Декабристы |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Декабристы » ДЕКАБРИСТЫ. » Бестужев-Рюмин Михаил Павлович.
Портрет Константина Николаевича Бестужева-Рюмина (1829-1897), племянника декабриста.
Худ. Е.С.Зарудная-Ковас. 1889 г.
Константи́н Никола́евич Бесту́жев-Рю́мин (1829—1897) — русский историк, руководитель санкт-петербургской школы историографии, специалист по источниковедению, тайный советник.
Кавалергарда век недолог
Давид Рохленко
Неожиданная архивная находка свидетельствует: М. Бестужев-Рюмин не собирался быть военным
“Если явилась бы необходимость, я приказал бы арестовать половину нации ради того, чтобы другая половина осталась незараженной”, – заявил Николай I после восстания декабристов. На самом деле к следствию были привлечены 579 человек, 121 из них предан суду. Репрессиям подверглись также более трех тысяч солдат и матросов.
Все подследственные должны были в письменной форме ответить на вопросы: “Где воспитывались вы? Если в публичном заведении, то в каком именно, а ежели у родных или родственников, то кто были ваши учителя и наставники? В каких предметах старались вы наиболее усовершенствоваться? Не слушали ли сверх того особых лекций? В каких науках, когда, у кого и где именно? С какого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей?” Отвечая на них, двадцатичетырехлетний подпоручик Полтавского пехотного полка Михаила Павлович Бестужев-Рюмин написал: “Воспитывался я в родительском доме. Брал уроки у Р. Сен-Жерман, Зонненберга, Шрама, Ринардиона. Также у Профессоров: Мерзлякова, Цветаева, Чумакова и Каменецкого. Старался я более усовершенствоваться в Истории, Литературе и иностранных языках. Готовился я быть дипломатом. Никаких особенных лекций я не слушал”. “Первыя либеральные мысли, – писал далее декабрист, – почерпнул я в трагедиях Вольтера, которыя к моему несчастию слишком рано попались мне в руки. После, приготовляясь к экзаменам учрежденному на основе указа 1809 года Комитету, я тщательно занимался Естественным правом, Гражданским, Римским и Политическою Экономиею. Таковыя занятия дали мне наклонность к Политике”1.
Бестужев-Рюмин называет четырех профессоров Московского университета и сообщает о подготовке к экзаменам в Комитете, учрежденном при этом университете. Неясно, однако, сдавал ли экзамены будущий декабрист, а если да, то с каким результатом?
Собирая материал для написания романа “Декабристы”, Л.Н. Толстой обратился к племяннику Михаила Павловича, известному историку К.Н. Бестужеву-Рюмину с просьбой рассказать все, что он знает о своем дяде. Константин Николаевич, родившийся через три года после его казни, сообщил, в частности, писателю, что “меньшего из братьев – Михаила дед и бабка (отец и мать декабриста. – Д.Р.) долго держали при себе, бабка его особенно любила. Воспитателем был француз-гувернер (имя которого я, к сожалению, позабыл). Когда дед переехал в Москву, Михаилу Павловичу взяли, более для приличия, русских учителей. Мерзляков и Цветаев давали ему уроки, но все напрасно”.
Неожиданная находка в Центральном историческом архиве Москвы (ЦИАМ) по-новому освещает этот вопрос. Оказалось, что в делах правления университета за 1818 год под номером 147 хранится “Дело о выдаче аттестата испытывавшемуся в Комитете испытаний Михайле Бестужеву-Рюмину”. Этот Комитет был создан при Московском университете в соответствии с указом Александра I “О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытании в науках для производства в коллежские асессоры и статские советники”. Правила эти должны были способствовать повышению уровня образования чиновников, “дабы положить наконец предел искателям чинов без заслуг”. Чиновник, имеющий определенный стаж работы и положительный отзыв начальства, не мог рассчитывать на повышение, “пока не представит свидетельства от одного из состоящих в Империи университетов, что он обучался в оном с успехом наукам, гражданской службе свойственным, или что, представ на испытание, заслужил на оном одобрение в своих знаниях”.
В январе 1818 года шестнадцатилетний Михаил Бестужев-Рюмин обратился в Комитет испытаний с просьбой допустить его к сдаче экзаменов. Очевидно, мечтавший о дипломатической карьере юноша рассчитывал, что получение университетского аттестата позволит ему начать карьеру не с должности мелкого канцелярского служащего, а в чине 8-го или 9-го класса – коллежского асессора или титулярного советника. Хранится в деле № 147 копия аттестата.
