Алфави́т Боровко́ва

А. ПУШКИН И БРАТЬЯ ЛИПРАНДИ В КИШИНЕВСКИЙ ПЕРИОД

«ДЕЛО» МАЙОРА ВЛАДИМИРА РАЕВСКОГО

Назначенный начальником штаба 2-й армии генерал-адъютант П.Д. Киселев, призванный императором Николаем Павловичем навести порядок во всех армейских структурах, с конца 1821 года пытался организовать в армии настоящую, по его представлению, тайную полицию. Подыскивались люди, на которых можно было бы возложить обязанности военно-политических агентов. Начальник штаба 6-го корпуса генерал Вахтен, интригуя против своего непосредственного начальника, командира корпуса генерала Сабанеева, пытался выдвинуть кандидатуру подполковника Ивана Липранди на должность начальника обычной жандармской команды при главной квартире корпуса в городе Тирасполе. «Сколько я знаю, – писал Вахтен Киселеву 26 ноября 1821 года, – и от всех слышу, что Липранди один только, который по сведениям и способностям может быть употреблен по части полиции; он даже Воронцовым по сему делу был употреблен во Франции; а лучше о нем Вам скажет Михайла Федорович (Орлов. – Н.Б.) который уже давал ему разные поручения; другого же способного занять сие место не знаю». Вахтен, выдвигая Ивана Липранди, не столько был озабочен подобрать подходящего кандидата, сколько интриговал против Сабанеева, который не терпел в эти годы Ивана Липранди, как «либералиста», активного участника ненавистной ему кишиневской «шайки». Уже 20 января 1822 года Сабанеев писал Киселеву (очевидно в подтверждение уже высказанного при личном общении мнения): «Я буду просить молодова Липранди себе в адъютанты. Это законно и без приказа, – редкий молодой  человек, совершенно непохожий на братца своего». Весьма примечательно, что взгляды Сабанеева на Ивана Липранди разделял и Киселев, когда 27 апреля 1822 года писал своему приятелю, влиятельному дежурному генералу при Главном штабе  А.А. Закревскому: «У нас в армии служат два брата Липранди, один подполковником, другой майором, и один на другого вовсе не похожи; последний офицер прекраснейший, и я буду его просить в старшие адъютанты». Так что, при очевидной популярности в армии обоих братьев, младший, Павел, был, что называется, нарасхват.

А.С. Пушкин, находящийся в этот период в Кишиневе, в большей степени поддерживал дружеские отношения с Иваном Липранди. Из письма А. Пушкина к Вяземскому: «Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и в свою очередь не любит его». Письмо датировано 2-м января 1822 года. Пушкин был слишком молод для того, чтобы объективно в полной мере оценить столь «многогранную» личность Ивана Липранди. Иван Липранди привлекал молодого поэта своей легендарной военной биографией, отчаянным характером, с явными признаками авантюризма. Пушкин, общаясь с Иваном Липранди, «срисовал с натуры» наиболее впечатляющие черты  своего кишиневского приятеля, послужившего (как считают многие исследователи и в чем я имею основания сомневаться) прототипом героя «Выстрела» и соединяющего, по его выражению, «ученость истинную с отличными достоинствами военного человека».

В период активного общения с Пушкиным  Иван Липранди действительно был «нелюбим правительством», если за «правительство» числить командование армии и корпуса…Радикализм в манере поведения и высказаваниях Ивана Липранди в молодости явно просматривается.  В послужном списке Ивана Липранди в этой связи указывается, что из Белостока он был «послан для обозрения области в Гродненской губернии».. Когда в 1814 году корпус Дохтурова, в котором служили братья Липранди, стоял в Белостоке, с Иваном познакомился артиллерийский офицер И.Ф. Радожицкий, давший любопытную характеристику своего нового знакомца: «Другой капитан Л., горячий итальянец, называющий себя мартинистом, обожатель Вольтера, знал наизусть философию его и думал идти прямейшею стезею в жизни. С пламенными чувствами, острым, хотя не всегда основательным умом, он мог вернее других отличить хорошее от дурного, благородное от низкого; презирал лесть, он смеялся над уродами в нравственном мире. С веселым нравом, большой начитанностью и знанием света, он был весьма любезен в обществе; но пылкость его характера заводила его часто в безрассудства. Бывши в Або, он вызывал на дуэль одного из врагов своих через газеты; два месяца учился колоться; наконец встретился с противником и дал ему смертельный штос». О том, что здесь упомянут именно Иван Липранди, свидетельствует он сам,   («Русский Архив», 1866 год, стр. 1475)  исправляя неточность в рассказе о последствиях своей дуэли.  Радожицкий очень красочно описывает всех товарищей Ивана Липранди, занимавшихся в то время черчением карт Гродненской губернии: « В обществе подобных людей никогда не было пустого разговора. Вошедши первый раз к ним  и прислушиваясь к беседе, я подумал, что нахожусь среди университетских профессоров. Часто речь заведется от безделицы и распространится на все области наук: о математике, о физике, об истории и литературе или о военной науке, о политике или о философии и богословии. Каждый чертит или рисует в своем углу на длинном столе, слушает оратора, опровергает, противоречит, переходит в другую материю и сам ораторствует. В свободное время, после занятий и чертежей, по вечерам ходили мы к добрым знакомым своим на бостон, иногда влюблялись и волочились. В воскресенье и праздничные дни, в Казино или в доме Благородного Собрания, участвовали на бальных вечерах и танцах». (Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год. Артиллерии подполковника Ивана Радожицкого», ч.111, М., 1835, стр. 353-354.)

Судя по ранней характеристике Ивана Липранди, среди образованных офицеров гвардии его заметно отличала только потребность острых ощущений, замешанная на безграничном авантюризме, любовь же к философии Вольтера, была не более как дань моде…
В 1820-1822 годах, числясь офицером штаба 16-й дивизии, подполковник Иван Липранди создает агентурную сеть в приграничном районе, в зоне ответственности дивизии, и снабжает своего начальника М.Ф. Орлова сведениями в этом направлении. Уже в те годы  он, как офицер штаба, выполнял ряд следственных дел в полках дивизии.
Так, в декабре 1821 года, во время своей совместной поездки с Пушкиным в Измаил и Аккерман, Иван Липранди производил расследования в 31-м и 32-м Егерских полках, а затем вел расследование и в Охотском полку. Официально  расследования эти касались случаев жестокого обращения командиров полков и батальонов  с солдатами. В эти годы в армии вводился церемониальный шаг, отработка которого выматывала солдат, нервировала командиров всех степеней, зачастую применявших принятые в армии телесные наказания. Все эти поручения  исходили непосредственно от командира дивизии, генерал-майора, графа Михила Орлова. О своих доверительных отношениях с Михаилом Орловым Иван Липранди говорил слишком много и слишком открыто, что в значительной мере, в последствии, повредило им обоим.
В это время кишиневская квартира Ивана Липранди становится местом вечеринок с непременным застольем. Завсегдатаями  этих «посиделок» становятся майор Раевский Владимир Федосеевич, капитан Охотников, прапорщики Горчаков и Вельтман. Очень часто эти вечеринки посещал Александр Пушкин. Молодые офицеры смело спорили, затрагивая самые злободневные и часто весьма «свободные» темы. Криминального в этом, ровным счетом, ничего не было, но информация о том, что Иван Липранди  – ближайший помощник и сторонник политики демократических, гуманных преобразований в армии, проводимой Михаилом Орловым в своей дивизии, постоянно доходила до командира корпуса, генерала Сабанеева. Все это было бесконечно далеко от действенного участия в каком бы то ни было тайном революционном обществе, тем более в качестве активного его члена. Как покажут дальнейшие события и подтвердят последние исследования, Иван Липранди никогда не был официально причастен к декабристскому движению.

