Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » А.С.Пушкин » Пушкин Александр Сергеевич.


Пушкин Александр Сергеевич.

Сообщений 1 страница 10 из 58

1

https://img-fotki.yandex.ru/get/470815/199368979.68/0_20570a_a4bd9b39_XXL.jpg

В.А. Тропинин. Портрет Александра Сергеевича Пушкина. 1827 г.

Александр Сергеевич Пушкин (26 мая [6 июня] 1799, Москва — 29 января [10 февраля] 1837, Санкт-Петербург) — русский поэт, драматург и прозаик.

Ещё при жизни Пушкина сложилась его репутация величайшего национального русского поэта. Пушкин рассматривается как создатель современного русского литературного языка.

Происхождение Александра Сергеевича Пушкина идёт от разветвлённого нетитулованного дворянского рода Пушкиных, восходившего по генеалогической легенде к «мужу честну» Ратше. Пушкин неоднократно писал о своей родословной в стихах и прозе; он видел в своих предках образец древнего рода, истинной «аристократии», честно служившего отечеству, но не снискавшего благосклонности правителей и «гонимого». Не раз он обращался (в том числе в художественной форме) и к образу своего прадеда по матери — африканца Абрама Петровича Ганнибала, ставшего слугой и воспитанником Петра I, а потом военным инженером и генералом.

Дед по отцу Лев Александрович — артиллерии полковник, гвардии капитан. Отец — Сергей Львович Пушкин (1767—1848), светский острослов и поэт-любитель. Мать Пушкина — Надежда Осиповна (1775—1836), внучка Ганнибала. Дядя по отцу, Василий Львович (1766—1830), был известным поэтом круга Карамзина. Из детей Сергея Львовича и Надежды Осиповны, кроме Александра, выжили дочь Ольга (в замужестве Павлищева, 1797—1868) и сын Лев (1805—1852).

Пушкин родился 26 мая (6 июня) 1799 г. в Москве. В метрической книге церкви Богоявления в Елохове (сейчас на её месте находится Богоявленский собор в Елохове) на дату 8 июня 1799 г., в числе прочих, приходится такая запись: Мая 27. Во дворе колежского регистратора Ивана Васильева Скварцова у жильца его Моёра Сергия Львовича Пушкина родился сын Александр. Крещён июня 8 дня. Восприемник граф Артемий Иванович Воронцов, кума мать означенного Сергия Пушкина вдова Ольга Васильевна Пушкина.

Летние месяцы 1805—1810 будущий поэт обычно проводил у своей бабушки по матери, Марии Алексеевны Ганнибал (1745—1818, урождённой Пушкиной, из другой ветви рода), в подмосковном селе Захарове, близ Звенигорода. Ранние детские впечатления отразились в первых опытах пушкинских поэм, написанных несколько позже («Монах», 1813; «Бова», 1814), в лицейских стихотворениях «Послание к Юдину» (1815), «Сон» (1816). Бабушка писала о своём внуке следующее: Не знаю, что выйдет из моего старшего внука. Мальчик умён и охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком; то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернётся и расходится, что ничем его не уймёшь: из одной крайности в другую бросается, нет у него середины.

Шесть лет Пушкин провёл в Царскосельском лицее, открытом 19 октября 1811 года. Здесь юный поэт пережил события Отечественной войны 1812 года. Здесь впервые открылся и был высоко оценён его поэтический дар. Воспоминания о годах, проведённых в Лицее, о лицейском братстве навсегда остались в душе поэта.

В лицейский период Пушкиным было создано много стихотворных произведений. Его вдохновляли французские поэты XVII—XVIII веков, с творчеством которых он познакомился в детстве, читая книги из библиотеки отца. Любимыми авторами молодого Пушкина были Вольтер и Парни. В его ранней лирике соединились традиции французского и русского классицизма. Учителями Пушкина-поэта стали Батюшков, признанный мастер «лёгкой поэзии», и Жуковский, глава отечественного романтизма. Пушкинская лирика периода 1813—1815 годов пронизана мотивами быстротечности жизни, которая диктовала жажду наслаждения радостями бытия. С 1816 года, вслед за Жуковским, он обращается к элегиям, где развивает характерные для этого жанра мотивы: неразделённой любви, ухода молодости, угасания души. Лирика Пушкина ещё подражательна, полна литературных условностей и штампов, тем не менее уже тогда начинающий поэт выбирает свой, особый путь. Не замыкаясь на поэзии камерной, Пушкин обращался к темам более сложным, общественно-значимым. «Воспоминания в Царском Селе» (1814), заслужившие одобрение Державина, — в начале 1815 года Пушкин читал стихотворение в его присутствии, посвящено событиям Отечественной войны 1812 года. Стихотворение было опубликовано в 1815 году в журнале «Российский музеум» за полной подписью автора. А в пушкинском послании «Лицинию» критически изображена современная жизнь России, где в образе «любимца деспота» выведен Аракчеев. Уже в начале своего творческого пути он проявлял интерес к русским писателям-сатирикам прошлого века. Влияние Фонвизина чувствуется в сатирической поэме Пушкина «Тень Фонвизина» (1815); с творчеством Радищева связаны «Бова» (1814) и «Безверие».

В июле 1814 года Пушкин впервые выступил в печати в издававшемся в Москве журнале «Вестник Европы». В тринадцатом номере было напечатано стихотворение «К другу-стихотворцу», подписанное псевдонимом Александр Н.к.ш.п.

Ещё будучи воспитанником Лицея, Пушкин вошёл в литературное общество «Арзамас», выступавшее против рутины и архаики в литературном деле, и принял действенное участие в полемике с объединением «Беседа любителей русского слова», отстаивавшим каноны классицизма прошлого века. Привлечённый творчеством наиболее ярких представителей нового литературного направления, Пушкин испытывал в то время сильное влияние поэзии Батюшкова, Жуковского, Давыдова. Последний поначалу импонировал Пушкину темой бравого вояки, а после тем, что сам поэт называл «кручением стиха» — резкими сменами настроения, экспрессией, неожиданным соединением образов. Позднее Пушкин говорил, что, подражая в молодости Давыдову, «усвоил себе его манеру навсегда».

Из лицея Пушкин был выпущен в июне 1817 года в чине коллежского секретаря (10-го класса, по табели о рангах) и определён в Коллегию иностранных дел. Он становится постоянным посетителем театра, принимает участие в заседаниях «Арзамаса» (принят он был туда заочно, ещё будучи учеником Лицея), в 1819 году вступает в члены литературно-театрального сообщества «Зелёная лампа», которым руководит «Союз благоденствия» (см. Декабристы). Не участвуя в деятельности первых тайных организаций, Пушкин тем не менее связан дружескими узами со многими активными членами декабристских обществ, пишет политические эпиграммы и стихи «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы…», 1818), «Вольность» (1818), «Н. Я. Плюсковой» (1818), «Деревня» (1819), распространявшиеся в списках. В эти годы он занят работой над поэмой «Руслан и Людмила», начатой в Лицее и отвечавшей программным установкам литературного общества «Арзамас» о необходимости создания национальной богатырской поэмы. Поэма опубликована в мае 1820 года (по спискам была известна ранее) и вызвала различные, не всегда благожелательные, отклики. Уже после высылки Пушкина вокруг поэмы разгорелись споры. Некоторые критики были возмущены снижением высокого канона. Смешение в «Руслане и Людмиле» русско-французских приёмов словесного выражения с просторечием и фольклорной стилистикой вызвало упрёки и со стороны защитников демократической народности в литературе. Такие нарекания содержало письмо Д. Зыкова, литературного последователя Катенина, опубликованное в «Сыне отечества».
На юге (1820—1824)

Весной 1820 года Пушкина вызвали к военному генерал-губернатору Петербурга графу М. А. Милорадовичу для объяснения по поводу содержания его стихотворений (в том числе эпиграмм на Аракчеева, архимандрита Фотия и самого Александра I), несовместимых со статусом государственного чиновника. Шла речь о его высылке в Сибирь или заточении в Соловецкий монастырь. Лишь благодаря хлопотам друзей, прежде всего Карамзина, удалось добиться смягчения наказания. Его перевели из столицы на юг в кишинёвскую канцелярию И. Н. Инзова.

По пути к новому месту службы Александр Сергеевич заболевает воспалением лёгких, искупавшись в Днепре. Для поправления здоровья Раевские вывозят в конце мая 1820 года больного поэта с собой на Кавказ и в Крым. По дороге семья Раевских и А. С. Пушкин останавливаются в г. Таганроге, в бывшем доме градоначальника П. А. Папкова (ул. Греческая, 40).

16 августа 1820 года Пушкин прибыл в Феодосию. Он написал своему брату Льву:

«Из Керчи приехали мы в Кафу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом — и, подобно старику Вергилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме. Стороне важной и запущенной. Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я элегию, которую тебе присылаю».

Через два дня Пушкин вместе с Раевскими отбыл морем в Гурзуф.

Пушкин провёл в Гурзуфе несколько недель летом и осенью 1820 года. Вместе с Раевскими он остановился в доме герцога Ришелье; поэту в нём был предоставлен мезонин, выходивший на запад. Живя в Гурзуфе, поэт совершил множество прогулок вдоль побережья и в горы, среди которых были поездка верхом к вершине Аю-Дага и лодочная прогулка к мысу Суук-Су.

В Гурзуфе Пушкин продолжил работу над поэмой «Кавказский пленник», написал несколько лирических стихотворений; некоторые из них посвящены дочерям Н. Н. Раевского — Екатерине, Елене и Марии. Здесь возник у поэта замысел поэмы «Бахчисарайский фонтан» и романа «Евгений Онегин». В конце жизни он вспоминал о Крыме: «Там колыбель моего Онегина».

В сентябре 1820 г. по пути в Симферополь побывал в Бахчисарае. Из письма Дельвигу:

…Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавленной железной трубки по каплям падала вода. Я обошёл дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат.

Прогуливаясь по внутренним дворикам дворца, поэт сорвал две розы и положил их к подножию «Фонтана слёз», которому позже посвятил стихи и поэму «Бахчисарайский фонтан».

В середине сентября Пушкин около недели провёл в Симферополе, предположительно, в доме таврического губернатора Баранова Александра Николаевича, старого знакомого поэта по Петербургу.

Свои впечатления от посещения Крыма Пушкин использовал и в описании «Путешествия Онегина», которое сначала входило в состав поэмы «Евгений Онегин» в качестве приложения.
В Кишинёве

Лишь в сентябре он прибывает в Кишинёв. Новый начальник снисходительно относился к службе Пушкина, позволяя подолгу отлучаться ему и гостить у друзей в Каменке (зима 1820—1821), выезжать в Киев, путешествовать с И. П. Липранди по Молдавии и наведываться в Одессу (конец 1821). В Кишинёве Пушкин вступает в масонскую ложу «Овидий», о чём сам пишет в своём дневнике. Если поэма «Руслан и Людмила» была итогом школы у лучших русских поэтов, то первая же «южная поэма» Пушкина «Кавказский пленник» (1822) поставила его во главе всей современной русской литературы, принесла заслуженную славу первого поэта, неизменно ему сопутствующую до конца 1820-х гг. Позднее, в 1830-е годы получил эпитет «Русский Байрон».

Позже выходит другая «южная поэма» «Бахчисарайский фонтан» (1824). Поэма получилась фрагментарной, словно таящей в себе нечто недосказанное, что и придало ей особую прелесть, возбуждающую в читательском восприятии сильное эмоциональное поле. П. А. Вяземский писал из Москвы по этому поводу:Появление «Бахчисарайского фонтана» достойно внимания не одних любителей поэзии, но и наблюдателей успехов наших в умственной промышленности, которая также, не во гнев будь сказано, содействует, как и другая, благосостоянию государства. Рукопись маленькой поэмы Пушкина была заплачена три тысячи рублей; в ней нет шести сот стихов; итак, стих (и ещё какой же? заметим для биржевых оценщиков — мелкий четырестопный стих) обошёлся в пять рублей с излишком. Стих Бейрона, Казимира Лавиня, строчка Вальтера Скотта приносит процент ещё значительнейший, это правда! Но вспомним и то, что иноземные капиталисты взыскивают проценты со всех образованных потребителей на земном шаре, а наши капиталы обращаются в тесном и домашнем кругу. Как бы то ни было, за стихи «Бакчисарайского фонтана» заплачено столько, сколько ещё ни за какие русские стихи заплачено не было.

Вместе с тем поэт пытается обратиться к российской древности, наметив планы поэм «Мстислав» и «Вадим» (последний замысел принял и драматургическую форму), создаёт сатирическую поэму «Гавриилиада» (1821), поэму «Братья разбойники» (1822; отдельное издание в 1827). Со временем в Пушкине созрело убеждение (поначалу безысходно трагическое), что в мире действуют объективные законы, поколебать которые человек не в силах, как бы ни были отважны и прекрасны его помыслы. В таком ключе был начат в мае 1823 года в Кишинёве роман в стихах «Евгений Онегин»; финал первой главы романа предполагал историю путешествия героя за пределами родины по образцу поэмы Байрона «Дон Жуан».

Пока же в июле 1823 года Пушкин добивается перевода по службе в Одессу в канцелярию графа Воронцова. Именно в это время он сознаёт себя как профессиональный литератор, что предопределилось бурным читательским успехом его произведений. Ухаживание за женой начальника, а, возможно, и роман с ней и неспособность к государственной службе обострили его отношения с Воронцовым.

Четырёхлетнее пребывание Пушкина на юге — новый романтический этап развития его как поэта. В это время Пушкин познакомился с творчеством Байрона и Шенье. Увлечённый личностью Байрона, по собственному признанию поэт «сходил с ума» от него. Первым стихотворением, созданным им в ссылке, стала элегия «Погасло дневное светило…», в подзаголовке которого Пушкин отметил: «Подражание Байрону». Стержнем, основной задачей его произведений стало отражение эмоционального состояния человека, раскрытие его внутренней жизни. Художественную форму стиха Пушкин разрабатывал, обращаясь к древнегреческой поэзии, изучая её в переводах. Переосмыслив образное мышление античных поэтов в романтическом ключе, взяв лучшее из творчества своих предшественников, преодолев штампы элегического стиля, он создал свой собственный поэтический язык. Основным свойством пушкинской поэзии стала её выразительная сила и в то же время необыкновенная сжатость, лаконизм. Сформировавшийся в 1818—1820 годах под влиянием французских элегий и лирики Жуковского условно-меланхолический стиль претерпел серьёзную трансформацию и слился с новым «байроническим» стилем. Сочетание старых, усложнённых и условных форм с романтическими красками и напряжённостью ярко проявились в «Кавказском пленнике».   

Михайловское.

Впервые юный поэт побывал здесь летом 1817 года и, как сам писал он в одной из своих автобиографий, был очарован «сельской жизнью, русской баней, клубникой и проч., — но все это нравилось мне недолго». В 1824 году полицией в Москве было вскрыто письмо Пушкина, где тот писал об увлечении «атеистическими учениями». Это послужило причиной отставки поэта 8 июля 1824 года от службы. Он был сослан в имение своей матери, и провёл там два года (до сентября 1826) — это самое продолжительное пребывание Пушкина в Михайловском.

Вскоре после приезда Пушкина в Михайловское у него произошла крупная ссора с отцом, фактически согласившимся на негласный надзор за собственным сыном. В конце осени все родные Пушкина уехали из Михайловского.

Вопреки опасениям друзей, уединение в деревне не стало губительным для Пушкина. Несмотря на тяжёлые переживания, первая Михайловская осень была плодотворной для поэта, он много читал, размышлял, работал. Пушкин часто навещал соседку по имению П. А. Осипову в Тригорском и пользовался её библиотекой (отец Осиповой, масон, соратник Н. И. Новикова, оставил большое собрание книг). С михайловской ссылки и до конца жизни его связывали дружеские отношения с Осиповой и членами её большой семьи. В Тригорском в 1826 году Пушкин встретился с Языковым, стихи которого были ему известны с 1824 года.

Пушкин завершает начатые в Одессе стихотворения «Разговор книгопродавца с поэтом», где формулирует своё профессиональное кредо, «К морю» — лирическое раздумье о судьбе человека эпохи Наполеона и Байрона, о жестокой власти исторических обстоятельств над личностью, поэму «Цыганы» (1827), продолжает писать роман в стихах. Осенью 1824 года он возобновляет работу над автобиографическими записками, оставленную в самом начале в кишинёвскую пору, и обдумывает сюжет народной драмы «Борис Годунов» (окончена 7 (19) ноября 1825, опубликована в 1831), пишет шуточную поэму «Граф Нулин». Всего в Михайловском поэтом создано около ста произведений.

В 1825 году встречает в Тригорском племянницу Осиповой Анну Керн[K 4], которой, как принято считать, посвящает стихотворение «Я помню чудное мгновенье…».

Через месяц после окончания ссылки он вернулся «вольным в покинутую тюрьму» и провёл в Михайловском около месяца. Последующие годы поэт периодически приезжал сюда, чтобы отдохнуть от городской жизни и писать на свободе. В Михайловском в 1827 году Пушкин начал роман «Арап Петра Великого».

В Михайловском поэт также приобщился к игре в бильярд, хотя выдающимся игроком он не стал, однако, по воспоминаниям друзей, орудовал кием на сукне вполне профессионально.
После ссылки

В ночь с 3 на 4 сентября 1826 года в Михайловское прибывает нарочный от псковского губернатора Б. А. Адеркаса: Пушкин в сопровождении фельдъегеря должен явиться в Москву, где в то время находился Николай I, коронованный 22 августа.

8 сентября, сразу же после прибытия, Пушкин доставлен к императору для личной аудиенции. Беседа Николая с Пушкиным происходила с глазу на глаз. Поэту по возвращении из ссылки гарантировалось личное высочайшее покровительство и освобождение от обычной цензуры.

