Московский полк на Сенатской площади

Между 9 и 10 часами был приведен к присяге Измайловский полк — главная надежда декабристов. Попытка члена тайного общества капитана И. И. Богдановича возмутить солдат полка сорвалась.

Около половины десятого А. Бестужев прибыл в казармы Московского полка. Вместе с двумя командирами рот — братом Михаилом и Щепиным-Ростовским,— в сопровождении еще двух офицеров полка они стали агитировать за отказ от новой присяги. По показаниям нижних чинов полка, А. Бестужев говорил солдатам: «Я приехал известить всех, что вас обманывают. Я адъютант Константина Павловича (в действительности, он — адъютант герцога Вюртембергского), прислан от него вас предупредить. Вспомните, ребята, что 20 дней, не больше, как присягали вы государю Константину Павловичу, целовали крест. Вы не должны присягать другому государю тогда, как государь ваш жив. Вас обманывают, и сие знают вот ваши офицеры и ротный ваш командир. Бойтесь, ребята, бога; вот сабля Константина Павловича; стойте за него крепко». Далее говорил о том, что Константин вовсе не отказывается от престола и обещает сократить службу до 15 лет. По отзыву нижних чинов, «все бывшие в роте люди весьма уверены были в справедливости» сказанного. Все это М. Бестужев и Щепин-Ростовский повторили перед солдатами других рот. Реакция была бурной: «Не хотим Николая! — кричали солдаты.— Ура, Константин!»

В 10 часов для принятия присяги во дворе своих казарм был построен Гренадерский полк. Поручик А. Л. Кожевников обращенными к солдатам словами: «Зачем забываете клятву, данную Константину Павловичу? Кому присягаете? Все обман!» — попытался возмутить полк, но успеха в том не имел и был арестован. Члены Северного общества декабристов, поручики Сутгоф и Н. А. Панов, не располагавшие информацией о прохождении процедуры принятия присяги в других полках, не решились на какие-либо действия. Полк был приведен к присяге.

В 10.30 отказавшийся от присяги солдаты лейб-гвардии Московского полка вышли с ружьями и боевыми патронами во двор казарм, чтобы идти к Сенату. Немногим более десяти лет, в 1812 году, под Бородином полк защищал Москву, теперь же под предводительством трех офицеров (братьев Александра и Михаила) Бестужевых и Дмитрия Щепина-Ростовского полк с развернутыми георгиевскими знаменами двигался к Сенатской площади. Здесь у памятника Петру московцы остановились. Вот описание этих событий М. Бестужевым:

«Брат (Александр) пошел в другие роты, мы со Щепиным поспешили рассчитать солдат и, раздав боевые патроны построить их в каре. Моя рота с рядовыми из прочих заняла два фаса: один — обращенный к Сенату, другой — к монументу Петра I. Рота Щепина с рядовыми других рот заняла фасы, обращенные к Исаакию и к Адмиралтейству». Восстание началось.

«... Разослав своих надежных агентов в другие роты, чтобы брали с собой боевые патроны, выходили и присоединялись к нам, с барабанным боем вышел на главный двор, куда выносили уже аналой для присяги. Знамена уже были принесены, и знаменные ряды солдат ожидали нашего появления на большом дворе, чтобы со знаменами примкнуть к идущим на площадь ротам. Щепин выстроил свою роту позади моей; позади нас образовалась нестройная толпа солдат, выбегающих из своих рот. Не было никакой возможности построить их даже в густую колонну — к тому же мы боялись потерять время, и я двинулся вперед со своею ротою...»

Тем временем в казармы Московского полка, оставшаяся часть которого (900 человек) продолжала пассивно уклоняться от принятия присяги, прибыл шеф полка великий князь Михаил Павлович. Само его появление произвело перемену в настроении солдат — только что их уверяли, что он арестован в Варшаве. Присяга была принесена, и солдаты тоже направились на Сенатскую площадь, но на стороне Николая I.

На исходе десятого часа восставшая часть полка вступила на пустующую Сенатскую площадь. А. Бестужев, М. Бестужев, Щепин-Ростовский построили солдат в боевое каре между Сенатом и памятником Петру I. Со стороны Адмиралтейского бульвара была выставлена заградительная стрелковая цепь из взвода московцев.

Примерно в то же время, то есть около 11 часов, для приведения к присяге был построен Гвардейский морской экипаж, агитацию в котором успешно вели лейтенант А. П. Арбузов и другие члены тайного общества, тоже делая упор на наличии завещания покойного государя, «по коему нижним чинам назначено только 12 лет службы». В результате примеру младших офицеров экипажа, отказавшихся присягать Николаю, охотно последовали все матросы. Их решимость не присягать Николаю не поколебали уговоры бригадного командира Шипова.