Либерально настроенных офицеров, проявлявших в этом направлении значительно большую энергию, было в армии немалое число, и из них лишь незначительная часть вошла  в Союз Благоденствия и в другие «тайные» организации. Тому, что Иван Липранди являлся членом Союза Благоденствия имеются всего два свидетельства – и оба они совершенно не заслуживают доверия. Первое – это свидетельство, представленное в ходе следствия полковником Н.И. Комаровым. Перечислив несомненных членов «Союза», Комаров прибавил к списку всех тех, о деятельности которых он только слыхал – и среди ряда других имен находим и «полковник Липранди, отставной, квартирмейстерской части, жил в Кишиневе». Впервые об этом поведал читателю  со ссылкой на конкретные документы М. Довнар-Запольский в изданных в 1906 году в Киеве «Мемуарах декабристов» на стр. 30. Комаров, находясь в глухой ссылке, не мог даже правильно указать служебного положения Ивана Липранди, состоявшего во время функционирования Союза Благоденствия на действительной службе в штабе 16-й дивизии и вышедшего в отставку только в конце 1822 года.
Да и выйдя в отставку, Иван Липранди уже через несколько месяцев был принят на службу чиновником «по особым поручениям» к графу М.С. Воронцову. Тем не менее, по оговору Комарова Иван Липранди был арестован, но скоро выпущен, так как «все главнейшие члены Южного и Северного обществ утвердительно отвечали, что Липранди не только не принадлежал к Обществу, но не знал о существовании оного и ни с кем из членов не имел сношений.
Сам Комаров не подтвердил своего показания, сделав оное гадательно.

…Иван Липранди был освобожден после кратковременного ареста, «с аттестатом», как и другие оговоренные Комаровым. Вместе с Липранди были освобождены: братья Исленьевы, Стояновский, Фурнье. Из Материалов по восстанию декабристов, опубликованных в Ленинграде в 1925 году, (т.8, стр.89, 114, 189), следует, что в ходе следствия о причастности к Обществу Ивана Липранди расспрашивали самого Пестеля и он этот факт не подтвердил, хотя других фамилий назвал предостаточно.

Все освобожденные получили аналогичные «аттестаты», поэтому факт выдачи оправдательного документа Ивану Липранди не следует рассматривать как вознаграждение за какие то особые, данные им будто на следствии показания. То же следует сказать и о полученных им 5 мая 1826 года 2000 рублях  – все те, кто сумел в ходе следствия  доказать свою непричастность к заговору, также получали подобные суммы в качестве компенсации, соответствующей должностям и званиям подследственных.

К примеру, Грибоедов, сидевший во время ареста на гауптвахте Главного штаба вместе с Иваном Липранди, не только получил подобный «аттестат» и годовое «не в зачет» жалование , но был еще и произведен в следующий чин.

Итак, первое свидетельство о принадлежности Ивана Липранди к Союзу Благоденствия  - отпадает. Второе мы находим в записках старого сослуживца Ивана Липранди и активного члена Южного общества декабристов, князя Сергея Волконского. По словам последнего, Иван Липранди «был – в уважение его передовых мыслей и убеждений – принят в члены открывшегося в 16-й дивизии отдела тайного общества, известного под названием «Зеленой книги». При открытии в 20-х годах восстания в Италии, он просил у начальства дозволения стать в ряды волонтеров народной итальянской армии и по поводу неприятностей за это, принятое, как дерзость, его ходатайство, он принужден был выйти в отставку и, выказывая себя верным своим убеждениям и званию члена тайного общества, был коренным другом майора, сослуживца его по 32-му Егерскому полку, Владимира Федосеевича Раевского….

Волконский писал свои воспоминания не для печати, уже в глубокой старости, по свидетельству его сына, «не желая пользоваться никакими печатными или рукописными материалами» и основываясь «исключительно на указаниях своей памяти». Вполне естественно, что он допустил в своих воспоминаниях ряд фактических ошибок, переиначивая фамилии хорошо ему знакомых, казалось бы, людей, а в рассказах об участниках южного отдела Союза Благоденствия и затем Южного общества – допуская явные хронологические неточности и зачисляя в число заговорщиков лиц, в тайные общества не входивших и известных только своими «свободными» суждениями в кругу офицеров Тульчина, в том «юном тульчинском обществе», которое ярко обрисовал в своих воспоминаниях другой декабрист, Н.В. Басаргин. Так, в воспоминаниях С. Волконского, граф Олизар превратился в «Оливера», К.Ф. Клейн, никогда не принадлежавший к тайным обществам, числится у него активным членом оных… (Записки С.Г. Волконского, стр. 402, 404, 409. – Н.В. Басаргин. «Записки», стр. 2-6.)

Относительно Ивана Липранди Волконский дал совершенно неверную информацию. Положившись на свою память, ориентируясь в основном на слухи, так как после заграничного периода своей совместной службы в корпусе Винценгероде, он, по всей видимости, с Иваном Липранди не встречался, он не мог иметь о нем более позднюю, достоверную информацию. Более того, поддавшись естественному чувству «праведного» негодования, узнав о дальнейшей деятельности Ивана Липранди в качестве настоящего сотрудника Третьего отделения, Сергей Волконский уже окончательно спутал биографии двух братьев Липранди в одну, основательно запутанную и трудно объяснимую. Такое глубокое недоразумение позволило легковерным и не особо пытливым исследователям, не говоря уже о рядовых читателях, не только запутаться самим, но и тиражировать чужие ошибки… Суть недоразумения многократно усугублялась тем, что на виду у читателей и общественности, находился Иван Петрович Липранди, а в тени, его более рассудительный и всецело отдавшийся своей воинской службе, Павел Петрович Липранди. Более того, этой путанице особенно не препятствовал и сам Иван Петрович, так как элементы биографии Павла только облагораживали его, скажем так, сложную и противоречивую биографию.

