порта. Могу предположить, что этот портрет сделан для серии изображений военачальников – участников войны 1853 – 1856 гг. Надпись относится к должности адмирала в годы войны, а сам портрет выполнен позже. К сожалению, название литографии под портретом я разобрать не смог.

Литке на этом портрете выглядит строгим и судовым, как подобает боевому адмиралу – грозе неприятеля.

И вот, наконец, выполненный замечательным художником – «передвижником» Иваном Николаевичем Крамским портрет 1871 года, который можно считать одним из самых замечательных шедевров его кисти. Тщательно продуманная композиция, тонкая цветовая гамма, ракурс, демонстрирующий не обилие регалий, а внутренний мир оригинала через его внешний облик.

Современники считали, что портреты Крамского отличаются полным сходством и талантливой характеристикой лица, с которого портрет писался. На нас смотрит умудренный жизнью человек с не очень счастливой личной судьбой, но стойко противостоящий ее ударам и невзгодам. Он столько лет тянул тяжелый воз ответственности, не отрекается от нее и сейчас, хотя силы уже не те, тянуть тяжело, но он не отступится.

На последних фотографиях лицо Федора Петровича утопает в снежной белизне пушистых бакенбардов и усов, между которыми видны высокий лоб, крупный нос и глаза грустные и усталые, как у старого доброго пса...
На старости лет Федор Петрович записал в дневнике: «Авось не все, что тщусь я насаждать, расклюют птицы или похитит лукавый, авось иное зерно и найдет благоприятную почву, авось, взглянув на мой портрет, когда меня не будет, скажете вы иногда: “Этот человек больше жил для меня, чем для себя...”».

XXXIII

Но хватит о Никитенко. Совсем о другом главные заботы президента Академии.

Петербургская Академия наук, как ее принял Литке, была довольно своеобразным учреждением. Призванная объединять «первенствующее научное сословие в Российской Империи», она, по сути, представляла собой довольно узкий кружок лиц, которые, как считалось, профессионально занимались наукой. В ее трех отделениях – физико-математических наук, русского языка и словесности, историко-филологических наук – полагалось иметь академиков в общей сумме тридцать одного человека, что было намного меньше количества университетских профессоров, которых насчитывалось несколько сотен.

Должностные оклады академиков были не выше, чем оклады профессоров.
Устав Академии, принятый в 1836 году, устарел и совершенно не соответствовал эпохе реформ Александра II. Еще предыдущий президент Академии, граф Блудов, пред-принимал попытки пересмотреть Устав. Казалось бы, при Литке дело сдвинулось с мертвой точки, император Александр дал соответствующее указание, но при откате реформ всё остановилось, и Академия продолжала жить по правилам, сохраняющим ее самоизолированность от нужд общества.

В октябре 1866 года «по случаю бракосочетания наследника» император даровал Федору Литке титул графа Российской Империи. Сложные чувства вызывала монаршая милость в душе пожилого адмирала. Конечно, он рассматривал пожалование именованием «его сиятельство» как признание заслуг перед Россией – единственным его Отечеством. Но мог ли он, сын неродовитого чиновника и внук пастора, когда-нибудь предполагать, что будет причислен к кругу высшей знати Империи?

Все годы своего президентства в Академии Литке как опытнейший моряк придавал исключительное значение систематическим наблюдениям за явлениями природы. Он мно-гое сделал для поддержания деятельности Главной астрономической обсерватории в Пулково, в которой осуществлялись постоянные наблюдения звездного неба и были созданы признанные во всем мире каталоги абсолютных положений звезд. На протяжении многих десятилетий использовались составленные в обсерватории высокоточные «Пулковские таблицы рефракции».

Геодезические измерения на огромных территориях России шли от Пулковского меридиана, а сама обсерватория стала центром стажировки и повышения квалификации геодезистов и гидрографов высшей квалификации для военно-морского флота, российской армии и ее Генерального штаба.

Работе Николаевской Главной физической обсерватории в Санкт-Петербурге Литке уделял настолько большое внимание, что одно время даже непосредственно управлял ее делами. В обсерватории осуществлялась поверка всех приборов, используемых на метеорологических станциях и в путешествиях, заведование всей системой русских метеостанций, выпуск обзоров и предсказаний погоды. Однако застройка Василевского острова Петербурга, где располагалась обсерватория, причиняла помехи выполнению точных наблюдений, и поэтому по инициативе Литке в Павловске была создана  Константиновская магнито-метеорологическая обсерватория, предназначенная исключительно для наблюдений.

Литке взвалил себе на плечи всю работу по проталкиванию в правительстве штатов обсерваторий, выбиванию средств на их финансирование – словом, ту часть деятельности Академии, которая сама по себе наукой не является, но без которой осуществление научной работы невозможно. Что Литке более-менее удалось, так это, хотя и не сразу, и преодолевая многочисленные препоны, улучшить финансовое положение самой Академии, ее подразделений, академиков и сотрудников.

