В. Семевский.
Якушкин (Иван Дмитриевич) — один из выдающихся декабристов.
Родился в ноябре 1793 г. Дома учителями его были отставные офицеры и иностранцы, а затем с 1808 по 1811 гг. он жил у известного писателя Мерзлякова, о котором всегда отзывался с уважением и любовью.
На словесном факультете московского университета Я. слушал лекции Мерзлякова по русской словесности, Каченовского — по русской истории.
В 1811 г. он был принят подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, с которым участвовал в походах 1812, 1813 и 1814 гг. и, между прочим, был в Бородинском деле.
Заграничная кампания имела сильное влияние на него, как и на многих других офицеров: «каждый из нас сколько-нибудь вырос», говорит Я. в своих записках. «Пребывание во время похода за границей», заявил он в одном из своих показаний на следствии по делу тайного общества, «вероятно в первый раз обратило внимание мое на состав общественный в России и заставило видеть в нем недостатки. По возвращении из-за границы крепостное состояние людей представилось мне как единственная преграда сближению всех сословий и вместе с ним общественному образованию в России. Пребывание… в губерниях и частные наблюдения отношений помещиков к крестьянам более и более утвердили меня в сем мнении».
В 1815 г. в Семеновском полку 15 — 20 офицеров сложились, чтобы иметь возможность вместе обедать; затем одни играли в шахматы, другие громко читали иностранные газеты. Через несколько месяцев Государь прекратил существование артели, заметив, что «такого рода сборища офицеров ему очень не нравятся».
В 1816 г. Я. вместе с Александр. Ник. и Никит. Мих. Муравьевыми, Матв. и Серг. Ив. Муравьевыми-Апостолами и княз. Серг. Петр. Трубецким основали тайное общество под названием «Союз спасения» или «истинных и верных сынов отечества». Причиной основания общества, как объяснил Я. в своем показании, было «усмотрение бесчисленных неустройств в России», которые, по мнению его и других членов, происходили от того, что «все частные люди» заботятся только о своих личных выгодах. Названные лица задались целью «обратить, сколько возможно, внимание каждого к выгодам общественным и тем самым образовать мнение общее». Кроме крепостного права, их негодование возбуждали жестокое обращение с солдатами, крайняя продолжительность 25-летней службы нижних чинов и повсеместное лихоимство.
Основанию союза содействовал также «пример тайных обществ, имевших сильное влияние во многих государствах и особенно в Швеции и Пруссии». Главная цель союза состояла во введении в России представительного правления, но она должна была быть известна только членам высшей, четвертой степени. В уставе его было сказано, что если царствующий император «не даст никаких прав независимости своему народу, то ни в каком случае не присягать его наследнику, не ограничив его самодержавия».
Неблагоприятные впечатления по возвращении в Петербург из-за границы (как напр. удары, щедро раздаваемые полицией народу, собравшемуся для встречи гвардии), презрение к русским, нередко выражавшееся в высших сферах, усиление шагистики в войсках сделали для Я. службу в гвардии невыносимой. Когда в 1816 г. стали говорить о возможности войны с турками, он подал просьбу о переводе его в 37 егерский полк, стоявший в Черниговской губ. и находившейся под командой его знакомого М. А. Фон-Визина. Я. очень подружился с Фон-Визиным и сообщил ему об основании тайного общества, к которому тот изъявил готовность присоединиться. По дороге в полк Я. заехал к дяде, который управлял его небольшим имением в Смоленской губ., и объявил ему, что желает освободить своих крестьян; дядя подумал, что он сошел с ума.
В начале 1817 г. егерский полк был переведен в Московскую губ., и Я. жил в Москве. Здесь он получил устав Союза спасения, в составлении которого принимал участие вступивший в общество П. И. Пестель. В устав были включены угрозы за измену и разглашение тайны, заимствованные из масонских статутов. Якушкину устав не понравился: особенно восстал он против клятв о сохранении тайны, которые требовались от вступающих в общество, и против слепого повиновения членов низших степеней «боярам», составлявшим высшую степень. На совещании с другими членами общества, прибывшими с гвардией в Москву в августе 1817 г., решено было приступить к составлению нового устава, руководствуясь печатным уставом немецкого Союза добродетели (Tugendbund), к которому Я. относился сочувственно.