Итак, в силу известных теперь обстоятельств  я был вынужден несколько отвлечь внимание читателя на личность брата нашего основного фигуранта, Павла Петровича, Ивана Петровича Липранди. Как уже говорилось, с ноября 1817 года Павел Липранди продолжил службу в должности старшего адъютанта штаба 4-й пехотной дивизией при командире Федоре Ивановиче Талызине. В конце 1819 года командир дивизии был временно зачислен «состоять по армии», что по современной военной терминологии соответствует нахождению «за штатом». В этой связи  штабс-капитан гвардии Павел Липранди, переименованный в майоры армейской пехоты, продолжил службу в одном из полков дивизии, а в январе 1820 года вернулся в 32-й Егерский полк 16-й пехотной дивизии. В течение нескольких месяцев майор Павел Липранди являлся сослуживцем по полку майора Раевского Владимира Федосеевича, заслуженного офицера, награжденного за участие в Бородинском бою Золотой шпагой с надписью «За храбрость». Владимир Раевский, незадолго перед этим, вернулся на службу из отставки. В последствии майор Раевский возглавляя в Кишиневе дивизионную учебную команду, организовал в полку ланкастерскую школу. Многие источники указывают на его членство с августа 1821 года в масонской ложе «Овидий», в которой «по молодости» некоторое время числился А.С. Пушкин. Серьезные исследователи масонства не относят «Овидий» к числу масонских лож, но, так или иначе, отдельные элементы масонской этики присутствовали и в поведении членов этой организации. Так, именно А. Пушкин, рискуя своей репутацией, 5-го февраля 1822 года предупредил майора Раевского о грозящем ему аресте. Несмотря на незначительный армейский чин, Владимир Раевский с 1819 года состоял членом Союза благоденствия, активно участвовал в деятельности Кишиневской управы тайного общества. После ареста в Кишиневе 6 февраля 1822 года  содержался в крепостях Тирасполя, Петропавловска, Замостья и после рассмотрения его дела в особой комиссии под председательством В. Левашова был приговорен к лишению чинов, дворянства и ссылке в Сибирь на поселение.
Так вот, у майора Раевского весьма доверительные отношения существовали с Павлом Липранди, но оба они не особенно распространялись на этот счет. Что же касается Ивана Липранди, то никаких отношений, кроме служебных у него с Раевским не было. А какие служебные отношения могут быть у командира обычной строевой роты  в одном из батальонов, одного из полков дивизии  с офицером штаба дивизии, выполняющим особые, толком никому не ясные распоряжения командира дивизии?  Все последующие слухи, на которые легли дополнительным грузом страсти, вызванные арестами, с последовавшими репрессиями против одних, освобождением от ареста других.,  переплелись в такой сложный клубок, что многие  из наших фигурантов, кто перешагнул через трагическую для многих, грядущую четверть века, и встретился уже в 60-х годах, вполне могли уже перепутать и праведное с грешным. Единственная нить, которая могла связывать все эти годы Ивана Липранди и Владимира Раевского – это их членство в масонских ложах, да и это в нашем, конкретном случае , маловероятно.

В конце 1820 года начальником 16-й дивизии становится генерал-майор Михаил Федорович Орлов. Сразу же за этим последовал перевод в штаб дивизии майора Павла Липранди. Это очередное перемещение по службе, приведшее к тому, что в составе штаба дивизии служили уже оба брата,- подполковник и майор Липранди, еще в большей степени способствовали «пожизненной» путанице. На флоте  для упорядочения подобных ситуаций  родственников и просто однофамильцев «нумеровали», исчисляя порядок нумерации в зависимости от выслуги фигурантов в офицерских чинах. Если бы и в армии следовали этому принципу, то Иван Липранди числился бы под № 1, а Павел под № 2. И звучало бы это так: Липранди-первый, Липранди-второй. И тогда, даже без имен каждому было бы ясно, кто есть кто. Как это часто бывает, образцовые офицеры редко задерживаются на одной должности. По своей должности в штабе дивизии, Павел Липранди часто бывал в штабе корпуса, в Тирасполе, в Одессе. Командир 6-го пехотного корпуса генерал Сабанеев, который  и раньше знал по службе Павла Липранди, стал настойчиво добиваться его перевода в штаб корпуса. Как мы уже знаем, определенные «виды» на Павла Липранди имел и начальник штаба армии, генерал-майор Киселев. Для начала, майор Павел Липранди был прикомандирован к штабу корпуса, числясь на своей должности в штабе 16-й дивизии. Это был своеобразный испытательный срок, в ходе которого Павел Петрович произвел на командование корпуса такое благоприятное впечатление, что уже в начале 1822 года он был назначен на штатную должность в штаб корпуса и приступил к обязанностям старшего адъютанта штаба корпуса генерала Сабанеева. В этой должности Павел Липранди своей потрясающей работоспособностью и выдающимися организаторскими способностями снискал доверие и уважение офицеров штаба и чуть ли не отеческое отношение со стороны генерала Сабанеева. Генерал Сабанеев, не имея своих детей, очень тепло, по-отечески, относился в Павлу Петровичу. В ноябре 1823 года Павел Липранди уже был подполковником с причислением «по гвардии», что давало ему значительные служебные преимущества, о которых мы уже вели речь. Некоторую сложность представляло теперь то, что столь блестящее служебное положение стало вызывать зависть сослуживцев. К счастью, эта зависть не переходила в открытую вражду. Имея исключительно мягкий характер и относясь доброжелательно к окружающим, Павел Липранди практически не имел врагов. Основанием для некоторого беспокойства служили, с некоторых пор, отношения с братом. Старший Липранди, имея звание подполковника гвардии с 1814 года, но переведенный в армейский пехотный полк в январе 1820 года прежним чином, т.е. с явным понижением, теперь, после присвоения брату очередного звания, чувствовал себя особенно ущемленным и стал поговаривать об отставке.
Братьев Липранди различала не только внешность и черты характера. Сдержанность, тактичность и скромность Павла Липранди  на фоне диковатой внешности и резких манер Ивана Петровича   часто подчеркивал злоречивый Ф.Ф. Вигель, столь не любивший Ивана. Так, в своих «Записках», изданных в Москве в 1892 году  на стр. 102-103,  подчеркивая, что явное «фанфаронство» старшего Липранди будто бы «вселяло некоторый страх» в его противников. Вигель в другом месте, уже по поводу своего посещения Павла Липранди в Тирасполе в 1823 году, говорит: «Братья были схожи между собою точно так же, как день походит на ночь и зима на лето».
Попутно  возникает вопрос о взаимоотношениях братьев Липранди с офицерами, членами Союза благоденствия. Поведем речь лишь о тех, кто входил в круг общения с братьями, и  впоследствии  был в той или иной мере репрессирован. Это, прежде всего: генерал-майор П.С. Пущин, полковник Бистром, командир 32-го Егерского полка полковник А.Г. Непенин, майор Раевский, майор Юмин и капитан Охотников. Обратимся к документам. То, что близких, товарищеских отношений между Владимиром Раевским и Иваном Липранди не существовало – это следует из письма Раевского к Охотникову от 23 ноября 1821 года: «Кланяйся от меня почтенному Липранди, всем вашим и Федор Федоровичу мое истинное почтение скажи». Совсем иной оттенок искреннего огорчения носит упоминание от 14 января 1822 года о его брате Павле, когда прошел уже, очевидно, слух о том, что его прикомандировывает к себе, в штаб корпуса в Тирасполь, генерал Сабанеев: «Как сожалею, о потере Липранди! Я писал к нему». Сам Владимир Раевский в ближайшее время должен был по приказу М.Ф. Орлова переехать в Кишинев для преподавания в дивизионных военных школах и рассчитывал   поэтому  очутиться вновь в кругу друзей и единомышленников.
Дальнейшие обстоятельства сложились так, что в самом конце 1821 года Павла Липранди направили расследовать претензии солдат в Камчатском полку. В ходе следствия проявились признаки солдатского бунта, вызванного жестоким обращение к ним некоторых офицеров полка. Выявление этих фактов явилось одной из причин вынужденной отставки Михаила Орлова, основного покровителя Ивана Липранди. Успех в ходе данного расследования способствовал укреплению авторитета Павла Липранди в глазах генерала Сабанеева. В своих письмах генерал характеризует его как «весьма благомыслящего», хотя и «молодого человека». Именно после описываемых событий  Павел  Липранди назначается адъютантом командира корпуса. Активно включившись в работу по своей новой должности, Павел Липранди не прерывает своих дружеских отношений с Раевским и Охотниковым. Более того, Раевского он уполномочил получать свою корреспонденцию и посылки, приходящие по своему старому месту службы в Аккермане. Когда же, наконец, Сабанеев примет решение арестовать Владимира Раевского, то Павел Липранди предпримет все ему доступные меры, чтобы смягчить и облегчить этот удар.

