Поэт-декабрист, вступив на поприще тайного общества, «мечтал…о будущем усовершенствовании рода человеческого» . Следственные дела продолжались семь месяцев и вот, наконец, в июле 1826 г. узники предстали перед Верховным уголовным «судом». Фактически никакого суда и не было. Всё предрешил царь-самодержец. А так называемый «суд» вынес только уже готовый вердикт, по которому все декабристы распределены были по одиннадцати разрядам на разные сроки заточения в тюрьмах, дальних гарнизонах, ссылках.
Обратимся к описанию «суда» в «Записках декабриста» Н.И. Лорера. «Верховный уголовный суд собирался утром рано: все поместились в зале коменданта Петропавловской крепости. Подсудимые не знали, что из нас уже заранее осуждены без суда пятеро к смерти, мы же все остальные – к политической смерти, в каторжную работу, по разным категориям – того на столько лет, другого - на столько. Судьи сидят на своих местах: нас вели по разрядам, против них мы стояли уже обвинёнными, казались изнеможенными и больными. Но если тело страдает, то дух, оживляющий человека, может быть исполнен силы и энергии, по крайней мере, это доказывает наш решительный и спокойный вид… Спрашивается, где же законы, где суд? По одной следственной комиссии нас приговорили к смерти. В тот же день вся царская фамилия выехала в Царское Село…» .
Александр Иванович Одоевский был зачислен в четвёртый разряд: лишение чинов, дворянства, княжеского достоинства и каторжные работы на 15 лет. Потом – на поселение. По конфирмации от 10 июля 1826 г. срок каторги был сокращён до 12 лет и ещё раз – 22 августа 1826 г. - до 8 лет .
По высочайшему повелению Александру Одоевскому было разрешено свидание с отцом 5 сентября 1826 г. Отправление в Сибирь, на каторгу состоялось 2 февраля 1827 г. , куда он был доставлен 20 марта 1827 г. Место каторги – Читинский острог. Расположен он между Байкальскими и Нерчинскими горами на почтовой дороге, ведущей в Нерчинск. По «Запискам декабриста» А.Е.Розена нам известно, что к осени 1827 г. здесь был достроен большой острог с пятью отделениями, где содержались сосланные в каторгу декабристы.
Освобождаясь от обязательной ежедневной каторжной работы, они должны были занять себя достойным делом. А.Е.Розен вспоминает: «Нас запирали в 9 часов вечера; по пробитии зори не позволяли иметь свечи, а как невозможно было так рано уснуть, то мы или беседовали в потёмках, или слушали рассказы Кюхельбекера о кругосветных его путешествиях и А.О. Корниловича из отечественной истории, которою он прилежно занимался, быв издателем журнала «Русская старина»» .
Люди образованные, с высокими духовными потребностями, они сразу же организовали усовершенствование своих знаний чтением и слушанием лекций по совершенно разным и многим направлениям наук, в которых каждый из них был силён. Так организовалась своеобразная «каторжная академия». Н.М. Муравьёв читал лекции по стратегии и тактике, Ф.Б. Вольф – по физике, химии, анатомии, А.О. Корнилович и П.А. Муханов – по истории России, А.И. Одоевский - по русской словесности. «С особенной любовью, - как пишет А.Е. Розен,- вспоминаю здесь Одоевского. Он имел терпение заниматься со мною четыре года; и доныне храню главные правила, написанные его рукою» .
В 1827 г. в Читинском остроге произошло знаменательное событие: узникам было доставлено поэтическое послание А.С. Пушкина «Во глубине сибирских руд…», полное вдохновенной веры в торжество идей декабристов: «Не пропадёт ваш скорбный труд и дум высокое стремленье». Пушкиноведческая традиция дату написания этого стихотворения относит к концу 1826 - началу 1827 гг., а в качестве курьера, доставившего послание декабристам, называет Александру Григорьевну Муравьёву, жену Никиты Михайловича Муравьёва, которая последовала за мужем в Сибирь и прибыла в Читу в 1827 г.
Однако М.А. Брискман вслед за М.К. Азадовским считает, что стихотворение было написано Пушкиным в конце 1828 г. Именно эта дата проставлена в списке П.И. Бартенева (ЦГАЛИ. Ф.46. Оп. 2.Д. 445. Л. 1.) Все другие известные списки стихотворения даты не имеют . Столь же взволнованный ответ «Струн вещих пламенные звуки…», как и само стихотворение великого поэта, был написан Александром Ивановичем Одоевским и, надо полагать, тогда же, когда и получено послание, ибо и то, и другое звучат на одной ноте и на одном дыхании.