Как видно из этого документа, “дворянин Михайла Бестужев-Рюмин в испытании, учиненном ему от Комитета...” показал “хорошие” и “очень хорошие” знания по всем предметам, вместо одного иностранного языка продемонстрировал знание трех, успешно выполнив перевод с французского, немецкого и английского языков на русский. Следует отметить, что во время испытаний экзаменаторы не использовали еще один возможный вариант оценки – “достаточные знания”, что соответствует сегодняшней “тройке”. Таким образом, вопреки информации своего племянника, основанной, видимо, на неточных за давностью времени сведениях от родственников, Михаил Бестужев-Рюмин брал уроки у профессоров вовсе не напрасно.
Аттестат был подписан 23 февраля 1818 года ректором университета Иваном Геймом и деканами Антоном Прокоповичем-Антонским и Львом Цветаевым и скреплен университетской печатью. Однако Бестужев-Рюмин не воспользовался полученным документом. Он поступил на службу в Кавалергардский полк, куда был зачислен юнкером 13 июля того же года. Трудно сказать, что стало причиной такого решения. Скорее всего, юноша подчинился воле родителей, следовавших традициям большинства дворянских семей посылать сыновей на военную службу.
Получая аттестат, Бестужев-Рюмин не знал, что через пять лет станет активным членом Южного общества, сыграет важную роль в объединении его с Обществом соединенных славян, возглавит вновь созданную Славянскую управу Южного общества, проведет успешные переговоры о совместных действиях с польскими революционерами, в конце декабря 1825 года станет ближайшим помощником Сергея Муравьева-Апостола во время восстания Черниговского полка, а после его разгрома будет схвачен с оружием в руках, привезен в Белую Церковь, откуда 19 января 1826 года его доставят закованным в Петербург... Верховным уголовным судом Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Петр Каховский были приговорены к четвертованию, которое “по высокомонаршему милосердию” было заменено повешением.
Судя по воспоминаниям декабриста Николая Басаргина, Бестужев-Рюмин не думал о возможности вынесения ему смертного приговора. “Теперь желаю только, – говорил он, – чтобы меня не разлучили с Сергеем Муравьевым, а если нам суждено провести остаток дней в заточении, то по крайней мере, чтобы мы были вместе”. Его желание исполнилось, но иным, трагическим образом: оба декабриста пошли вместе на эшафот.
Хмурым туманным утром 13 июля 1826 года смертников вывели из казематов Петропавловской крепости. “Все спокойно смотрели на приготовления к казни, кроме Михайлы Бестужева, – вспоминал в своих “Записках” Иван Якушкин. – Он был очень молод, и ему не хотелось умирать”.
Какое фатальное совпадение двух дат! Ровно восемь лет назад, в тот же день 13 июля, юный Бестужев-Рюмин надел юнкерский мундир. Невольно возникает мысль: если бы вместо этого он воспользовался полученным университетским аттестатом и поступил на гражданскую службу, то, может быть, впоследствии осуществилась бы его мечта, а в историю русской дипломатии вошла бы яркая фигура высокообразованного человека, преданного идеалам свободы и социальной справедливости. Впрочем, как и история народа, так и судьба отдельного человека не терпит сослагательного наклонения...
1 “Восстание декабристов. Материалы”, т. IX. М., 1950, с. 49. Цитаты приведены с сохранением грамматических особенностей оригинала.
Киянская О.И.
Декабрист М.П. Бестужев-Рюмин
Михаил Павлович Бестужев-Рюмин едва ли не самая загадочная фигура в истории движения декабристов.
Противники оценили его вклад предельно высоко: 25-летний подпоручик был казнен вместе с лидером Южного общества П.И.Пестелем, организатором восстания 14 декабря К.Ф.Рылеевым, руководителем мятежа Черниговского полка С.И.Муравьевым-Апостолом и убийцей генерал-губернатора Петербурга П.Г.Каховским. Наряду с именами Пестеля, Рылеева, Муравьева-Апостола и Каховского имя Бестужева-Рюмина стало своего рода символом. При этом сложилась парадоксальная ситуация: о других декабристах написаны многочисленные монографии и статьи, а вот биография, служба и конспиративная деятельность Бестужева-Рюмина оказалась вне пристального внимания историков.