Продолжение

Попробуем уточнить отдельные детали. Пушкин «прибежал» в Раевскому вечером («в 9 часов пополудни») 5 февраля 1822 года, немедленно после отъезда Сабанеева от Инзова, и говорил Раевскому впопыхах, в большой тревоге – «весьма торопливо и изменившимся голосом». Действительно, времени, очевидно, терять было нельзя – и, тем не менее, оба они отправились к «Липранди», причем Раевский запретил Пушкину говорить о своем «деле». Но Раевский хорошо давал себе отчет в своих поступках; он знал, конечно, что «Липранди 1-й, Иван Петрович» уже уехал из Кишинева в длительный отпуск еще накануне, 4-го февраля, так как отъезд этот предполагался еще давно. О Выезде Ивана Липранди знал и Пушкин, пересылавший с ним письма в Москву и Петербург. Получив разрешение на отпуск 30 января, Иван Липранди, указывает, что выехал он из Кишинева 4 февраля. («Русский Архив», 1866, стр. 1481). В упоминавшимся же нами «аттестате», выданном подполковнику Ивану Липранди после освобождения из-под ареста в марте 1826 года, было указано, что он был в отпуске с 30 января 1822 года на три месяца». Идя в квартиру «Липранди», Раевский   поэтому явно рассчитывал там застать именно Павла Липранди, от которого, как от лица теперь уже близкого к Сабанееву, думал получить наиболее точную и ясную информацию. Судя по всему, они не застали Павла Петровича, и Пушкин отправился домой, а Раевский к себе – дожидаться решения своей судьбы. Запрещение Раевского Пушкину касаться в беседе с Павлом Липранди своего «дела» вполне естественно,   противное  значило бы посвящать не члена «Союза» во многое, что могло бы только повредить и Пушкину,  и всему «делу» – разговор должен был происходить только с глазу на глаз. Пушкину, все время, как отмечает П. Щеголев на стр. 30 своего исследования «Декабристы», «дело» Раевского казалось «таинственным, важным и страшным», но он не знал, в чем же оно, в сущности, состоит  и только мучился догадками. Это следует из воспоминаний И. Пущина,  из письма Пушкина Жуковскому от 20-х чисел января 1826 года. (ПСС, 1937. т.13, стр.257, № 240). Очень возможно, что Раевский, представляя всю сложность своего положения, решил не подвергать опасности Пушкина, порекомендовав ему поскорее вернуться к Инзову – узнать там что-либо новое. Во всяком случае, это было последнее свидание Пушкина и Раевского. Рекомендуя Пушкину поскорее вернуться к Инзову, Владимир Раевский   надеялся, что Александр Сергеевич  поделится последней информацией с Иваном Никитичем, и тот попытается как-то повлиять на ситуацию. Основания для такой надежды у Раевского были весьма основательные – в мае 1821 года он одним из первых был посвящен в члены ложи «Овидия», уважаемым  генералом…
Можно себе представить, как генерал Сабанеев, своей попыткой «искоренить крамолу» в масштабах своего, отдельно взятого корпуса, руководствуясь своей прямолинейной, солдатской логикой, нарушил стройную структуру масонского заговора, заставил столичные власти несколько насторожиться в преддверии грядущих событий декабря 1825 года…
Подполковник Павел Петрович Липранди явился к майору Владимиру Раевскому через несколько часов, но уже в качестве официального лица, командированного Сабанеевым, в сопровождении адъютанта генерала, капитана Я. Радича, впоследствии кишиневского полицмейстера, который и должен был произвести самую процедуру обыска.
Через несколько лет, 16 февраля 1827 года, отвечая в качестве подсудимого перед комиссией военного суда при войсках Литовского корпуса   в крепости Замостье, Раевский на вопрос членов комиссии: «Какие именно бумаги находились у Охотникова непозволительные и не было ли у него в то время книги, которую читал полковник Непенин и майор Юмин, ибо вы сказали, что ссылка Непенина на полковника Бистрома была только предлогом к его оправданию  – вновь рассказывал, как и когда происходил у него обыск:
«1) Когда приказано было г. корпусным начальником опечатать бумаги мои и сам я был арестован, то для взятия бумаг моих был послан адъютант его подполковник Радич (ныне полицмейстер в г. Кишиневе) и забрал оные в присутствии подполковника Липранди, ныне адъютанта его высокопревосходительства.
2) Когда я объявил, что в шкафе или в бюро находятся бумаги капитана Охотникова, то г. Радич их не взял, а на другой день уже прислан он был опечатать и забрать бумаги капитана Охотникова». Раевский при этом вполне резонно указывает своим судьям, что если бы знал, что бумаги Охотникова, «заключают что либо … вредное, то имел бы 24 часа, дабы их вынуть», – умолчав о том, как Павел Липранди сбил с толку недалекого Радич.  («Ответные пункты майора Раевского по черным его бумагам». Архив Пушкинского Дома, 3168. 16. в. 44. Из бумаг П. Щеголева).
Упоминаемый в показаниях Раевского А.Н. Непенин – командир 32-го Егерского полка, принятый в члены Союза Благоденствия полковником Бистромом,  майор Юмин – офицер того же пока; его роль как доносчика на Раевского, а возможно и человека, внедренного в союз по заданию Сабанеева, еще всплывет в нашем расследовании.
По мнению П. Садикова, только являясь членом «Союза Благоденствия», Павел Липранди   мог так хорошо ориентироваться в ситуации и не допустить возможности попадания самых опасных документов в руки следователей. Такое утверждение требует более основательных, документальных подтверждений. В то же время, Н.В. Басаргин, писавший свои воспоминания еще при жизни Павла Липранди, не скрывая его роли в описываемых событиях, рассказывая о временной приостановке «действий» Тульчинской управы из-за опасений разоблачения, когда в Кишиневе разразилось «дело» Раевского, поясняет: «Стали допрашивать его самого, но твердости его характера Общество было обязано тем, что оно не было открыто прежде. Все то, что делалось по этому следствию с Раевским, передавал нам бывший адъютант Сабанеева (после известный генерал), коротко с нами знакомый». Басаргин не называет здесь Павла Липранди членом тайного общества и это серьезное свидетельство не в пользу версии Садикова. В отличие от брата своего, Ивана, Павел Петрович не попал и в знаменитый «алфавит декабристов», куда были занесены для памяти Николаем I все подозрительные по «происшествию 14-го декабря» лица. Кстати, П. Щеголев, редактор «Записок» Басаргина, упорно, вопреки прямому указанию текста, путал Липранди Павла с Иваном…