Именно в эти годы возникает в творчестве Пушкина интерес к личности Петра I, царя-преобразователя. Он становится героем начатого романа о прадеде поэта, Абраме Ганнибале, и новой поэмы «Полтава». В рамках одного поэтического произведения («Полтава») поэт объединил несколько серьёзных тем: взаимоотношений России и Европы, объединения народов, счастья и драмы частного человека на фоне исторических событий. По собственному признанию Пушкина его привлекли «сильные характеры и глубокая, трагическая тень, набросанная на все эти ужасы». Опубликованная в 1829 году, поэма не нашла понимания ни у читателей, ни у критиков. В черновой рукописи статьи «Возражения критикам „Полтавы“» Пушкин писал:

Самая зрелая изо всех моих стихотворных повестей, та, в которой всё почти оригинально (а мы из этого только и бьёмся, хоть это ещё и не главное), — «Полтава», которую Жуковский, Гнедич, Дельвиг, Вяземский предпочитают всему, что я до сих пор ни написал, «Полтава» не имела успеха.

К этому времени в творчестве поэта обозначился новый поворот. Трезвый исторический и социальный анализ действительности сочетается с осознанием сложности часто ускользавшего от рационального объяснения окружающего мира, что наполняет его творчество ощущением тревожного предчувствия, ведёт к широкому вторжению фантастики, рождает горестные, подчас болезненные воспоминания, напряжённый интерес к смерти.

В то же время после его поэмы «Полтава» отношение к нему в критике и среди части читательской публики стало более холодным или критичным.

В 1827 году началось расследование по поводу стихотворения «Андрей Шенье» (написанного ещё в Михайловском в 1825), в котором был усмотрен отклик на события 14 декабря 1825, а в 1828 правительству стала известна кишинёвская поэма «Гавриилиада». Дела эти были по высочайшему повелению прекращены после объяснений Пушкина, но за поэтом был учреждён негласный полицейский надзор.

В декабре 1828 года Пушкин знакомится с московской красавицей 16-летней Натальей Гончаровой. По собственному признанию, он полюбил её с первой встречи. В конце апреля 1829 года через Фёдора Толстого-Американца Пушкин сделал предложение Гончаровой. Неопределённый ответ матери девушки (причиной была названа молодость Натальи), по словам Пушкина «свёл его с ума». Он уехал в армию Паскевича, на Кавказ, где в то время шла война с Турцией. Свою поездку он описал в «Путешествии в Арзрум». По настоянию Паскевича, не желавшего брать на себя ответственность за жизнь Пушкина, оставил действующую армию, жил некоторое время в Тифлисе. Возвратившись в Москву, он встретил у Гончаровых холодный приём. Возможно, мать Натальи боялась репутации вольнодумца, закрепившейся за Пушкиным, его бедности и страсти к игре.

Пушкин чувствует необходимость житейских перемен. В 1830 году повторное его сватовство к Наталье Николаевне Гончаровой было принято, и осенью он отправляется в нижегородское имение своего отца Болдино для вступления во владение близлежащей деревней Кистенево, подаренной отцом к свадьбе. Холерные карантины задержали поэта на три месяца, и этой поре было суждено стать знаменитой Болдинской осенью, наивысшей точкой пушкинского творчества, когда из-под его пера вылилась целая библиотека произведений: «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» («Повести Белкина»), «Опыт драматических изучений» («Маленькие трагедии»), последние главы «Евгения Онегина», «Домик в Коломне», «История села Горюхина», «Сказка о попе и о работнике его Балде», несколько набросков критических статей и около 30 стихотворений.

Среди болдинских произведений, словно нарочито непохожих одно на другое по жанру и тональности, особенно контрастируют друг с другом два цикла: прозаический и драматический. Это два полюса его творчества, к которым тяготеют остальные произведения, написанные в три осенних месяца 1830.

Стихотворные произведения этого периода представляют всё разнообразие жанров и охватывают широкий круг тем. Одно из них — «Румяный критик мой…» перекликается с «Историей села Горюхина» и настолько далеко от идеализации деревенской действительности, что было впервые опубликовано лишь в посмертном собрании сочинений под изменённым названием («Каприз»).

«Повести Белкина» явились первым из дошедших до нас завершённым произведением пушкинской прозы, опыты к созданию которой предпринимались им неоднократно. В 1821 году он сформулировал основной закон своего прозаического повествования: «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат». Эти повести — также своеобразные мемуары обыкновенного человека, который, не находя ничего значительного в своей жизни, наполняет свои записки пересказом услышанных историй, поразивших его воображение своей необычностью. «Повести…» знаменовали собой завершение начавшегося в 1827 году с «Арапа Петра Великого» становления Пушкина как прозаика. Цикл определил как дальнейшее направление творчества Пушкина: последние шесть лет его жизни он обращался преимущественно к прозе, так и всего, до сих пор не развитого русского художественного прозаического слова.

В это же время Пушкин принимал активное участие в издании «Литературной газеты» (газета выходила с 1 января 1830 г. по 30 июня 1831 г.) своего друга издателя А. А. Дельвига. Дельвиг, подготовив первые два номера, временно выехал из Петербурга и поручил газету Пушкину, который и стал фактическим редактором первых 13 номеров. Конфликт «Литературной газеты» с редактором полуофициозной газеты «Северная пчела» Ф. В. Булгариным, агентом Третьего отделения, привёл, после публикации газетой четверостишия Казимира Делавиня о жертвах Июльской революции, к закрытию издания.

18 февраля (2 марта) 1831 венчается с Натальей Гончаровой в московской церкви Большого Вознесения у Никитских ворот. При обмене кольцами кольцо Пушкина упало на пол. Потом у него погасла свеча. Он побледнел и сказал: «Всё — плохие предзнаменования!».

Сразу после свадьбы семья Пушкиных ненадолго поселилась в Москве на Арбате, дом 53 (по современной нумерации; сейчас музей). Там супруги прожили до середины мая 1831 года, когда, не дождавшись срока окончания аренды, уехали в столицу, так как Пушкин рассорился с тёщей, вмешивавшейся в его семейную жизнь.

На лето Пушкин снял дачу в Царском Селе. Здесь он пишет «Письмо Онегина», тем самым окончательно завершая работу над романом в стихах, который был его «спутником верным» на протяжении восьми лет жизни.

Новое восприятие действительности, наметившееся в его творчестве в конце 1820-х годов, требовало углублённых занятий историей: в ней следовало найти истоки коренных вопросов современности. В 1831 году ему разрешено работать в архивах. Пушкин снова поступил на службу в качестве «историографа», получив высочайшее задание написать «Историю Петра». Холерные бунты, ужасные по своей жестокости, и польские события, поставившие Россию на грань войны с Европой, представляются поэту угрозой российской государственности. Сильная власть в этих условиях кажется ему залогом спасения России — этой идеей вдохновлены его стихотворения «Перед гробницею святой…», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина». Последние два, написанные по случаю взятия Варшавы, вместе со стихотворением В. А. Жуковского «Старая песня на новый лад» были напечатаны специальной брошюрой «На взятие Варшавы» и вызвали неоднозначную реакцию. Пушкин, никогда не бывший врагом какого-либо народа, друживший с Мицкевичем, тем не менее не мог смириться с претензиями восставших на присоединение к Польше литовских, украинских и белорусских земель. По-разному отнеслись к отклику Пушкина на польские события его друзья: отрицательно Вяземский и А. И. Тургенев. 22 сентября 1831 года в своём дневнике Вяземский писал:

Пушкин в стихах своих: Клеветникам России кажет им шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на вопросы, на которые отвечать было бы очень легко даже самому Пушкину. <…> И что опять за святотатство сочетать Бородино с Варшавою? Россия вопиет против этого беззакония.

Чаадаев же направил после публикации стихов их автору восторженное письмо, его позицию разделяли и ссыльные декабристы. Вместе с тем Ф. В. Булгарин, связанный с III отделением, обвинял поэта в приверженности либеральным идеям.

С начала 1830-х годов проза в творчестве Пушкина начинает превалировать над поэтическими жанрами. «Повести Белкина» (изданы в 1831) г. успеха не имели. Пушкин замышляет широкое эпическое полотно — роман из эпохи пугачёвщины с героем-дворянином, перешедшим на сторону бунтовщиков. Замысел этот на время оставляется из-за недостаточных знаний той эпохи, и начинается работа над романом «Дубровский» (1832—33), герой его, мстя за отца, у которого несправедливо отняли родовое имение, становится разбойником. Благородный разбойник Дубровский изображён в романтическом ключе, остальные действующие лица показаны с величайшим реализмом. Хотя сюжетная основа произведения почерпнута Пушкиным из современной жизни, в ходе работы роман всё больше приобретал черты традиционного авантюрного повествования с нетипичной в общем-то для русской действительности коллизией. Возможно, предвидя к тому же непреодолимые цензурные затруднения с публикацией романа, Пушкин оставил работу над ним, хотя роман был и близок к завершению. Замысел произведения о пугачёвском бунте вновь привлекает его, и, верный исторической точности, он прерывает на время занятия по изучению Петровской эпохи, штудирует печатные источники о Пугачёве, добивается ознакомления с документами о подавлении крестьянского восстания (само «Дело Пугачёва», строго засекреченное, оказывается недоступным), а в 1833 г. предпринимает поездку на Волгу и Урал, чтобы воочию увидеть места грозных событий, услышать живые предания о пугачёвщине. Пушкин едет через Нижний Новгород, Казань и Симбирск на Оренбург, а оттуда на Уральск, вдоль древней реки Яик, переименованной после крестьянского восстания в Урал.

7 января 1833 года Пушкин был избран членом Российской академии одновременно с П. А. Катениным, М. Н. Загоскиным, Д. И. Языковым и А. И. Маловым.

Осенью 1833 года он возвращается в Болдино. Теперь Болдинская осень Пушкина вдвое короче, нежели три года назад, но по значению она соразмерна Болдинской осени 1830 года. За полтора месяца Пушкин завершает работу над «Историей Пугачёва» и «Песнями западных славян», начинает работу над повестью «Пиковая дама», создаёт поэмы «Анджело» и «Медный всадник», «Сказку о рыбаке и рыбке» и «Сказку о мёртвой царевне и о семи богатырях», стихотворение в октавах «Осень».

В ноябре 1833 года Пушкин возвращается в Петербург, ощущая необходимость круто переменить жизнь и прежде всего выйти из-под опеки двора.

Накануне 1834 года Николай I производит своего историографа в младший придворный чин камер-юнкера. По словам друзей Пушкина, он был в ярости: это звание давалось обыкновенно молодым людям. В дневнике 1 января 1834 года Пушкин сделал запись:

Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но Двору хотелось, чтобы N. N. [Наталья Николаевна] танцовала в Аничкове.

Тогда же была запрещена публикация «Медного всадника». В начале 1834 года Пушкин дописал другую, прозаическую петербургскую повесть — «Пиковая дама» и поместил её в журнале «Библиотека для чтения», который платил Пушкину незамедлительно и по высшим ставкам. Она была начата в Болдине и предназначалась тогда, по-видимому, для совместного с В. Ф. Одоевским и Н. В. Гоголем альманаха «Тройчатка».

25 июня 1834 года Пушкин подаёт в отставку с просьбой сохранить право работы в архивах, необходимое для исполнения «Истории Петра». Мотивом были указаны семейные дела и невозможность постоянного присутствия в столице. Прошение было принято с отказом пользоваться архивами, таким образом, Пушкин лишался возможности продолжать работу. Следуя совету Жуковского, Пушкин отозвал прошение. Позднее Пушкин просил отпуск на 3—4 года: летом 1835 года он писал тёще, что собирается со всей семьёй ехать в деревню на несколько лет. Однако в отпуске ему было отказано, взамен Николай I предложил полугодовой отпуск и 10000 рублей, как было сказано, «на вспоможение». Пушкин их не принял и попросил 30000 рублей с условием удержания из своего жалования, отпуск ему был предоставлен на четыре месяца. Так на несколько лет вперёд Пушкин был связан службой в Петербурге. Эта сумма не покрывала и половины долгов Пушкина, с прекращением выплаты жалованья приходилось надеяться только на литературные доходы, зависевшие от читательского спроса. В конце 1834 — начале 1835 года вышло несколько итоговых изданий произведений Пушкина: полный текст «Евгения Онегина» (в 1825—32 роман печатался отдельными главами), собрания стихотворений, повестей, поэм, однако все они расходились с трудом. Критика уже в полный голос говорила об измельчании таланта Пушкина, о конце его эпохи в русской литературе. Две осени — 1834 года (в Болдине) и 1835 года (в Михайловском) были менее плодотворны. В третий раз поэт приезжал в Болдино осенью 1834 года по запутанным делам имения и прожил там месяц, написав лишь «Сказку о золотом петушке». В Михайловском Пушкин продолжал работать над «Сценами из рыцарских времён», «Египетскими ночами», создал стихотворение «Вновь я посетил».

Широкой публике, сокрушающейся о падении пушкинского таланта, было неведомо, что лучшие его произведения не были пропущены в печать, что в те годы шёл постоянный, напряжённый труд над обширными замыслами: «Историей Петра», романом о пугачёвщине. В творчестве поэта назрели коренные изменения. Пушкин-лирик в эти годы становится преимущественно «поэтом для себя». Он настойчиво экспериментирует теперь с прозаическими жанрами, которые не удовлетворяют его вполне, остаются в замыслах, набросках, черновиках, ищет новые формы литературы.

По словам С. А. Соболевского:

Мысль о большом повременном издании, которое касалось бы по возможности всех главнейших сторон русской жизни, желание непосредственно служить отечеству пером своим, занимали Пушкина почти непрерывно в последние десять лет его кратковременного поприща… Обстоятельства мешали ему, и только в 1836 г. он успел выхлопотать себе право на издание «Современника», но уже в размерах весьма ограниченных и тесных.

Со времени закрытия «Литературной газеты» он добивался права на собственное периодическое издание. Не были осуществлены замыслы газеты («Дневник»), различных альманахов и сборников, «Северного зрителя», редактировать который должен был В. Ф. Одоевский. Вместе с ним же Пушкин в 1835 году намеревался выпускать «Современный летописец политики, наук и литературы». В 1836 году он получил разрешение на год на издание альманаха. Пушкин рассчитывал также на доход, который помог бы ему расплатиться с самыми неотложными долгами. Основанный в 1836 году журнал получил название «Современник». В нём печатались произведения самого Пушкина, а также Н. В. Гоголя, А. И. Тургенева, В. А. Жуковского, П. А. Вяземского.

Тем не менее, читательского успеха журнал не имел: к новому типу серьёзного периодического издания, посвящённого актуальным проблемам, трактуемым по необходимости намёками, русской публике предстояло ещё привыкнуть. У журнала оказалось всего 600 подписчиков, что делало его разорительным для издателя, так как не покрывались ни типографские расходы, ни гонорары сотрудников. Два последних тома «Современника» Пушкин более чем наполовину наполняет своими произведениями, по большей части анонимными. В четвёртом томе «Современника» был, наконец, напечатан роман «Капитанская дочка». Пушкин мог бы выпустить его отдельной книгой, тогда роман мог принести доход, так необходимый ему. Однако он всё-таки принял решение опубликовать «Капитанскую дочку» в журнале и не мог уже рассчитывать на одновременный выход отдельной книгой, в те времена это было невозможно. Вероятно, роман был помещён в «Современник» под влиянием Краевского и издателя журнала, опасавшихся его краха. «Капитанская дочка» была благосклонно принята читателями, но отзывов восторженных критиков о своём последнем романе в печати Пушкин не успел увидеть. Несмотря на финансовую неудачу, Пушкин до последнего дня был занят издательскими делами, «рассчитывая, наперекор судьбе, найти и воспитать своего читателя».

Весной 1836 года после тяжёлой болезни умерла Надежда Осиповна. Пушкин, сблизившийся с матерью в последние дни её жизни, тяжело переносил эту утрату. Обстоятельства сложились так, что он, единственный из всей семьи, сопровождал тело Надежды Осиповны к месту погребения в Святые горы. Это был его последний визит в Михайловское. В начале мая по издательским делам и для работы в архивах Пушкин приехал в Москву. Он надеялся на сотрудничество в «Современнике» авторов «Московского наблюдателя». Однако Баратынский, Погодин, Хомяков, Шевырёв не торопились с ответом, прямо не отказывая. К тому же Пушкин рассчитывал, что для журнала будет писать Белинский, находившийся в конфликте с Погодиным. Посетив архивы Коллегии иностранных дел, он убедился, что работа с документами петровской эпохи займёт несколько месяцев. По настоянию жены, ожидавшей со дня на день родов, Пушкин в конце мая возвращается в Петербург.

По воспоминаниям французского издателя и дипломата Лёве-Веймара, побывавшего летом 1836 года в гостях у Пушкина, тот был увлечён «Историей Петра», делился с гостем результатами своих архивных поисков и опасениями, как воспримут читатели книгу, где царь будет показан «таким, каким он был в первые годы своего царствования, когда он с яростью приносил всё в жертву своей цели». Узнав, что Лёве-Веймар интересуется русскими народными песнями, Пушкин сделал для него переводы одиннадцати песен на французский. По мнению специалистов, изучавших эту работу Пушкина, она была выполнена безукоризненно.

Летом 1836 года Пушкин создаёт свой последний поэтический цикл, названный по месту написания (дача на Каменном острове) «каменноостровским». Точный состав цикла стихотворений неизвестен. Возможно, они предназначались для публикации в «Современнике», но Пушкин отказался от неё, предвидя проблемы с цензурой. Три произведения, несомненно принадлежащие циклу, связаны евангельской темой. Сквозной сюжет стихотворений «Отцы пустынники и жены непорочны», «Как с древа сорвался…» и «Мирской власти» — Страстная неделя Великого поста. Ещё одно стихотворение цикла — «Из Пиндемонти» лишено христианской символики, однако продолжает размышления поэта об обязанностях живущего в мире с собой и окружающими человека, о предательстве, о праве на физическую и духовную свободу. По мнению В. П. Старка:

«В этом стихотворении сформулировано идеальное поэтическое и человеческое кредо Пушкина, выстраданное всей жизнью».

В цикл, вероятно, входили также «Когда за городом задумчив я брожу», четверостишие «Напрасно я бегу к Сионским воротам» и, наконец, (некоторыми исследователями оспаривается это предположение) «Памятник» («Я памятник воздвиг себе нерукотворный…») — в качестве зачина или, по другим версиям, финала, — поэтическое завещание Пушкина.

