Кто унаследует престол?

19 ноября 1825 года, во время путешествия по стране, в далеком от Петербурга Таганроге неожиданно умер император Александр I. Известие об этом достигло столицы 27 ноября. В тот же день войска принесли присягу на верность Константину. Церемония прошла спокойно. Это было в порядке вещей: в глазах общества Константин — законный наследник, в церквах его поминают с титулом «цесаревич», как старшего, и первым после императора и императрицы. Но после 27 ноября в столице распространился слух о завещании Александра I, по которому наследником якобы объявлялся Николай.

Слух этот был не беспочвенным: после заключения морганатического брака с польской дворянкой Иоанной Грудзинской Константин 14 января 1822 года официально отрекся от своих прав на престол Российской империи. 2 февраля того же года специальным рескриптом Александр I принял отречение Константина, а 16 августа 1823 года последовал царский манифест, которым права на престол передавались Николаю Павловичу.

Все это держалось в глубокой тайне. Николаю же (как и всей царской семье) было хорошо известно содержание манифеста. Однако воспользоваться предоставленным ему правом он сразу не смог. Неожиданно воспротивился граф М. А. Милорадович, сказав Николаю, что гвардия его не любит и признает наследником Константина. Не прислушаться к словам петербургского генерал-губернатора, которому, как главнокомандующему, подчинялся весь столичный гарнизон (в том числе и гвардия), было нельзя. Тем более что Милорадович в частных разговорах как будто и пригрозил: «У меня 60 000 штыков в кармане — а с таким оркестром можно любую музыку заказать».

В результате формально с 27 ноября по 14 декабря 1825 года главой государства являлся Константин, которому была принесена присяга по всей стране. Но он в соответствии с прежним своим решением царствовать не желал, хотя и отказа от престола по надлежащей форме не давал. Сложилась редчайшая ситуация — в течение 17 дней царя в России фактически не было.

Вот тогда-то, в период междуцарствия, как писал в своем знаменитом «Разборе донесения, представленного российскому императору Тайной Комиссией в 1826 году» декабрист М. С. Лунин, членам тайного общества и «пришла мысль, что наступил час решительный, дающий право изменить образ действия, постоянно сохраненный в продолжение десяти лет, и прибегнуть к силе оружия. После многих прений на шумных совещаниях это мнение было утверждено большинством голосов. Дух тайного союза мгновенно заменился духом восстания».

Но эта благоприятная для выступления ситуация явилась для членов тайного общества неожиданностью, они не были готовы к такому повороту событий. К. Ф. Рылеев «был поражен нечаянностью случая» и вынужден признать: «Это обстоятельство дает нам явное понятие о нашем бессилии. Я обманулся сам, мы не имеем установленного плана, никакие меры не приняты, число наличных членов в Петербурге невелико...» Надо было спешно приступать к организационной подготовке восстания — выработать его план, распределить обязанности, выявить те воинские части, на которые можно было бы твердо рассчитывать.

Чуть больше двух недель отпустила история руководителям тайного общества на организацию восстания.

Первые шаги повостанцев - агитация в армии

Почти каждодневно идут совещания на квартире Рылеева. Непременные их участники — сам К. Ф. Рылеев, С. П. Трубецкой, Е. П. Оболенский, И. И. Пущин, А. А. и Н. А. Бестужевы. Первым практическим шагом этих горячечных споров было решение заняться пропагандой среди солдат.

Рылеев предложил Думе свой план и начал со своей отраслью немедленные действия. Он с братьями Бестужевыми сначала пытался сочинять прокламации к войскам, чтоб тайно разбросать их в казармах, — признав это «неудобным», разорвали черновики и решили идти ночью втроем по городу, чтобы беседовать с каждым встреченным солдатом, с каждым часовым, передавая им, что их обманули, не показали им завещания покойного императора, в котором дается воля крестьянам и солдатская служба убавлена на десять лет.

В продолжение двух ночей Рылеев и братья Бестужевы — Николай и Александр — ходили по городу и говорили всем встречным солдатам, что их обманули, скрыв завещание Александра I, «в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба». Эта весть молниеносно облетела столицу.

«Нельзя представить жадности, с какой слушали нас солдаты, — пишет Бестужев, — нельзя изъяснить быстроты, с какой разнеслись наши слова по войскам; на другой день такой же обход по городу удостоверил нас в этом».

Такие же обходы поручил Рылеев Каховскому, Арбузову, Михаилу Бестужеву, Суттофу, Панову и другим членам общества.

«Я полагал полезным распустить слух, — показывает Рылеев, — будто в Сенате хранится духовное завещание покойного государя, в коем срок службы нижним чинам уменьшен десятью годами. Мнение сие как Трубецким, так и всеми другими членами единогласно было принято».