Однажды на совещании членов тайного общества у Александра Ник. Муравьева (осенью 1817 г.), последний прочел полученное им от Трубецкого письмо с известием, что Государь собирается отделить некоторые земли от России, присоединить их к Польше и перенести столицу в Варшаву.
А. Муравьев высказал мысль, что необходимо прекратить царствование Александра и предложил бросить жребий, кому следует нанести удар царю. Я. заявил, что решился принести себя в жертву без всякого жребия. Фон-Визин всю ночь уговаривал его отказаться от этого намерения, но Я. оставался непреклонным. На другой день члены общества, собравшиеся в другом настроении, пришли к заключению, что смерть имп. Александра в настоящее время не может быть полезна для государства, и что своим упорством Я. погубит не только их всех, но и общество, которое со временем могло бы принести значительную пользу России. Тогда Я. отказался от своего намерения, но покинул общество. Позднее он вновь вступил в него, когда оно уже носило название Союза Благоденствия.
В 1817 г. Я. вышел в отставку, а через два года переехал в свое имение, в Вяземском уезде Смоленской губ. Он наполовину уменьшил господскую запашку, отменил отяготительные для крестьян поборы, предоставил им судить и наказывать виновных по приговору всех домохозяев, стал учить грамоте 12 мальчиков и, наконец, отпустил на волю двух музыкантов, игравших в оркестре гр. Каменского, за которых последний предлагал ему 4000 руб. Затем, решив совершенно освободить своих крестьян, Я. отправил министру внутренних дел Козодавлеву записку, в которой советовал другим и выражал с своей стороны готовность освободить крестьян бесплатно, уступив им так же безвозмездно усадьбы, с усадебной землей и общим выгоном; остальная земля должна была остаться собственностью помещика и возделываться крестьянами по условиям, добровольно заключенным ими после увольнения (в своих записках Я. говорит, что предполагал половину земли обрабатывать вольнонаемными рабочими, а другую половину отдавать внаем своим крестьянам). Признавая большие выгоды общинного землевладения, он предлагал дозволить крестьянам покупать земли целыми обществами. Министерство внутренних дел предписало вяземскому предводителю дворянства потребовать от Я. сведений, на каких условиях он желает сделать своих крестьян свободными хлебопашцами и сколько земли он даст им, а крестьян опросить, согласны ли они вступить в новое звание на предложенных помещиком условиях. Когда Я. подробно объяснил крестьянам свои предположения, они, узнав, что вся земля, кроме усадебной, остается собственностью помещика, выразили желание, чтобы все было по-старому: «мы ваши, а земля наша». Преемник Козодавлева, Кочубей, с которым Я. виделся в 1820 г., также не нашел возможным разрешить отступление от правил 1803 г. Впоследствии Я. признал ошибочность своего мнения о полезности освобождения крестьян с одной усадебной землей.
В 1824—25 гг. он обрабатывал уже часть своих полей наемными людьми. Он надеялся, что, когда положение его крестьян улучшится, они найдут возможным платить ему оброк, «часть которого ежегодно учитывалась бы на покупку той земли», которой они владели, и что со временем, совершенно освободясь, они будут иметь нужную им землю на правах собственности. Скоро Я. понял, что освобождение крестьян не может совершиться посредством одних частных договоров, и в 1825 г. занимался уже вычислениями о выкупе крепостных у помещиков правительством. Вступив в Союз Благоденствия, Я. был членом его коренного совета и принял в члены общества Граббе, Пассека и Чаадаева.
В 1820 г., живя в своей смоленской деревне и видя, какие притеснения народ терпит от администрации, он составил проект адреса государю, в котором описывал все бедствия России и предлагал ему созвать земскую думу, по примеру его предков. Адрес этот, по предположению Я., должны были подписать все члены Союза Благоденствия. М. А. Фон-Визин, гостивший тогда в имении Я., согласился дать свою подпись, но Граббе убедил составителя, что подачей адреса было бы сразу уничтожено тайное общество. Вслед затем Я. ездил в Тульчин для приглашения в Москву депутатов от общества на совещание о его делах.