Примечательно, что с Гвардейским экипажем, как это устанавливается по следственным материалам, более или менее регулярную связь поддерживали восставшие московцы через юного Петра Бестужева — младшего из братьев Бестужевых. Именно 18-летний мичман около половины первого принес в экипаж весть о том, что Московский полк на площади и ждет подкрепления.

Ранение Милорадовича

Было около 11 часов утра. Начальник штаба гвардейского корпуса генерал Нейдгардт только что успел сообщить о событиях царю. Николай вышел из дворца, и тут Милорадович подтвердил ему эту казавшуюся невероятной новость.

Не более как за час центральные площади Петербурга преобразились. От недавней будничности не осталось и следа. «Конная гвардия,— вспоминает свидетель событий,— с командиром своим Орловым Алексеем Федоровичем на рысях скакала из казарм своих к штабу». С появлением ее царь перешел на середину Исаакиевской площади, сопровождаемый дворцовым караулом и Преображенским батальоном. Из-под арки бежали и примыкали к ним саперы. Затем показались Семеновский и Егерский полки, а саперы, заняв внутренний двор дворца, обеспечили его охрану.

Николай приказал Милорадовичу скакать за уже присягнувшей конной гвардией. С трудом достигнув конногвардейских казарм и передав приказ нового императора, Милорадович около получаса прождал выхода и построения полка. Его адъютант рассказывал, как тот или иной «усатый кирасир, выведя лошадь, ставил ее в принадлежащий ряд и... уходил. «Куда ты?»— «Забыл рукавицы, ваше благородие»,— отвечал он или что-нибудь подобное. Время бежало. Не было и 30—40 лошадей, выведенных таким образом».

Вспыльчивый по характеру и чрезвычайно рассерженный неповиновением, генерал вскочил на коня и поскакал на Сенатскую площадь.

Примерно в то же время на площади была предпринята очередная попытка уговорить московцев вернуться в казармы. На этот раз генерал-губернаПуля Каховскоготором Милорадовичем, несшим прямую ответственность за спокойствие в столице. «Граф М. А. Милорадович,— пишет Розен,— любимый вождь всех воинов, спокойно въехал в каре и старался уговорить солдат; ручался им честью, что государь простит им ослушание, если они тотчас вернутся в свои казармы». Уговоры, с упоминанием памятных для гвардейцев мест боевых сражений, продолжались довольно долго — по свидетельству одного из очевидцев, «минут с 20».

Хотя реакцией на зажигательную речь (граф любил и умел говорить с солдатами) было «молчание святое, мертвое» (слова адъютанта губернатора А. П. Башуцкого), руководители восстания почувствовали опасность речей Милорадовича и потребовали, чтобы он удалился. Граф не внял требованию. Желая вывести его из рядов каре, Оболенский штыком солдатского ружья колол коня под всадником, ранив при этом нечаянно Милорадовича. Тут же прогремели выстрелы Каховского и двух солдат. Тяжело раненный пулей Каховского Милорадович упал. Все поняли — пути назад нет.

Узнав о случившемся, Николай стал требовать, чтобы как можно быстрее против мятежников была двинута конная гвардия.

События в Финляндском полку. Действия командира стрелков Розена

Для более полной характеристики событий этого дня, настроений солдат гарнизона столицы очень важно показать, что происходило в Финляндском полку, на выступление которого накануне сильно рассчитывали руководители восстания.

Служивший в этом полку 26-летний поручик барон А. Е. Розен узнал о готовящемся перевороте со слов своего однополчанина, давнего члена тайного общества штабс-капитана Н. П. Репина, за три дня до 14 декабря и не колеблясь стал на сторону заговорщиков. Вторичная присяга в полку прошла с некоторой заминкой. После прочтения командиром полка офицерам манифеста Николая о вступлении на престол и приложенных к нему документов об отречении Константина Розен при всех обратился к нему с вопросом: «...если все им читанные письма и бумаги верны с подлинниками... то почему 27 ноября не дали нам прямо присягнуть Николаю?». Генерал в замешательстве ответил нечто невразумительное. Все же присягу полк принял, за исключением стрелкового взвода Розена, находившегося в карауле. В 10 часов утра Розен получил записку Рылеева с просьбой прибыть в казармы Московского полка. «Взъехав на Исаакиевский мост,— вспоминал Розен,— увидел густую толпу народа на другом конце моста, а на Сенатской площади каре Московского полка. Я пробился сквозь толпу, прошел прямо к каре... и был встречен громким «Ура!»... Князь Щепин-Ростовский и М. А. Бестужев ждали и просили помощи... Всех бодрее в каре стоял И. И. Пущин, хотя он, как отставной, был не в военной одежде, но солдаты охотно слушали его команду, видя его спокойствие и бодрость. На вопрос мой Пущину, где мне отыскать князя Трубецкого, он мне ответил: «Пропал или спрятался,— если можно, то достань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв». Розен направился в казармы полка, где оставался только 1-й батальон (2-й был в караулах, 3-й зимовал за городом по деревням). («Прошел по всем ротам,— пишет Розен,- приказал солдатам проворно одеться, вложить кремни, взять патроны и выстроиться на улице, говоря, что должно идти на помощь нашим братьям». Это распоряжение по времени совпало с приказанием командира Гвардейского корпуса А. Л. Воинова вести батальон на площадь — Николай рассчитывал на финляндцев, как на присягнувших ему солдат, в действиях против мятежников.