Крайне мало специальных исследований посвящено именно ему. Из наиболее известных – глава в книге С.Я.Штрайха «О пяти повешенных»1. По сути это некомментированный свод показаний на следствии, мемуаров и фрагментов художественных произведений о Бестужеве-Рюмине. Своего рода вольный пересказ тех же источников – статья Штрайха «Декабрист М.П. Бестужев-Рюмин»2. Биографию Бестужева-Рюмина написал также популярный ленинградский журналист В.Е.Василенко. Правда, это скорее дежурный панегирик казненному декабристу, нежели аналитическая работа3. Насыщено архивным материалом сравнительно небольшое по объему исследование Е.Н.Мачульского «новые данные о биографии М.П. Бестужева-Рюмина»4, однако оно посвящено раннему периоду жизни декабриста: в нем содержатся сведения о его детстве и службе в гвардии. Конечно, Бестужев-Рюмин всегда упоминается в работах о подполковнике С.И.Муравьеве-Апостоле, о деятельности Южного общества и движении декабристов в целом. Но общий тон этих работ задан вскользь сказанной Пестелем на следствии фразой: Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин «составляют, так сказать, одного человека»5.
В начале 1950-х годов известный декабристовед М.К.Азадовский утверждал, что в дореволюционной историографии Бестужева-Рюмина «часто изображали как «тень» Сергея-Муравьева-Апостола, как послушного и преданного исполнителя его планов и замыслов, но не проявлявшего собственной инициативы», зато позже усилиями советских историков такое положение исправлено6. Сходное мнение высказал в 1975 г. И Е.Н.Мачульский: «Только в советское время, благодаря глубокому и разностороннему изучению материалов по истории движения декабристов, его роль в Южном обществе и сама личность декабриста получили достойную оценку в трудах историков»7. Но ни в 1950-х. ни в 1970-х годах ситуация кардинально не менялась, и в наши дни она осталась такой же. Никакого «нового взгляда» на роль и место Бестужева-Рюмина в истории декабризма не появилось. По-прежнему на виду Сергей Муравьев-Апостол, который, что называется, заслонил своего младшего друга8.
Судить о Бестужеве-Рюмине трудно и по причине скудости личного наследия. Во-первых, он мало что оставил в архивах современников. Во-вторых, перед арестом 3 января 1826 года у декабриста было достаточно времени для уничтожения собственного архива, что он, как известно, и сделал. Тем не менее главный комплекс документов, с достаточной полнотой характеризующий роль Бестужева-Рюмина в Южном обществе, - следственное дело – прекрасно сохранился и был опубликован в 9-м томе серии «Восстание декабристов: Документы и материалы»9. Сведения о Бестужеве-Рюмине содержат и десятки других, тоже опубликованных следственных дел. То, что все это не привлекало особого внимания историков, - результат традиционного восприятия Бестужева-Рюмина как «Тени великого человека».
В данной статье поставлена задача уточнить биографические данные и попытаться определить истинную роль М.П. Бестужева-Рюмина в Южном обществе.
***
Род Бестужевых-Рюминых был достаточно знатным. Племянник декабриста, известный историк К.Н. Бестужев-Рюмин писал: «По семейному преданию, подкрепленном грамотою, выданной в 1698 году от герольда герцогства Кентского, род наш происходит из Англии, откуда выехал в 1409 году Гавриил Бест. Предок наш Федор Глазастый был братом Даниила Красного, предка графской линии», ну а при «Петре Великом жил мой прапрадед Дмитрий Андреевич», тот, который в 1713 г. Ездил «в Турцию гонцом и привез ратификацию Прутского мира; за это Петр пожаловал ему свой портрет»10. Правда, к началу XIX века род Бестужевых-Рюминых сильно обеднел.
Родился М.П. Бестужев-Рюмин 23 мая 1801 г. в деревне Кудрешки Горбатовского уезда Нижегородской губернии, имении своих родителей11. Точная дата его рождения стала известна сравнительно недавно: при поступлении на службу 17-летний Бестужев-Рюмин прибавил себе два года, поэтому в документах и появились разночтения.
Он был пятым, самым младшим ребенком в семье отставного городничего города Горбатова. До пятнадцати лет жил вместе с родителями в Кудрешках, потом семья переехала в Москву12.
Об отце декабриста, Павле Николаевиче, мало что известно. К.Н. Бестужев-Рюмин, ссылаясь на семейные предания, писал, что тот был необразован, небогат, а по характеру жесток и деспотичен13. Младшего сына бывший горбатовский городничий, судя по всему, не жаловал: в 1824 г. он не дал ему согласия на брак с племянницей декабриста В.Л.Давыдова, а в 1826 г., узнав о казни, заявил: «Собаке собачья смерть»14. Зато мать младшего любила – поздний ребенок. Екатерина Васильевна Бестужева-Рюмина родила его в 40 лет15. Скорее всего, именно поэтому она долго не хотела отпускать младшего сына из дому, хотя старшие ее сыновья учились в Благородном пансионе при Московском университете. В конце 1825 г. она умерла.