Ответное послание Одоевского Пушкину звучит как ответ поэту от всего декабристского сообщества : «Наш скорбный труд не пропадёт, из искры возгорится пламя…». Ответ Одоевского – лучшее событие в биографии поэта- декабриста, замечательный идейный документ декабризма в целом.
А.И. Одоевский стал певцом всех узников-декабристов. Уже в Чите развился мощно его поэтический дар. Там он написал гимн “Славянские девы”, посвящённый жёнам декабристов. В стихотворении звучала идея всеславянского объединения. Ф.Ф. Вадковский сочинил на эти стихи музыку, и декабристы распевали эту и другие песни. Часто звучала “Марсельеза”, арии из оперы Вебера “Вольный стрелок”, которая в Петербурге накануне восстания с успехом шла, но под названием “Волшебный стрелок”. Вечерние встречи жён декабристов с узниками у частокола, ограждающего острог, А.И. Одоевский запечатлел в стихотворении, посвящённом М.Н. Волконской.
Был край, слезам и скорби посвященный,
Восточный край, где розовых зарей
Луч радостный, на небе там рожденный,
Не услаждал страдальческих очей;
Где душен был и воздух, вечно ясный,
И узникам кров светлый докучал,
И весь обзор, обширный и прекрасный,
Мучительно на волю призывал.
Вдруг ангелы с лазури низлетели
С отрадою к страдальцам той страны,
Но прежде свой небесный дух одели
В прозрачные земные пелены.
И вестницы благие провиденья
Явилися как дочери земли,
И узникам, с улыбкой утешенья,
Любовь и мир душевный принесли.
И каждый день садились у ограды
И сквозь небесные уста
По капле им точили мёд отрады…
С тех пор лились в темнице дни, лета…;
В затворниках печали все уснули,
И лишь они страшились одного,
Чтоб ангелы на небо не вспорхнули,
Не сбросили покрова своего .
30 января 1829 г. в Тегеране был убит А.С. Грибоедов. Глубокой скорбью отозвалась эта весть в сердцах сосланных декабристов. Из Читинского острога на эту трагическую весть откликнулся А.И. Одоевский, написав “Элегию” (“На смерть Грибоедова”). Это стихотворение поэта-декабриста было опубликовано А.С. Пушкиным анонимно в “Литературной газете” за 1830 г.
В этом же 1830 г., в августе, был получен приказ из Петербурга о переводе декабристов во вновь построенную тюрьму в Петровском железоделательном заводе, первую в истории Сибири политическую тюрьму. А.И. Одоевский откликнулся на переход из Читы в Петровский завод стихотворением, в котором отразил чувства декабристов в пережитой ими реальности перехода расстояния в шестьсот тридцать четыре версты через бурятские степи:
Что за кочевья чернеются
Средь пылающих огней?
Идут под затворы молодцы
За святую Русь.
За святую Русь неволя и казни –
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь…
Декабристы были ещё в пути, когда до них дошла весть о французской революции 1830 г., о Севастопольском восстании. Декабристы с восторгом восприняли эти вести, а А.И. Одоевский сочинил стихи:
Вы слышите: на Висле брань кипит! –
Там с Русью лях воюет за свободу
И в шуме битв поёт за упокой
Несчастных жертв, проливших луч святой
В спасенье русскому народу.
Мы братья их.. Святые имена
Ещё горят в душе: она полна
Их образов, и мыслей, и страданий.
В их имени таится чудный звук:
В нас будит он всю грусть минувших мук,
Всю цепь возвышенных мечтаний…
Под влиянием известий о подъёме общественного движения внутри страны и в Европе декабристы, радостные и с пением “Марсельезы”, вступили в Петровский завод. Новая тюрьма встретила их потёмками. Как оказалось, в камерах не было окон, даже узких щелей, в которые мог бы пробиваться свет.
М.А. Бестужев вполне справедливо сравнил тюрьму с конюшней: «Нас заперли в тёмные стойла петровского каземата» . А.Е. Розен сопоставил камеры тюрьмы с тёмными монастырскими кельями…Днём приходилось сидеть со свечой .