Примерно в час дня тронулись в путь ротными колоннами. На середине Исаакиевского моста батальон остановили и приказали зарядить ружья. «Быв уверен в повиновении моих стрелков,— пишет А. Розен,— вознамерился сначала пробиться сквозь карабинерный взвод, стоявший впереди меня, и сквозь роту Преображенского полка... занявшего всю ширину моста со стороны Сенатской площади.

Но как только я лично убедился, что восстание не имело начальника, следовательно, не могло быть единства в предприятии, я не желая напрасно жертвовать людьми, а также не будучи в состоянии оставаться в рядах противной стороны,— я решился остановить взвод мой... я остановил не один мой стрелковый взвод, за моим взводом стояли еще три роты, шесть взводов; но эти роты не слушались своих командиров, говоря, что впереди командир стрелков знает, что делает (лишь командиру 3-й роты удалось отвести свою роту назад и перейти через Неву к углу Сенатской площади со стороны Английской набережной).

Был уже второй час пополудни... Люди рабочие и разночинцы, шедшие с площади, просили меня держаться еще часок и уверяли, что все пойдет ладно... С лишком два часа стоял я неподвижно в самой мучительной внутренней борьбе, выжидая атаки на площади, чтобы поддержать ее тремя с половиною ротами (неточность — двумя с половиной) или восемьюстами (около 500) солдат, готовых следовать за мною повсюду».

Член Следственной комиссии, начальник главного штаба И. И. Дибич, пытаясь оценить действия Розена, спросил его во время допросов, почему он остановил солдат посередине моста. Не удовлетворившись уклончивым ответом поручика, съязвил: «Понимаю, как тактик, вы хотели составить решительный резерв». «На это я ничего не возразил»,— пишет Розен.

Атаки правительственных войск. Избрание диктатором Оболенского

Итак, около трех часов дня на площади наконец собрались все силы восставших. Но не было диктатора. «Было в полном смысле безначалие,— писал член «Северного общества» декабристов барон А. Е. Розен,— без всяких распоряжений, все командовали, все чего-то ожидали и в ожидании дружно отбивали атаки, упорно отказывались сдаться и дружно отвергли обещанное помилование». Предложения эти отвергались, но положение продолжало оставаться неопределенным. Наконец, диктатором был избран Оболенский, однако время было упущено. Инициатива ушла из рук восставших.

В третьем часу дня последовал приказ Николая — атаковать восставших. Однако атаки конногвардейцев были тут же отбиты ружейным огнем. Тогда царь попытался обратиться к авторитету церкви. К Московскому полку был направлен петербургский митрополит Серафим. По воспоминаниям Каховского, митрополит стал уговаривать «не лить кровь одноземцев, на что я отвечал: мы сами сего страшимся, но можем быть к тому вынуждены...».

Речь митрополита не подействовала на восставших, сам же он спешно покинул поле боя, поскольку как раз в это время на площадь вступали новые части, шедшие на помощь восставшим. С Галерной выходил Гвардейский морской экипаж. Его позднее прибытие объяснялось прежде всего переменой позиции Якубовича, а затем арестом бригадным командиром Шиповым всех офицеров, отказавшихся принять присягу Николаю I. Однако Николай Бестужев смог исправить положение. По его приказу арестованные были освобождены. После же того как со стороны Сенатской площади послышалась стрельба, Бестужев отдал команду: «За мной! На площадь! Выручать своих!» Моряки в полном порядке со знаменами впереди проследовали по Галерной и, выйдя на площадь, выстроились колонной между каре и Исаакиевским собором.

Между приходом на площадь первого отряда московцев и последнего отряда лейб-гренадер прошло более четырех часов. В этот промежуток времени к Николаю I подходили новые и новые полки, и вскоре — примерно к двум часам дня — все выходы с площади практически были заблокированы.