Бесконечные переговоры с зятем о разделе имения после смерти матери, заботы по издательским делам, долги, и, главное, ставшее нарочито явным ухаживание кавалергарда Дантеса за его женой, повлёкшее за собой пересуды в светском обществе, были причиной угнетённого состояния Пушкина осенью 1836 года. 3 ноября его друзьям был разослан анонимный пасквиль с оскорбительными намёками в адрес Натальи Николаевны. Пушкин, узнавший о письмах на следующий день, был уверен, что они — дело рук Дантеса и его приёмного отца Геккерна. Вечером 4 ноября он послал вызов на дуэль Дантесу. Геккерн (после двух встреч с Пушкиным) добился отсрочки дуэли на две недели. Усилиями друзей поэта, и, прежде всего, Жуковского и тётки Натальи Николаевны Е. Загряжской, дуэль удалось предотвратить. 17 ноября Дантес сделал предложение сестре Натальи Николаевны Екатерине Гончаровой. В тот же день Пушкин послал своему секунданту В. А. Соллогубу письмо с отказом от дуэли. Брак не разрешил конфликта. Дантес, встречаясь с Натальей Николаевной в свете, преследовал её. Распускались слухи о том, что Дантес женился на сестре Пушкиной, чтобы спасти репутацию Натальи Николаевны. По свидетельству К. К. Данзаса, жена предлагала Пушкину оставить на время Петербург, но тот, «потеряв всякое терпение, решил кончить иначе». Пушкин послал 26 января 1837 года Луи Геккерну «в высшей степени оскорбительное письмо». Единственным ответом на него мог быть только вызов на дуэль, и Пушкин это знал. Формальный вызов на дуэль от Геккерна, одобренный Дантесом, был получен Пушкиным в тот же день через атташе французского посольства виконта д’Аршиака. Так как Геккерн был послом иностранного государства, он не мог драться на дуэли — это означало бы немедленный крах его карьеры.

Дуэль с Дантесом состоялась 27 января на Чёрной речке. Пушкин был ранен: пуля перебила шейку бедра и проникла в живот. Для того времени ранение было смертельным. Пушкин узнал об этом от лейб-медика Арендта, который, уступая его настояниям, не скрывал истинного положения дел.

Перед смертью Пушкин, приводя в порядок свои дела, обменивался записками с Императором Николаем I. Записки передавали два человека:
В. А. Жуковский — поэт, на тот момент воспитатель наследника престола, будущего императора Александра II.
Н. Ф. Арендт — лейб-медик императора Николая I, врач Пушкина.
Поэт просил прощения за нарушение царского запрета на дуэли:
…жду царского слова, чтобы умереть спокойно…

Государь:

Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе моё прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки.

— Считается, что эту записку передал Жуковский

Николай видел в Пушкине опасного «вождя вольнодумцев» (в этой связи были ограничены народные выступления в его память) и впоследствии уверял, что он «насилу довёл Пушкина до кончины христианской», что не соответствовало действительности: ещё до получения царской записки поэт, узнав от врачей, что его рана смертельна, послал за священником, чтобы причаститься. 29 января (10 февраля) в 14:45 Пушкин скончался от перитонита. Николай I выполнил обещания, данные поэту.

Распоряжение Государя:

1. Заплатить долги.
2. Заложенное имение отца очистить от долга.
3. Вдове пенсион и дочери по замужество.
4. Сыновей в пажи и по 1500 рублей на воспитание каждого по вступление на службу.
5. Сочинения издать на казённый счёт в пользу вдовы и детей.
6. Единовременно 10 000 рублей.

По желанию жены Пушкина положили в гроб не в камер-юнкерском мундире, а во фраке. Отпевание, назначенное в Исаакиевском соборе, было перенесено в Конюшенную церковь. Церемония происходила при большом стечении народа, в церковь пускали по пригласительным билетам.

Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоряжения. Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исаакиевском соборе, — так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю своё прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Из дневника А. В. Никитенко.

После гроб спустили в подвал, где он находился до 3 февраля, до отправления во Псков. Сопровождал тело Пушкина А. И. Тургенев. В письме к губернатору Пскова Пещурову А. Н. Мордвинов по поручению Бенкендорфа и императора указывал на необходимость запретить «всякое особенное изъявление, всякую встречу, одним словом всякую церемонию, кроме того, что обыкновенно по нашему церковному обряду исполняется при погребении тела дворянина». Александр Пушкин похоронен на территории Святогорского монастыря Псковской губернии. В августе 1841 года по распоряжению Н. Н. Пушкиной на могиле было установлено надгробие работы скульптора Александра Пермагорова (1786—1854).

Из четырёх детей Пушкина только двое оставили потомство — Александр и Наталья. Потомки поэта живут сейчас по всему земному шару: в США, Англии, Германии, Бельгии. Около пятидесяти из них проживают в России, в том числе Татьяна Ивановна Лукаш, прабабушка которой (внучка Пушкина) была замужем за внучатым племянником Гоголя. Сейчас Татьяна живёт в Клину.

Александр Александрович Пушкин — последний прямой потомок поэта по мужской линии, проживает в Бельгии.

Рост А. С. Пушкина составлял 2 аршина 5 вершков с половиной (он замерен художником Григорием Чернецовым 15 апреля 1832 года). Это 166,7 см, что на то время было для мужчины немало (рост жены Пушкина составлял 173 см). О внешности Пушкина у современников сложились различные мнения. В бо́льшей степени они зависят от отношения к нему. В общепринятом понимании Пушкина никто не называл красивым, однако многие отмечали, что черты его лица делались прекрасными, когда становились отражением его одухотворённости. М. В. Юзефович особенно обращал внимание на глаза Пушкина, «в которых, казалось, отражалось всё прекрасное в природе». Л. П. Никольская, встретившая в 1833 году Пушкина на обеде у нижегородского губернатора, так описывает его:

«Немного смуглое лицо его было оригинально, но некрасиво: большой открытый лоб, длинный нос, толстые губы — вообще неправильные черты. Но что у него было великолепно — это тёмно-серые с синеватым отливом глаза — большие, ясные. Нельзя передать выражение этих глаз: какое-то жгучее, и при том ласкающее, приятное. Я никогда не видела лица более выразительного: умное, доброе, энергичное. <…> Он хорошо говорит: ах, сколько было ума и жизни в его неискусственной речи! А какой он весёлый, любезный, прелесть! Этот дурняшка мог нравиться…»

Александр Сергеевич Пушкин имеет репутацию великого или величайшего русского поэта, в частности, так его именует Энциклопедия «Кругосвет», «Русский биографический словарь» и «Литературная энциклопедия». В филологии Пушкин рассматривается как создатель современного русского литературного языка (см. например, работы В. В. Виноградова), а «Краткая литературная энциклопедия» (автор статьи С. С. Аверинцев) говорит об эталонности его сочинений, подобно произведениям Данте в Италии или Гёте в Германии. Д. С. Лихачёв писал о Пушкине как о «нашем величайшем национальном достоянии».

Ещё при жизни поэта стали именовать гением, в том числе печатно. Со второй половины 1820-х годов он стал считаться «первым русским поэтом» (не только среди современников, но и русских поэтов всех времён), а вокруг его личности среди читателей сложился настоящий культ. С другой стороны, в 1830-е (после его поэмы «Полтава») имело место и определённое охлаждение части читающей публики к Пушкину.

В статье «Несколько слов о Пушкине» (1830-е), Н. В. Гоголь писал, что «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет»[81]. Критик и философ-западник В. Г. Белинский назвал его «первым поэтом-художником России». Ф. М. Достоевский отмечал, что «в „Онегине“, в этой бессмертной и недосягаемой поэме своей, Пушкин явился великим народным писателем, как до него никогда и никто» и говорил о «всемирности и всечеловечности его гения». Самую ёмкую характеристику предложил Аполлон Григорьев (1859): «А Пушкин — наше всё».

Осмысление Пушкина в русской культуре делится на два направления — художественно-философское, эссеистическое, основателями которого были Николай Гоголь и Аполлон Григорьев (в этом ряду — многие русские писатели, включая Фёдора Достоевского, Марину Цветаеву и Александра Солженицына, и философы), и научное историко-биографическое, заложенное Павлом Анненковым и Петром Бартеневым. Расцвет научной пушкинистики в России начала XX века связан с созданием Пушкинского дома в 1905 году, Пушкинского семинария в 1908 году, появлением серийных публикаций о Пушкине. В советское время в условиях ограничений изучения идеологии Пушкина большое развитие получила пушкинская текстология и исследования его стиля. Ряд важных достижений связан с пушкинистикой за рубежом (Польша, Франция, США и др.), в том числе в русской эмиграции.

Публицист-«шестидесятник» и литературный критик Дмитрий Писарев отрицал значение творчества Пушкина для современности: «Пушкин пользуется своею художественною виртуозностью, как средством посвятить всю читающую Россию в печальные тайны своей внутренней пустоты, своей духовной нищеты и своего умственного бессилия». На той же позиции стояли и многие нигилисты 1860-х годов, такие, как Максим Антонович и Варфоломей Зайцев.

В. Маяковский, Д. Бурлюк, В. Хлебников, А. Кручёных, Б. Лившиц призывали «бросить Пушкина [вместе с рядом других классиков] с парохода современности» в манифесте футуристов 1912 года «Пощёчина общественному вкусу». Далее в манифесте говорилось: «Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней» (парафраз слов Тютчева на смерть Пушкина: «Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет»). В то же время самую высокую оценку творчеству Пушкина давали Иннокентий Анненский, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Александр Блок.

По мнению ряда исследователей, с 1937 года в СССР официальная идеология насаждала «культ Пушкина»; «культ Пушкина становится частью культа Сталина». Существует также мнение, что «чисто коммунистический культ Пушкина возводился по точно такой же модели, как культы Ленина и Сталина».

2

https://img-fotki.yandex.ru/get/245409/199368979.68/0_20571e_aef17f87_XXL.jpg

БИОГРАФИЯ АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА ПУШКИНА

Александр Сергеевич Пушкин родился 26 мая 1799 года в Москве в дворянской помещичьей семье (отец его был майор в отставке) в день праздника Вознесения.

В тот же день у императора Павла родилась внучка, в честь которой во всех церквах шли молебны и гудели колокола. Так, по случайному совпадению день рождения русского гения был ознаменован всеобщим народным ликованием. Символично и место рождения поэта г. Москва - самое сердце русской жизни, России.

Будущего поэта крестили 8 июня в церкви Богоявления в Елохове.

Отец Пушкина Сергей Львович и мать Надежда Осиповна, урожденная Ганнибал, были дальними родственниками. Пылкие страсти, руководившие предками как по отцовской, так и по материнской линии, оказали свое влияние и на Пушкина.

Семья (кроме Александра, были еще дети Ольга и Лев) принадлежала к самой образованной части московского общества.

   
В их доме, точнее, в квартире, которую снимали родители Пушкина, собирались поэты, художники, музыканты. Общая галломания, господствовавшая в обществе, французское воспитание в семье с французами гувернерами (к счастью, их удачно уравновешивали бабушка поэта Мария Алексеевна и знаменитая няня Арина Родионовна), доступ к прекрасным библиотекам отца, а также дяди поэта В.Л. Пушкина и дальних родственников Бутурлиных - формировали ум и детскую душу Пушкина. Свои первые в жизни стихи поэт написал по-французски. Его прозвище в Лицее было «француз».

В 12 лет, получив начатки домашнего воспитания, Александр был отвезен учиться в новое, только что открывшееся 19 октября 1811 г. учебное заведение - Царскосельский Лицей под Петербургом, место, где располагалась летняя резиденция русских царей.

Программа занятий в Лицее была обширной, но не столь глубоко продуманной. Воспитанники, однако, предназначались к высокой государственной карьере и имели права окончивших высшее учебное заведение.

Немногочисленность учащихся (30 чел.), молодость ряда профессоров, гуманный характер их педагогических идей, ориентированный, по крайней мере, у лучшей части их, - на внимание и уважение к личности учеников, отсутствие телесных наказаний, дух чести и товарищества - все это создавало особую атмосферу. Пушкин сохранил лицейскую дружбу и культ Лицея на всю жизнь. Лицеисты выпускали рукописные журналы и уделяли много внимания собственному литературному творчеству. «Начал я писать с 13-летнего возраста и печатать почти с того же времени», - вспоминал Пушкин впоследствии.

Из этого выпуска трое друзей поэта стали участниками восстания против царя 14 декабря 1825 г.

В 1815 г. Пушкин с триумфом прочел на экзамене свое стихотворение «Воспоминание в Царском Селе» в присутствии знаменитого поэта Г.Р.Державина: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». На выпускном акте в 1817 г. Пушкин также прочел собственное стихотворение «Безверие».

Вскоре Пушкин переехал в Петербург и поступил в коллегию иностранных дел в чине коллежского секретаря. Общение его очень широкое: гусары, поэты, литературные общества «Арзамас» и «Зеленая лампа», театры, модные рестораны, дуэли – «слава Богу, не смертоносные», как сообщала Е.А.Карамзина своему брату Вяземскому. Но Пушкин не растворялся в этой пестроте, он искал себя.

Сразу после окончания Лицея в 1817 году, а затем в 1819 г. после тяжелой болезни Пушкин приезжал в имение матери с.Михайловское Псковской губернии. В первые годы по окончании Лицея им были написаны стихотворения «Деревня», «Домовому», «Чаадаеву», ода «Вольность», поэма «Руслан и Людмила».

Идеи гражданской свободы, политического радикализма, которыми было проникнуто русское общество после победы над Наполеоном, нашли отражение и в стихах, и в поведении юного Пушкина. «Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает» - таково было решение царя Александра I. Хлопотами друзей вместо Сибири Пушкина сослали на юг. Официально это был перевод по службе в г.Екатеринославль под начало генерала И.Н.Инзова, наместника Бессарабии.

«Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновению. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в бреду, без лекаря, за кружкой оледенелого лимонада. Сын его ... предложил мне путешествие по Кавказским Водам ... я лег в коляску больной; через неделю вылечился» (из письма поэта брату).

Почти все лето 1820 г. Пушкин прожил на Кавказе, где начал поэму «Кавказский пленник». Далее с семьей Раевских через Тамань, Керчь, Феодосию Пушкин прибыл морем в Гурзуф и провел там три недели: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского Lazzarono» (из письма Дельвигу).

Вскоре через Георгиевский монастырь и Бахчисарай Пушкин отправился в Симферополь и далее в Кишинев, ибо туда переехала канцелярия Инзова. Не досаждаемый почти никакими служебными поручениями, в течение трех лет Пушкин жил на квартире у Инзова, пользуясь его неизменным расположением и теплой заботой. Поэт выезжал оттуда в Киев, с.Каменку, в Одессу, Аккерман, Бендеры, Измаил и др. места. Впечатления этих лет нашли отражение в южных поэмах Пушкина: «Кавказский пленник», «Братья – разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы». В Кишиневе же была написана поэма «Гаврилиада», а также начат роман в стихах «Евгений Онегин».

В с. Каменка Пушкин сблизился с членами тайного общества, будущими «декабристами». В Кишиневе был принят в масонскую ложу «Овидий».

Шумная жизнь Одессы «в разнообразии живом», с ее пестрым обществом, итальянской оперой, парижскими ресторациями привлекала Пушкина. Он переехал туда в июле 1823 г., будучи зачислен на службу к наместнику Новороссийского края графу М.С.Воронцову. Отношения их по многим причинам не сложились, и через год гр. Воронцов нашел и повод, и причину для удаления Пушкина в имение его матери с.Михайловское Псковской губернии. Поэт получил предписание одесского градоначальника неукоснительно следовать означенным маршрутом в г.Псков, получив для найма почтовых лошадей 389 р. 4 коп.

«Наш Псков хуже Сибири, и здесь пылкой голове не усидеть», - сокрушались о нем друзья в с.Тригорском. Положение под двойным надзором гражданских и духовных властей, на поруках родителей раздражало чувствительную натуру Пушкина. Он строил планы побега и в отчаянии даже просил поменять место ссылки на любую из крепостей государевых. Однако, успокаиваемый письмами друзей, смирился и вскоре заметил: «Я нахожусь в наилучшем положении, чтобы окончить мой поэтический роман ...» («Евгений Онегин»).

Сердечное участие в судьбе Пушкина принимали его друзья и соседи в с.Тригорском. Общение с ними, а также наблюдения за жизнью других окрестных помещиков давали поэту «краски и материалы для вымыслов, столь натуральных, верных и согласных с прозою и с поэзиею сельской жизни России» (А.И.Тургенев). Роман «Евгений Онегин», половина которого создавалась в Михайловском, по праву считается энциклопедией русской жизни.

Впечатления русской природы, обаяние древней псковской земли с ее «благородными курганами» и городищами, общение с крестьянами, с нянею Ариной Родионовной – «все волновало нежный ум» Пушкина, способствовало постижению души русского народа, национальных основ жизни:

Здесь меня таинственным щитом
Святое провиденье осенило
Поэзия, как Ангел-утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой.

По признанию самого поэта, в Михайловском изменился его творческий метод. От романтизма первых лет молодости он перешел к «романтизму истинному» (реализм). Талант его окреп: «Je sens que mon ame s'est tout-а -fait developpee, je puis creer».

В Михайловском создано около 100 произведений поэта: деревенские главы романа «Евгений Онегин», трагедия «Борис Годунов», поэма «Граф Нулин», окончание поэмы «Цыганы», такие стихотворения, как «Деревня», «Подражания Корану», «Пророк», «Вакхическая песня», «Я помню чудное мгновенье...», «Вновь я посетил ...», начало первого произведения в прозе - романа «Арап Петра Великого» (в приезд 1827 г.).

Здесь, на отчей земле, Пушкин получил импульс всему творчеству в дальнейшем. Друзья считали Михайловское поэтической родиной Пушкина.

Смерть царя Александра I, восстание в Петербурге 14 декабря 1825 г., в котором принимали участие многие друзья и знакомцы Пушкина, переменили его судьбу. Новый царь Николай I вызвал срочно поэта в Москву, разрешил жить, где он захочет, и объявил себя личным цензором Пушкина. Последнее обстоятельство порой затрудняло печатание некоторых сочинений Пушкина, чем он был постоянно озабочен, не имея иных источников дохода.

