ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ КНЯЗЯ ОДОЕВСКОГО

Ежегодно в первый месяц зимы в Ялуторовске проходит фестиваль «Декабристские вечера» в память о «милых невольниках». Сенатскую площадь Северной столицы и город в Сибири накрепко связали «дела давно минувших дней». №225 (5433). 16.12.2011. Любовь Киселёва.
Ялуторовск в народе называют городом декабристов: здесь находились на поселении девять видных деятелей Северного и Южного тайных обществ. Василий Тизенгаузен, Вацлав Враницкий, Андрей Ентальцев, Алексей Черкасов… Сами того не подозревая, своим появлением они изменили жизнь сибирского городка.

Ялуторовчане трепетно сохраняют все, что связано с декабристами. Их именами названы здешние улицы и площадь, школа и березовая роща. Воссоздано здание первой в Сибири школы для девочек, сохранены дома, в которых жили Матвей Муравьев-Апостол, Иван Якушкин. Особой датой для горожан было и остается 14 декабря. Ее отмечали выставками, концертами, встречами… С 1987-го стали проводить салонные вечера, которые превратились в «Декабристские вечера». В 1996-м историко-культурный фестиваль получил статус областного.

Потомки декабристов — частые гости этого фестиваля. В этом году его посетили Алексей Максин (из рода Одоевских) и Ольга Пяткова с дочерью Ниной (потомки князя Оболенского). Евгений Оболенский находился в Ялуторовске с 1843-го. Через два года после приезда он женился на местной жительнице Варваре Барановой, вольноотпущенной крестьянке. Подобная дерзость князя возмутила и друзей, и родных Оболенского. Они попытались убедить его в неверности такого шага. Но Оболенский на уговоры не поддался: поступил так, как велело сердце. Спустя время Варвару Самсоновну, ни по манерам, ни по воспитанию не отличавшуюся от великосветской дамы (заслуга мужа!), приняли в семью. Предание об этом передавалось из поколения в поколение.

— Когда бабушка рассказала, что наш предок — князь Оболенский, меня это очень заинтересовало. Решила составить генеалогическое древо нашей семьи: порасспрашивала бабушек, дедушек. Вот что получилось, — заметила Нина Пяткова, развернув родословную. — Теперь не запутаешься…

Семья Пятковых живет в Тюмени. Здесь их и разыскали сотрудники Ялуторовского музея. Кстати, на страницах местной газеты даже публиковалась статья, подготовленная все теми же неугомонными музейщиками. Порой им приходится проводить почти детективные расследования, чтобы найти потомков декабристов.

Иногда в дело вмешивается Его Величество случай. Благодаря ему исследователи из Ялуторовска познакомились с Алексеем Максиным, дальним родственником декабриста Одоевского.

— Я не могу быть его прямым потомком. У Одоевского не было детей, — поспешил уточнить Алексей Борисович. — Но… семьи не сложилось. Он дважды был влюблен. Одна возлюбленная, прима-балерина Петербургского театра, умерла молодой. Позже Одоевский вспыхнул чувствами к даме из высшего света. Увы, она была замужней… Чтобы никоим образом не скомпрометировать ее, Александр Иванович тщательно скрывал имя избранницы. Узнать его мне не удалось. Будущим исследователям есть над чем поработать. Дама сердца Одоевского была очень влиятельной особой. Что подтверждает примечательный факт: она смогла добиться свидания с декабристом, когда он находился под следствием в Петропавловской крепости.

— Но вы все же из рода Одоевских…

— Да, по женской линии. У Александра Ивановича была родная сестра. Так вот она — моя прапрабабушка. Мне посчастливилось общаться с ней. Увы, серьезных разговоров мы не вели. Я был еще мальчишкой, а прапрабабушка — в преклонном возрасте.