Но тем не менее настроение узников оставалось возвышенным, а Михаил Бестужев сочинил к пятой годовщине восстания стихотворение о восстании Черниговского полка и его руководителе, казнённом С.И. Муравьёве-Апостоле:
Что ни ветр шумит во сыром бору,
Муравьёв идёт на кровавый пир…
С ним черниговцы идут грудью стать,
Сложить голову за Россию- мать.
И не бурей пал долу крепкий дуб,
А изменник-червь подточил его.
Закатилося воля-солнышко,
Смертна ночь легла в поле бранное.
Как на поле том бранный конь стоит;
На земле пред ним витязь млад лежит.
Конь! Мой конь! Скачи в святой Киев-град;
Там товарищи – там мой милый брат…
Отнеси ты к ним мой последний вздох,
И скажи: «цепей я нести не мог,
Пережить нельзя мысли горестной,
Что не мог купить кровью вольности!...» .
Продолжал сочинять стихи и А.И. Одоевский. Так, он сочинил поэму “Князь Василько Ростиславич” и множество других стихотворений на разные темы. Как вспоминал А.Е. Розен, «лира его была всегда настроена; часто по заданному вопросу отвечал он экспромтом премилыми стихами; в такие минуты играл румянец на его ланитах и глаза сверкали огнём. Он действительно имел большое дарование, но, как случается с истинным талантом, он пренебрегал им» .
В Петровском заводе продолжала действовать “каторжная академия”. По-прежнему читали свои лекции Н.Муравьёв, Ф.Б. Вольф, П.С. Бобрищев-Пушкин, А.О.Корнилович и П.А. Муханов, а также А.И. Одоевский. Раз в неделю устраивались литературные вечера, на которых декабристы читали свои произведения, а также приходящие с «воли» стихи и проза российских поэтов и писателей.
Декабристоведы Г.В. Чагин и В.А. Фёдоров установили, что председателю этого литературного «кружка» П.А. Муханову удалось переслать П.А. Вяземскому «тетрадочку» стихотворений А.И. Одоевского, которые, благодаря стараниям П.А. Вяземского и А.А. Дельвига, были изданы в 1831 г. в «Литературной газете» и в альманахе «Северные цветы», разумеется, без указания имени автора стихов .
Анна Васильевна Розен, последовавшая за своим мужем в Сибирь, выслала отцу А.И. Одоевского, князю И.С. Одоевскому, выполненный Н.А. Бестужевым портрет его горячо любимого сына Александра. На портрете Александр Одоевский изображён сидящим в своей тёмной камере-келье в полумраке, как в пещере. Этот портрет, к сожалению, не сохранился.
Однако жёны декабристов М.Н. Волконская, Е.И. Трубецкая, А.Г. Муравьёва, Е.П. Нарышкина красноречиво описывали в письмах к своим влиятельным родным мрачное жилище мужей в Петровской тюрьме. Письма и их содержание получили огласку, дошли до всесильного царедворца А.Х. Бенкендорфа и самого царя, на что последовал царский указ: прорубить в наружной стене окошки. Указ был выполнен, однако размеры окошек в сажень длины и четыре вершка вышины, да ещё и с железной решёткой проблему не решили, но “луч света в тёмном царстве тюрьмы” всё-таки блеснул, так что эта переделка камер оказалась полезной, хотя произошла она только через год их пребывания в тюрьме, в 1831 г.
В 1832 г. закончилась каторга А.И. Одоевского, и он вместе с другими, осуждёнными по четвёртому разряду, покинул Петровский каземат. Бывших узников перевели на поселение в разные уголки Сибири. Александр Иванович Одоевский попал на поселение к северу от Братского острога по Ангаре, где располагалась Тельминская казённая фабрика. Разобщение декабристов, расставание в связи с окончанием срока каторги были тягостны и для тех, кто уезжал на поселение, и для тех, кто оставался ещё в каземате. Эти чувства отражены во многих мемуарах декабристов. Вот фрагмент письма уезжающего А.И. Вегелина: «Нам прочли указ его величества, согласно которому 18 из заключённых получили свободу; первый момент <…> был преисполнен одним всеобщим ликованием, но понемногу мысль о разлуке с людьми, столь близкими нашему сердцу, в сильной степени <…> смутила <…>» .