Съезд состоялся в Москве в начале 1821 г.; собралось около 20 членов. Так как до правительства дошли сведения о существовании общества, то решили уничтожить его только для видимости, чтобы удалить неблагонадежных членов. Я. остался членом общества.
В это время ему приходила в голову мысль отправиться в Грецию, восставшую для борьбы за независимость, но он оставил это намерение. По-видимому, его отвлекло собрание сведений, вместе с Мих. Н. Муравьевым и Фон-Визиным, о нуждающихся крестьянах Смоленской губ., в которой в 1821 г. был сильный голод; для них собраны были от частных лиц значительные пожертвования. По предложению Муравьева, несколько десятков рославльских дворян послали министру внутренних дел коллективное заявление о бедственном положении края; это вызвало присылку сенатора Мертвого, в распоряжение которого был назначен миллион рублей. Проживая значительную часть времени в деревне, Я. иногда жил в Москве.
Осенью 1822 г. один современник (Муромцев), посещавший вечерние собрания у М. А. Фон-Визина, находил всегдашними его гостями Я., М. Н. и А. Н. Муравьевых, Граббе и Давыдова. «Разговоры», говорит Муромцев, «были тайные: осуждали правительство, писали проекты перемены администрации и думали даже о низвержении настоящего порядка вещей».
В конце 1822 г. Я. женился на очень молоденькой девушке, Шереметевой, и весь следующий год прожил весьма уединенно в подмосковной деревне своей тещи. Я. имел причины для большой сдержанности: он получил от Н. И. Тургенева совет быть как можно осторожнее, так как Государь, которому было известно существование тайного общества, однажды сказал: «Эти люди могут, кого хотят, возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году, во время неурожая в Смоленской губ., они кормили целые уезды», и при этом назвал Я., Пассека, Фон-Визина и М. Н. Муравьева.
В начале декабря 1825 г. Я. приехал в Москву, узнав в пути о кончине имп. Александра, нашел там несколько членов Северного общества и участвовал в их собраниях. Когда член общества С. М. Семенов получил от И. И. Пущина письмо из Петербурга от 12 декабря, в котором тот извещал, что петербургские члены решили не присягать и не допустить гвардейские полки до присяги, Я. предложил Фон-Визину и другим возбудить московские войска к восстанию.
На собрании 18 декабря у Митькова привезенный Якушкиным Муханов предложил ехать в Петербург, чтобы выручить из крепости товарищей и убить государя; но предложение это не встретило сочувствия.
Имп. Николаю Я. не присягнул. Он был арестован 10 января 1826 г. Через четыре дня генерал-адъютант Левашев уже снял с него первый допрос. Я. был поражен, что об его намерении в 1817 г. покуситься на жизнь государя правительству уже известно; пришлось это признать. Назвать имена членов общества он решительно отказался, заявив, что дал в этом обещание товарищам. Левашев напомнил ему, что «в России есть пытка», но это не произвело на допрашиваемого желанного действия. Когда Левашев заявил, что, по словам всех товарищей Я., целью общества была замена самодержавия представительным правлением, он не стал этого отрицать. Он показал также, что общество желало склонить дворянство к освобождению крестьян, так как если правительство не развяжет этот узел, то он будет разорван насильственно, и это может иметь самые пагубные последствия.
На вопрос о средствах освобождения крестьян Я. отвечал, что правительство может выкупить их у помещиков. После этого допроса Я. потребовал к себе Государь, который между прочим сказал ему: «Если вы не хотите губить ваше семейство и чтобы с вами обращались как с свиньей, то вы должны во всем признаться». Я. отвечал, что дал слово никого не называть, «Что вы мне с вашим мерзким честным словом!» воскликнул Государь. Когда Я. повторил, что никого не может назвать, император закричал: «Заковать его так, чтобы он пошевелиться не мог!» В повелении коменданту крепости Сукину, собственноручно написанном Государем, было сказано: «Присылаемого Я. заковать в ножные и ручные железа, поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея».