В то время как в Кишиневе разворачивались события вокруг Раевского, подполковник Иван Липранди ехал в свой отпуск, направляясь в Москву. Спокойно он оставался в Херсоне несколько дней  пока туда не проникли слухи из Кишинева,  и не был получен им вызов Михаила Орлова срочно заехать к нему в Киев. Орлов был уже в курсе разворачивающихся событий. В Киеве Иван Липранди получил от Орлова соответствующие наказы и письма к влиятельным людям в Петербург  и направился в столицу, минуя Москву. Верно оценивая резко меняющуюся обстановку, генерал-майор П. Пущин, остававшийся за командира 16-й дивизии, направлял Орлову просьбы о быстрейшем возвращении в Кишинев. Следом за тем   в Киев прибыл капитан Охотников «просить дивизионного командира, чтобы он приехал скорее». Орлов, просчитав все возможные последствия развивающейся ситуации, не спешил возвращаться в Кишинев; Охотников, надеясь на защиту влиятельного командира, тоже решил «задержаться» в Киеве. Тем временем, подполковник Иван Липранди выполнил все поручения Михаила Орлова и благоразумно оставался в Петербурге, ожидая развязки событий. Вскоре стали известны перемены в 16-й дивизии: командир дивизии генерал-майор Михаил Орлов фактически был отстранен от командования; командир бригады   генерал-майор П. Пущин уволен в отставку,  штаб-офицеры, близкие к М.Ф. Орлову, были переведены в разные полки. Иван Петрович Липранди получил назначение в 33-й Егерский полк, которым командовал его старинный сослуживец полковник Н.С. Старов, получивший известность по своей дуэли с А. Пушкиным. Известную проблему составило то, что полк этот входил в 17-ю дивизию, которой командовал известный своей суровостью и жестокостью генерал С.Ф. Желтухин. Очутиться на положении обычного полкового офицера с громкой славой «либералиста» и ярого сторонника опального Михаила Орлова, зная отношение с себе генералов Сабанеева и Киселева – все это грозило полным крахом дальнейшей служебной карьеры и по меньшей мере лишало служебной перспективы. Пользуясь своими старыми, не малыми связями, Иван Липранди всячески затягивал свое возвращение на юг, нюхом старого разведчика он чувствовал, что опасность не миновала… Будучи в Москве он общался с С.И. Тургеневым, родным братом известного «заговорщика» Н.И. Тургенева. И вот, неожиданно, С. Тургенев узнал, общаясь с П.Я. Чаадаевым и М.А. Фонвизиным о каком - то тайном политическом «обществе», в начале 1821 года  уже ликвидированном. Более того, он принес информацию о том, что «арестованные во 2-й армии офицеры Непенин и Раевский объявили на допросе о каком то вовсе несуществующем обществе». Московские слухи все это связывали с историей отставки Михаила Орлова. Понятно, с какой жадностью стал расспрашивать Тургенев недавно приехавшего с юга Ивана Липранди, интересуясь кишиневскими событиями и степенью участия в них близкого друга семьи Тургеневых - Пушкина. Зная общительность и словоохотливость С. Тургенева, Иван Липранди вел себя с ним очень осторожно, больше слушая, чем говоря…
Выдержки из этих разговоров, занесенные С. Тургеневым в свой дневник, и послужили основанием для С. Я. Гессена сделать вывод об «особых» преднамеренно-лживых, якобы показаниях «провокатора» Ивана Липранди. Дневниковым записям С. Тургенева, человека сугубо штатского, о событиях в специфической военной среде  не стоило бы придавать серьезного значения, тем более, что Иван Липранди старался давать информацию, которая не могла бы ему повредить в будущем. Прежде всего, Иван Петрович сообщил Тургеневу об офицерском «разгроме», при котором и сам оказался пострадавшим. Затем он передал «по секрету» о ряде «происшествий» во 2-й армии, подобных «историям» с  солдатскими протестами в Камчатском и Охотском полках – «кучу подобных и боле нелепых историй (так квалифицировал эти рассказы уже сам С. Тургенев), которые, однако, не хотел делать гласными и в коих начальство вело себя весьма слабо и податливо». Осудил Иван Липранди и поведение Михаила Орлова, слишком в этом отношении «неблагоразумное» – он мог бы избежать «многих хлопот, по случаю коих пострадали кроме и более его». Более точную характеристику действиям Михаила Орлова Иван Липранди, по понятным причинам, дать не мог. Хорошо представляя родственные и дворцовые связи Орловых, Иван Липранди, даже по прошествии многих лет мог сожалеть, что не были осуществлены планы Михаила Орлова, в реализации которых, наверняка, он отводил себе далеко не последнюю роль…
Нас настойчиво приучали видеть в декабристах «рыцарей без страха и упрека», первыми поднявшими знамя свободы в борьбе с царской тиранией, принявших мучения и страдания в борьбе за идеи «свободы, равенства и братства»… Думается, что среди рядовых декабристов, таковых было большинство, что же касается их идеологов и руководителей, то картина представляется несколько иная…
Даже по самому поверхностному анализу  - на базе 16-й пехотной дивизии созревали все исходные условия для самостоятельного военного заговора. Во главе заговора стоял командир дивизии  - генерал-майор  граф Михаил Орлов.
Перенесемся  в штабной флигель 16-й дивизии  поздней осенью 1821 года. Командир дивизии генерал-майор Михаил Орлов, 33-х лет. Внебрачный сын графа Федора Григорьевича Орлова. Блестяще образован, умен, решителен, смел, обладает многими несомненными достоинствами Узаконен в правах вместе с двумя братьями после смерти отца указом Екатерины II в 1796 году. Блестяще прошел сражения с Наполеоном, его дивизия первой вошла в Париж, и он участвовал в переговорах о сдаче французской столицы. В июне 1817 года назначен начальником штаба 4-го пехотного корпуса, в июне 1820 года принявший под командование 16-ю дивизию. С 1817 года коротко знаком с А. Пушкиным; член литературного общества «Арзамас». Служа в Киеве начальником штаба 4-го корпуса под командованием генерала Н.Н. Раевского, близко сошелся с семьей генерала, оказывал известное влияние на его сыновей. В 1821 году женился на дочери генерала Раевского - Елене Николаевне. Был очень популярен среди офицеров и чиновников, служивших в Киеве, возглавлял там Библейское общество. Не ограничиваясь руководством Кишиневской управой «Союза благоденствия», создал и возглавил «Орден русских рыцарей». Разрабатывал широкую программу либеральных реформ (конституцию, отмена крепостничества, суд присяжных, свобода печати и пр.), сочетающихся по английскому образцу с властью аристократии и нарождающейся буржуазии. Пользуясь своими обширными связями и авторитетом в военной среде, в кратчайший срок  окружил себя офицерами-единомышленниками, поддерживающими его идеи и мероприятия  и, в известной степени, лично ему преданными.
Представьте себе, полноценную пехотную дивизию, укомплектованную на 80% ветеранами длительной, кровопролитной и победоносной войны. Офицерский состав от командиров полков до командиров рот – заслуженные, отмеченные многими наградами ветераны, сплоченные недавним боевым прошлым и нынешними жесткими корпоративными обязательствами («Союз благоденствия», «Орден русских рыцарей», ложа «Овидия»); возглавляемый молодым красавцем генералом, героем войны – графом Орловым. И, если учесть, что у этого генерала  с его родственными и дворцовыми связями  на фоне проведения ряда «чисто гуманных, гуманитарных мероприятий по улучшению солдатского быта» имеется и своя программа, включающая конституцию, призванную реформировать Россию, и негласно курирует весь процесс всеми глубокоуважаемый генерал Иван Никитич Инзов со всеми своими тайными и явными достоинствами, о которых мы уже говорили, то несложно просчитать возможные последствия такой деятельности.
Теперь оценим  личности  тех,   на кого реально мог опереться Михаил Орлов, вынашивая свои честолюбивые планы.