Одиночество в Тельме было невыносимым и для Александра Одоевского. Отец его стал настойчиво хлопотать о переводе сына в другое место Сибири. Вскоре его перевели в село Елань Иркутской губернии, но и там товарищей не было. Хлопоты отца о переводе продолжались, их поддержал влиятельный И.Ф. Паскевич, и в 1836 г. Александра переселили в г. Ишим Тобольской губернии. В Ишиме отбывала ссылку большая группа участников польского восстания. У декабристов с поляками установились добрые, дружественные взаимоотношения. Особенно тесно сдружились А.М. Янушкевич и А.И. Одоевский. Они даже жили на одной квартире .
Александр Одоевский много рассказывал другу-поляку о товарищах-декабристах, отбывавших каторгу в Чите и Петровске. Он написал для А.М. Янушкевича стихотворение – посвящение в ознаменование знакомства и дружбы польского товарища с декабристами-курганцами (М.М. Нарышкиным, Н.И. Лорером, М.А. Назимовым, В.Н. Лихаревым и др.) :
Ты знаешь их, кого я так любил,
С кем чёрную годину я делил?
Ты знаешь их? Как я, ты жал им руку
И передал мне дружний разговор,
Душе моей знакомый с давних пор.
И я опять внимал родному звуку,
Казалось, был на родине моей,
Опять в кругу соузников-друзей .
В кругу декабристов сложилась своя этика, своё понимание взаимоотношений в большой семье, состоящей на «особенном положении». И это положение требовало от них нравственной чистоты как порука за верность тем идеалам, которые привели их в Сибирь .
Пребывание Александра в Ишиме сказалось весьма плодотворно на его жизни, самочувствии, творчестве. В письме к В.К. Кюхельбекеру он сам так и отметил: «Ишим и для меня что-то особенное. Я снова начинаю работать» . Горожане приняли ссыльного декабриста приветливо, его квартира собирала постоянно молодых людей, тянувшихся к поэзии, к общению с талантливым, образованным молодым человеком, да иначе и быть не могло, т.к. в сибирской глуши вспыхнул огонёк тепла, человечности, добропорядочности и просто любви к людям.
Но душа декабриста рвалась к свободе. Среди ссыльных товарищей разнеслась весть о том, что такую свободу возможно получить ценою участия в войнах на Кавказе: военная выслуга давала право на возвращение в центральную Россию. Поэтому сам А.И. Одоевский через своих влиятельных родственников и в особенности отца стал хлопотать о переводе в Отдельный Кавказский корпус. Успеху хлопот посодействовал факт поездки наследника престола великого князя Александра Николаевича по Сибири. Сопровождал его в этой поездке поэт В.А. Жуковский.
Во время пребывания наследника в Кургане он обнаружил там бедственное положение целой колонии ссыльных декабристов и обратился к отцу-монарху с просьбой об улучшении их участи. В своём письме Николаю I от 6 июня 1837 г. наследник сообщал: «Поутру я выслушал обедню в соборе в Кургане. Там находятся некоторые из причастных к делу 14-го числа, именно: Лорер, Лихарев, Назимов (бывший коннопионерский), Нарышкин, Розен (Финл[яндский]), Фохт и Фурман. Я нарочно справлялся о них и узнал, что как они, так и живущие в Ялуторовске и других местах, ведут себя чрезвычайно тихо и точно чистосердечно раскаялись в своём преступлении, их раскаянию можно поверить» .
C аналогичной просьбой об улучшении участи декабристов обратился к царю и поэт В.А. Жуковский. Он писал 8 июня 1837 г. из Златоуста: «Государь, даруйте всепрощение несчастным, осуждённым и достойно наказанным по заговору 1825 года». На эти просьбы последовал категоричный и мстительный ответ: «Этим господам путь на родину лежит через Кавказ». 21 июня 1837 г. царь подписал указ об определении Лорера, Лихарева, Назимова, Нарышкина, Розена, Одоевского (из Ишима) и Черкасова (из Ялуторовска) рядовыми в Отдельный Кавказский корпус с назначением их в разные батальоны и несением строевой службы без всяких облегчений .