Исследователи считали, что Бестужев-Рюмин был недостаточно образован. К примеру, Е.Н. Мачульский утверждал: «В отличие от многих участников движения, получивших блестящее воспитание и образование в Москве или в Петербурге, М.П. Бестужев-Рюмин вырос в деревне, в дворянской семье, имевшей средний достаток, заброшенной в глухую провинцию и, несмотря на знатность своего рода, обреченной на забвение вдали от шумной столичной жизни»15. При ближайшем рассмотрении это совсем не так. Будущий декабрист, как и многие его ровесники, получил вполне приличное домашнее образование. Сначала его воспитывал француз-гувернер, потом наняли преподавателей – иностранных и русских, в том числе и известных профессоров Московского университета.
На следствии Бестужев-Рюмин показывал: «Старался я более усовершенствоваться в истории, литературе и иностранных языках. Готовился я быть дипломатом». Либеральные убеждения, по его словам, сформировались поначалу благодаря «трагедиям Вольтера», затем при чтении трудов известных публицистов и стихов А.С. Пушкина15.
В 1818 г. 17-летний Бестужев-Рюмин, очевидно, действительно стремясь стать дипломатом, успешно сдал экзамены за курс Московского университета.
Согласно опубликованному недавно аттестату будущего декабриста при этом он «оказал» следующие успехи: «В грамматическом познании российского языка, в сочинении на оном и в переводах с французского, немецкого и английского языков на русский – хорошие, в истории всеобщей, древней и новой, с частями, к ней принадлежащими, географиею и хронологиею, в истории российской и статистике, особенно российского государства – хорошие; в правах естественных и гражданских, с приложением сего последнего к российскому законоискусству, и в законах уголовных – очень хорошие, в праве римском и в политической экономии – хорошие; в арифметике, геометрии и физике – хорошие».
Однако дипломатом Бестужев-Рюмин так и не стал. Очевидно, по настоянию отца он в конце концов избрал традиционную карьеру военного. И в том же 1818 г. он успешно пересдает экзамены – на этот раз в Пажеском корпусе. На экзамене ему следовало показать достаточные для гвардейского офицера знания французского и немецкого языков, истории, географии и математики. Кроме того, готовясь к экзамену, Бестужев-Рюмин, по его словам, «тщательно занимался естественным правом, гражданским, римским и политическою экономиею»16.
Для получения чина после экзамена ему надлежало определенный срок находится на действительной военной службе. В том же 1818 г. Бестужев-Рюмин – юнкер лейб-гвардии Кавалергардского полка. Там он служил полтора года, стал эстандарт-юнкером, но в офицеры так и не вышел. С марта 1820 г. Бестужев-Рюмин – подпрапорщик лейб-гвардии Семеновского полка.
Причину перевода своего дяди из кавалергардов в семеновцы К.Н. Бестужев-Рюмин описывает так: командир кавалергардов Н.И. Депрерадович, «недовольный его посадкою, просил взять его в другой полк»17. Это маловероятно. Скорее причиной перевода стало «нескромное», плохое поведение эстандарт-юнкера18. Во всяком случае в 1819 г. приказом по полку Бестужев-Рюмин «на три раза» был «наряжен не в очередь» дежурным по эскадрону – «за незнание своего дела». И, как показало исследование Е.Н. Мачульского, подобного рода взыскания Бестужев-Рюмин получал нередко.
Офицером будущий декабрист, однако, не стал и в семеновцах. В октябре 1820 г. начались беспорядки в Семеновском полку; в итоге полк раскассировали, большинство солдат и офицеров перевели в армию. Для Бестужева-Рюмина перевод был серьезной карьерной неудачей: только офицеры имели право на два чина при переводе в армию, а подпрапорщика на вполне законных основаниях перевели тем же чином. Почти два года службы в гвардии, как говорится, пропали даром.
Об отношениях знакомых к событиям конца 1820 г. в связи с судьбой Бестужева-Рюмина известно из частной переписки. К примеру, один из друзей семьи, петербуржец, писал родственнику-москвичу: «Бестужева назначили в Полтавский пехотный полк, который служит в Полтаве», почему и «жаль его, бедного. Также этот случай крайне огорчит Павла Николаевича и Катерину Васильевну, но что делать; по крайней мере, они должны утешиться тем, что это участь общая и наказание сие не лично им заслужено. Кажется, и он сделался поскромнее – чувствует, что некоторым образом сам виноват; ибо если лучше себя вел в кавалергардах, то не имел бы надобности переходить в Семеновский полк»19. Сам же Бестужев-Рюмин сообщал родителям: «Сию минуту еду в Полтаву. Долго ли пробудем, неизвестно, есть надежда, что нас простят. Ради бога, не огорчайтесь, карьера может поправиться. В бытность мою в Петербурге не успел заслужить прежние вины, но новых не делал и впредь все возможное старание употреблю сделаться достойным вашей любви. Прощайте. Бог даст, все переменится»20.