Около трех часов подошла вызванная императором артиллерия, но, как оказалось, без боевых зарядов. Срочно послали на Выборгскую сторону за снарядами, начиненными картечью. Три из четырех прибывших орудий выдвинули на угол Адмиралтейского бульвара и Сенатской площади, а одно расположили у Конногвардейского манежа. «Перед вечером мы увидели,— вспоминает декабрист А. П. Беляев,— что против нас появились орудия. Корнилович сказал: «Вот теперь надо идти и взять орудия»; но как никого из вождей не было, то никто и не решился взять на себя двинуть батальоны на пушки и, может быть, начать смертоносную борьбу».

В ожидании подвоза снарядов правительственные войска после неудавшейся попытки великого князя Михаила Павловича вступить в переговоры с восставшими неоднократно предпринимали кавалерийские атаки. «Конногвардейский полк под начальством А. Ф. Орлова,— пишет Розен, со своего места хорошо видевший площадь и все, что там происходило,— молодецки пять раз атаковал каре московцев и пять раз был отбит штыками и залпами». Эти конные атаки со стороны Адмиралтейства были поддержаны атаками конно-пионеров от Английской набережной. Однако и они не имели успеха — ружейная пальба восставших, град камней и поленьев из толпы народа каждый раз останавливали кавалерию. Но то были отдельные эпизоды, происходившие между 3.00 и 3.40 дня. К этому времени восставшие были уже парализованы «безначалием».

Историк А. Е. Пресняков пишет: «Настроение было томительное. Терялась начальная спаянность, терялось и представление определенной цели, какого-либо задания. Невозможно же было провести восстание на одной отрицательной выдержке. А на ударный почин не хватало силы, уверенности, не нашлось инициативы». Впрочем, это лишь повторяет сказанное Розеном, но только с большой долей пессимизма. Оценивая общую картину развития событий, Розен писал, что бывшая на стороне сила «в руках одного начальника, в виду собравшегося тысячами вокруг народа, готового содействовать могла бы все решить, и тем легче, что при наступательном действии много батальонов пристали бы к возмутившимся... Не видать было диктатора, да и помощники его не были на месте... Было в полном смысле безначалие: без всяких распоряжений — все командовали... и в ожидании дружно отбивали атаки, упорно отказываясь сдаться, и гордо отвергли обещанное помилование».

Точен в описании трагичности положения восставших и декабрист В. И. Штейнгель: «Не имев силы (в смысле решимости) идти вперед, они увидели, что нет уже спасения назади. Жребий был брошен! Диктатор к ним не являлся. В каре было разногласие. Оставалось одно: стоять, обороняться и ждать развязки от судьбы. Они это сделали».

Не приукрашивает действий своих соратников по тайному обществу и Лунин: «Во все продолжение восстания не видно следа предначертания; войска отказываются от требуемой присяги, сходятся на означенной площади, отражают частые нападения, проводят часы в ожидании».

Основное усилие восставших было направлено на привлечение на свою сторону войск и сосредоточение их на сборном пункте. Дальнейший же план действий был довольно неопределенным, да и не мог быть точным без ясного представления о составе и численности своих сил. Но и в этом случае на их стороне первоначально была инициатива — большое преимущество перед правительством, находившимся в неведении относительно их действий. Однако руководители восстания, как справедливо отмечают исследователи, так и не сумели использовать этот главный козырь и постепенно из стороны нападающей превратились в пассивно обороняющихся, упустив все благоприятные моменты.

Продолжать ждать появления диктатора на площади больше было нельзя.

Предложили начальствовать Н. Бестужеву, он, как моряк, отказался. Почти насильно поручили начальство Оболенскому, «не как тактику,— свидетельствуют сами декабристы,— а как офицеру, известному и любимому солдатами». Произошло это где-то между 3 и 3.30 пополудни. Новоизбранный диктатор предпринял попытки созвать офицеров для совещания, но всякий раз тому препятствовали атаки правительственной кавалерии, вынуждавшие командиров оставаться вместе с солдатами для их отражения.

Ранние зимние сумерки спускались на площадь. «Мы были окружены со всех сторон, — пишет Николай Бестужев, — бездействие поразило оцепенением умы, дух упал, ибо тот, кто в начатом поприще раз остановился, уже побежден вполовину. Сверх того, пронзительный ветер ледянил кровь в жилах солдат и офицеров, стоявших так долго на открытом месте. Атаки на нас и стрельба наша прекратились; ура солдат становилось реже и слабее... Вдруг мы увидели, что полки, стоявшие против нас, расступились на две стороны и батарея артиллерии стала между ними с разверстыми зевами, тускло освещаемая серым мерцанием сумерек».