Генерал-майор Бологовский Дмитрий Николаевич – командир 1-й бригады 16-й дивизии. Родился 1775 году, по другой информации в 1780 году. Имел исключительно богатую биографию. На действительной службе с 1797 года, прапорщиком л-гв. Измайловского полка. Несмотря на молодость и чин поручика участвовал в заговоре и последующем убийстве императора Павла Петровича. Убийц была целая толпа, но именно он умудрился особо отличиться, приподняв за волосы мертвую голову убитого, и ударил ее о землю. «Вот тиран!» – сказал он и спокойно, брезгливо обтер об мундир свои пальцы. Он стоял в карауле в ту памятную ночь, 11-го марта, но, наверно, был сильно выпивши «для куражу». Обратите внимание, начальник дворцового караула, призванного охранять и защищать монарха, – в первых рядах убийц Павла Петровича. В 1802 году, против своего желания, уволен в отставку капитаном. Вернулся в армию чином армейского капитана, восстановлен в звании «по гвардии». Замешан в скандале, связанном с «делом» Сперанского. Арестован и сослан на поселение в Сибирь. Прощен Императором  еще до прибытия к месту ссылки. Восстановлен в правах и возвращен на службу с прикомандированием к Московскому пехотному полку. Присвоено звание полковник. После Бородинского сражения заменил раненого начальника штаба 6-го корпуса генерала Монахтина и, оставаясь в этой должности управлял штабом 6-го корпуса, а затем корпуса генерала Дохтурова. Кстати  – должность обер-квартирмейстера (начальника оперативного отдела – Б.Н.) в штабе корпуса в это время занимал капитан Иван Липранди. Именно в это этот период произошло их знакомство и сближение, которое поддерживалось, как мы видим, и позже. Участвовал в сражениях: при Бородине, Малом Ярославце, Лейпциге, Магдебурге и Гамбурге, то есть, с полным основанием мог считать братьев Липранди своими боевыми побратимами. В генеральном сражении под Лейпцигом он был ранен и за отличие награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. С производством 19 февраля 1820 года в генерал-майоры был назначен командиром 2-й бригады 22-й пехотной дивизии, но уже в сентябре того же года, по просьбе Михаила Орлова и по протекции Дмитрия Киселева, принял 1-ю бригаду 16-й пехотной дивизии. Принят в «Союз русских рыцарей». Вот вам, пожалуйста, фигурант, имевший не только опыт заговорщика, но и практику цареубийцы…
Генерал-майор Павел Сергеевич Пущин. Командир 2-й бригады 16-й дивизии. 1789 года рождения. Герой войн с Наполеоном, награжден пятью боевыми орденами. Активный член «Союза благоденствия» и «Ордена русских рыцарей». Кроме того, он совместно с генералом Инзовым основал в мае 1821 года масонскую ложу «Овидий», и являлся ее гроссмейстером. Большая часть военной карьеры Павла Пущина связана со службой в гвардейском Семеновском полку  с его традициями  и его  «мятежной трагедией» 1820 года. Его большой военный опыт и выдающиеся способности позволяют его роль в описываемых событиях рассматривать особо. После событий января-февраля 1822 года  просил у императора отпуск для «поправки здоровья», но вместо отпуска, с учетом  деятельности  «вредной  для здоровья»,  получил полную отставку.
Полковник Непенин Александр Григорьевич – командир 32-го Егерского полка, боевой соратник Ивана Липранди по кампаниям 1812 и 1815 годов. Являлся адъютантом у легендарного генерала Щербатова. Награжден шестью боевыми орденами, в том числе, орденом Святого Георгия 4-й степени. Незадолго перед описываемыми событиями женился на девице Арсеньевой, дочери тульской помещицы. Наследники Непениных-Арсеньевых и Липранди в будущем породнятся. Принят в «Союз благоденствия» лично полковником Бистромом. Член «Ордена русских рыцарей». После ареста и дачи показаний по «делу» Раевского уволен в отставку без права проживания в столицах. Прощен с правом проживания в Москве в 40-х годах. Вскоре умер.
Майор Раевский Владимир Федосеевич, начальник учебной команды при 16-й дивизии. 1795 года рождения. Получил отличное образование, закончив пансион при Московском университете. Активный участник сражений последней войны с Наполеоном, награжден многими орденами и «Золотым оружием». Член «Союза благоденствия», «Ордена русских рыцарей» и ложи «Овидия». Был арестован 5 февраля 1822 года по подозрению в антиправительственной деятельности. Дерзко вел себя в ходе следствия по отношению к генералу Сабанееву.
Капитан Охотников Константин Алексеевич – адъютант командира 16-й дивизии. Прошел кампанию 1812 года и заграничные походы, награжден четырьмя боевыми орденами. Член «Союза благоденствия» и «Ордена русских рыцарей». Ближайший помощник и доверенное лицо Михаила Орлова. Давал показания по «делу» Раевского. Ранняя смерть от скоротечной чахотки сберегла его от неминуемых репрессий 1826 года. Умен, энциклопедически образован, обладал выдающимися организаторским способностями. На фоне последовавших грозных и трагических событий декабря 1825 года  роль Охотникова при Михаиле Орлове, как и вся история с «делом» Раевского  не получила должного освещения и исследования. По своему происхождению Константин Алексеевич принадлежал к старинной российской знати. Его матушка, урожденная княжна Вяземская, была родной сестрой известной в те годы графини Марии Григорьевны Разумовской. В обеих семьях традиционно культивировался местнический и бунтарский дух. В этой связи   пребывание Константина Охотникова при Михаиле Орлове  наполнялось особым смыслом…
Перечень офицеров 16-й дивизии в Кишиневе, штаба 4-го корпуса в Киеве, в той или иной степени, задействованных Михаилом Орловым в своих планах, можно было бы продолжить, но поскольку их имена не фигурировали в событиях января-февраля 1822 года, смысла в этом не вижу. Для иллюстрации масштабов заговора,  его уровня  и размаха -  достаточно назвать имя Новикова Михаила Николаевича, надворного советника, начальника канцелярии малороссийского генерал-губернатора, а по совместительству, члена «Союза благоденствия», члена Южного общества и, что для нас особенно важно, члена «Ордена русских рыцарей» и одного из ближайших друзей Михаила Орлова.  Мы уже его упоминали в той связи, что  по своей прежней службе и по масонским связям он пересекался с нашим уважаемым генералом Иваном Инзовым.
Михаил Орлов, вынашивая, готовя заговор, мог рассчитывать с полным на то основанием, на поддержку Киева. В самый узкий круг его единомышленников входили: граф Густав Олизар, киевский губернский предводитель дворянства, польский поэт, член лож «Совершенной Тайны» и «Увенчанной Добродетели», председатель ложи «Соединенных Славян», впоследствии активный участник подготовки декабристского путча. Станислав Шаверновский, чиновник губернской канцелярии, губернский секретарь,  Валевский и Ромер – члены ложи «Соединенных Друзей».
Кстати, что касается деятельности членов ячеек «Союза благоденствия» а затем и управ Южного общества, то в других дивизиях 6-го корпуса картина была аналогичной, разве что заговорщики вели себя поскромнее… К примеру, князь Волконский Сергей Григорьевич, генерал-майор, ровесник Михаила Орлова и боевые заслуги имел ничуть не меньшие. В 1819 году вступил в «Союз благоденствия», в 1821 году стал активно сотрудничать в Южном обществе. В 1821 году был назначен командиром 19-й пехотной дивизии. С 1823 года он возглавил Каменскую управу этого общества, куда в основном входили офицеры дивизии.
Был активным участником декабристского движения. 5 января 1826 года арестован по делу о восстании Черниговского полка. Несмотря на свою заметную роль в декабристском движении, Волконский, в отличие от Михаила Орлова,  не претендовал на первые роли в заговоре, а тем более на личное лидерство. А ведь, кроме прочего, Волконского и Орлова связывало родство  – они были женаты на дочерях генерала Раевского – Екатерине и Марии.