— Биографию именитого предка Алексей Максин, в прошлом — инженер-кораблестроитель, а ныне — член московского общества «Наследие декабристов», изучал не один месяц. Просиживал часами за документами в Военно-историческом архиве, Ленинской библиотеке. «Чтобы приблизиться к исторической правде, перечитывал разные источники, — сказал Максин. — Столкнулся с тем, что одни и те же события трактуются по-разному. Иногда смысл получался абсолютно противоположным. Конечно, я не прибегал к каким-то математическим подсчетам, доверялся интуиции. Может, где-то ошибся…»

Его первый доклад об Одоевском был заданием общества «Наследие декабристов». Алексею Борисовичу предложили рассказать о своем предке. Эта просьба и стала толчком, разбудившим интерес к истории. Сейчас Максин регулярно выступает с докладами в московских школах, библиотеках, кадетском корпусе №　1. «Слушают всегда с интересом, — заверил столичный гость. — Общаюсь в основном с подготовленной аудиторией. Тематика моих докладов различная: восстание на Сенатской площади, Отечественная война 1812 года (многие декабристы были героями той войны) и другие».

На чтениях в Ялуторовске Алексей Максин познакомил собравшихся с интересными фактами биографии поэта Александра Одоевского. Надо признать, рассказчик Алексей Борисович знатный. Начнет говорить — заслушаешься.

— Одоевский участвовал и в подготовке, и в самом восстании на Сенатской площади, — напомнил Максин. — После ареста он потерял ясность ума, стал вести себя как психически больной человек: метался по камере, колотил кулаками в дверь, прыгал через скамьи… На допросах то готов был назвать имена членов общества, о которых никто и не слышал, то вдруг отрицал свое участие в подготовке восстания. В протоколах заседания следственного комитета появилась такая запись: «Ни на одно слово Одоевского положиться было нельзя…» Приступы безумия, внезапно начавшиеся, так же внезапно и прекратились, тотчас по окончании допросов. Одоевский был приговорен к 15 годам каторги, срок которой был потом сокращен. В оковах его отправили в Сибирь, сначала в Читинский острог, затем на Петровский железоделательный завод за Байкалом. В 1837-м он был переведен на Кавказ рядовым в Нижегородский драгунский полк. В 1839 году в крепости Псезуапсе (теперь пос. Лазаревское) Одоевский заболел малярией и умер. Могила не сохранилась…

— Вы всегда знали, какого роду-племени? — поинтересовалась у Максина после лекции.

— Как вам сказать?.. Дальше фамилии Кондаревы своих корней мы не искали. Опасно было… Но и эта фамилия известная. Так что с детства я знал о своем дворянско-купеческом происхождении. При заполнении анкет всегда его указывал.

— Играли с огнем…

— Теперь понимаю, чем могла обернуться для меня такая открытость. Тем не менее считал нужным не скрывать! Повезло, что все обошлось. Каких-то гонений за происхождение не было.

В небольшой газетной заметке не расскажешь обо всех интересных открытиях, сделанных сотрудниками музея. Что-то все равно останется «за кадром». Но вот об этом наблюдении непременно хочется упомянуть. Очень оно привлекательно, на мой взгляд. На «Декабристских чтениях» Надежда Рассадина, младший научный сотрудник Ялуторовского музейного комплекса, познакомила собравшихся с «Географическими исследованиями декабристов в Сибири».

Метеорологические наблюдения вели Николай Бестужев (в Селенгинске), Иван Якушкин и Матвей Муравьев-Апостол (в Ялуторовске). Для своих исследований Иван Дмитриевич заказал ялуторовскому механику-самоучке пружинный термометр, гигрометр (для измерения влажности) и ветрометр. К сожалению, журнал, в котором Якушкин вел свои записи, не сохранился. Но зато найдены заметки, сделанные его другом Муравьевым-Апостолом. В фондах музейного комплекса хранится альбом с фотокопиями страниц метеорологического журнала декабриста. Всего их восемь.

— Метеорологический журнал заполнялся регулярно, в конце месяца выводилась средняя температура, — уточнила Надежда Рассадина. — В 2000 году сотрудники музея провели научный эксперимент. С 9 по 31 августа фиксировали свои наблюдения за погодой. Затем сравнили полученные данные с записями в метеорологическом журнале декабриста. Порой они совпадали день в день.

Дворяне часто устраивали званые вечера. В суровой Сибири декабристы не изменили традициям, о чем свидетельствуют воспоминания современников. В минувшую субботу, как и в те далекие годы, в доме Матвея Муравьева-Апостола звучали романсы. Под аккомпанемент гитары их исполнила хорошо знакомая тюменцам Ольга Бредихина. Помимо светского приема в рамках «Декабристских вечеров» в Ялуторовске прошли концерты, костюмированные балы, Якушкинские катания в Ледовом дворце… А завершился фестиваль 14 декабря возложением цветов к памятникам декабристов.