Однако агитация, так обнадеживающе сказавшаяся на настроении войск, не была продолжена. Два дня походов по городу в сырую и ветреную погоду уложили Рылеева в постель — у него сделалась сильная ангина («жаба»). Но дел по Обществу он не бросил. «Мало-помалу число наше увеличилось, — пишет Н. Бестужев, — члены съезжались отовсюду, и болезнь Рылеева была предлогом беспрестанных собраний в его доме».

В эти дни Николай Бестужев сделал, как он рассказывает, нечаянное предсказание, которое ему было «прискорбно припомнить». Помогая Рылееву сменить повязку на шее, снять «мушку» (пластырь), он «зацепил неосторожно за рану», образовавшуюся от присохшего пластыря. Рылеев вскрикнул. «Как не стыдно тебе быть таким малодушным, — сказал Бестужев шутя, — и кричать от одного прикосновения, когда ты знаешь свою участь, знаешь, к чему тебе должно приучать свою шею».

Планы общества на случай принятия Константином престола или отречения

Между тем туманные обстоятельства междуцарствия укрепляли в столице слухи «насчет наследства». Учитывая сложившееся положение, руководители тайного общества решили сыграть на этом: «Опорная точка нашего заговора есть верность присяге Константину и нежелание присягать Николаю». И пока в войсках живет такое настроение, надо воспользоваться им. И потому стали действовать, по словам Н. Бестужева, еще «усерднее, приготовляли гвардию, питали и возбуждали дух неприязни к Николаю, существовавший между солдатами».

Пропаганда в полках продолжалась. И когда Рылеев однажды стал рассказывать Трубецкому об успехах агитаторов своей отрасли, диктатор заметил, что если в полку поднимется одна рота, то другие могут не последовать ее примеру. Рылеев ответил, что «достаточно одного решительного капитана для возмущения всех нижних чинов, по причине негодования их противу взыскательности начальства». Рылеев, в свою очередь, поинтересовался, какую силу полагает Трубецкой «достаточною для совершения наших намерений», на что Трубецкой отвечал: «Довольно одного полка».— «Так нечего и хлопотать, — воскликнул Рылеев. — Можно ручаться за три! А за два — наверное» (Рылеев имел в виду гвардейские Московский и Гренадерский полки, а также Гвардейский экипаж, которые и вышли 14 декабря на площадь).

Через несколько дней появились надежды, что можно будет поднять еще несколько полков: Измайловский, Финляндский и Егерский.

«Все без исключения решительно говорили, — замечает Рылеев, — что сами обстоятельства призывают общество к начатию действий и что не воспользоваться оными со столь значительною силою было б непростительное малодушие и даже преступление».

...Рылеев был болен. Но он, как вспоминает его товарищ по Вольному обществу любителей российской словесности (ставший потом делопроизводителем Следственной комиссии), «воспламенял всех, подкреплял настойчивостью, давал приказания и наставления». Александр Бестужев говорит, что Рылеев «был главною пружиною предприятия; воспламеняя всех своим поэтическим воображением и подкрепляя настойчивостью».

Пущин писал из Москвы: «Случай удобен. Ежели мы ничего не предпримем, то заслужим во всей силе имя подлецов». Он (как и в прошлом году) берет «рождественский» двадцатичетырехдневный отпуск и едет в Петербург.

Положение Северного общества было сложным. Никто из членов его не сомневался, что в случае отречения Константина — необходимо выступить. Ну а если он не отречется? Тогда поднять гвардию будет невозможно. Во-первых, она уже присягнула ему. Во-вторых, насколько она не терпит Николая, настолько же ей симпатичен Константин, который умел ладить с офицерами.

В случае принятия Константином российского престола Трубецкой предлагал свернуть революционные действия и распустить Общество, «а самим, оставшись между собой друзьями, действовать каждому отдельно сообразно правил наших и чувствований сердца». При этом, считал он, надо стремиться занимать как можно более высокие посты в гвардии Рылеев был согласен с этим. К плану Трубецкого он прибавил только, что надо обязать членов Общества, служащих в гвардии, не выходить в отставку и стараться не переходить в армейские полки.

В случае отречения Константина, говорил Трубецкой, «мы должны все способы употребить для достижения цели Общества» — то есть для установления в России республиканского образа правления.

Предательство Ростовцева

Между тем в правительстве решено было заготовить манифест о присяге Николаю I, в котором излагалась бы вся история с отречением Константина. Присяга была назначена на понедельник — 14 декабря. Декабристы, со своей стороны, приняли решение выработать манифест, который Сенат должен обнародовать от себя — после успеха восстания. В следующие дни над текстом «Манифеста к русскому народу» работали Н. Бестужев, В. Штейнгель, Г. Батеньков, И. Пущин. Основное участие принимали в нем Трубецкой и Рылеев.