Повеление было исполнено, и Я., ничего не евшего более двух суток, посадили в Алексеевский равелин. В первый раз его накормили щами, но потом стали приносить вместо обеда лишь кусок черного хлеба. Протоиерею Петропавловского собора, посетившему его на другой день, по приказанию Государя, Я. заявил, что не исповедывался и не причащался 15 лет и не считает себя христианином. И протоиерею Казанского собора Мысловскому, посещавшему заключенных по воле государя, также пришлось сначала отказаться от разговоров с Я. о религии; лишь гораздо позднее он убедил Я. исповедаться и причаститься.
В последний день недели, в которую Я. питался лишь хлебом с водой, солдат принес ему от офицера булку с просьбой съесть ее всю, чтобы не нашли ни кусочка; несмотря на отсутствие аппетита, пришлось исполнить желание офицера, но это вызвало боли в желудке и рвоту. На другой день явился доктор, а затем комендант, который уговаривал Я. назвать своих товарищей, но, несмотря на его упорный отказ исполнить это требование, приказал дать ему горячей пищи.
Первоначально Я. не дозволялось писать родным, но в первых числах февраля ему доставили письмо от жены (позднее письма потихоньку носил священник Мысловский) и вслед затем ночью повели на первый допрос в следственную комиссию. Я. вновь отказался назвать членов общества, заявив, что он человек не верующий и потому не принес присяги. На вопрос Чернышева, не отговаривал ли его кто-нибудь от намерения убить государя, Я. назвал М. А. Фон-Визина, думая, что это может быть полезно последнему, в письменных же ответах, данных после этого допроса, не назвал никаких имен.
Однако тюрьма, тяжелые оковы и разлука с людьми близкими и дорогими подорвали наконец стойкость Я.; назвать имена советовал и Мысловский, и 13 февраля Я. послал в следственную комиссию заявление, что готов дать «истинное показание» о всем, что от него требуют. На допросе он назвал имена некоторых членов общества, как поясняет в своих записках, уже известных комитету, и еще генерала Пассека, умершего в 1825 г., и П. Чаадаева, бывшего в то время за границей. Затем у Я. потребовали еще показания о собрании у Митькова (18 дек. 1825 г.). Вскоре после того он написал в следственную комиссию: «по рассмотрении всех обстоятельств я чувствую, что во всем сем происшествии я более всех виновен, ибо я привез к полковнику Митькову штабс-капитана Муханова, не быв почти с ним знаком, без чего, вероятно, Муханов не подверг бы себя ответственности за несколько пустых и необдуманных слов».
Не довольствуясь этим, Я. написал письмо к Государю, в котором просил подвергнуть его одного взысканию за слова, произнесенные Мухановым. «Пусть узы мои стеснятся», писал он, «пусть буду осужден я к наистрожайшему наказанию», лишь бы быть избавленным от упрека совести, что «малодушием или неосторожностью вверг других в несчастье».
18 апреля, по повелению Государя, с Я. были сняты ножные оковы. Он был так обессилен, что наручники иногда совершенно перевешивали его вперед; они были наконец сняты с него в Пасху. В половине мая Я. было дозволено одно свидание с тещей, а через месяц, вследствие прошения жены на имя Государя — с нею и двумя детьми, из которых тогда одному было два года, а другому пять месяцев.
Верховный уголовный суд признал, что отставной капитан Я., «по собственному признанию, умышлял на цареубийство собственным вызовом в 1817 г.» и «участвовал в умысле бунта принятием в тайное общество товарищей». Он отнесен был к первому разряду преступников и приговорен к каторжной работе на 20 лет, а потом на поселение.
Указом 22 августа 1826 г. срок каторжных работ был сокращен для него до 15 лет, а за пять дней до того он был отправлен на время в финляндскую крепость Роченсальм. Только в ноябре 1827 г. Я. был отправлен в оковах в Сибирь. Семейству его дозволено было видеться с ним в Ярославле.
Здесь Я. узнал, что его теще не позволяют проводить дочь, решившуюся последовать за мужем в Сибирь, а жене не разрешают взять с собой детей; тогда он убедил жену не разлучаться с ними.