Пушкину не разрешают ехать на Кавказ (в действующую армию), отказывают в поездке за границу.

До 1831 г. Пушкин живет попеременно то в Москве, то в Петербурге. Дважды после ссылки он побывал в Михайловском. Навещал тверских друзей - родственников хозяйки с.Тригорского П.А.Осиповой - в с.Бернове, с.Павловском, с.Малинники и в Старице Тверской губернии.

В мае 1829 г. он посватался в Москве к юной красавице Наталии Николаевне Гончаровой.

Получив неопределенный ответ, он без разрешения властей сразу самовольно уехал на Кавказ. Это путешествие по Военно-Грузинской дороге, яркие впечатления и многочисленные встречи с друзьями, участие в военных действиях русской армии, взявшей Арзрум, Пушкин описал в автобиографическом произведении «Путешествие в Арзрум» (1829).

По возвращении поэту пришлось давать письменное объяснение на запрос шефа жандармов А.Х.Бенкендорфа. Ранее подобные объяснения царю потребовались от Пушкина по поводу «Гаврилиады» и стихотворения «Андре Шенье». Над поэтом учрежден тайный надзор, который был официально отменен лишь спустя несколько лет после его кончины.

Сложной и противоречивой была жизнь поэта второй половины 1820-х годов: журнальные отношения и борьба с цензурой, доносы и опасные политические расследования, выговоры Бенкендорфа, а также неясные обстоятельства личной жизни.

Но при всем этом главным в жизни неизменно оставалась поэзия, творчество. В эти годы написана поэма «Полтава», много стихотворений, статьи в журналы, "Роман в письмах", зрели драматические замыслы.

6 мая 1830 г. состоялась, наконец, помолвка Пушкина с Н.Н.Гончаровой. Отец выделил ему деревеньку Кистеневку с 200 душами крестьян, расположенную в Нижегородской губернии, вблизи от собственного его имения с.Болдино. Поэт отправился туда, чтобы оформить дела по введению во владение имением, рассчитывая быстро управиться, затем заложить имение и вернуться в Москву, чтобы справить свадьбу. Однако начавшаяся в Москве эпидемия холеры и установленные повсюду карантины задержали Пушкина в Болдине с 7 сентября по 2 декабря 1830 г. Он тревожился за жизнь невесты, так как оставаться в холерной Москве ей было опасно, он устал и подавлен. Первые его стихотворения в Болдине – «Бесы» и «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье ...»).

Вскоре нежное письмо невесты успокоило его. Соединение тишины и досуга, и одновременно напряжение, рождаемое чувством приближения грозных событий (революционные потрясения в Европе, холера в России), выплеснулось неслыханным даже для Пушкина творческим подъемом. «Болдинская осень» 1830 г. стоит особняком в творчестве поэта, когда им созданы были «Повести Белкина», «маленькие трагедии»: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы», - поэма «Домик в Коломне», закончен весь роман «Евгений Онегин» (кроме письма Онегина), повесть «История села Горюхина», «Сказка о попе и работнике его Балде», критические статьи, множество стихотворений. В Болдинскую осень талант Пушкина достиг полного расцвета.

5 декабря 1830 г. поэт вернулся в Москву, и 18 февраля 1831 г. в церкви Вознесения у Никитских ворот состоялось его венчание с Н.Н.Гончаровой. Первые месяцы семейной жизни он провел с женой в Москве, сняв квартиру на Арбате в доме Хитрово (ныне дом 53).

В мае 1831 г. молодые Пушкины переехали в Царское Село - место счастливых лицейских воспоминаний поэта. Здесь написана «Сказка о царе Салтане», 5 октября – «Письмо Онегина к Татьяне». В июле 1831 г. Пушкин получил разрешение пользоваться государственными архивами для написания «Истории Петра Великого». Со средины октября 1831 г. и уже до конца жизни Пушкин с семьей живет в Петербурге. В 1832 г. рождается дочь Мария, 1833 - сын Александр, 1835 - Григорий, 1836 - Наталия.

В 1832 г., будучи в Москве в гостях у П.В.Нащокина, Пушкин начал писать роман «Дубровский», в начале 1833 г. оставленный им не оконченным.

18 августа 1833 г., получив официальное разрешение, поэт выехал в Казанскую и Оренбургскую губернии для собирания материалов о восстании Емельяна Пугачева в 1773-1775 гг. На обратном пути он заехал в Болдино, где оставался с 1 октября до середины ноября. Здесь он написал, используя научный исторический материал, собранный в петербургских архивах, а также во время только что оконченного путешествия, свою "Историю Пугачева". Кроме нее, в Болдине были написаны поэмы «Анджело» и «Медный всадник», повесть «Пиковая дама», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», стихотворение «Осень», переводы баллад Мицкевича «Будрыс и его сыновья», «Воевода».

Каждое свое произведение Пушкин был обязан отдавать перед печатанием на просмотр Бенкендорфу, согласно требованию последнего в самом начале 1832 г. Издательские дела усложняются, затягиваются. Содержание семьи, светская жизнь, к которой Пушкин был прикован против своей воли, получив в 1834 г. звание камер-юнкера; материальная помощь родителям, сестре и совершенно безответственному в денежных вопросах брату требовали постоянно денег. В 1836 г. общий долг правительству, по собственному исчислению Пушкина, был огромен - 45000 рублей.

С 1831 г. Пушкин числился на службе в коллегии иностранных дел, но в 1834 г. он попросил отставку с сохранением, однако, права работать в архивах. Ему отказали. Осенью 1834 г. около месяца снова Пушкин прожил в Болдине: «Вот уже 2 недели, как я в деревне ... Скучно ... И стихи в голову нейдут, и роман не переписываю...» (из письма жене). Окончена лишь «Сказка о золотом петушке». Сразу по возвращении из Болдина в Петербург 19 октября Пушкин участвовал в праздновании лицейской годовщины у М.Л.Яковлева. Посетил Петербургский университет, был на лекции Н.В.Гоголя.

Вышедшая в конце 1834 г. «История пугачевского бунта» не поправила денежных дел поэта и даже не погасила ссуды, взятой на ее издание. Поэта не покидает мысль оставить Петербург. Весной 1835 г. Пушкин провел всего несколько дней (с 8 по 12 мая) в с.Михайловском и с.Тригорском. По возвращении оттуда он подал Бенкендорфу прошение об отъезде с семьей в деревню на 3-4 года, чтобы заняться литературным трудом и ограничить расходы в столице. В ответ на просьбу ему была выдана ссуда в размере 30 000 рублей и разрешен четырехмесячный отпуск.

В печальном, подавленном настроении отправился Пушкин в Михайловское 7 сентября 1835 г. «Пишу через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен» (письмо П.А.Плетневу). Стихотворение «...Вновь я посетил», начало «Египетских ночей», наброски других произведений написаны в Михайловском в этот приезд, закончившийся 20 октября 1835 г. Год кончился просьбой к Бенкендорфу об издании собственного журнала «Современник», первый том которого вышел уже 11 апреля 1836 г. «К концу литературной деятельности Пушкин вводил в круг литературы ряды внелитературные (наука и журналистика), ибо для него были узки функции замкнутого литературного ряда. Он перерастал их» (Ю.Н.Тынянов). А современники считали, что Пушкин оставил творчество и занимается лишь поденной журнальной прозой для заработка.

Упреки критики, потеря контакта с читателем не могли не подавлять поэта, внутренняя жизнь которого была часто непонятна даже близким друзьям. Лишь смерть, открывшая доступ к его рукописям, показала, что среди них «есть красоты удивительной, вовсе новых и духом, и формою. Все последние пиесы отличаются ... силою и глубиною! Он только что созревал» (слова Е.А.Баратынского).

Последним крупным произведением Пушкина была повесть «Капитанская дочка» - «нечто вроде «Онегина» в прозе» (В.Г.Белинский). Это эпическое и психологическое, может быть, лучшее во всей прозе Пушкина произведение создавалось с 1833 г. параллельно с «Историей Пугачева» и было закончено в лицейскую годовщину 19 октября 1836 г.

Самые простые и в то же время самые важные начала человечности Пушкин выразил полно и глубоко в последних, по сути, в его жизни стихах так называемого «каменноостровского цикла» (написаны в Петербурге на Каменном острове летом 1836 г.): «Отцы пустынники и жены непорочны», «Подражание итальянскому», «Мирская власть», «Из Пиндемонти». Мудрость Пушкина получила свое высшее выражение и завершение в этих стихах.

В 1834-1836 гг. он обдумывал роман «Русский Пелам», где должна была быть показана вся Россия - от декабристского «Союза Благоденствия» до притонов лесных разбойников. Одновременно он начинал повесть из римской жизни (возможно, этот загадочный замысел следует связать с его давним желанием написать произведение об Иисусе Христе).

В апреле 1836 г. обстоятельства заставляют Пушкина снова - в последний раз! - побывать в Михайловском. В самый день Пасхи 29 марта умерла его мать, и Пушкин сам отвез ее тело из Петербурга в Святые Горы и похоронил в Успенском монастыре. Здесь же он выбрал и себе могилу рядом с матерью, будто предчувствуя близкую кончину.

В начале 1834 г. в Петербурге появился усыновленный голландским посланником Геккерном и записанный в русскую гвардию француз барон Дантес. Он влюбился в жену Пушкина и стал за ней усиленно ухаживать, что подало повод многочисленным врагам поэта для оскорбительных толков и сплетен.

4 ноября 1836 г. Пушкин получил три экземпляра анонимного послания, заносившего его в орден «рогоносцев» - намек на неверность жены Пушкина. Пушкин вызвал Дантеса на дуэль. Дантес вызов принял, но через барона Геккерна, своего приемного отца, просил отсрочки на 15 дней. В продолжении этого времени Пушкин узнал, что Дантес сделал предложение сестре жены Пушкина - Екатерине Николаевне. После убеждения друзей Пушкин взял свой вызов обратно. Свадьба Дантеса состоялась 10 января 1837 года, но настойчивые ухаживания его за Натальей Николаевной не прекратились. Старик Геккерн также начал интриговать против Пушкина. Выведенный из терпения, поэт послал голландскому посланнику барону Геккерну чрезвычайно оскорбительное письмо в расчете, что Дантес вынужден будет вызвать на дуэль Пушкина. Так и случилось. 27 января 1837 года, в 5-м часу вечера, на Черной речке в предместье Петербурга состоялась эта роковая дуэль, на которой Пушкин был смертельно ранен в живот.

Прожив 2 дня в страшных мучениях, Пушкин скончался 29 января 1837 г. в квартире, которую он снимал в доме княгини Волконской на набережной реки Мойки.

Смерь его была истинно христианская. Узнав о неизбежности конца, он выразил желание видеть священника. Исповедовал умирающего поэта и причащал Святых Таин отец Петр из церкви Спаса на Конюшенной площади, ближайшей к дому поэта. «Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать, - сказал он княгине Е.Н.Мещерской (дочери Карамзина). - Вы можете мне не поверить, но я скажу, что я самому себе желаю такого конца, какой он имел».

Умирал Пушкин так же мужественно, как жил. Позвав жену и детей, он перекрестил их и благословил. Простился с друзьями. «Кончена жизнь. Тяжело дышать, давит», - были его последние слова.

«Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!..» - писала петербургская газета.

Отпевание его совершилось в церковь Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади, и в полночь 3 февраля гроб с телом поэта отправился в Псковскую губернию в сопровождении единственного его друга А.И.Тургенева и жандармского капитана.

6 февраля после литургии в Святогорском Успенском монастыре монастырский клир во главе с архимандритом Геннадием совершили у тела поэта последнюю панихиду и в присутствии двух барышень из Тригорского похоронили Пушкина у алтарной стены собора. «Мы предали земле земное на рассвете ... везу вам сырой земли, сухих ветвей и только», - сообщал Тургенев Жуковскому.

Смерть поэта стала началом его бессмертной славы на земле.

Сегодня ежегодно 10 февраля, 6 июня и 21 августа – в дни памяти, дня рождения и приезда А.С.Пушкина в михайловскую ссылку – на могиле Поэта проходит Лития, совместная молитва об упокоении бессмертной души Александра Сергеевича Пушкина. В настоящее его могила объявлена национальным достоянием народов Российской Федерации.

3

ПИСЬМА А.С. ПУШКИНА ДРУЗЬЯМ ИЗ МИХАЙЛОВСКОГО

Д.М. Шварцу. Около 9 декабря 1824 г. Михайловское (черновое)

Буря кажется успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос, милый Дм.<итрий> Мак.<симович>. Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне — скучно, да нечего делать; здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни италианской оперы. Но за то нет — ни саранчи, ни милордов Уоронцовых. Уединение мое совершенно — праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко — целый день верьхом — вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы кажется раз ее видели, она единственная моя подруга — и с нею только мне нескучно. Об Одессе ни слуху, ни духу. Сердце вести просит — долго не смел затеять переписку с оставленными товарищами — долго крепился, но не утерпел. Ради бога! Слово живое об Одессе — скажите мне, что у вас делается — скажите во-первых выздоровела <ли> маленькая гр.<афиня> Гурьева, я сердечно желаю всего счастья, почт. и благ.


П.А. Вяземскому. 7 апреля 1825 г. Михайловское.

7 апреля

Нынче день смерти Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе. Онегина переписываю. Немедленно и он явится к тебе. Сей час получил я Войнаровского и Думы с письмом Пущина — предложение Селивановского, за 3 поэмы 12 000 р., кажется должен я буду отклонить по причине новой типографической плутни. Бахч.<исарайский> Ф.<онтан> перепечатан. Прощай, милый, у меня хандра, и нет ни единой мысли в голове моей — кланяйся жене. Я вам обоим душою предан.

А.П.

Адрес: Его сиятельству
князю Петру Андреевичу
Вяземскому.
В Москве
в собств. доме в Чернышевском переулке.

П.А. Вяземскому. 13 июля 1825 г. Михайловское.

Брат писал мне, что ты в Ц.<арском> С.<еле>, что он переписал для тебя мои стихи, а от тебя жду, жду письма и не дождусь — что ты? в Ревеле или еще нет? и что твой Байрон или Бейрон (Toi dont le monde encore ignore le vrai nom!). Сей час прочел твои замечания на замечания Дениса на замечания Наполеона— чудо-хорошо! твой слог живой и оригинальный тут еще живее и оригинальнее. Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же в слух сказать, что русской метафизической язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться на подобии французского (ясного точного языка прозы — т. е. языка мыслей). Об этом есть у меня строфы 3 и в Онег.<ине>. За твоей статьею следует моя о Mde de Staёl. Но не разглашай этого: тут есть одно великодушие, поставленное во-первых ради цензуры, а во-вторых для вящшего анонима (род онанизма журнального). Вероятно ты уже знаешь царскую ко мне милость и позволение приехать во Псков. Я справлялся о тамошних операторах; мне рекомендуют Всеволожского, очень искусного коновала; увидим. Покаместь, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцалуешь: романтическую трагедию! — смотри, молчи же: об этом знают весьма немногие. Читал ты моего А. Шенье в темнице? Суди об нем, как езуит — по намерению.

Милый мой! мое намерение обнять тебя, но плоть немощна. Прости, прощай — с тобою ли твоя княгиня-лебедушка? Кланяйся ей от арзамасского гуся.

13 июля.

Передо мной моя трагедия. Не могу вытерпеть, чтоб не выписать ее заглавия: Комедия о настоящей беде Московскому Государству, о ц.<,аре> Борисе и о Гришке Отр.<епьеве> писал, раб божий Алекс.<андр> сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче. Каково?

Адрес: Его превосходительству
Николаю Михайловичу
Карамзину.
В Царском-Селе.
Пр.<ошу> дост.<авить> князю П.А. Вяземскому.

П.А. Вяземскому. 10 июля 1826 г. Михайловское.

Коротенькое письмо твое огорчило меня по многим причинам. Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда К.<арамзин> меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь? Во-вторых. Кого ты называешь сорванцами и подлецами? Ах, милый.... слышишь обвинение, не слыша оправдания, и решишь: это Шемякин суд. Есть ли уж Вяземский etc., так что же прочие? Грустно, брат, так грустно, что хоть сей час в петлю.

Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь. Как они холодны, глупы и низки. Не уж то ни одна русская душа не принесет достойной дани его памяти? Отечество в праве от тебя того требовать. Напиши нам его жизнь, это будет 13-й том Русской Истории; Карамзин принадлежит истории. Но скажи всё; для этого должно тебе иногда употребить то красноречие, которое определяет Гальяни в письме о цензуре. — Я писал тебе в П.<етер>Б.<ург>, еще не зная о смерти К.<арамзина>. Получил ли ты это письмо? отпиши. Твой совет кажется мне хорош — я уже писал царю, тотчас по окончанию следствия, заключая прошение точно твоими словами. Жду ответа, но плохо надеюсь. Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со мно- гими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова. Если б я был потребован коммисией, то я бы конечно оправдался, но меня оставили в покое, и кажется это не к добру. Впрочем, чорт знает. Прощай, пиши.

10 июля.

Что Катерина Андреевна?
Адрес: Князю П.А. Вяземскому.

П. А. Вяземскому. 9 ноября 1826 г. Михайловское.

Вот я в деревне. Доехал благополучно без всяких замечательных пасажей; самый неприятный анекдот было — то, что сломались у меня колесы, растрясенные в Москве другом и благоприятелем моим г. Соболевским. Деревня мне пришла как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни ей богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70 лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы вероятно сочиненной при ц.<аре> Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом. Получила ли княгиня поясы и письмо мое из Торжка? Долго здесь не останусь, в П.<етер>Б.<ург> не поеду; буду у вас к 1-му... она велела! Милый мой, Москва оставила во мне неприятное впечатление, но всё-таки лучше с вами видеться — чем переписываться. К тому же журнал... Я ничего не говорил тебе о твоем решительном намерении соединиться с Полевым, а ей богу — грустно. Итак никогда порядочные литераторы вместе у нас ничего не произведут! всё в одиночку. Полевой, Погодин, Сушков, Завальевский, кто бы ни издавал журнал, всё равно. Дело в том, что нам надо завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно. Мы слишком ленивы, чтоб переводить, выписывать, объявлять etc. etc. Это черная работа журнала; вот за чем и издатель существует; но он должен 1) знать грамматику русскую 2) писать со смыслом: т. е. согласовать существ. с прилаг. и связывать их глаголом. — А этого-то Полевой и не умеет. Ради Христа, прочти первый параграф его известия о смерти Румянцева и Растопчина. И согласись со мной, что ему невозможно доверить издания журнала, освященного нашими имянами. Впрочем ничего не ушло. Может быть, не Погодин, а я — буду хозяин нового журнала. Тогда, как ты хочешь, а уж Полевого ты пошлешь к матери в гузно. Прощай князь Вертопрахин, кланяйся княгине Ветроне, которая надеюсь выздоровила. Что наши? Что Запретная Роза? что Тимашева? как жаль, что я не успел с нею завести благородную интригу! но и это не ушло.