Продолжение

Обратите внимание, Михаил Орлов, упоминая о Сабанееве, подтверждает его верноподданнические чувства к Императору генерала и честное, но принципиальные отношение к деятельности его ближайшего окружения. А, ведь лучшей характеристики для заслуженного военачальника и быть не может. Именно преданность престолу, смелость и принципиальность к любым проявлениям крамолы и проявил генерал Сабанеев при наведении порядка в заведуемом им корпусе… И это при том, что Сабанеев прекрасно знает, что начальник штаба армии, генерал Дмитрий Киселев и командир дивизии генерал Михаил Орлов с юности дружат, общаясь в великосветских салонах столицы, что у них могущественные покровители, но, тем не менее, он решительно отстаивает свою позицию, проявляя при этом твердость и настойчивость. При том, что о всей глубине заговора в 16-й дивизии генерал Сабанеев не мог себе и представить… К сожалению, как и предполагал Сабанеев, его осознанные и решительные действия по наведению порядка встретили не скрываемое раздражение и «непонимание»  у командования армии и тем более в ближайшем окружении императора Александра Павловича. Одна только часто повторяемая реплика царя: «Я им не судья…», когда речь заходила о деятельности тайных обществ, говорит об очень многом. В этой связи, казалось бы, нелогичная и нескладная фраза о Сабанееве в письме Михаила Орлова: «сам себя ушиб…», оказывается и складной и более  чем логичной в складывающейся ситуации. Михаил Орлов, как командир дивизии, что называется «со всеми своими потрохами» отвечающий за ситуацию: за Раевского, за «тайный союз», за свои новации в дивизии; но не спешит появиться в Кишиневе. Он появляется в Тульчне у командующего армией, и Витгенштейн извещает Киселева о нелегком разговоре; Киселев, конечно, информирует Сабанеева, и тот без особого удовольствия узнает  слова Орлова, что «он» (Орлов) совершено оправдывается и что более никто дисциплины не нарушает, как господин Сабанеев. Что он не сумневается, что сия история ему повредит в мнении государя, но не меньше того он очень спокоен». Орлов только просит, чтобы и Киселева подключили к расследованию, ибо «если только одному Сабанееву оставить, то он будет стараться всякими домогательствами его очернить».
В известной мере, волнуясь за свое служебное положение, карьерист и приспособленец, Дмитрий Киселев шлет тревожное письмо своему другу, генерал-адъютанту Закревскому, с просьбой повести расследование таким путем, чтобы избавить его от «посредничества» между Сабанеевым и Орловым. И в столице, проигнорировав  заведенную  со  времен Петра Великого систему служебных расследований, приняли  было «соломоново» решение – кто заварил кашу, пусть тот ее и расхлебывает. Более того, негласно  все делалось для того, чтобы вывести Михаила Орлова из под удара. Майора Владимира Раевского пытаются выставить, как нарушителя воинской дисциплины, фанатика пагубных идей и «совратителя солдат». Кстати, все эти обвинения не лишены оснований; главное, здесь не звучит обвинение в заговоре. Следственный комитет был создан на базе штаба 6-го корпуса, в составе презуса (председателя) подполковника Албычева, и членов: «малосимпатичного» начальника штаба генерал-майора Вахтена,  склонного к полицейскому сыску генерал-майора Черемисинова. Не доверяя никому из членов суда, проклиная все на свете, допросы арестованного приходится вести самому Сабанееву  и это его бесит более всего. В неприглядной роли судьи своего же подчиненного, заслуженный генерал, принципиальный администратор, невольно определил себе роль «унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла», уподобившись героине бессмертного произведения Салтыкова-Щедрина.
Отбросим эмоции, тем более, что все эти страсти давно были с пристрастием исследованы Натаном Эйдельманом и иже с ним… Обратимся к конкретным фактам.
Судя по всему, защитить генерала Орлова даже его всесильному брату, любимцу императора, было сложно  и Михаил Федорович был отстранен от командования дивизией, а с июня 1822 года уже  «числился по армии». Ближайшие «сподвижники» Михаила Орлова, Охотников и Липранди, оставаясь в тени своего высокородного покровителя, были наказаны «в общем порядке». Генерал-майор П. Пущин и полковник А. Непенин были отправлены в отставку. Что же касается главного, точнее «крайнего виновника» событий,  то  благодаря исключительной порядочности и силе характера майора Владимира Раевского, принявшего весь удар на себя, репрессии были «заморожены», что называется, в самом зародыше. Волна репрессий и расследований, вызванных событиями декабря 1825 года, коснулась в известной мере и наших фигурантов, но, опять таки, не в полной мере… Но об этом немного попозже.
Алексей Востриков в своем историческом исследовании «Липранди. Особые поручения», опубликованные в журнале «Сеанс» и кратко изложенном на одноименном сайте, усилено пытается убедить нас в том, что в основу воспоминаний Ивана Липранди положена «абсолютно достоверная информация». В подтверждение этого  он приводит тот аргумент, что автор воспоминаний пользовался своим легендарным дневником, который им велся с юных лет и до самой смерти. «Названия частей и подразделений, фамилии командиров, кроки местности и планы передвижений, копии приказов и записи устных распоряжений; характеристики знакомых офицеров, привычки, нравы, мнения, разговоры, одежда, еда, погода, пустяки… Драгоценнейшие пустяки! Липранди записывает все, что происходит с ним вокруг него, чуть не поминутно. Страсть к коллекционированию фактов, доходящая до мании и помноженная на страсть к анализу: тезисам и антитезисам, аргументам и контраргументам, обобщениям и выводам. Идеальные пристрастия для разведчика…». Я готов разделить чувство восхищения автора качествами исследователя и аналитика, присущими Ивану Петровичу Липранди, но при этом добавить, что еще немаловажным качеством разведчика является способность к дезинформации, умение так ее преподнести, чтобы ни у кого не зародилось и тени сомнения в ее правдивости. Особенно, если от этой дезинформации зависит карьера, а возможно и жизнь самого разведчика. По ходу событий, в процессе своего исторического исследования, я аргументировано доказываю, что Иван Петрович Липранди многие факты, относящиеся к событиям 1821-1822 годов сознательно стушевал или изменил «вплоть до наоборот»… Я считаю, что в его положении, когда на него явственно «повеяло холодом каземата», это было вполне естественно. Это относится и к периоду ареста Владимира Раевского, и отставки Орлова и Непенина, а особенно к периоду своего ареста и показаний в Следственной комиссии в марте 1826 года. Все же последующие его «воспоминания» по этому периоду  уже были лишь вариантами «изложения» событий на единожды заданную тему  и выполняли задачу обоснования его «абсолютной непричастности» к делу Раевского, не говоря уже ни о чем более серьезном…