Привезенный в конце года в Читу, он нашел там около 60 декабристов. Обязательная работа состояла здесь в перемалывании хлеба на ручной мельнице, по 1,5 часа в день на каждого; у кого и на это не хватало сил, те нанимали за себя сторожа.
В начале 1828 г. теща Я., Шереметева, обратилась к В. А. Жуковскому с письменной просьбой исходатайствовать его дочери разрешение ехать к мужу вместе с детьми. Жуковский обратился к посредничеству кн. А. Н. Голицына и скоро получил от Дибича уведомление, что Государь разрешил ей ехать, но приказал поставить на вид, что в месте пребывания мужа она не найдет «никаких способов к воспитанию детей» и потому ей нужно «предварительно размыслить о всех последствиях своего предприятия».
Нездоровье ребенка заставило жену Я. отложить путешествие до лета. Между тем баронесса Розен, узнав о разрешении, данном Якушкиной, стала хлопотать, чтобы и ей было дозволено ехать к мужу, вместе с сыном. Шеф жандармов, граф Бенкендорф, решительно отказал ей, сказав, что Дибич поступил необдуманно, ходатайствуя за Якушкину, которая вероятно не получит из III отделения всего нужного для своего отправления и потому также не поедет в Сибирь. На вопрос бар. Розен, что было бы с Якушкиной, если бы она отправилась немедленно по получении Высочайшего разрешения, Бенкендорф отвечал, что конечно ее не вернули бы назад. Теща Я. не раз ездила в Петербург хлопотать о дозволении дочери и внукам отправиться в Сибирь, но получала решительные отказы.
В 1830 г. Я. был переведен из Читы в Петровский завод, где много занимался ботаникой и составил по особому плану и новой методе учебник географии.
В феврале 1832 г. настрадавшаяся в разлуке с мужем жена Я. ездила в Петербург хлопотать о разрешении ей ехать в Сибирь хотя бы одной.
19 ноября 1832 г. был представлен Государю доклад по этому делу. Вскоре после того Якушкиной было послано уведомление, что «сначала дозволено было всем женам государственных преступников следовать в Сибирь за своими мужьями», но так как этим дозволением она в свое время не воспользовалась, то и не может ныне получить его, так как она нужна теперь ее детям и должна «для них пожертвовать желанием видеться с мужем».
Якушкина сделала новую, последнюю попытку получить разрешение ехать к мужу: в конце того же года она послала прошение о том на Высочайшее имя; она просила принять ее детей в пажеский корпус по достижении ими надлежащего возраста, дозволив ей до того времени сохранить их при себе. Ответ Бенкендорфа был следующий: «Его Величество повелел мне изъявить вам свое удовольствие за намерение ваше посвятить себя воспитанию двух ваших сыновей, быв удостоверен, что ныне, в нежном возрасте, они нигде не могут найти того попечения, а впоследствии того образования, какое обретут под собственным и непосредственным надзором вашим. Что же принадлежит до изъявленного вами желания ехать к мужу своему в Сибирь, то на сие Его Величество решительно отозваться изволил, что сие вам разрешено быть не может».
Скоро после того Я. получил известие, что его сыновья могут быть приняты в корпус малолетних, а оттуда поступить в царскосельский лицей. Он отклонил эту милость, на которую, как он говорит в своих записках, «они не имели другого права, как разве только то, что отец их был в Сибири. Воспользоваться таким обстоятельством для выгоды сыновей было бы», по мнению Я., «непростительно», и он «убедительно просил жену ни под каким предлогом не разлучаться с детьми».
Указом от 14 декабря 1835 г. Я. был освобожден от каторжных работ, с оставлением на вечном поселении. Местом его поселения был назначен г. Ялуторовск, Тобольской губ.
Жена Я. поселилась с детьми в посаде Троицко-Сергиевской лавры, где, при помощи учителей местной духовной академии, могла с меньшими издержками продолжать обучение детей, начатое ей самой.