А на Кавказе шла война, и возможность быть убитыми или умереть от ран, болезней была слишком велика, на что и рассчитывал царь. По пути следования на юг, в Казани, состоялась трогательная встреча Александра Одоевского с отцом. По воспоминаниям Н.И. Лорера, старый князь И.С. Одоевский уже два дня дожидался здесь встречи с сыном. Лорер пишет: «В день нашего въезда в Казань, узнав, что его любимое детище, Александр Одоевский, уже в городе, старик хотел бежать к сыну, но его не допустили, а послали за юношей. Сгорая весьма понятным нетерпением, дряхлый князь не вытерпел и при входе своего сына всё-таки побежал к нему навстречу на лестницу; но тут силы ему изменили, и он, обнимая сына, упал, увлекая и его с собою. Старика подняли, привели в чувство, и оба счастливца плакали и смеялись от избытка чувств. После первых восторгов князь-отец заметил сыну: «Да ты, брат, Саша, как будто не с каторги, у тебя розы на щеках». И действительно, Александр Одоевский в 35 лет был красивейшим мужчиною, каких я когда-нибудь знал <…> 28 августа мы оставили Казань. Старый Одоевский провожал сына до третьей станции, где дороги делятся: одна идёт на Кавказ, другая – в Москву. При перемене лошадей , готовясь через несколько минут проститься со своим Сашей, бедный отец грустно сидел на крылечке почтового дома и почти машинально спросил проходившего ямщика: «Дружище, а далеко будет отсюда поворот на Кавказ?» - «Поворот не с этой станции,- отвечал ямщик,- а с будущей…». Старик-князь даже подпрыгнул от неожиданной радости, - ещё 22 версты глядеть, обнимать своего сына! – и подарил удивлённому ямщику 25 рублей. Однако рано или поздно расставанье должно было осуществиться. Чувствовал ли старик, обнимая своего сына, что в последний раз лобызает его? Недолго старик пережил своё детище. Их обоих скоро не стало…» . Это была их последняя встреча. Им обоим оставалась земная жизнь в два года, но в тот момент они об этом не знали и были счастливы встречей.
Здесь, в Казани, М.А. Назимов подарил отцу Александра Одоевского, старому князю Ивану Сергеевичу, портрет его сына (Назимов был талантливым художником.- М.С.). О дальнейшей судьбе этого портрета А.И. Одоевский написал в письме Назимову от 21 июня 1839 г, сообщая о смерти своего отца: «Мой добрый, мой нежный отец попросил перед кончиной моего портрета. Ему подали, сделанный Волковым. «Нет, не тот»,- сказал он слабым голосом. Тот портрет, который ты подарил ему, он попросил положить ему на грудь, прижал его обеими руками – и умер. Портрет сошёл с ним в могилу» .
Дальнейший путь ссыльных декабристов лежал в сторону Ставрополя, где находилась штаб-квартира командующего войсками Кавказской линии и Черномории, начальника Кавказской области генерал-лейтенанта А.А. Вельяминова, в чьё распоряжение они ехали.
Вступление декабристов в новую ссылку – «тёплую Сибирь» (Кавказ) Александр Одоевский ознаменовал новым стихотворением, навеянным перелётом стаи журавлей (станиц), устремившихся на юг, к горам Кавказа. М.А. Назимов, сидевший в одном возке с А.И. Одоевским, воскликнул: «Приветствуй их!» и тут же прозвучал экспромт поэта-декабриста:
Куда несётесь вы, крылатые станицы?
В страну ль, где на горах шумит лавровый лес,
Где реют радостно могучие орлицы
И тонут в синеве пылающих небес?
И мы – на Юг! Туда, где яхонт неба рдеет
И где гнездо из роз природа вьёт,
И нас, и нас далёкий путь влечёт…
Но солнце там души не отогреет
И свежий мирт чела не обовьёт.
Пора отдать себя и смерти и забвенью!
Не тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,
Что нас не Севера угрюмая сосна,
А южный кипарис своей укроет тенью?
И что не мёрзлый ров, не снеговой увал
Нас мирно подарят последним новосельем;
Но кровью жаркою обрызганный чакал
Гостей бездомных прах разбросит по ущельям .
В стихотворении звучит грустное предчувствие о скорой кончине и тех обстоятельствах, при которых будет погребён его прах.