По прошествии 40 лет, наш уважаемый Иван Петрович Липранди, описывая события и отдельные сюжеты из 1821-1822 годов, к сожалению, нисходит до известной профанации.
Так, первоисточником всех бед он обозначил карьерный конфликт между начальником штаба 6-го корпуса генералом Вахтенным и командиром корпуса генералом Сабанеевым. Вспоминает о явно малозначительных нарушениях в ходе открытия крытого манежа при учебном батальоне 16-й дивизии, о нарушениях с расходованием подотчетных денежных сумм в одной из рот, выявленных в ходе инспекторского смотра 2-й бригады… и о не проведенном вовремя расследовании по этому факту… И, как бы, между прочим, упоминается о «глухой молве, что существует какой-то «союз благоденствия», изложенный в какой-то «зеленой книге», в которую вписались многие из военных лиц,  но кто именно и в чем это состоялось – ходили самые неопределенные толки. Вдруг, ни с того, ни с сего, 32-го егерского полка майор Юмин подал рапорт корпусному командиру, что, по присяге, обязан объявить, что два года тому назад, во время лагеря в Крапивне, приезжал из Киева артиллерийский полковник Бистром «с зеленой папкой», которую подписал полковой командир Непенин и другой полковой командир, полковник Кальм, но что написано было в книге, ему неизвестно. Опрошенный Непенин отвечал тоже, что не знает ее содержание, что полковник Бистром сказал ему, что это общество для вспоможения бедным, и он тотчас подписал вслед уже многих лиц, но не посмотрел, кто именно. Из главной квартиры настоятельно требовали открытия мнимого «заговора». Начальник штаба 6-го корпуса генерал-майор Вахтен, при инспектировании полка, когда Раевский был еще ротным командиром, нашел, что он много говорит за столом при старших и тогда, когда его не спрашивают, что он, на свой счет, сшил для роты двухшевные сапоги,  что он часто стреляет из пистолета в цель. Ко всему этому донесли, что он в Ланкастерской школе задабривает солдат, давая им на водку, и, наконец, что прописи его включают в себя имена известных республиканцев: Брута, Кассия и т.п. В этом последнем нетрудно было убедиться, и Раевский 5-го февраля был арестован и отвезен в Тираспольскую крепость, где и назначена была следственная комиссия…» (стр. 1431-1437 «Русского Архива». «Из дневника воспоминаний» И. Липранди.). Если учесть, что читали эти, с позволения сказать, «воспоминания» современники и непосредственные свидетели описываемых событий, то следует признать, что наш уважаемый Иван Петрович  был не очень высокого мнения о своих бывших сослуживцах. Далее, мы читаем: «Враги Орлова и люди бессмысленные много говорили о двухлетнем командовании дивизией благороднейшим из людей, Михаилом Федоровичем,  приписывая ему, зря то, чего никогда не входило ему и в голову. Думали видеть в нем лицо, что-то не доброе замышлявшее, во время командования дивизией, и потом, в 1826 году, когда имя его оказалось в известном Донесении, они торжествовали уверенностью в свою проницательность. Они не обратили внимания на то, что Орлов не заместил ни одного из командиров людьми, которые могли бы содействовать приписываемой ему цели, а с теми, которых он нашел и которых он оставил, всякая реформа была бы не мыслима. Но прекратим все эти, ни на чем необоснованные предположения: факты, и факты несокрушимые, доказывают совершенно противное». На этом бы и остановиться Ивану Петровичу, но он и дальше продолжает нас и себя убеждать в том, что: «В то время, когда из половины 2-й армии и именно в 7-м корпусе обнаружились бригадные генералы, несколько полковых командиров и множество офицеров в известном заговоре; когда с весьма малым исключением главная квартира принимала участие в оном, почти все адъютанты главнокомандующего и начальника главного штаба принадлежали этому тайному обществу, в тоже время в другой половине армии – в 6-м корпусе (а потому и в дивизии Орлова) не оказалось ни одного участника, ни одного отправленного в Петербург…».
Читая подобные «выводы» уважаемого Ивана Петровича, становятся очевидными причины, по которым большинство его бывших боевых соратников и сослуживцев настороженно относились к нему. Основной тому причиной была не столько его последующую деятельность в государственных охранительных структурах, сколько явное и упрямое искажение более чем очевидных вещей и событий… Да если бы генерал Сабанеев своими решительными и продуманными профилактическими мерами не сделал отчаянную попытку навести порядок в дивизиях и полках корпуса, не «вправил бы мозги» некоторым болтунам и специалистам по выполнению «особых» поручений, то и 6-й корпус не отстал бы в этом отношении от 7-го… Хотелось бы верить, что сам Иван Петрович неуютно себя чувствовал, когда писал эти строки, но что не напишешь  ради сохранения единожды выбранной и неоднократно отработанной версии прикрытия.
С известным усилием заставляю себя прервать «ревизию» по, так называемому, «делу» Владимира Раевского, ну а читателей, проникшихся здоровым интересом ко всей этой несколько замороченной истории я отсылаю… к повести Натана Эйдельмана «Первый декабрист», последний раз опубликованной издательством политической литературы в 1990 году.
Роль в описываемых событиях подполковника Павла Петровича Липранди, как мы уже отмечали, была значительно скромнее, а главное, незаметнее, чем его не в меру инициативного и словоохотливого брата. Но, именно, благодаря его «скромной» и незаметной деятельности, как уже говорилось, были спасены от неминуемого разгрома все прочие, кроме Кишиневской, управы Южного общества…