9 ноября.

Сейчас перечел мои листы о Карамзине—нечего печатать. Соберись с духом и пиши. Что ты сделал для Дмитриева (которого NB ты один еще поддерживаешь), то мы требуем от тебя для тени Карамзина — не Дмитриеву чета. — Здесь нашел я стихи Языкова. Ты изумишься, как он развернулся, и что из него будет. Если уж завидывать, так вот кому я должен бы завидывать. Аминь, аминь глаголю вам. Он всех нас, стариков, за пояс заткнет. — Ах! каламбур! Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнет, как наденет мои поясы.

ПИСЬМА НАТАЛЬЕ НИКОЛАЕВНЕ ПУШКИНОЙ ИЗ МИХАЙЛОВСКОГО

14 сентября 1835 г. Михайловские

Хороши мы с тобой. Я не дал тебе моего адреса, а ты у меня его и не спросила; вот он: в Пск.<овскую> губ.<ернию> в Остров, в село Тригорское. Сегодня 14-ое сентября. Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял. Что у нас за погода! Вот уж три дня, как я только что гуляю то пешком, то верьхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе не сделав ничего. Пр.<асковьи> Ал.<ександровны> еще здесь нет. Она или в деревне у Бегичевой, или во Пскове хлопочет. На днях ожидают ее. Сегодня видел я месяц с левой стороны, и очень о тебе стал беспокоиться. Что ваша экспедиция? виделась ли ты с графиней К.<анкриной>, и что ответ? На всякой случай если нас гонит граф К.<анкрин>, то у нас остается граф Юрьев; я адресую тебя к нему. Пиши мне как можно чаще; и пиши всё, что ты делаешь, чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь, каково сплетничаешь, и счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей. Прощай, душа: цалую ручку у Марьи Александровны и прошу ее быть моею заступницею у тебя. Сашку цалую в его круглый лоб. Благословляю всех вас. Теткам Ази и Коко мой сердечный поклон. Скажи Плетневу, чтоб он написал мне об наших общих делах.

Адрес: Натальи Николаевне Пушкиной.
В С.Петербург, в доме Баташева у Прачечного мосту
на Дворцовой набережной.

21 сентября 1835 г. Михайловское

Жена моя, вот уже и 21-ое, а я от тебя еще ни строчки не получил. Это меня беспокоит поневоле, хоть я знаю, что ты мой адрес, вероятно, узнала, не прежде как 17-го, в Павловске. Не так ли? к тому же и почта из П.<етер>Б.<урга> идет только раз в неделю. Однако я всё беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест, грустно. Поцалуй-ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй — что прикажешь! Теперь выслушай мой журнал: был я у Вревских третьего дня и там ночевал. Ждали Пр.<асковью> Алекс.<андровну>, но она не бывала. Вревская очень добрая и милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш Псковский архиерей. И незаметно, что она уж не брюхата; всё та же, как когда ты ее видела. Я взял у них Вальтер-Скотта и перечитываю его. Жалею, что не взял с собою английского. Кстати: пришли мне, если можно, Essays de М. Montagne а> — 4 синих книги, на длинных моих полках. Отыщи. Сегодня погода пасмурная. Осень начинается. Авось засяду. Жду Пр.<асковью> Ал.<ександровну>, которая, вероятно, будет сегодня в Тригорское. — Я много хожу, много езжу верьхом, на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дается овес, к которому они не привыкли. Ем я печеный картофель, как маймист, и яйца в смятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7. Теперь требую от тебя такого же подробного отчета. Цалую тебя, душа моя, и всех ребят, благословляю вас от сердца. Будьте здоровы. Бель-сёрам поклон. Как надобно сказать: бель серы иль бель сери? Прощай.

Адрес: Натальи Николаевне Пушкиной
в С.Петербург на Дворцовой Набережной в доме Баташева.

25 сентября 1835 г. Тригорское.

Пишу тебе из Тригорского. Что это, женка? вот уж 25-ое, а я всё от тебя не имею ни строчки. Это меня сердит и беспокоит. Куда адресуешь ты свои письма? Пиши Во Псков, Ее высокородию Пр.<асковье> Ал.<ександровне> Осиповой для доставления А. С. П., известному сочинителю — вот и всё. Так вернее дойдут до меня твои письма, без которых я совершенно одурею. Здорова ли ты, душа моя? и что мои ребятишки? Что дом наш, и как ты им управляешь? Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а всё потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая, сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; всё кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Наприм.<ер> вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарелся да и подурнел. Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был. Всё это не беда; одна беда: не замечай ты, мой друг, того, что я слишком замечаю. Что ты делаешь, моя красавица, в моем отсутствии? расскажи, что тебя занимает, куда ты ездишь, какие есть новые сплетни, etc. Карамзина и Мещерские, слышал я, приехали. Не забудь сказать им сердечный поклон. В Тригорском стало просторнее, Евпраксея Ник.<олаевна> и Ал.<ександра> Ив.<ановна> замужем, но Пр.<асковья> Ал.<ександровна> всё та же и я очень люблю ее. Веду себя скромно и порядочно. Гуляю пешком и верьхом, читаю романы В.<альтер> Скотта, от которых в восхищении, да охаю о тебе. Прощай, цалую тебя крепко, благословляю тебя и ребят. Что Коко и Азя? замужем или еще нет? Скажи, чтоб без моего благословения не шли. Прощай, мой ангел.

29 сентября 1835 г. Михайловское.

Душа моя, вчера получил я от тебя два письма; они очень меня огорчили. Чем больна Кат.<ерина> Ив.<ановна>? ты пишешь ужасно больна. Следственно есть опасность? с нетерпением ожидаю твой bulletin. Всё это происходит от нечеловеческого образа ее жизни. Видать ли, чтоб гр.<афиня> Полье вышла наконец за своего принца? Канкрин шутит — а мне не до шуток. Г.<осударь> обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в П.<етер> Б.<урге>, а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем. Отец мотает имение без удовольствия, как без расчета; твои теряют свое, от глупости и беспечности покойника Аф.<анасия> Ник.<олаевича>. Что из этого будет? Господь ведает. Пожар твой произошел, вероятно, от оплошности твоих фрейлен, которым без меня житье! слава богу, что дело ограничилось занавесками. Ты мне переслала записку от Md Kern; дура вздумала переводить Занда, и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил Ан.<не> Ник.<олаевн>е отвечать ей за меня, что если перевод ее будет так же верен, как она сама верный список с Md Sand, то успех ее несомнителен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею. — Что Плетнев? думает ли он о нашем общем деле? вероятно, нет. Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю. Скажи Сашке, что у меня здесь белые сливы, не чета тем, которые он у тебя крадет, и что я прошу его их со мною покушать. Что Машка? Какова дружба ее с маленькой Музика? и каковы ее победы? Пиши мне также новости политические. Я здесь газет не читаю — в Англ.<ийский> Клоб не езжу и Хитрову не вижу. Не знаю, что делается на белом свете. Когда будут цари? и не слышно ли чего про войну и т. под.? Благословляю Вас — будьте здоровы. Цалую тебя. Как твой адрес глуп, так это объедение! В Псковскую губернию в село Михайловское. Ах ты, моя голубушка! а в какой уезд, и не сказано. Да и Михайловских сел, чаю, не одно; а хоть и одно, так кто ж его знает. Экая ветреница! Ты видишь, что я всё ворчу: да что делать? нечему радоваться. Пиши мне про тетку — и про мать. Je remercie Vs seums, как пишет Нат.<алья> Ив.<ановна>, хоть право не за что.

Адрес: М. г. Натальи Николаевне Пушкиной
в С.Петербург у Прачечного мосту на Неве в доме Баташева.

2 октября 1835 г. Михайловское.

Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжке и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит поводья, да и несет верст десять по кочкам да оврагам — и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у Mde Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос — а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица. Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только). Погода у нас портится, кажется осень наступает не на шутку. Авось распишусь. Из сердитого письма твоего заключаю, что К.<атерине> И.<ванов>не лучше; ты бы так бодро не бранилась, если б она была не на шутку больна. Всё-таки напиши мне обо всем, и обстоятельно. Что ты про Машу ничего не пишешь? ведь я, хоть Сашка и любимец мой, а всё люблю ее затеи. Я смотрю в окошко и думаю: не худо бы, если вдруг въехала на двор карета — а в карете сидела бы Нат.<алья> Ник.<олаевна>! да нет, мой друг. Сиди себе в П.<етер> Б.<урге>, а я постараюсь уж поторопиться и приехать к тебе прежде сроку. Что Плетнев? что Карамзины, Мещерские? etc. — пиши мне обо всем. Цалую тебя и благословляю ребят.

Адрес: М. г. Натальи Николаевне Пушкиной
в С.Петербург у Прачечного мосту на Неве в доме Баташева.

4

https://img-fotki.yandex.ru/get/244821/199368979.69/0_205720_407a5d65_XXL.jpg

Портрет Александра Сергеевича Пушкина.
Копия А.П. Елагиной с оригинала В.А. Тропинина. 1827 г.

ПУШКИН И ДАНТЕС

ПОСЛЕ верховой прогулки по легкому осеннему морозцу Александр Сергеевич пребывал в отличном расположении духа. Напившись чаю и поразмыслив, он засел писать письмо жене в Москву. Он очень скучал и немного ревновал Наталью Николаевну к ее многочисленным поклонникам. «Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкою, бегают кобели, подняв хвост трубочкой… есть чему радоваться!.. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобой ухаживают? Не знаешь, на кого попадешь…»

Ох, прав был Александр Сергеевич! Наталья Николаевна со своим пристрастием к невинному кокетству очень скоро нарвется на поклонника по имени Жорж Дантес, который пустит под откос всю ее едва налаженную жизнь…
30 октября 1833, село Болдино

* * *

ОНИ встретились на балу в самом начале 1835 года. Это был один из тех придворных балов в Аничковом дворце, которые терпеть не мог Пушкин. Но деваться ему было некуда: Наталья Николаевна, «Мадонна-поэтша», по праву считалась первой красавицей, и, чтобы обеспечить ее постоянное присутствие при дворе, Пушкина спешно пожаловали в камер-юнкеры — низший придворный чин, что в его 35 лет было весьма унизительно. Чувствовал он себя на этих балах прескверно: пышный придворный мундир и нелепая круглая шляпа, а рядом — красавица-жена, выше его на голову…

Гораздо хуже ему пришлось, когда Наталью Николаевну повадился раз за разом ангажировать на танец высоченный красавец-кавалергард в великолепном мундире, с лихо закрученными усами и светлыми, слегка навыкате, глазами. Если бы просто танцевал! Он увивался вокруг Натальи Николаевны, как назойливый комар, то и дело склонялся к ней и что-то шептал, щекоча завитым усом нежную щечку, и заставлял свою даму опускать глаза и краснеть. Почтенные матроны, охочие до сплетен, шушукались, прикрываясь веерами и бросая на Пушкина оскорбительно сочувственные взгляды… Пушкин знал Дантеса как одного из французов-карьеристов, который благодаря поддержке двора, или, точнее сказать, личной симпатии императрицы, попал в гвардию. Хотя, впрочем, Пушкин знал кое-что еще…

Жорж Шарль Дантес, или д’Антес, был старше Натальи Николаевны всего на полгода. Он родился в Эльзасе в небогатой дворянской семье. Учился всегда неважно, но благодаря семейным связям сумел поступить в Королевское военное училище Сен-Сир. Доучиться ему, впрочем, не удалось. Его отец был роялистом, приверженцем Шарля Бурбона, и после переворота 1830 года, когда Бурбона свергли, оказался не у дел. Дантес-младший отправился искать счастья в Россию.

К этому времени в его активе значились: честолюбивые замыслы, привлекательная внешность, умение нравиться людям с первого взгляда и рекомендательное письмо от принца Вильгельма Прусского. В Германии он сильно простудился и слег в маленькой гостинице захолустного немецкого городка. И тут ему страшно повезло: в этом самом городке из-за поломки экипажа остановился обоз барона Геккерна, назначенного посланником Нидерландов в Россию. Прослышав о лежащем в беспамятстве молодом офицере, Геккерн из любопытства заглянул к нему и был буквально сражен красотой несчастного юноши. Он принялся ухаживать за больным, а когда Дантес выздоровел, предложил ему продолжить путь в Россию вместе.

11 октября 1833 года Жорж Шарль Дантес прибыл в Петербург в составе свиты королевского нидерландского посланника барона Луи Геккерна де Беверваард. Геккерн немедленно нанял для своего протеже лучших учителей, ввел его в высший свет и стал хлопотать о назначении Дантеса в гвардию. Вскоре он отправился в Эльзас специально для того, чтобы получить разрешение отца Дантеса на усыновление им, Геккерном, юного Жоржа. Разрешение это он получил, и отныне Дантес официально становился приемным сыном барона, получив право на титул и огромное наследство. Это необходимо было, чтобы соблюсти приличия в свете, где, впрочем, многие знали, что Дантес был любовником и, если можно так выразиться, «содержаном» Геккерна.

Князь Трубецкой писал: «За Дантесом водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой мы, впрочем, узнали гораздо позже. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном или Геккерн жил с ним… Судя по всему… в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль». Но вот откуда эти самые сношения, тщательно скрываемые Геккерном, стали известны обществу? Похоже, ответ — в дневниках Пушкина: «О том, что Дантес предается содомскому греху, стало известно мне первому, и я с радостью сделал эту новость достоянием общества. Узнал я об этом от девок из борделя, в который он захаживал…»

* * *

ПУШКИН первым пустил слух о том, что только что зачисленный в гвардию блестящий француз, уже ставший весьма популярным в высшем свете, — гей, живущий на содержании стареющего дипломата. Знал ли об этом сам Дантес? Несомненно, не мог не знать. Не в этом ли причина той настойчивости, с которой он месяц за месяцем пытался скомпрометировать жену Пушкина? Возможно, Дантес хотел таким образом отомстить. И, надо признать, у него это отменно получилось. Как утверждают современники, Дантес действительно был влюблен в Наталью Николаевну. К тому же ухаживать за ней было модно: первая красавица, за которой даже слегка волочился сам император Николай I. Впрочем, Наталья Николаевна принимала его знаки внимания, но и только. Свет был заинтригован, все столичные сплетники с замиранием сердца наблюдали за развитием скандального романа и даже делали ставки: когда же наконец мадам Пушкина уступит Дантесу? Ну а сам Пушкин стал объектом насмешек.

Дантес всячески стремился скомпрометировать Наталью Николаевну. Он делал вид, что все уже произошло. По его просьбе Луи Геккерн, засунув подальше свою ревность, попытался подтолкнуть Наталью Николаевну в объятия своего «сына». Встречая ее на светских приемах, он рассказывал ей, что несчастный Дантес совершенно безутешен, и присовокуплял железный, с его точки зрения, аргумент: слухи о романе уже все равно поползли, терять нечего, что ей стоит осчастливить юношу?

Уговоры не принесли результата. И Дантес пошел другим путем. 4 ноября 1836 года городская почта доставила Пушкину и нескольким его друзьям анонимный пасквиль, который присваивал Пушкину «диплом рогоносца». Александр Сергеевич немедленно послал Дантесу вызов на дуэль. Дантес сильно испугался и бросился за помощью к «папочке». Луи Геккерн принял вызов вместо «сына», но попросил отсрочки, сперва на день, потом на две недели. Через неделю после вызова Жорж Дантес сделал предложение Екатерине Гончаровой — сестре Натальи Николаевны и соответственно свояченице Пушкина. Екатерина давно была влюблена в Дантеса — настолько, что не останавливалась ни перед чем, чтобы быть рядом с ним. Это о ней Андрей Карамзин осторожно и деликатно скажет в письме: «Она из сводни превратилась в возлюбленную, а потом и в супругу». Как бы то ни было, коль скоро Дантес стал женихом Екатерины, Пушкин был вынужден отозвать свой вызов. Но, разумеется, он категорически отказался принимать у себя «родственничка».

* * *

ДАНТЕС счел, что этот брак полностью его обезопасил, и возобновил настойчивые ухаживания за Натальей Николаевной. Ухаживал он откровенно напоказ, с казарменными комплиментами и какой-то нарочитой наглостью. Ему наверняка было известно, что сам Николай I категорически запретил Пушкину под каким бы то ни было предлогом драться на дуэли. Так что император вовсе не подталкивал поэта к смертельному поединку, как это принято считать, — совсем наоборот. По-видимому, его самого крайне раздражала создавшаяся некрасивая ситуация. Но Дантес, самоуверенный как всегда, продолжал нарываться на неприятности.

Графиня Фикельмон писала в дневнике: «…на одном балу он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, а решение Пушкина с тех пор было принято окончательно…» Прибавим к этому еще кое-что: накануне Идалия Полетика, подруга Натальи Николаевны, пригласила ее в гости. Однако вместо Идалии та обнаружила в гостиной Дантеса, настроенного весьма решительно. Наталья Николаевна прибежала домой в слезах и в истерике рассказала все мужу. Ну а на пресловутом балу 23 января 1837 года Пушкин получил официальный повод вызвать оскорбителя на дуэль. Чтобы Геккерн на этот раз не смог вмешаться, Пушкин послал ему оскорбительное письмо: «Вы, представитель Коронованной главы, Вы родительски сводничали Вашему сыну «…». Это Вы «…» сторожили мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви Вашего незаконнорожденного или так называемого сына, и, когда, больной венерической болезнью, он оставался дома, Вы говорили, что он умирал от любви к ней… Не могу позволить, чтобы Ваш сын «…» осмелился бы обращаться к моей жене и, еще менее того, говорил ей казарменные каламбуры и играл роль преданности и несчастной страсти, тогда как он подлец и негодяй».