XXIII областной историко-культурный фестиваль «Декабристские вечера», прошедший в Ялуторовске, был посвящен 155-летию возвращения «первенцев свободы» из сибирской ссылки.

Бригита Йосифова

"Декабристы" (отрывок).

Поэт Александр Одоевский оставил в русской поэзии бессмертное стихотворение (Ответ на послание А. С. Пушкина «В Сибирь»). Он отвечал Пушкину от имени декабристов. Воззвал ко всей России и всему миру: «Из искры возгорится пламя!»

О молодом Одоевском написано мало. Он не оставил воспоминаний. После 12 лет каторжного труда в Сибири пришло царское повеление отправить Одоевского рядовым солдатом на Кавказ.

Кавказ стал и его лобным местом.

О молодом поэте мы можем прочесть в воспоминаниях Михаила Бестужева. Он рассказывает о долгих месяцах в Петропавловской крепости, когда случайно узнал, что рядом с ним в камере заточен брат его Николай. Оба начали перестукиваться через стену, сами создали свою тюремную азбуку. Стучат в стену столько раз, сколько означает число нахождения буквы по порядку в азбуке: один удар для буквы “а”, два удара для буквы “б” и т. д.

«Когда мы наговорились досыта, нам захотелось распространить далее наше отношение с соседями, и преимущественно с Рылеевым, который сидел только через один номер от брата. Но, к несчастью, в этом номере сидел Одоевский, молодой, пылкий человек и поэт в душе. Мысли его витали в областях фантазии, а спустившись на землю, он не знал, как угомонить потребность деятельности его кипучей жизни. Он бегал, как запертый львенок в своей клетке, скакал через кровать или стул, говорил громко стихи и пел романсы. Одним словом, творил такие чудеса, от которых у наших тюремщиков волосы поднимались дыбом. Что ему ни говорили, как ни стращали – все напрасно. Он продолжал свое, и кончилось тем, что его оставили. Этот-то пыл физической деятельности и был причиною, что даже терпение брата Николая разбилось при попытках передать ему нашу азбуку. Выждав тихую минуту в его каземате, едва брат начинал стучать ему азбуку, он тотчас отвечал таким неистовым набатом, колотя руками и ногами в стену, что брат в страхе отскакивал, чтоб не обнаружить нашего намерения. После долгих упорных попыток, когда наконец он понял, в чем дело, и когда брат уже трубил победу и мы рисовали в своем воображении удовольствие и пользу в сношениях с Рылеевым, надо же случиться на беду нашу, что самая ничтожная безделица разбила в прах наши мечты…

Одоевский не знал азбуки по порядку».

Поэт Одоевский был воплощением не только искрящейся энергии, но и буйной и несокрушимой молодости. Он был исключительно скромным, лишенным самолюбия. Более того, он отрицал самолюбие! Он никогда не печатал своих стихов, никогда их не записывал. Многочисленные свои стихи сочинял в уме и немедленно декламировал их своим товарищам. С шутками и смехом отказывался их записывать, вместо этого тут же сочинял для друзей новые.

О нем, о поэте, все декабристы пишут с любовью. Они рассказывают о его веселом характере, о его смелости, поэтичной его душе. Он был как нежный весенний росток среди снегов Сибири.

С бурной, счастливой целеустремленностью Александр Одоевский посвятил жизнь свою великому делу Тайного общества. И во имя этого дела он пожертвовал всем: блестящим будущим, княжескими привилегиями, богатством. 24-летний юноша с оковами на руках и ногах отправился в рудники Сибири.

Поздно вечером 27 февраля 1827 года офицер входит в камеру молодого Одоевского. Плац-адъютант Трусов сообщает, что по высочайшему повелению сегодня он будет отправлен в Сибирь.