Но пока, в Ставрополе, по приезде их принял генерал А.А. Вельяминов. По свидетельству декабристов М.А. Назимова и Н.И. Лорера, у командующего уже было на руках предписание военного министра относительно прибывших «государственных преступников» о размещении их по разным полкам и батальонам рядовыми солдатами под строгий надзор и без всяких послаблений. Однако А.А. Вельяминов, воспитанный на гуманистических, Суворовских, принципах отнёсся к сосланным на Кавказ декабристам весьма сочувственно, нарушив царскую инструкцию. На первой же встрече с ними он дал им понять, что создаст наиболее благоприятные условия для выслуги первого офицерского чина, который давал право на отставку и возвращение на родину. Вот слова командующего: «Ежели у нас начнутся экспедиции на правом фланге, я пошлю вас туда; ежели на левом, я переведу вас в действующие отряды, а потом наше дело будет постараться освободить вас как можно скорее от вашего незавидного положения».
При этом Вельяминов сделал предупреждение о тайном правительственном надзоре за ними: «Помните, господа, что на Кавказе есть много людей в чёрных и красных воротниках, которые следят за вами, и за нами» . В дальнейшем генерал А.А. Вельяминов неизменно соблюдал данное слово сосланным декабристам, и многие из них сумели получить офицерскую выслугу и вернуться в свои имения. Однако приказ военного министра о размещении «государственных преступников» в чине рядовых солдат по разным полкам и батальонам пришлось выполнить, хотя, по необходимости, А.А. Вельяминов перемещал их с целью возможности участия в экспедициях и получения выслуги. А.И. Одоевского, как бывшего кавалериста, назначили в Тифлис в 44-й Нижегородский драгунский полк, хотя позже, в 1838-1839 гг. он участвовал в экспедициях на Черноморье.
Находясь в Ставрополе, А.И. Одоевский и прибывшие с ним декабристы-курганцы встретились и познакомились с другом А.И. Герцена и Н.П. Огарёва Н.М.Сатиным, лечившимся тогда на кавказских минеральных водах. Воспоминания Н.М. Сатина рисуют нам картину дружеского участия к судьбам сосланных декабристов и «событиям 14 декабря 1825 года» со стороны бытующей здесь российско-кавказской интеллигенции и офицеров армии. Н.М. Сатин повествует: «<…>отправились провожать наших новых знакомых (декабристов. – М.С.) до гостиницы, в которой они остановились, <…> потом велели подать шампанского, и пошли разные либеральные тосты и разные рассказы о 14-м декабря и обстоятельствах, сопровождавших его» .
В те же октябрьские дни 1837 г. в Ставрополе встретились А.И. Одоевский и М.Ю. Лермонтов. Непростой характер М.Ю. Лермонтова зачастую производил на окружающих, особенно при первом знакомстве, неблагоприятное впечатление. Так, например, описывает своё подобное знакомство с ним Н.И. Лорер: «С первого шага нашего знакомства Лермонтов мне не понравился. Я был всегда счастлив нападать на людей симпатичных, тёплых, умевших во всех фазисах своей жизни сохранять благодатный пламень сердца, живое сочувствие ко всему высокому, прекрасному, а говоря с Лермонтовым, он показался мне холодным, желчным, раздражительным и ненавистником человеческого рода вообще, и я должен был показаться ему мягким добряком, ежели он заметил моё душевное спокойствие и забвение всех зол, мною претерпенных от правительства. До сих пор не могу отдать себе отчёта, почему мне с ним было как-то неловко, и мы расстались вежливо, но холодно» .
Но при более длительном и внимательном знакомстве впечатление о нём менялось в лучшую сторону. Вот отзывы современников, хорошо знавших М.Ю. Лермонтова: «хорош со всеми»; его «любили»; «душу имел добрую»; «славный малый»; «честная, прямая душа»; «Мы с ним подружились и расстались со слезами на глазах» и т.п. Видимо, и с А.И. Одоевским произошло так же, но знакомство завершилось привязанностью и дружбой, тем более, что для М.Ю. Лермонтова декабристы были символом «совершенства и нравственной цели». Во всяком случае, фактом остаётся сюжет, когда 22 октября этого же года они вместе выехали из Ставрополя в Тифлис, по месту службы обоих - в Нижегородский драгунский полк. А два года спустя, когда А.И. Одоевского уже не стало, М.Ю. Лермонтов написал стихотворение об их совместном путешествии в полк – «Памяти А. И. Одоевского». В нём есть строки:
Я знал его: мы странствовали с ним
В горах Востока, и тоску изгнанья
Делили дружно…