* * *

ПОСЛЕ дуэли Дантес был немедленно уволен из гвардии, разжалован в рядовые и выслан из России. Он был страшно напуган — не ждал, что так легко отделается, и отправился за границу так поспешно, что за 4 дня умудрился проделать 800 верст пути. Несколько лет он тихо сидел в своем имении в Эльзасе. Верная Екатерина отправилась в изгнание вместе с мужем. Она родила ему четверых детей и умерла после родов в 1843 году, на седьмом году замужества. А барон Геккерн-Дантес, весьма обеспеченный человек, еще долго потом судился с Гончаровыми из-за ее мизерного наследства… Убедившись, что ему ничего не грозит, Дантес потихоньку занялся политикой, используя связи своего приемного отца. Став депутатом Учредительного собрания, он поставил на партию Луи-Наполеона Бонапарта, внучатого племянника императора Наполеона I, — и выиграл.

В 1848 году Луи Бонапарт стал президентом Франции, а через три года совершил переворот — распустил Законодательное собрание, отменил республику и стал императором Наполеоном III. Своих верных сторонников император наградил  — 40-летний Дантес, например, получил звание сенатора, которое давало, ко всему прочему, пожизненное содержание в 30 тысяч франков в год.

Одно время Дантес занимался предпринимательством, причем весьма успешно. Однажды его посетил известный парижский коллекционер-пушкинист, не смог удержаться и спросил: «Но дуэль с гением… Как же вы решились? Неужели вы не знали?» Дантес искренне возмутился: «А я-то? Он мог меня убить! Ведь я потом стал сенатором!» Жорж Шарль Дантес умер 2 ноября 1895 года, в возрасте 83 лет, окруженный детьми, внуками и правнуками. Один из внуков Дантеса, Леон Метман, вспоминал: «Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждало бы незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьей и недостаточными средствами».

5

I
       
В то время как следственная комиссия и император Николай I производили бесчисленные аресты, чинили дознания и допросы; в то время, когда в России было мало дворянских семей, которые не имели бы среди своих близких и родных прикосновенных так или иначе к мятежу; когда панический страх за судьбы дорогих людей охватывал русские интеллигентные круги,-- Пушкин в своем захолустье беспокоился за себя, несомненно, гораздо меньше, чем его друзья о нем. Ему не передалась тревожная атмосфера столиц. Он совершенно ясно представлял себе свое положение, был убежден, что правительство удостоверится во время расследования, что "я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел" (так писал он Жуковскому во второй половине января 1826 г.). Но совершенно уверенным в своей безопасности он не был; "все-таки я от жандарма еще не ушел, легко может, уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвиненных". Впрочем, от всего этого дела он скорее ожидал для себя поворота к лучшему, именно полагаясь на удостоверение комиссии в его непричастности. "Если Пушкин не замешан, то нельзя ли, наконец, позволить ему возвратиться?" -- писал он уже в январе 1826 г.1. То в серьезной, то в шутливой форме Пушкин с этих пор непрестанно забрасывал своих друзей вопросами о своей судьбе: "Пускай позволят мне бросить проклятое Михайловское. Вопрос: невинен я или нет? но в обоих случаях давно бы надлежало мне быть в П.<етер>.Б.<урге>",-- писал он Плетневу 3 марта2. Но от всех своих корреспондентов он получал один ответ: сидеть смирно, жить в деревне, постараться забыть о себе. Было не до хлопот за поэта, когда следственная комиссия и Николай I производили свою расправу. Осведомленный Жуковский сообщал Пушкину, очевидно, по словам лиц, близких к комиссии (из них ближе всех к Жуковскому был Д. Н. Блудов3), следующее: "Ты ни в чем не замешан -- это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством"4. Пушкина не потребовали к ответу в Петербург, и как только следственная комиссия закончила свои действия и составила донесение, он подал Николаю Павловичу прошение. 10 июля он писал Вяземскому: "Жду ответа, но плохо надеюсь. Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные под именем Баркова. Если бы я был потребован комиссией, то я бы, конечно, оправдался, но меня оставили в покое, и, кажется, это не к добру"5.
Посмотрим же теперь, какими данными для суждения о Пушкине располагала следственная комиссия по делу о злоумышленных обществах, начавшая свои действия сейчас же после 14 декабря 1825 г. и окончившая их 30 мая представлением всеподданнейшего донесения. Для ответа на этот вопрос мы просмотрели все огромное производство комиссии. Правда, записанные показания не исчерпывают всего материала, полученного следствием: многое, конечно, говорилось на допросах и не записывалось. Это нужно иметь в виду. Кроме того, мы не располагаем и теми списками стихов Пушкина, о непрестанном нахождении которых у арестованных писал Жуковский Пушкину. Вещественные доказательства -- письма, рукописи, взятые при обысках,-- при деле, за ничтожнейшими исключениями, не сохранены. Но распространенность стихов Пушкина -- факт общеизвестный (указания встретим и ниже), и слова Жуковского можно принимать в буквальном значении.
Поставив задачей выяснение источников вольномыслия, следственная комиссия почти всем привлеченным к делу задавала один и тот же вопрос: "с которого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей, т. е. от сообщества ли, или от внушений других, или от чтения книг или сочинений в рукописях и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?" Очень многие из декабристов отвечали уклончиво на этот вопрос, ссылаясь на отсутствие в них вольномыслия. Некоторые объявляли, что они обязаны образом своих мыслей своим размышлениям. Наконец, многие называли ряд авторов и сочинений, повинных в распространении мятежного духа. Из русских авторов и русских сочинений, названных декабристами, на одно из первых мест нужно поставить Пушкина и его стихи. Приведем несколько подобных ответов из показаний: их будет достаточно для характеристики того представления, которое могло сложиться у членов комиссии о Пушкине. Петр Бестужев, брат Александра и Николая, показывал: "Мысли свободные заронились во мне уже по выходе из корпуса, около 1822 года, от чтения различных рукописей, каковы: "Ода на свободу", "Деревня", "Мой Аполлон", разные "Послания" и проч<ие>, за которые пострадал знаменитый (в других родах) поэт наш А. Пушкин" {Г. А., I В, No 366, л. 6 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 366, л. 5 об.-- Ред.]6.}. Мичман В. А. Дивов записал в своих показаниях: "Свободный образ мыслей получил... частью от сочинений рукописных, оные были: свободные стихотворения Пушкина и Рылеева и проч<их> неизвест<ных> мне сочинителей" {Г. А., I В, No 365, л. 1 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 365, л. 1 об.-- Ред.]7.}. Прапорщик Бечаснов показывал: "Зная же, что я охотно занимаюсь книгами и поэзией, советовали [офицеры] мне бросить романы, как не заслуживающие потери времени, предлагая читать хороших писателей -- Трагедии -- Стихи соч<инения> Пушкина и других -- постепенно разгорячавших пылкое воображение" {Г. А., I В, No 435, л. 19--19 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 435, л. 19--19 об.-- Ред.] или в издании Центрархива "Материалы по истории восстания декабристов", т. V, с. 2778.}. А вот ответ одного из энергичнейших заговорщиков, заплатившего смертию за свой энтузиазм, Мих<аила> Павл<овича> Бестужева-Рюмина: "Первые либеральные мысли почерпнул я в трагедиях Вольтера, которые к моему несчастию слишком рано попались мне в руки. После, приготовляясь к экзамену, учрежденному на основании указа 1809 года, я тщательно занимался естественным правом гражданским, римским и политическою экономиею. (Все сии предметы требуемы). Таковые занятия дали мне наклонность к политике. Я стал читать известных публицистов, из коих всего более вреда мне наделал пустословный де-Прадт. Между тем, везде слыхал стихи Пушкина, с восторгом читанные. Это все более и более укореняло во мне либеральные мнения" {Г. А., I В, No 396, л. 25 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 396, л. 25 об.-- Ред.].}. Барон Штейнгель в очень резком письме из крепости к государю, рассуждая о невозможности бороться с идеями, писал: "Сколько бы ни оказалось членов тайного общества или ведавших про оное; сколько бы многих по сему преследованию ни лишили свободы, все еще останется гораздо множайшее число людей, разделяющих те же идеи и чувствования... Кто из молодых людей, несколько образованных, не читал и не увлекался сочинениями Пушкина, дышащими свободою?" {"Общественные движения в России в первую половину XIX века. Т. I. [Декабристы: М. А. Фонвизин, кн. Е. П. Оболенский и бар. В. И. Штейнгель (Статьи и материалы). Сост.: В. И. Семевский, В. Богучарский и П. Е. Щеголев. СПб., 1905.-- Ред.], с. 49010. Впрочем, в ответе на вопрос о происхождении свободного образа мыслей Штейнгель, назвав "разные сочинения (кому неизвестные?) Баркова, Нелединского-Мелецкого, Ясвижского, кн. Горчакова, Грибоедова, Пушкина", прибавляет: "Сии последние вообще читал из любопытства и решительно могу сказать, что они не произвели надо мною иного действия, кроме минутной забавы: подобные мелочи игривого ума мне не по сердцу". Г. А., I В, No 360, л. 6 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 360, л. 6.-- Ред.]. Приблизительно так же отвечал Александр Бестужев, стараясь, очевидно, ослабить впечатление, которое оказалось бы вредным для Пушкина: "Что же касается до рукописных русских сочинений, они слишком маловажны и ничтожны для произведения какого-либо впечатления. Мне не случилось читать из них ничего, кроме: "О необходимости законов" (покойного фон-Визина), двух писем Михаила Орлова к Бутурлину и некоторых блесток А. Пушкина -- стихами". Г. А., I В, No 339, л. 4 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 339, л. 4.-- Ред.].} В этом же роде и другие ответы. Можно себе представить те чувства, которые возникли у членов комиссии по отношению к Пушкину. Не может быть сомнения, что они старались добыть сведения о прикосновенности Пушкина к обществу, но их старания не увенчались успехом. Имя Пушкина не попало даже в известный и последнее время часто цитируемый Алфавит всем, имевшим хотя бы легкое касательство к делу о тайных обществах. Алфавит этот, заключающий в себе 567 фамилий, был составлен для Николая Павловича и был его настольной книгой. Пушкин не был даже назван членом "Зеленой лампы" {В 1925 году этот Алфавит был издан под редакцией и с примечаниями В. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса в издании Центрархива "Материалы по истории декабристов", т. VIII [Алфавит декабристов. Л., 1925.-- Ред.].}; названные были занесены в эту книгу. Но все-таки в делах комиссии сохранились некоторые следы, свидетельствующие о том, что комиссия не прочь была бы притянуть и Пушкина к следствию поближе. Два раза имя Пушкина было затронуто серьезно, два раза поэту грозила опасность.
5 апреля 1826 года Бестужеву-Рюмину среди множества вопросов был предложен и следующий:
"У комиссионера 10-го класса Иванова найдены были стихи, написанные на лоскутке и по содержанию своему означающие неистовое вольномыслие, о коих Иванов отозвался, что получил от Громницкого; сей же объяснил, что оные дали ему вы в Лещинском лагере при капитане Тютчеве, который, равно Спиридов и Лисовский, читали их и знают, что к нему точно дошли от вас. Причем Громницкий дополнил, что вы, будучи у Спиридова, хвалили и прочитывали наизусть сочинение Пушкина под названием "Кинжал", которое тут же написали своею рукою и отдали Спиридову, а он, Громницкий, списал для себя уже у Спиридова.
Справедливость сего свидетельствуют как Спиридов и Тютчев, так и Лисовский.
Капитан же Пыхачев показывает, что вы часто читали наизусть, хвалили и раздавали всем членам вольнодумческие стихи Пушкина и Дельвига.
Поясните чистосердечно:
1. Когда, где и от кого вы получили стихи, данные Громницкому, и чьею рукою оные написаны? Точно ли оные были сочинены ротмистром Паскевичем, как вы сказывали Тютчеву?
2. Кому еще из членов давали как сии, так и подобные оным возмутительные стихотворения и от самих ли Пушкина и Дельвига получили оные, или от кого другого?
3. Сии сочинители не были ли членами общества и в каких сношениях находились с вами, либо с Сергеем Муравьевым?" {Разрядка П. Е. Щеголева.-- Ред.11.}
Вопрос был поставлен прямо. Ответ М. П. Бестужева-Рюмина не дал никаких указаний на причастность Пушкина к обществу. Для нас он ценен, как сообщающий любопытную подробность к биографии Пушкина.
Сие показание Спиридова, Тютчева и Лисовского совершенно справедливо. Пыхачев также правду говорит, что я часто читал наизусть стихи Пушкина (Дельвиговых я никаких не знаю). Но Пыхачев умалчивает, что большую часть вольнодумческих сочинений Пушкина, Вяземского и Дениса Давыдова нашел у него прежде принятия его в общество.
1. Стихи Паскевича получил я в Лещине от него самого. Одни писаны рукою Жукова12 с поправкою Паскевича, а другие рукою Рославлева.
"Стихи Паскевича, как их получил, так и отдал их Тютчеву или Громницкому -- сего уже не помню. Но говорил о них Артамону Муравьеву и Пестелю. Списков же с них никому не давал. Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что это нас самих удивляло.
3. Принадлежат ли сии сочинители обществу или нет, мне совершенно неизвестно. Я Дельвига никогда не видал. С. Муравьев с ним незнаком. С Пушкиным я несколько раз встречался в доме Алексея Николаевича Оленина в 1819 году, но тогда еще я был ребенком {В 1826 г. Бестужеву-Рюмину было 24 года, а в 1819 г. всего 17 лет.}. С. Муравьев с тех пор, что оставил Петербург, Пушкина не видал"13.
Разноречия в показаниях Пыхачева и Бестужева-Рюмина по вопросу о стихах Пушкина повели к очной ставке, которая была дана им в комиссии 26 апреля. На очной ставке капитан Пыхачев "утвердил свое показание, прибавив, что кроме стихов, начинающихся: "у вас Нева, у нас Москва" и пр., других у него не было". Подпоручик же Бестужев-Рюмин "остался при своем показании" {Г. А., I В., No 396, лл. 124, 145, 150, 152, 157, 158 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 396, л. 124, 145, 150, 152, 157, 158.-- Ред.]14.}.
В другой раз комиссия сделала попытку привлечь Пушкина поближе к делу по следующему поводу. Александр Поджио, не ограничившись весьма откровенными показаниями перед комиссией, дал к ним новые и важные дополнения в письме на имя члена комиссии генерала Левашова от 12 марта 1826 года. Тут он рассказывал подробно о своем пребывании в 1823 году в Петербурге и между прочим писал: "Перед выездом моим съехались к Митькову. Между прочим был здесь и Рылеев; я в нем видел человека, исполненного решимости. Здесь он говорил о намерении его писать какой-то катехизис свободного человека, знаю, весьма преступного; и о мерах действовать на ум народа как-то: сочинением песен, пародиями существующих иных наподобие "Боже спаси царя", Пушкиным пародированной, и песни "Скучно мне на чужой стороне {Г. А., I В., No 402, л. 41 об. [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 402, л. 41 об.-- Ред.]. Цитируем по подлиннику. Я имел случай (в статье "Катехизис Сергея Муравьева-Апостола" -- Минувшие годы, 1908, No 11, я в новейшее время в книге "Декабристы". М.--Л., 1926) указать, что в неисправленном издании М. Довнар-Запольского "Мемуары декабристов" [(Записки, письма, показания, проекты конституций, извлеченные из следственного дела с вводной статьей). Вып. I.-- Ред.] (Киев, 1906, с. 203) письмо Поджио напечатано с существенными искажениями как раз в цитированном нами отрывке.}15. С умыслом или без умысла, но комиссия сообщение Поджио поняла так, будто Пушкин пародировал "Боже спаси царя" на собрании членов общества в С.-Петербурге в 1823 году -- как раз тогда, когда Пушкин жил на юге России. В таком смысле комиссия и запросила о справедливости слов Поджио Матвея Муравьева-Апостола. Но Муравьев-Апостол, давая подробно объяснения, решительно заявил: "При сем совещании не было Пушкина, который никогда не принадлежал обществу" {Г. А., I В., No 397, л. 98 [ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, ед. хр. 397, л. 98.-- Ред.]16.}.