Из столиц новые места службы бывших гвардейцев виделись довольно смутно. На самом деле Полтавский полк стоял вовсе не в Полтаве, а неподалеку от Киева, полковой штаб находился в Ржищеве, небольшом украинском городке. В январе 1821 г., уже прибыв на новое место службы, Бестужев получил наконец первый офицерский чин, стал прапорщиком. Армейский прапорщик без каких-либо серьезных перспектив, не бунтовщик, но все же находящийся под подозрением, - вот статус Бестужева-Рюмина к моменту вступления в тайное общество. «Перевод в армию пресек все мои надежды; тут сделано мне было предложение вступить в общество; я имел безрассудность согласиться», - утверждал он на следствии21.
Личность Бестужева-Рюмина, его деятельность в тайных обществах вызывала у современников неоднозначные – и чаще всего отрицательные – оценки. Весьма нелицеприятно характеризовал Бестужева на следствии генерал-майор М.Ф. Орлов, лидер «раннего декабризма», позже отошедший от заговора. «Бестужев с самого начала так много наделал вздору и непристойностей, что его к себе никто не принимает»22. Военный историк А.И. Михайловский-Данилевский, не сочувствовавший заговорщикам, но по делам службы лично знавший Бестужева-Рюмина, утверждал позже: он «играл в обществах роль шута» и «вел себя так ветрено, что над ним смеялись»23. Не пощадил казненного товарища по Южному обществу и Н.В. Басаргин, почти 30 лет спустя написавший, что сердце у Бестужева-Рюмина «было превосходное, но голова не совсем в порядке»24.
В мемуарах же И.Д. Якушкина Бестужев-Рюмин и вовсе характеризуется как «взбалмошный и совершенно бестолковый мальчик» и даже «странное существо», причем, по мнению мемуариста, «в нем беспрестанно проявлялось что-то похожее на недоумка». Ну а Е.И. Якушкин, сын декабриста, ссылаясь на мнение отца, называет Бестужева-Рюмина и вовсе «дураком»25.
Примеры можно приводить и дальше, но тенденция очевидна.
Стало быть, «взбалмошный и бестолковый мальчик», «шут» и «недоумок», едва ли не душевнобольной и даже просто «дурак». Коль так, уместно предположить, что Верховный уголовный суд ошибся в оценке деятельности Бестужева-Рюмина. В связи с этим уточним его положение в структуре тайного общества.
Как известно, Южное общество стараниями Пестеля образовалось в 1821 г. и действовало на достаточно обширной территории – чуть ли не всей Украины, где были расквартированы войсковые части 1-й Западной и 2-й Южной армий. Заговор был четко структурирован. Руководила всем обществом могущественная и тщательно законспирированная (по крайней мере, так хотелось думать самим заговорщикам) Директория во главе с председателем – полковником Пестелем. В Директорию входил также генерал-интендант 2-й армии А.П. Юшневский. Заочно в директорию был избран служивший в Гвардейском генеральном штабе Никита Муравьев – «для связи» с Петербургом. Директории подчинялись три отделения, или, как их называли, управы.
Окончательно управы сложились в 1823 г. У каждой из них были свои руководители. Центр первой ( Тульчинской ) управы находился в Тульчине – месте дислокации штаба 2-й Южной армии. Управой этой, как и Директорией, руководил Пестель. Своего рода столица второй управы ( Васильковской ) – уездный город Васильков, где располагался штаб 2-го батальона Черниговского пехотного полка, входившего в состав 1-й Западной армии. Командир батальона, подполковник С.И. Муравьев-Апостол, был председателем этой управы. Центром же третьей управы ( Каменской ), во главе которой стояли отставной подполковник В.Л. Давыдов и генерал-майор С.Г. Волконский, стала деревня Каменка, имение Давыдова.
Существовала в заговоре и собственная иерархия, определявшая место каждого участника в составе организации. По показаниям Пестеля и Юшневского, «внутреннее образование общества заключалось в разделении членов оного на три степени»: братьев, мужей и бояр26.
Брат – низшая степень. «Братом назывался всякий новопринятый»27. Ему «объвляться долженствовало просто намерение ввести новый конституционный порядок без дальнейших объяснений»28.