В 1839 г. в Ялуторовск был назначен протоиереем молодой священник Знаменский, благодаря содействию которого Я. мог осуществить свою мечту об устройстве школы (синод еще в 1836—37 г. разослал указы об открытии при церквах приходских училищ). Мужская школа была открыта в августе 1842 г. Пришлось выдержать борьбу со смотрителем местного уездного училища, видевшим в новой школе подрыв заведению, находившемуся под его начальством. Однако, губернатор и архиерей не дали в обиду школу Я. и Знаменского. Первоначально в ней обучали чтению гражданской и церковной печати, письму и первой части арифметики; преподавание велось по способу взаимного обучения по методе Ланкастерской. Когда, во втором учебном году, тобольская семинария, с разрешения архиерея, нашла удобным обучать в этой школе детей духовного звания, было введено преподавание второй части арифметики, черчения и географии (Я. сам приготовлял глобусы), русской грамматики, пространного катехизиса, краткой священной истории и первой части латинской и греческой грамматик.
До 1849 г. преподавались также русская история и начала алгебры, геометрии и механики, кратко изложенные Я. Из этой широкой программы школы видно, что Я. мог бы с полным успехом заниматься в Ялуторовске обучением своих детей, так как он был человеком широко образованным. Позднее, вследствие ежегодного значительного перевода мальчиков в уездное училище, предметы преподавания в приходском училище были значительно сокращены.
С 1842 по 1856 г. в мужское приходское училище было принято 594 мальчика; из них окончили курс 531. В школе училось много крестьянских сирот из разных деревень, даже других уездов.
В 1848 г. министр внутренних дел разрешил выдавать приходскому училищу из городских средства по 200 р. с. в год.
В 1846 г. умерла жена Я. В память ее он решился завести женскую школу. С 1846 по 1856 г. в нее было принято 240 дев.; из них окончили курс 192. В женской школе установлена была плата за учение по 25 р., но ее вносило лишь небольшое число зажиточных родителей, за остальных же уплачивали декабристы, их родные и знакомые.
Кроме преподавания, Я. занимался в Ялуторовске еще метеорологией. Для измерения силы ветра он поместил во дворе занимаемого им дома, на высоком столбе, ветрометр. По циферблату двигалась стрелка, приводимая в движение системой колес и пружин, на которую давил флюгер, и сила ветра определялась пройденным стрелкой, в известный промежуток времени, расстоянием. Когда был поставлен столб, наступила очень жаркая и сухая погода. Крестьяне соседних селений приписали отсутствие дождя постановка высокого столба с ветрометром. Однажды перед домом Я. собралась толпа, требовавшая уничтожения и того, и другого, но он на это не согласился. Толпа все увеличивалась. Явился городничий и стал просить Я. исполнить требование народа, который, по своему суеверию, может убить его; но Я. вновь отказал, заметив, что если его убьют, то за это придется отвечать самому городничему. Последнему, наконец, удалось заставить толпу разойтись. Через несколько времени пошел дождь, и крестьяне перестали верить в чудодейственное влияние ветрометра на погоду.
В 1854 г. Я. был опасно болен, после чего ему разрешено было провести четыре месяца на минеральных водах в Забайкальском крае.
В Иркутске он нашел своих старых друзей Трубецких, и в их семействе чувствовал себя как дома. Здесь он вновь захворал, не мог ехать далее и оставался в Иркутске два года. Доктор нашел у него цинготные язвы на нижних конечностях, хронический ревматизм сочленений, сильный геморрой и общее изнурение.
Выбрался Я. из Иркутска лишь в августе 1856 г., получив известие, что в Ялуторовск приехала навестить оставшихся там декабристов вдова Фон-Визина.
Манифест 26 авг. 1856 г. освободил Я., как и других декабристов, от ссылки, но не дал им права жительства в столицах; болезнь в течение нескольких месяцев не позволяла ему возвратиться в Европейскую Россию.
В февр. 1857 г. старший сын Я. обратился к шефу жандармов, кн. Долгорукову, с просьбой разрешить его отцу лечиться в Москве столько времени, сколько потребует его крайне расстроенное здоровье; о том, можно ли это разрешить, прислал запрос и московский генерал-губернатор гр. Закревский. Князь Долгоруков отвечал ему: «Государю императору благоугодно, чтобы на счет Я. и других лиц, судившихся по одному с ним делу, о которых не состоялось до настоящего времени особого распоряжения, были в точности исполняемы правила, объявленные при возвращении их из Сибири, тем более, что они и в губернских городах, где изберут себе жительство, могут найти все средства для пользования от болезней».