Далеко не всем академикам была видна эта сторона деятельности президента Академии, поэтому все чаще в его адрес раздавались упреки в чрезмерном администрировании, в авторитарном стиле руководства. Вряд ли они всегда были справедливы – возможна ли демократия при самодержавно-бюрократическом строе? Но были и действительные ошибки, от которых репутация адмирала заметно пострадала.

Получив высший орден Российской империи – орден Андрея Первозванного, а затем и очередное золотое оружие за 60 лет выслуги в военных чинах, Литке, со своими распушенными бакенбардами и полным иконостасом орденов на мундире, выполняя представительские функции и занятый добыванием средств на существование академии, все меньше занимался внутренними делами академического сообщества. Как-то так само собой получилось, что эти дела незаметно перешли в ведение непременного секретаря Академии, экономиста и статистика Константина Степановича Веселовского. Прикрываясь авторитетом президента Академии, Веселовский представлял свои личные симпатии и антипатии как мнение президента и даже оказывал влияние на Литке, склоняя его поступать так, как он рекомендовал.

В особенности это проявилось в нашумевшей истории с неизбранием в Академию наук Дмитрия Ивановича Менделеева. Отчего Веселовский не влюбил Менделеева – трудно сказать, скорее всего, потому, что Менделеев был горячим сторонником исследований прикладного характера, «на пользу народную», а Веселовский в годы своего секретарства в особенности упирал на первенство фундаментальных исследований. А, может быть, дело было в каких-то сословных предрассудках: Веселовский был выпускником Царскосельского лицея, а Менделеев – сыном учителя из дальней провинции, да еще ходила сплетня, что Дмитрий Иванович – просто «чемоданных дел мастер». Так или иначе, но когда в первый раз встал вопрос об избрании Менделеева в академики (это было в 1874 го-ду), Веселовский применил хитрый ход: он добился, чтобы на голосование был поставлен вопрос не об избрании Менделеева, а о передаче одной из имевшихся вакансий для химика. Академики отказали в передаче вакансии, и, таким образом был отведен вопрос о кандидатуре Менделеева, на которой в особенности настаивал академик Бутлеров.

Ни для кого не было секретом, что академики размежевались по двум партиям: «русской» и «немецкой». Но тот же Бутлеров, которого считали, так сказать, неформальным лидером «русской» партии, заявлял: «В своем научном развитии я многим обязан западноевропейской науке и привык относиться к ней с должным уважением. С другой стороны, с прошедшим нашей Академии связаны столь блестящие имена, чужие по звуку, но родные нам по великим заслугам пред Россией, что нельзя не преклоняться пред ними с полным уважением. Я был поэтому весьма далек от каких-либо скороспелых выводов, основанных на внешности...».

В октябре 1880 года группа академиков физико-математического отделения, возглавляемая Бутлеровым, выдвинула кандидатуру Дмитрия Ивановича Менделеева на освободившуюся вакансию по химии. Подписанное академиками представление гласило: «С согласия Господина Президента мы имеем честь предложить к избранию члена-корреспондента Академии профессора С.-Петербургского университета Дмитрия Ивановича Менделеева». Упоминание о согласии президента означало, по меньшей мере, положительное его отношение к избранию Менделеева – да никто в этом и не сомневался!

Голосование по кандидатуре Менделеева на собрании физико-математического от-деления происходило 11 ноября 1880 года. Как и полагалось, голосовали шарами: опущенный в урну белый шар означал «за», черный шар – «против». При этом Литке как президент, согласно Уставу, имел два голоса. Результаты голосования изумили: в протоколе сказано: «г. Менделеев соединил в свою пользу 9 избирательных голосов против 10 неизбирательных. Вследствие сего он признан неизбранным». Хотя голосование было тайным, но вскоре всем стало ясно, кто как голосовал. Голосование Литке удивило даже самого Веселовского, который записал: «Всего курьезнее было то, что Литке, не согласившийся отклонить своею властью баллотировку, положил Менделееву при баллотировке свои два черных шара».

Российская общественность – и не только научная – была возмущена неизбранием Менделеева, научные заслуги которого были неоспоримы, и избранием на вакантное место какого-то второстепенного шведского химика.

Понял ли восьмидесятитрехлетний Литке, какой непростительный промах он совершил? И каковы причины этого поступка? То ли шары перепутал, то ли урны? То ли и вправду поверил, что Менделеев – всего лишь «чемоданных дел мастер»? То ли подвело здоровье – к этому времени адмирал почти полностью ослеп и оглох? Но еще полтора года он не решался сделать единственно верный в его положении шаг – подать в отставку.

Александр III сохранил за ним пост члена Государственного Совета, но это уже ничего не значило. Через неполных полгода после принятия его отставки знаменитый море-плаватель, воспитатель попавшего в опалу великого князя Константина Николаевича, основатель Русского географического общества, адмирал, генерал-адъютант, граф, полный кавалер всех российских орденов, почетный член многих российских и зарубежных научных обществ и университетов Федор Петрович Литке ушел в свое последнее плавание, из которого не возвращаются.

Владимир Вейхман
Источник