Мужами считались «те, которые из прежних уклонившихся членов были вновь приняты»29. Иначе говоря, заговорщики, согласившиеся в 1821 г. с роспуском Союза благоденствия, но позднее вошедшие в Южное общество. В разряд мужей мог попасть и не входивший в Союз благоденствия заговорщик. В том, конечно, случае, если он «по образу своих мыслей был склонен к принятию республиканского правления за цель»29. Собственно, мужи отличались от братьев именно знанием «сокровенной» цели – установления республиканского правления в России.
И, наконец, высшая степень – бояре. «Боярами именовались только те, которые, не признав разрушения общества, вновь соединились»30. Как подчеркивал Пестель, присуждение состоявшему в обществе степени боярина – компетенция Директории. Предполагалось, что обо всех планах тайной организации следует оповещать только бояр, именно с ними надлежало консультироваться Директории в самых важных случаях31. Кроме того, по словам Юшневского, «бояре имели право принимать новых членов сами собою, давая только знать о том начальнику управы. Прочие же не имели права принимать без дозволения и удостоверения стороною самой управы о качествах предлагаемого члена»32.
В Южном обществе Бестужев-Рюмин был боярином и сопредседателем Васильковской управы. Если бы современники и впрямь считали его шутом, дураком, недоумком, 22-летний армейский прапорщик не поднялся бы столь высоко в иерархии заговора, не был бы на равных с генералами и штаб-офицерами. Факт, с которым следует считаться. Впрочем, в документах о времени вступления Бестужева-Рюмина в тайное общество и его первоначальном статусе в обществе существуют серьезные разночтения.
По его собственным показаниям, заговорщиком Бестужев стал в январе 1823 г. принимал его в общество Сергей Муравьев-Апостол. Произошло это во время так называемых киевских контрактов – ежегодной зимней ярмарки, где, в частности, заключались контракты на поставки продовольствия для войсковых частей33. Киевские контракты – вполне легальный повод для встреч заговорщиков. В этот период и проводились съезды руководителей тайного общества.
Показание Бестужева-Рюмина о дате приема в общество подтвердил и Пестель34. После окончания следствия попала в знаменитый «алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ», составленный правителем дел Следственной комиссии А.Д. Боровковым35. Из «Алфавита…» - на страницы других биографических справочников по истории тайных обществ36. Однако показания Бестужева-Рюмина и Пестеля опровергаются Муравьевым-Апостолом, главным свидетелем по делу о вступлении Бестужева в общество. По его словам, Бестужева-Рюмина он принял в 1822 г.37 Это расхождение не случайно.
Как известно, в январе 1823 г. Бестужев-Рюмин был на киевском съезде руководителей Южного общества. Причем участвовал он в работе съезда уже как боярин и сопредседатель Васильковской управы. Потому имел право решающего голоса. А в бояре заговорщика могла принять только Директория, куда Муравьев-Апостол тогда не входил. И только Директория же могла назначить Бестужева сопредседателем управы.
Существует гипотеза, объясняющая это противоречие: Бестужева-Рюмина принимал в общество не один только С.И Муравьев-Апостол, на самом деле перед нами редкая форма приема нового члена на общем собрании руководителей38. Правда, документов, подтверждающих такую гипотезу, пока не обнаружено. Да и вряд ли полковник Пестель, генерал-интендант Юшневский, генерал-майор Волконский и подполковник Давыдов согласились бы принять в общество сразу боярином не знакомого никому из них прапорщика. И даже если согласие на это по каким-то причинам и было получено, остается необъясненным странный факт присутствия только что принятого заговорщика на съезде лидеров южан.
Вероятнее другое: Бестужев-Рюмин действительно был принят в тайное общество Сергм Муравьевым в 1822 г. Возможно даже, что его приняли «прямо в мужи, минуя степень братьев»39. В ходе же съезда 1823 г. южная Директория первый и единственный раз реализовала свое право назначать в бояре и в руководители управ. Только пройдя через эту процедуру, Бестужев-Рюмин мог быть допущен на съезд. Значит, были на то основания: «недоумка» и «шута» столь высоко не оценивают.
Здесь важно понять, чем руководствовалась Директория, принимая Бестужева в бояре.
Очевидно, одного поручительства Сергея Муравьева-Апостола было мало. Пестелю, властному и решительному руководителю Директории, нужны были не слова, а дела. До 1823 г. Бестужеву похвастаться было нечем. Своеобразной проверкой для него стали переговоры южан и Польского патриотического общества.