В конце марта Я. пришлось уехать из Москвы; он поселился в Тверском уезде, в имении H. H. Толстого (своего прежнего сослуживца по Семеновскому полку), в сыром, болотистом месте; здесь здоровье его окончательно расстроилось. Любимым предметом его разговора по возвращении из Сибири с навещавшими его знакомыми был вопрос об освобождении крестьян.
В июне старший сын Я., не имея разрешения на жительство отца в Москве, привез его туда в ужасном состоянии: желудок уже почти вовсе не переваривал; но приезд в Москву ободрил больного.
Шеф жандармов разрешил Я. жить не в Москве, а только в Московской губ.; Закревский дозволил ему остаться в столице до 1 июля, но затем, ввиду его опасного положения, приказал не высылать больного впредь до выздоровления.
12 августа 1857 г. Я. умер.
Я. продиктовал свои воспоминания «по неотступной просьбе друга, расставшегося с ним в 1825 г. и встретившегося с ним через 30 лет» (очевидно — С. П. Трубецкого в Иркутске), «Не будь этого случая, — говорит декабрист Свистунов, — можно утвердительно сказать, что не оставил бы Ив. Дмитр. своих записок. Он про себя неохотно говорил, тем менее расположен был писать». Скромность эту Свистунов объясняет тем, что Я. никогда не был доволен собою. «Он неумолим был к себе за малейшее отступление от того, что признавал своим долгом, равно и за всякое проявление душевной слабости. Несмотря на то», редко можно было встретить человека, «который бы оказывал ближнему столько терпимости и снисходительности».
Другой декабрист, Е. П. Оболенский, говорит: «если можно назвать кого-нибудь, кто осуществил нравственную цель и идею (тайного) общества, то без сомнения имя Я. всегда будет на первом плане».
«Зная добросовестность» Я., Свистунов ручается за правдивость его записок — и если не считать небольших неточностей, очевидно объясняющихся просто забывчивостью больного старика, эти воспоминания действительно отличаются большой достоверностью.
Проф. Шиман, автор только что изданного на немецком языке сочинения о времени имп. Александра I, составляющего первый том истории России в царствование Николая I, с недоверием относится к запискам Я. и упрекает автора в том, будто он выставляет себя на первый план. Упрек этот совершенно несправедлив: записки Я. занимают одно из первых мест среди воспоминаний декабристов, и если автор часто говорит о себе, то это объясняется желанием его свидетельствовать лишь о том, что ему достоверно известно.
Первая часть записок Я. (до приговора 1826 г.) была впервые напечатана в Лондоне в 1862 г., а затем перепечатана в Лейпциге («Международная Библиотека», т. IV, изд. 2, 1875, стр. 148).
Вторая часть, доведенная до переезда из Петровского завода в Ялуторовск, появилась в «Русск. Арх.» (1870, стр. 1566—1633).
Другие источники для биографии И. Д. Я.: дела государственного архива о Я., М. А. Фон-Визине, Муханове и других, а также материалы и некоторых других архивов; неизданные материалы, сообщенные Е. И. Якушкиным; «Мнение смоленского помещика (Я.) об освобождении крестьян от крепостной зависимости» («Русск. Арх.», 1865, стр. 1373—79). Ср. В. Семевский, «Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в.» (т. I, 459—462); П. Свистунов, «Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах» («Русск. Арх.», 1870); M. Знаменский, «И. Д. Якушкин. По неизданным материалам» («Сибирский Сборник. Приложение к «Восточн. Обозрению» 1886 г., кн. III, стр. 86—105); Дмитриев-Мамонов, «Декабристы в Западной Сибири» (М., 1895; оттиск из «Чтен. Общ. Ист. и Древн. Росс.»); H. Ф. Дубровин, «В. А. Жуковский и его отношения к декабристам» («Рус. Стар.», 1902, № 4).
В. Семевский.