«Послезавтра, поутру, я — или государь, или — без дыхания», — писал Николай I начальнику Главного штаба И. И. Дибичу 12 декабря. Утром этого дня он получил от Дибича из Таганрога донесение о тайном обществе, основанное на доносах Шервуда, Бошняка и Майбороды.

Перед тем, 11 декабря подтвердились подозрения Николая в том, что и Петербург представляет собою в последние дни пороховую бочку: поздно вечером к нему, предварительно написав ему письмо, явился молодой офицер — член Северного общества Яков Ростовцев, который служил вместе с Оболенским адъютантом начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома.

Я. И. Ростовцев (1803—1860) в 1849 году входил в Следственную комиссию по делу петрашевцев, допрашивал Ф. М. Достоевского. При Александре II — один из виднейших деятелей крестьянской реформы 1861 года. Он был близким другом Оболенского, хорошо знал многих декабристов, в том числе Бестужевых и Рылеева. Был он и литератором — он выпустил в 1823 году отдельным изданием свою трагедию в стихах «Персей» (сохранился экземпляр с дарственной надписью Рылееву); писал и печатал в периодике («Невском Зрителе», «Сыне Отечества», «Полярной Звезде») стихи. В 1825 году он сочинил трагедию в стихах «Князь Пожарский», которую читал как-то у Оболенского; в тот же вечер читал Рылеев свой «Пролог» к задуманной им трагедии о Хмельницком. Рылеев просил эту трагедию у Ростовцева для «Полярной Звезды», но тот передал ее Булгарину.

Н. Бестужев пишет: «12-го числа декабря, в субботу, явился у меня Рылеев. Вид его был беспокойный, он сообщил мне, что Оболенский выведал от Ростовцева, что сей последний имел разговор с Николаем, в котором объявил ему об умышляемом заговоре, о намерениях воспользоваться расположением солдат и упрашивал его для отвращения кровопролития или отказаться от престола, или подождать цесаревича для всенародного отказа. Оболенский заставил Ростовцева написать как письмо, писанное им до свидания, так и разговор с Николаем.

— Вот черновое изложение того и другого, — продолжал Рылеев, — собственной руки Ростовцева, прочти и скажи, что ты об этом думаешь!

Я прочитал. Там не было ничего упомянуто о существовании Общества, не названо ни одного лица, но говорилось о намерении воспротивиться вступлению на престол Николая, о могущем произойти кровопролитии...

- Уверен ли ты, — сказал я Рылееву, — что все, писанное в этом письме, и разговор совершенно согласны с правдою, и что в них ничего не убавлено против изустного показания Ростовцева?

- Оболенский ручается за правдивость этой бумаги, — сказал Рылеев».

Бестужев ответил, что, по его мнению, Ростовцев «хочет ставить свечу богу и сатане. Николаю он открывает заговор, пред нами умывает руки признанием, в котором, говорит он, нет ничего личного. Не менее того в этом признании он мог написать что ему угодно и скрыть то, что ему не надобно нам сказывать».

Шильдер, автор капитальных монографий об Александре I и Николае I, имевший доступ в дворцовые архивы, оставил пометки на книге М. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I» (1857); против того места, где Корф приводит слова Николая Ростовцеву — «Может быть, ты знаешь некоторых злоумышленников и не хочешь назвать их... И не называй! — Шильдер пишет: «Как бы не так!»

Рылеев предположил, что если Ростовцев назвал людей, то полиция тотчас их «прибрала бы к рукам».

«— Николай боится сделать это, — отвечал Бестужев. — Опорная точка нашего заговора есть верность присяге Константину и нежелание присягать Николаю. Это намерение существует в войске, и, конечно, тайная полиция о том известила. Николая, но как он сам еще не уверен, точно ли откажется от престола брат его, следовательно, арест людей, которые хотели остаться верными первой присяге, может показаться с дурной стороны Константину, ежели он вздумает принять корону.

- Итак, ты думаешь, что мы уже заявлены?

- Непременно, и будем взяты, ежели не теперь, то после присяги.

- Что же, ты полагаешь, нужно делать?

- Не показывать этого письма никому и действовать. Лучше быть взятыми на площади, нежели на постели. Пусть лучше узнают, за что мы погибнем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества, и никто не будет знать, где мы и за что пропали.

Рылеев бросился ко мне на шею.

— Я уверен был, — сказал он с сильным движением, — что это будет твое мнение. Итак, с богом! Судьба наша решена! К сомнениям нашим, теперь, конечно, прибавятся все препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем собою жертву для будущей свободы отечества!»