О существовании польского заговора Муравьеву и Бестужеву рассказал польский помещик, отставной генерал граф Александр Ходкевич на тех же киевских контрактах 1823 г. Через несколько дней Бестужев-Рюмин «о сем донес Директории», которая, в свою очередь, дала ему «порученность» разработать и заключить с поляками договор40. Видимо, тогда и определился статус Бестужева-Рюмина: не будучи боярином, он не мог вести переговоры от имени общества. При этом у Бестужева-Рюмина состоялась первая встреча с Пестелем, предупредившим начинающего конспиратора о возможности получить «несколько пуль в лоб», если тот решится на предательство41.
Собственно, платформа для объединения обществ была. Согласно «Русской правде» Польша в случае победы русской революции получала независимость, а независимость поляки считали главной целью своего заговора. «Итак, по правилу народности (иначе говоря, в соответствии с правом наций на самоопределение. – О.К.) должна Россия даровать Польше независимое существование» - так гласил программный документ Южного общества42.
Но одно дело – теоретические рассуждения о «правиле народности», а совершенно другое – решимость действовать практически. Участники съезда, заслушав доклад Бестужева-Рюмина, согласились на переговоры с поляками, но реально предоставить Польше независимость, отторгнув от России немалую территорию, они еще не были готовы. «Его предложение было даже поводом некоторого негодования между сочленов», - показывал на следствии Волконский43. А генерал Орлов, судя по его показаниям, узнав о переговорах, сказал Бестужеву: «Вы сделали вздор и разрушили последнюю нить нашего знакомства. Вы не русский; прощайте»44. Бестужева-Рюмина это не остановило. Похоже, он считал, что независимость Польши не слишком высокая цена помощи поляков при подготовке и проведении русской революции. В сентябре 1823 г. он совершает «вояж» в Вильно, где, по показаниям М.И. Муравьева-Апостола, «должен был снестись с одним посланным от польского общества»45. География последующих переговоров Бестужева-Рюмина с поляками прослеживается по свидетельствам Волконского: кроме Вильно, эти переговоры велись в Киеве, Житомире, Василькове и Ржищеве46.
Бестужев-Рюмин свидетельствовал, что в переговорах с поляками Сергей Муравьев практически не участвовал, «ни во что не входил»47, что вполне достоверно. Из анализируемых Л.А. Медведской архивных источников видно, что Муравьев действительно редко присутствовал на совещаниях с поляками и довольствовался ролью наблюдателя. Польский заговорщик подполковник Северин Крыжановский рассказывал: «Муравьев говорил мало, и хотя я всегда обращал речь к Муравьеву, но Бестужев не давал ему отвечать, а только сам все говорил»48. Естественно, если бы Муравьев стремился активно участвовать в дискуссии, Бестужев-Рюмин вряд ли мог помешать ему это сделать49. Роль Бестужева в переговорах с поляками оценила и Следственная комиссия: ему ставилось в вину «составление умысла» «на отторжения областей от империи», в то время как Сергей Муравьев оказывался виновен лишь в участии в этом умысле50.
Переговоры с Польским патриотическим обществом проходили успешно. Выполняя данное ему в Киеве поручение, Бестужев предложил полякам заключить договор, текст которого он направил для окончательного утверждения в Директорию51. По договору Польше предоставлялась независимость, при этом поляки могли «рассчитывать на Гродненскую губернию, часть Виленской, Минской и Волынской»52. Кроме того, русские заговорщики брали на себя обязанность «стараться уничтожить вражду, которая существует между двумя нациями», считая, что «в просвещенный век» интересы «всех народов одни и те же и что закоренелая ненависть присуща только варварским временам»53. Поляки же, в свою очередь, обязаны были признать свою подчиненность южной Директории, начать восстание в Польше одновременно с восстанием русских, помешать великому князю Константину вернуться в Россию, блокировать расквартированные на территории Польши русские войска, не давая им выступить. Польское патриотическое общество обязывалось предоставить русским заговорщикам сведения о европейских тайных обществах, а также после победы революции признать республиканский порядок54.
За успехи в переговорах с поляками директор Южного общества Юшневский выразил Бестужеву-Рюмину благодарность.
Стоит отметить, что в начале 1825 г. переговоры с поляками взялся вести сам Пестель. Причем, по его собственным показаниям, подготовленный Бестужевым текст договора был отвергнут55. С польскими эмиссарами Пестель обращался не так, как Бестужев. «Во всех сношениях с ними, - показывал Пестель на следствии, - было за правило принято поставить себя к ним в таковое отношение, что мы в них ни малейше не нуждаемся, но что они в нас нужду имеют, что мы без них обойтиться можем, но что они без нас успеть не могут; и потому никаких условий не предписывали они нам, а напротив того – показывали готовность на все наши требования согласиться, лишь бы мы согласились на независимость Польши»56. Вопрос о территориальных уступках полякам Пестель старался вообще не поднимать на переговорах. Результат был тоже другим. Вмешательство председателя Директории погубило все дело. Поляков оскорбил тон русского заговорщика, которому еще самому предстояло доказать свое право решать вопросы польской независимости. Начавшись в январе 1825 г., официальные переговоры Пестеля с Польским патриотическим обществом тогда же и были прерваны, хотя, конечно, неофициальные контакты продолжались. Зато в ходе переговоров с поляками выяснилась главная функция Бестужева-Рюмина в тайном обществе – функция, так сказать, партийного строительства.