После этого ответа других членов комиссия уже и не запрашивала о том, был ли членом общества Пушкин. По крайней мере указания на это мы не имеем. Вот и все, что мы могли извлечь из производства комиссии, непосредственно относящегося к Пушкину.
Итак, данных оказалось слишком недостаточно, чтобы можно было предъявить Пушкину обвинение в принадлежности к тайному обществу, потребовать его и наказать, но зато по этим данным члены комитета могли составить совершенно определенное представление о поэте, чьи стихи были источником пагубной заразы вольномыслия и принести столько бед и заговорщикам, и государству. Конечно, члены комитета и до 14 декабря слышали и знали о Пушкине, как авторе вольнодумческих од и посланий, но только во время следствия они увидели всю значительность и фактическую пагубность их действия, воочию убедились, что они сыграли важную роль в развитии мятежнического настроения декабристов. Из воспоминаний современников, из мемуаров самих декабристов в настоящее время мы знаем это значение поэзии Пушкина, но для членов комиссии оно, пожалуй, было и ново, и неожиданно: им блеснула в глаза сила художественного и политического слова, сила мысли. Вредоносность Пушкина не подлежала сомнению с государственной точки зрения следователей-генералов и их руководителя -- царя. Быть может, в это время они осмыслили всю необходимость борьбы с силой слова и мысли, в это время они и поставили завет борьбы, которому без колебаний остались верны на всю свою жизнь. Самый дальновидный из них, Николай I, не мог не сознавать, что борьба с вредоносностью художественного слова Пушкина, с этим блестящим, обильным источником вольномыслия, не могла укладываться в рамки расправ следственной комиссии и требовала иных средств. Нужна была уверенность, что поэт не будет создавать блесток неистового вольномыслия, а этой уверенности как раз и нельзя было достигнуть ссылками, заключениями и т. п. Иное средство укрощения строптивых должно было быть примененным к Пушкину.
Все реальное, фактическое значение того обстоятельства, что члены комиссии составили себе определенное и прочное представление о политической неблагонадежности и зловредности поэтического таланта Пушкина, можно оценить, вспомнив, кто были членами комиссии. Все это люди, которым суждена была огромная роль в правительстве Николая I, которые были облечены полным доверием и имели большое влияние на него, с которыми Пушкину в последующей его жизни случалось приходить нередко в соприкосновение далеко не дружественного характера. И прежде всего надо упомянуть об А. X. Бенкендорфе. Проявлявшаяся им кипучая деятельность в комиссии выделила его и навсегда сблизила с Николаем I. Никто так остро не ощутил всего смысла борьбы с мыслью и словом, как он и Николай I, и никто более его не потрудился на этом поприще. Нелишне отметить, что в самом же начале действий комитета на него был возложен разбор бумаг, взятых во время обысков. За Бенкендорфом идут великий князь Михаил Павлович, недружелюбие которого к Пушкину может быть засвидетельствовано документально; начальник главного штаба Дибич, дежурный генерал (по секретной части) Потапов, кн. А. Н. Голицын (ему не могли быть безызвестны "пушкинские" эпиграммы на него)17, генералы Голенищев-Кутузов, Левашев и Чернышев -- все представители высшей и влиятельной бюрократии, задававшие тон и мнениям и поведению сановного мира {Председателем комиссии был военный министр Татищев. Из чиновников комиссии надо упомянуть об А. А. Ивановском, который впоследствии по должности своей в III Отделении объяснялся с Пушкиным.}. Все они (не исключая и царя) были беспечны по части литературы, и можно сказать, что Пушкин-поэт для них не существовал, а был только вольнодумец и политически неблагонадежный человек. Из этих-то отношений, создавшихся в первой половине 1826 г., и надо исходить при оценке политического положения Пушкина в царствование Николая I.
Дополнение к данным, полученным официально из показаний привлеченных к делу, и укрепление создавшегося о Пушкине представления приносили доносы. Всегда была обильна доносами русская земля, а в то время доносительство достигло степеней чрезвычайных {Любопытные образцы доносов приведены у Н. К. Шильдера "Император Николай Первый. Его жизнь и царствование". СПб., 1903, т. I, с. 426--530 и в примечаниях, с. 541--542.}. Во все концы России были разосланы офицеры, преимущественно флигель-адъютанты, для собирания под рукой доносов и сведений, не укрываются ли еще где-нибудь гидра революции и остатки вольного духа. Все эти посланцы представляли рапорты и донесения о положении дел в губерниях, университетах и т. д. К сожалению, обо всем этом мы очень мало знаем; обрывки донесений встречаются в деле следственной комиссии, но полного их собрания у нас еще нет. Был послан такой соглядатай и в прибалтийский край, в область управления эстляндского генерал-губернатора Паулуччи. Проезжая через Псков, этот агент собрал сведения о Пушкине. Но донесение в общем было благоприятно для Пушкина {Анненков слышал о посылке "особенного агента в начале 1826 года, с поручением объехать несколько западных губерний для узнания местных злоупотреблений и, при проезде через Псков, собрать точные и положительные сведения о самом поэте, что по связям последнего со многими декабристами было тогда мерой, входившей в общий порядок начатого следствия над заговорщиками". Анненков П. В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. 1799--1826 гг. СПб., 1874, с. 320. В 1918 году было опубликовано А. А. Шиловым ["К биографии Пушкина. Секретное расследование 1826 г. о "поступках известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в возбуждении крестьян к вольности".-- Ред.] в журнале "Былое" (1918, No 2(30), с. 67--77) донесение агента, посланного генералом Виттом, Бошняка, известного провокатора по делу южных декабристов. Ср. работу Б. Л. Модзалевского "Пушкин под тайным надзором". Очерк, 3-е изд. Птг., 1925.}.
А что Пушкин в глазах высших представителей власти был действительно опасным человеком, об этом свидетельствует дознание о связях учителя Плетнева с литератором Пушкиным, произведенное вне следственной комиссии, но, очевидно, находящееся в (неясной еще для нас) связи с ходом следствия18. Дознание это приходится как раз на то время, когда комиссия занималась расследованием по сообщению Поджио и Пыхачева. Отметим также и то, что все лица, принимавшие участие в этом дознании, состояли членами следственной комиссии. Первый документ, который мы имеем, относится ж 4 апреля. Это -- составленная, очевидно, на основании перлюстрированных писем, записка дежурного генерала Потапова, сообщающая о проекте издания "Цыган" и о том, что по сему предмету комиссионером является Плетнев. Эта записка была препровождена начальником главного штаба Дибичем петербургскому генерал-губернатору П. В. Голенищеву-Кутузову, который должен был дать объяснения по этой записке. 16 апреля последний отправил объяснительную записку, изложив в ней историю составления рукописи "Цыган"19 и характеристику Плетнева. "Плетнев -- поведения весьма хорошего, характера тихого и даже робкого... особенных связей с Пушкиным не имеет, а знаком с ним как литератор. Входя в бедное положение Пушкина, он по просьбе его отдает по комиссии на продажу напечатанные его сочинения, и вырученные деньги или купленные на них книги и вещи пересылает к нему". Совершенно ясно было, что в отношениях Плетнева и Пушкина нет и намека на какую-либо злокозненность, но все дело было доложено императору, и он повелел Голенищеву-Кутузову "усугубить все возможное старание узнать достоверно, по каким точно связям знаком Плетнев с Пушкиным и берет на себя ходатайство по сочинениям его, и ...приказать иметь за ним ближайший надзор". Об этой высочайшей воле Дибич сообщил Голенищеву-Кутузову 23 апреля. А 29 мая последний доносил об исполнении повеления и о результатах сугубого надзора. "Плетнев действительно не имеет особенных связей с Пушкиным, а только по просьбе г. Жуковского смотрел за печатанием сочинений Пушкина и вырученные за продажу оных деньги пересылал к нему, но и сего он ныне не делает и совершенно прекратил всякую с ним переписку" {Документы о связях Плетнева и Пушкина напечатаны в "Русской старине" (1899, No б, с. 509--510) и в книге Я. К. Грота "Пушкин и его лицейские товарищи и наставники" (Изд. 2-е, доп. СПб., 1899, с. 255--256). Дознание было вчинено на основании перлюстрации писем. Вообще трудно допустить, чтобы письма Пушкина в это тревожное время не просматривались, но явное доказательство мы находим в самой же "Записке" Голенищева-Кутузова, который пишет: "относительно трагедии "Борис Годунов" известно, что Пушкин писал к Жуковскому, что оная не прежде им выдана будет в свет, как по снятии с него запрещения выезжать в столицу". Письма Пушкина к Жуковскому с подобной фразой мы не имеем в "Переписке" Пушкина. (В письме к Плетневу от 3 марта есть подходящее сообщение.)20 Очевидно, сведения Голенищева-Кутузова идут из перлюстрации. До нас не дошло известий, как подействовала вся эта история на Плетнева, конечно, осведомленного о ней; но в "переписке" за 1826 год письма Плетнева обрываются на письме от 14 апреля. Впрочем, может быть, они случайно лишь не дошли до нас.}. Так вот какой неблагонадежный и опасный человек был Пушкин, если даже богобоязненный и скромнейший Плетнев попал из-за невинных сношений с ним под секретный надзор.
Теперь понятно, почему друзья Пушкина советовали ему тихо жить в деревне и не возбуждать никаких просьб. Слишком несвоевременной оказалась бы попытка просить об освобождении от наказания в тот момент, когда Пушкин на волосок висел от новых кар и нового усугубления своей участи. Отголоском суждений о Пушкине в высоких петербургских сферах служит письмо Жуковского от 12 апреля. "Что могу тебе сказать насчет твоего желания покинуть деревню? В теперешних обстоятельствах нет никакой возможности ничего сделать в твою пользу. Всего благоразумнее для тебя остаться покойно в деревне, не напоминать о себе и писать, но писать для славы. Дай пройти несчастному этому времени... Ты ни в чем не замешан -- это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством. Ты знаешь, как я люблю твою музу и как дорожу твоею благоприобретенною славою: ибо умею уважать Поэзию и знаю, что ты рожден быть великим поэтом и мог бы быть честью и драгоценностию России. Но я ненавижу все, что ты написал возмутительного для порядка и нравственности. Наши отроки (то есть все зреющее поколение) при плохом воспитании, которое не дает им никакой подпоры для жизни, познакомились с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями; ты уже многим нанес вред неисцелимый. Это должно заставить тебя трепетать. Талант ничто. Главное: величие нравственное... не просись в Петербург. Еще не время. Пиши Годунова и подобное: они отворят дверь свободы..."21
Для нас ясно, что такое письмо могло бы быть написано только на основании бесед с кем-либо из членов комиссии: до того верно оно передает те их впечатления и настроения, о которых мы писали раньше. Конечно, Жуковский мог знать, что делалось в комиссии относительно Пушкина, хотя бы от своего друга Д. Н. Блудова, который в это время уже работал на основании всех следственных материалов над составлением донесения. Значительная фраза "Пушкин уже многим нанес вред неисцелимый" не принадлежит Жуковскому, который не располагал материалами для подобного суждения. Она сказана тем, кто слышал или читал многочисленные признания о губительном действии вольнодумной поэзии Пушкина. Можно даже предположить, что это письмо -- отголосок разговоров Жуковского с самим Николаем Павловичем. Тут намечен и тот мотив, который выставляли друзья, хлопотавшие об освобождении: "Пушкин -- великий поэт, честь и драгоценность России". Лично для Николая I этот мотив, конечно, не имел душевной убедительности: и Рылеев был поэт {Совершенно ложное известие подложных записок А. О. Смирновой23 о том, будто бы Николай I не знал, что Рылеев -- поэт и сказал Жуковскому: "я жалею, что не знал о том, что Рылеев талантливый поэт; мы еще недостаточно богаты талантами, чтобы терять их". Документы следственной комиссии не допускают даже мысли о подобной неосведомленности Николая Павловича.}. Поэзия, литература, искусство не имели в его глазах никакой абсолютной ценности: даже из стыдливого изложения Н. К. Шильдера мы видим, насколько Николай Павлович по условиям воспитания и образования не мог воспринимать красот поэзии и искусства. Но такие люди, как Карамзин и Жуковский, говорили об абсолютной ценности творчества, о необходимости охранения его; указывали, наконец, что художественная деятельность Пушкина -- честь и великое сокровище России22. Из их убеждений Николай Павлович мог вывести хоть то заключение, что поэзия и поэты -- одно из принятых при дворах королей и монархов украшений. А по части украшений своего царствования он был очень заботлив. Но если желание сохранить блестящее украшение своего царствования и могло быть сильно в Николае Павловиче, то все-таки первой задачей было устранение, уничтожение навсегда источника дерзкого вольномыслия. Мы уже указывали на то, что борьба с вредоносностью идей требовала особых путей. Положение дел подсказывало вывод: Пушкина нужно было поставить в такое положение, чтобы он сам искренно отказался писать против правительства.
Друзья Пушкина взяли на себя заботу подготовить к этому поэта. Уже в письме Жуковского намечался этот путь освобождения, а Вяземский 12 июня давал из Петербурга следующий совет: "на твоем месте написал бы я письмо к государю искреннее, убедительное: сознался бы в шалостях языка и пера с указанием, однако же, что поступки твои не были сообщниками твоих слов, ибо ты остался цел и невредим в общую бурю; обещал бы держать впредь язык и перо на привязи, посвящая все время свое на одни занятия, которые могут быть признаваемы (а пуще всего сдержал бы свое слово) и просил бы дозволения ехать лечиться в Петерб<ург>, Москву или чужие края"24. Этот совет не принадлежал единолично Вяземскому: он был коллективным мнением друзей, хлопотавших за Пушкина. Еще до получения этого письма Вяземского Пушкин отправил прошение государю, написанное в духе советов друзей. "С надеждой на великодушие В<ашего> и<мператорского> в<еличества>,-- писал Пушкин,-- с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом), решился я прибегнуть к В. И. В. со всеподданнейшею моею просьбою... Осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи"25. Ход этому прошению, отправленному псковскому гражданскому губернатору26, был дан эстляндским генерал-губернатором маркизом Паулуччи. 30 июля Паулуччи препроводил прошение Пушкина графу Нессельроде, "побуждаюсь в уважение приносимого им раскаяния и обязательства никогда не противуречить своим мнением общепринятому порядку" {Шильдер Н. К. Император Николай, жизнь и царствование. СПб., 1903, т. I, с. 465--466. [Ошибка: следует -- Модзалевский Б. Л. Пушкин. Л., "Прибой", 1929, с. 346. В подлиннике подчеркнуто карандашом неизвестно чьей рукой.-- Примеч. П. В. Анненкова.-- Ред.]}.
Так обстояли дела Пушкина у Николая Павловича и высшего правительства в первую половину 1826 года. Настроение царя и влиятельных сановников было резко враждебно по отношению к Пушкину...