В комендантском доме собраны четыре декабриста: Нарышкин, два брата Александр и Петр Беляевы – офицеры гвардейского экипажа, – все сверстники Одоевского. Поэт оживлен и нетерпелив. Вскоре в комнату входит комендант Сукин, который громко стучит по полу своей деревянной ногой. Он останавливается перед декабристами и говорит:

– Имею высочайшее повеление заковать вас в цепи и отправить в назначенное для вас место.

Сукин сделал знак, и стражники надели цепи на руки и ноги заключенных. У подъезда их ожидали повозки.

Город тихо спал. Только дом Кочубея светился всеми окнами. Кочубей давал большой бал. Непрерывно подъезжали к главному входу в дом кареты, из которых выходили веселые, беззаботные люди. Александр Одоевский смотрел на все это широко раскрытыми глазами. В его уме уже сложились слова стихотворения «Бал»:

Открылся бал; кружась, летели Четы младые за четой, Одежды роскошью блестели, А лица – свежей красотой… Глаза мои в толпе терялись, Я никого не видел в ней: Все были сходны, все смешались… Плясало сборище костей.

Лошади быстро шли в темноте ночи. На первой станции Одоевский и Нарышкин пересели в одну повозку. Они прижались друг к другу, чтобы было теплее и можно было разговаривать. Колокольчики под дугами мелодично и звонко пели, при малейшем движении кандалы глухо звенели. На душе у них было тяжело. Колокольчики под дугами напоминали им о других, веселых путешествиях, о другой, давно ушедшей счастливой жизни. Александр Одоевский декламировал Нарышкину свои последние стихотворения, сочиненные в Петропавловской крепости:

В темнице есть певец народный; Но не поэт для суеты: Срывает он душой свободной Небес бессмертные цветы; Но, похвалой не обольщенный, Не ищет раннего венца… Почтите сон его священный, Как пред борьбою сон борца.

На станциях, пока запрягают новых коней, пока фельдъегери и конвоиры выполняют всякие формальности этапного порядка, Одоевский декламирует, сочиняет и неустанно заботится о том, чтобы поднять дух своего товарища.

Александр Беляев писал в своих воспоминаниях: «Мы скоро увидели в нем не просто поэта, но, скажу смело, даже великого поэта; и я убежден, что если бы собраны были и явлены свету его многие тысячи стихов, то литература наша, конечно, отвела бы ему место рядом с Пушкиным, Лермонтовым и другими первоклассными поэтами. Он был очень рассеян, беспечен, временами до неистовства весел, временами сумрачно задумчив, и хотя, конечно, он не мог не сознавать своего дара, но был до того апатичен, что нужно было беспрестанно поджигать его, чтоб заставить писать. Большую часть его стихов мы с братом и Петром Александровичем Мухановым решительно можем отнести к нашим усилиям и убеждениям. Первыми его слушателями, критиками и ценителями всегда были мы с Мухановым и Ивашевым».

Это одно из свидетельств современников об Александре Ивановиче Одоевском. Есть и другие, не менее интересные.

«Князь Одоевский, – пишет в своих воспоминаниях Мария Волконская, – занимался поэзией; он писал прелестные стихи…»

Бедный Одоевский по окончании срока каторжных работ уехал на поселение близ г. Иркутска; затем отец выхлопотал, в виде милости, перевод его солдатом на Кавказ, где он вскоре и умер в экспедиции против черкесов.

На Кавказе уже в первый день Одоевский встретился с Николаем Сатиным, поэтом и переводчиком, членом университетского кружка Герцена и Огарева.

Осенью 1837 года в Ставрополе ждали прибытия императора Николая I. Из Петербурга, окруженный парадной свитой, двигался к Кавказу самодержец России. Стремглав неслись перед царским шествием курьеры, поднимали на ноги все местное чиновничество, возводили арки, устраивали пышные встречи.

Возле Ставрополя располагался лагерь войск генерала Засса. Это был любезный немец, который любил окружать себя умными и образованными молодыми людьми. В лагере его были разбиты палатки представителей разных кавказских «мирных» племен, которых Засс хотел представить императору. Они целыми днями гарцевали на своих конях, устраивали захватывающие состязания, стрельбу.

Сатин лечился на минеральных источниках и был гостем генерала. Как-то утром в шатре генерала был накрыт богатый стол. Засс пригласил в гости своих молодых друзей. Лилось кахетинское вино, разговаривали, веселились.