6

II
       
С самого начала действий следственной комиссии Николай Павлович обратил внимание на негодность высшей и тайной полиции и поставил своей задачей реорганизовать ее. Существенные услуги оказал ему А. X. Бенкендорф. Уже в январе 1826 года он подал Николаю первый проект министерства полиции, за ним последовали дополнительные и разъяснительные записки. "Император Николай,-- пишет Бенкендорф в своих записках,-- стремился к искоренению злоупотреблений, вкравшихся во многие части управления, и убедился из внезапно открытого заговора, обагрившего кровью первые минуты нового царствования, в необходимости повсеместного, более бдительного надзора, который окончательно стекался бы в одно средоточие; государь избрал меня для образования высшей полиции, которая бы покровительствовала утесненным и наблюдала за злоумышлениями и людьми, к ним склонными. Число последних возросло до ужасающей степени с тех пор, как множество французских искателей приключений, овладев у нас воспитанием юношества, занесли в Россию революционные начала своего отечества, и еще более со времени последней войны, через сближение наших молодых офицеров с либералами тех стран Европы, куда заводили нас наши победы...
Решено было учредить под моим начальством корпус жандармов. Всю империю разделили в сем отношении на семь округов; каждый округ подчинен генералу, и в каждую губернию назначено по одному штаб-офицеру... Учрежденное в то же время Третье Отделение собственной е<го> и<мператорского> в<еличества> канцелярии представляло под моим начальством средоточие этого нового управления и вместе высшей секретной полиции, которая, в лице тайных агентов, должна была помогать и способствовать действиям жандармов" {[Шильдер Н. К. Император Николай Первый, т. I, с. 465--466. Разрядка Н. К. Шильдера.-- Ред.] Об этом см. новые данные в книге Б. Л. Модзалевского "Пушкин", с. 92--94.}.
25 июня 1826 года Бенкендорф был назначен шефом жандармов и командующим императорской главной квартирой; 3 июля взамен особой канцелярии министерства внутренних дел было образовано Третье отделение собственной е. и. в. канцелярии, а Бенкендорф был назначен главноуправляющим этим отделением. Нет сомнения, что фактически готовиться к этой службе Бенкендорф начал гораздо раньше только что названных официальных событий. Ведь помимо общей задачи вытравить малейшие остатки духа 14 декабря 1825 года была и очень важная частная. Предстояла коронация в Москве, а перепуганному Николаю Павловичу и его высшему правительству все казалось, что злоумышленники могут устроить какие-либо неприятности -- от манифестаций до покушений. Нужно было принять меры к тому, чтобы торжественное событие прошло совершенно гладко, чтобы ни один дерзкий возглас, ни один пущенный темный слух не омрачил спокойствие этих месяцев. Организацией секретного надзора на этот случай и занялся Бенкендорф еще в то время, когда он не носил никакого официального соответствующего звания. Надлежало наметить людей, выбрать помощников, создать штаты агентов. Тут подвернулся ему генерал-майор И. Н. Скобелев, с 1818 года занимавший место генерал-полицмейстера 1-й армии (а в 1824 г. назначенный к генерал-прокурору Балашову, тенерал-губернатору пяти губерний) и специализовавшийся на политических доносах. Это был истый доносчик со всеми яркими и пахучими чертами этого типа. Его невежество и до сих пор бьет в нос; его бумаги, безграмотные до забавности, писанные елейным стилем, можно бы и теперь приводить как примеры на доносы; свое предательство и невежество он старался осветить светом любви к отечеству и преданности престолу, тогда как в сущности, как это обычно в таких случаях, в нем лишь проявлялось узкоумие и копеечное корыстолюбие. Одержимый манией доносительства, от доносов на мелких обывателей, писателей, офицеров он перешел к доносам на лиц чиновных и сановных, на первейших вельмож, вроде Голицына, Закревского, Мордвинова, и кончил тем, что написал донос на своего ближайшего и непосредственного начальника -- бывшего министра полиции генерал-адъютанта Балашова. Эту одержимость можно было бы счесть прямо болезненным явлением, если бы, впрочем, по мере достижения мест и чинов не утихала энергия доносительства и шпионства: известно, что И. Н. Скобелев скончался в чине полного генерала на должности коменданта петербургской крепости, "окруженный всеобщим почтением и обласканный благоволением императора" {Об И. Н. Скобелеве есть работа И. А. Кубасова (Иван Никитич Скобелев. Опыт характеристики. СПб., 1900, и в "Русской старине", 1900, No 2, 3). К сожалению, автор характеристики совершенно не останавливается как раз на самой характерной особенности этого доносчика, сохранявшего столь патриархальный вид.}.
Сам ли Скобелев предложил Бенкендорфу свои услуги, или же Бенкендорф, наслышавшись, призвал его к службе, но только сохранилась следующая записка от 11 апреля 1826 года (на французском языке): "Ген<ерал> Скобелев был у меня; кажется, что он как нельзя лучше понимает свойства и важность поручений, на него возложенных. Он рекомендовал мне Фрейганга и еще 7 других из его чиновников; я буду иметь о них попечение и к маю месяцу пошлю их в Москву". А сам Скобелев, крайне желая попасть на службу, в патриархальных выражениях писал Бенкендорфу: "Повергая в начальничье вашего превосходительства покровительство кол<лежского> сов<етника> Фрейганга и всех добрых сотрудников моих, коим, по похвальной цели и поведению рвения, усердия и любви к престолу преисполненному, не могу дать другого имени.
Желаю всем сердцем, чтобы полиция, как спасательная система монархии и полезнейший бальзам к излечению недугов ее, восприняла благие начала в особе вашей. Желаю вместе, чтобы чины, в состав полиции поступить имеющие, даром души и сердца отвечали достоинствам сей службы в равномерной цене, какую дознал я на самом опыте в представляемых при сем. Желаю, наконец, чтобы при действиях ко благу общему возникающей полиции, добрые, не опасаясь подлой клеветы, спали в объятиях покоя, а бездельники, соскуча трепетать, обращались на путь чести. Достигнув сей точки славы, душевная благодарность верных сынов России будет неразлучным спутником вашим и за пределы жизни; а до того, следуя уважения достойному примеру, в вашем превосходительстве вчерась мною замеченному, я, до окончании коронации, буду полицейским в полном смысле слова, и, признаюсь, что вместе с вами вижу в том крайность, обязывающую меня покорнейше просить об отправлении сих чиновников в Москву к 10 числу будущего месяца, дабы к прибытию вашему успел я, по мере возможности, ввести порядок, к предупреждению зла служить могущий, и познакомить вас со всем тем, что к сведению вашему будет необходимым" {Русская старина, 1886, No 12, с. 583--584.}. Читая эти высокопарные фразы, только удивляешься; вся эта напыщенность и торжественность тратились только для того, чтобы поставить на службу сыщиков, а самому пройти в должность их начальника!
А 7 апреля Скобелев вновь докладывал Бенкендорфу: "если справедливо, что неблагонамеренные люди (как извещен я), при неудачах произвесть какой-либо комераж в столицах, обратились к поселянам и партизанют... то все чаяния мои и опасения оправдываются, а уверяющие в совершенном спокойствии должны бы краснеть (разумея под сим неопытность)" {Там же, с. 584.}.
Итак, Скобелев и его добрые сотрудники прибыли в Москву и начали действовать против злоумышленников и коварных предприятий в Первопрестольной, приуготовляя ее к коронации. Нечего говорить, что о каких-либо "комеражах" в Москве не было и помину, а злонамеренные люди были тише воды, ниже травы. Но как бы там ни было, Скобелев, рисовавший столь страшные картины возможных потрясений, должен был проявлять свою деятельность, ибо вечная цель шпиона и агента -- не дать поселиться в лицах, власть имеющих, уверенности в совершенном спокойствии. С этой целью, за отсутствием проявлений злоумышленной деятельности, дела создаются искусственно. Так поступил и Скобелев, создав громкое дело о распространении стихов Пушкина из элегии "Андрей Шенье" и предсмертного письма Рылеева,-- дело, которое разыгрывалось довольно сильно на протяжении двух лет. Быть может, Скобелев ухватился с особенным старанием за это дело, потому что тут был замешан Пушкин, который уже не первый раз являлся предметом его злобного доносительства. Еще в 1824 году, когда успехи генерала по службе сильно пошатнулись и он поневоле должен был привыкать "к имени человека, через праздность ничтожного", он задумал поправить свои дела доносом на Пушкина, в это время жившего в Одессе. Докладывая о стихах, приписанных Пушкину ("Мысль о свободе"), Скобелев 17 января 1824 года рапортовал: "не лучше ли бы было оному Пушкину, который изрядные дарования свои употребил в явное зло, запретить издавать развратные стихотворения? Не соблазн ли они для людей, к воспитанию коих приобщено спасительное попечение?.. Если бы сочинитель вредных пасквилей (Пушкин) немедленно, в награду, лишился нескольких клочков шкуры -- было бы лучше. На что снисхождение к человеку, над коим общий глас благомыслящих граждан делает строгий приговор? Один пример больше бы сформировал пользы; но сколько же напротив водворится вреда -- неуместною к негодяям нежностью! Можно смело ручаться, что многие из порядочных людей без соболезнования решились бы удавить детей равномерно развратных, следовательно, большой еще перевес на стороне благочестия,-- надобно только зло умерщвлять в начале рождения его" {[Петров А. Н. Скобелев и Пушкин].--Русская старина, 1871, No 12, с. 670, 672.}.
Можно себе представить, как воспрянул духом Скобелев, когда его соглядатаи донесли ему, что в Москве по рукам ходит новый пасквиль вертопраха, да еще озаглавленный "на 14 декабря". Один из его "добрых сотрудников", помещик Коноплев (он же чиновник 14 класса), узнал, что преступные стихи имеются у его приятеля Леопольдова. Леопольдов в этом году только что завершил свое университетское образование. Это был очень бойкий молодой человек. Еще будучи студентом, он уже был определен надзирателем в университетский благородный пансион. Начальство к нему благоволило, профессора оказывали ему внимание или, как он выражался, "мои наставники-старцы въявь при сверстниках указывали мне дорогу". Смышленый и способный Леопольдов занимался и литературой, печатая кое-что в московских журналах27. Преподавая в частных домах, он завязал связи с хорошими московскими семьями. Вообще он был типичным представителем мелкого разночинного и интеллигентного круга. За слоем известных писателей, тоже людей богатых или родовитых, за немногочисленным кругом европейски образованных сановников стояла толпа, читавшая писателей, критиковавшая правительство и порядки, усваивавшая и по-своему переделывавшая оппозиционное настроение верхних слоев. Это были мелкие дворяне; разночинцы, выходящие в люди; офицерская молодежь средней руки, по большей части специальных родов оружия; мелкие чиновники, канцеляристы. После того, как ушли со сцены декабристы, эти русские граждане, плохо понимавшие и не стойко защищавшие свои права, явились хранителями революционной идеи, критиками грозного Николая, смелыми на язык и робкими в расправе; они хранили и питали легенду о том, что тайный комитет декабристов не уничтожен, а в нужное время обнаружится; они устраивали кружки и общества и имитировали заговорщицкую деятельность, тяжело расплачиваясь за эту свою работу, ни в каких реальных ценностях не выражавшуюся. Принято думать, что возбуждение и возмущение духа оппозиции было убито без остатков после 14 декабря, что оппозиционная мысль была тогда же уничтожена и только спустя десять лет она возродилась. Это утверждение неправильно, ибо она, оппозиционная мысль, все время тлела в жалких для нас распространителях пасквильных стихов; в кружках, из которых "добрые сотрудники" устраивали тайные злоумышленные общества (дело Ипполита Завалишина в Оренбурге)28, в группах студенческой молодежи, устраивавших университетские истории и задумывавшихся над общественным устройством29. Если в самом верху нашей интеллигенции шла теоретическая выработка основных принципов борьбы, то тут, в этих низах, в формах, смешных и жалких, проявлялось действо, осуществлялись попытки фактической борьбы.
В таких-то кругах в Москве в 1826 году бурлила жизнь. Как раз в это время молодой студент университета Полежаев пускал в свет своего "Сашку" и другие плоды своей музы, которые были тоже своеобразным бунтом против общепринятой морали и устоев30. В этой среде распространились запретные строфы стихотворения Пушкина "Андрей Шенье в темнице". Оно написано Пушкиным в январе 1825 года и напечатано впервые в собрании стихотворений, которое появилось в первой половине января следующего года. Цензурное же разрешение дано 8 октября 1825 года. В мае этого года Пушкин в письме спрашивал Вяземского: "читал ли ты моего А. Шенье в темнице? Суди об нем, как иезуит -- по намерению"31. Эта элегия имеет важнейшее значение в развитии творчества и миросозерцания Пушкина, но в настоящее время в нашу задачу не входит исследование "намерений" поэта, ибо его скрытые намерения были ни при чем в возникновении интереса к этому стихотворению. Цензура не пропустила целиком элегии, но непропущенные строфы распространились, получили широкую известность, а после событий 14 декабря были приурочены к этому восстанию. В той предсмертной песне, которую Пушкин вложил в уста Шенье в темнице, были стихи, фразы и слова, которые подходили к современному положению:
       
Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,
Я слышал...
...самовластию бестрепетный ответ.
       
Все это было отнесено к восстанию на Сенатской площади. А изображение состояния общества после гибельно окончившейся попытки, погасившей мечты о царстве свободы, русские читатели того времени усматривали в стихах:
       
И мы воскликнули: Блаженство!..
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый (властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари! О ужас, о позор!..
       
После 13 июля 1826 года, дня казни пяти декабристов, неслыханно дерзким казалось это название в приложении к Николаю I и его главным помощникам. Понятно их негодование, когда эти строфы с заголовком на 14 декабря попались в их руки. А Пушкин убийцей и палачами называл всего-навсего Робеспьера и Конвент. Так против смысла стихотворения, вопреки какому-либо желанию автора, произошло приурочение их к 14 декабря русским читателем; но в этом нет ничего диковинного, если русские вольнодумцы в конце первой четверти XIX века вычитывали намеки на современность в "шуто-трагедии" И. А. Крылова "Трумф", которая, как известно, написана была в 1800 году32.
История распространения списка со стихами Пушкина, как она выясняется из следственных документов, относит начало этого распространения к штабс-капитану лейб-гвардии конно-егерского полка Александру Ильичу Алексееву {См. перепечатанное дальше наше сообщение "Пушкин в политическом процессе 1826--1828 гг.". Там изложены данные следствия.}. Откуда же получил он запретный отрывок, остается невыясненным. На следствии Алексеев показал, что он получил эти стихи в октябре или ноябре 1825 года в Москве, но от кого, не помнит. Правительство употребило меры, чтобы заставить его сказать, кто ему дал стихи. Убеждал его сознаться и Дибич и Потапов; из тюрьмы привозили его домой к больному отцу. Отец грозил ему проклятием, если он не откроет, от кого получил рукописи. Запирательство ухудшило его положение, но другого показания он не дал: "как ни был он тронут, как ни плакал, а все утверждал, что не помнит". Этот Алексеев по тому, как он держался на следствии, производит приятное впечатление. Он был сын известного генерала Ильи Ивановича Алексеева и Натальи Филипповны, урожд. Вигель и, следовательно, приходился племянником известному Ф. Ф. Вигелю, автору "Записок". Его дядя оставил в "Записках" его характеристику. А. И. Алексеев учился в пажеском корпусе и был выпущен в военную службу в 1819 году, 19 лет от роду. Благодаря высокому положению отца и его связям, благодаря собственной ловкости и умению расположить к себе начальство он легко делал свою карьеру. В 1826 году -- 26 лет от роду -- он был штабс-капитаном л.-гв. конно-егерского полка, стоявшего в Новгороде, но он мало жил в полку, часто бывал в Петербурге и у своих домашних в Москве. Обладая счастливой наружностью, он пользовался успехом у женщин и был желанным танцором на балу у Алексея Михайловича Пушкина {В этом доме А. И. Алексеев мог много слышать о Пушкине; кроме того был и еще источник, через который могли доходить рассказы о Пушкине. В это время командиром эскадрона лейб-гвардии конно-егерского полка, стоявшего в Новгороде, был Павел Иванович Павлищев {Павлищев Л. Воспоминания об А. С. Пушкине, М. 1890, с. 45--46). Его брат, Николай Иванович, впоследствии женился на сестре Пушкина33. О нем писала Анна Николаевна Вульф в письме к Пушкину от 20 апреля 1826 года из Малинников: "Il nous est arrivê encore de Novgorod un aimable jeune homme Mr. Pavlichteff, un grand musicien; il m'a dit qu'il vous connaissait" (XIII, 274, 555). Пер.: "К нам еще также приехал из Новгорода любезный молодой человек, господин Павлищев, способный музыкант; он мне сказал, что он вас знает" (франц.).-- Ред. Любопытно отметить, что Пав<ел> Ив<анович> Павлищев был одним из судей (асессоров) в той комиссии, которая судила Алексеева, посылала допросы Пушкину и т. д.}, родственника поэта. В феврале 1826 года А. И. Алексеев находился в Новгороде. К нему зашел прапорщик конно-пионерного эскадрона Молчанов, приходивший с ремонтом в Петербург {Едва ли не брат Молчанова, привлекавшегося по делу о восстании Черниговского полка.}. Зашел разговор о стихах Пушкина, и Алексеев сообщил, что у него есть последнее его сочинение, и показал ему запрещенные строфы из элегии "А. Шенье". Молчанов выпросил у него этот список для того, чтобы переписать стихи для себя. С тех пор Алексеев уже не видал этого собственноручно им сделанного списка. Молчанов не вернул его, а увез с собою. В Москве в июле месяце увидал у него стихи "русский учитель" Леопольдов и попросил тоже списать. Выпустив из своих рук список Алексеева, Молчанов не получил его обратно. Неясно, с каким умыслом доставал эти стихи Леопольдов. На следствии он (может быть, желая оправдаться) показывал, что если он и не представил их своевременно по начальству, то только потому, что высшее начальство в эта время по случаю предстоящей коронации переезжало из Петербурга в Москву и было нелегко находимо, а кроме того, он хотел поточнее разузнать, кто распускал подобные стихи. Но Леопольдов знал, чем занимался его знакомец, калужский: помещик 14-го класса, Коноплев, которому он передал стихи: "передача же,-- показывал он на суде,-- или временное оставление мое оных стихов у одного знакомца, через которого обнаружились оные пред правительством, известны высокому начальству, которое положило начало сему делу". Как бы там ни было, но Леопольдов аккуратненько переписал стихи на лист бумаги и тут же на листе прибавил к ним копию предсмертного письма Рылеева, которое получило широкую известность в то время. И до сих пор попадается еще немало современных списков письма. В Москву это письмо пришло очень скоро после смерти Рылеева вместе с прибывшими из Петербурга чинами, писцами и т. д. Переписанное им он вручил Коноплеву. По всей вероятности, Леопольдов в это время не думал, что придется выдавать лиц, сообщивших ему эти стихи, а просто желал и сам выиграть что-либо своим сообщением, и дать выслужиться своему знакомцу Коноплеву. Коноплев же полагал, что в силу своей службы по секретным поручениям при генерале Скобелеве он останется неназванным во всей этой истории и в стороне от всяких следствий. По крайней мере, представляя Скобелеву стихи Пушкина, он не считал нужным рассказывать, от кого он их получил, да и генерал Скобелев тоже не интересовался. Для него была важно лишь одно обстоятельство, что стихи эти принадлежат перу Пушкина; Скобелев полагал, что ответчиком за эти стихи явится один Пушкин. Таким образом, снова Пушкин был близок к беде.

7

https://img-fotki.yandex.ru/get/249782/199368979.68/0_205717_35334a30_XXL.jpg

Николай Иванович Уткин (1780 – 1863). Портрет Александра Сергеевича Пушкина. 1829 г.
Кость, акварель, гуашь, лак. 5,2х4,2 см (овал).
Государственный музей А. С. Пушкина, Москва.

8

Загадка поэта. Как на самом деле выглядел Пушкин?
   
Юлия ГАРМАТИНА

https://img-fotki.yandex.ru/get/470815/199368979.68/0_20570e_2f22109b_XXL.jpg

На различных портретах знаменитый поэт выглядит по-разному - с чем это связано?

Разницу заметили и специалисты. И выяснили, что портретам можно доверять не всегда…

В Государственном музее А. С. Пушкина в Москве хранятся его портреты, в том числе самый первый, где ему не больше четырёх лет. Это изображение сопровождает биографию поэта во всех учебниках, но некоторые эксперты засомневались, что это Александр Сергеевич…

Этот портрет мать поэта Надежда Осиповна Пушкина подарила вместе с первым изданием первой главы «Евгения Онегина» Софье Великопольской, дочери первого русского терапевта Матвея Яковлевича Мудрова. Семья хранила миниатюру долгие годы, а в 1960 г. она была передана Музею Пушкина. Здесь портрет подвергли тщательной экспертизе, доказали, что малыш - это и есть Пушкин в детстве.

Однако в 1985 г. возникли серьёзные подозрения, что эксперты всё-таки ошиблись. Не зря Гослитмузей дважды отказывался покупать портрет Пушкина-ребёнка - его считали подделкой. Тем более на обратной стороне миниатюры нашли нацарапанную надпись «Лиза».

«Чтобы докопаться до истины, сотрудники Музея Пушкина решили провести повторную экспертизу и обратились во Всесоюзный научно-криминалистический центр МВД СССР (теперь это Экспертно-криминалистический центр МВД России), - вспоминает Александр Зинин, специалист по портретной экспертизе, профессор, доктор юрнаук, заслуженный юрист  РФ. - Эксперты стали искать портреты взрослого Пушкина, но лишь тех художников, которым он лично позировал. Нарисованные по памяти портреты во внимание не принимались. Нашли также изображения матери Пушкина, его брата Льва, дочери Натальи и двоюродного деда Ганнибала. Внимательно исследовали антропологический тип их лиц и всё-таки доказали - все они являлись кровными родственниками изображённого ребёнка: это выявили особенности строения глаз, носа, рта. А портреты взрослого поэта - это «повзрослевшие» детские изображения».
Александр Сергеевич Пушкин, гравюра Егора Ивановича (Георг Иоганн) Гейтмана, XIX век.

А как же надпись «Лиза»? Архивисты и исследователи документов позже определили: это лишь набор штрихов, напоминающий начертание имени. Возможно, это дело рук кого-то из прошлых владельцев - всё же прошло больше века. Миниатюра пережила даже блокаду Ленинграда: в квартиру, где она хранилась, попал снаряд, стена разрушилась, но портрет не пострадал. Само провидение уберегло это изображение, чтобы будущие поколения знали великого поэта в лицо.

9

https://img-fotki.yandex.ru/get/237726/199368979.68/0_20570b_f64e337b_XXL.jpg

Василий Андреевич Тропинин (1780 – 1857). Портрет Александра Сергеевича Пушкина. 1827 г.
Этюд. Дерево, масло. 18,6x15,6 см.
Всероссийский музей А. С. Пушкина.

10

https://forumstatic.ru/files/0013/77/3c/79770.jpg

Густав (Адольф) Фомич Гиппиус.
Портрет Александра Сергеевича Пушкина. 1820


Вы здесь » Декабристы » А.С.Пушкин » Пушкин Александр Сергеевич.