В шатер вошел адъютант и подал генералу пакет с печатями. Он сообщил, что из Сибири прибыли шесть человек, бывшие офицеры, разжалованные в рядовые солдаты.

Перед шатром стояли декабристы, отбывшие двенадцать лет каторжного труда в Сибири.

– Это они! – оживленно воскликнул Засс. – Позовите их сюда.

В шатер вошли шесть человек и смущенно посмотрели на веселую компанию. Это были Нарышкин, Лорер, Розен, Лихарев, Одоевский и Назимов.

Засс обратился к ним не как к подчиненным, а как к друзьям. Он им сказал «добро пожаловать», приказал еще принести вина и пригласил за стол.

Сатин писал в своих воспоминаниях: «Несмотря на двенадцать лет заточения в Сибири, все они сохранили много живости, много либерализма. Но среди всех наибольшим весельем, открытым лицом и быстрым умом отличался Александр Одоевский. Он был поистине „моим милым Сашей“, как его называл Лермонтов в своем известном стихотворении. Улыбка не сходила с его уст, и она придавала его лицу юношеский вид».

Сатин провожает декабристов в гостиницу. Они разговаривали о восстании 14 декабря, о трагических последствиях подвига. В ту же ночь в Ставрополь должен был прибыть император.

Наступила темная осенняя ночь. Сатин не уходит от своих новых товарищей. Жадно слушает рассказы их о Сибири, их суждения о Тайном обществе, о совершенных ошибках. Повсюду на улицах горят факелы в честь императора. Но начался сильный дождь и погасил их пламя.

Около полуночи приехал фельдъегерь и сообщил, что император прибыл в город. Издалека донеслось могучее «ура» выстроенных войск. Декабристы и Сатин вышли на балкон. Далеко, в начале улицы, двигались люди; они несли в руках зажженные факелы. Этот темный человеческий поток, эти дымящиеся факелы в их руках придавали шествию нечто зловещее и мрачное.

– Господа! – громко сказал Одоевский. – Посмотрите, это похоже на похороны! Ах, если бы нам удалось! – И, свесившись с перил, крикнул по-латыни: – «Pereat!» («Да сгинь!»)

– Вы с ума сошли, – перепугались все и потащили его в комнату. – Что вы делаете? Если вас услышат, ведь не миновать беды!

– У нас, в России, – громко рассмеялся поэт, – полиция все еще пока не знает латыни.

На Кавказе с декабристом Одоевским познакомился и соратник Герцена Николай Огарев.

«Одоевский был, без сомнения, самый замечательный из декабристов, бывших в то время на Кавказе, – писал Огарев. – Лермонтов списал его с натуры. Да, этот „блеск лазурных глаз. И детский звонкий смех, и речь живую“ не забудет никто из знавших его. В этих глазах выражалось спокойствие духа, скорбь не о своих страданиях, а о страданиях человека, в них выражалось милосердие… Он никогда не только не печатал, но и не записывал своих многочисленных стихотворений, не полагая в них никакого общего значения. Он сочинял их наизусть и читал наизусть людям близким. В голосе его была такая искренность и звучность, что его можно было заслушаться… И у меня в памяти осталась музыка его голоса – и только. Мне кажется, я сделал преступление, ничего не записывая, хотя бы тайком… Я даже не записывал ни его, ни других рассказов про Сибирь».

Михаил Лермонтов посвятил Александру Одоевскому стихотворение, которое опубликовал в 1839 году в журнале «Отечественные записки».

Хорошо передаёт состояние и настроение декабристов, живших на поселении, песенка, сочинённая Одоевским:

Бывало, в доме преобширном,

В кругу друзей, среди родных,

Живёшь себе в веселье мирном

И спишь в постелях пуховых.

Теперь же в закоптелой хате

Между крестьян всегда живёшь,

Забьёшься, скорчась, на полати,

И на соломе так заснёшь.

Бывало, предо мной поставят

Уху стерляжью, соус, крем.

Лимоном бламанже приправят,

Сижу и ничего не ем.

Теперь похлёбкою дурною,

С мякиной хлебом очень сыт,

Дадут капусты мне с водою –

Ем, за ушами лишь пищит.