Второе важнейшее предприятие Бестужева-Рюмина по укреплению структуры заговора – присоединение к Южному обществу радикально настроенного Общества соединенных славян.
О «славянах» и уставе их организации рассказал Бестужеву и Муравьеву капитан Пензенского пехотного полка А.И. Тютчев, бывший семеновец. «Я просил Тютчева, - показывал на следствии Сергей Муравьев, - стараться достать сей устав, что он действительно через несколько дней и исполнил». Правда, как и при переговорах с поляками, от непосредственных переговоров со «славянами» Муравьев опять-таки самоустранился. На этот раз вовсе. «Сношения между нашим и славянским обществами, - показывал Муравьев, - были препоручены Бестужеву, сам же я непосредственно с оными не сносился»57. Бестужева «славяне» считали инициатором объединения, именно он – председатель всех объединительных совещаний. Слияние обществ произошло летом 1825 г. во время маневров 3-го пехотного корпуса под украинским местечком Лещином, недалеко от Житомира.
Переговоры со «славянами» оказались весьма трудными. Слишком серьезными оказались различия в понимании конечных целей и задач заговора, на что указывает известное исследование С.С. Ланды «Дух революционных преобразований»58. Членов Южного общества не увлекала идея славянского единства, «славяне» были далеки от идеи немедленной военной революции. Тем не менее Бестужев-Рюмин заставил «славян» (как до того поляков) прислушаться к своему мнению.
В тайной организации Бестужев был известен как непревзойденный оратор. Многие «южане» на следствии вспоминали его выступления на различных совещаниях; существовали и письменные варианты этих «речей» - так характеризовал свои выступления сам Бестужев-Рюмин. Пламенным оратором, который «имел агитаторские способности, чувствовал их в себе и любил говорить», называла Бестужева-Рюмина М.В. Нечкина59. О «неистовой страсти», которой были пронизаны его выступления, писал Н.Я. Эйдельман60. М.К. Азадовский даже утверждал, что они должны «занять свое место в истории русской литературы»61. Между тем при анализе пересказов этих так называемых речей приходится признать, что эффект их обусловлен не только и не столько природной пламенностью или страстностью оратора, сколько профессионализмом.
Бестужев, судя по документам, не доверял импровизациям: почти все выступления сначала записывал, редактировал и только потом произносил – в полном соответствии с правилами риторики. Приемам же ораторского мастерства учил будущего декабриста А.Ф. Мерзляков, литератор и филолог, друг В.А. Жуковского, получивший в 1804 г. в Московском университете кафедру российского красноречия и поэзии62. Мерзляков был автором популярного учебника красноречия «Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических». К 1820-м годам учебник выдержал несколько изданий.
«Слово, речь в тесном смысле означает рассуждение, составленное по правилам искусства и назначенное к изустному произношению. Сие рассуждение заключает в себе одну какую-нибудь мысль, которая объясняется или доказывается для убеждения слушателей», - внушал Мерзляков своим воспитанникам63. Главной же мыслью для Бестужева-Рюмина была идея присоединения «славян» к Южному обществу, к ней он и сводил все выступления. Мерзляков, следуя риторической традиции, учил, что оратор должен «действовать не на один только разум человека, но и на все его душевные силы», причем сначала следует «привязать к себе все его внимание»64. Именно так, приковывая к себе внимание слушателя, удивляя его, Бестужев-Рюмин начинал всякие переговоры. И с поляками, и со «славянами».
Первая реакция собеседника, как правило, была отрицательной. Экзальтированность, горячность и при этом обтекаемость бестужевских формулировок способны были скорее оттолкнуть, чем приблизить к себе слушателя. По показаниям того же полковника Северина Крыжановского, напор Бестужева в первый момент обескуражил поляков65. По «Запискам» Горбачевского, Бестужев при первой встрече и на «славян» произвел неблагоприятное впечатление66. Это подтверждается показаниями «славян» на следствии. Однако в обоих случаях заговорщик сумел заинтересовать своих слушателей, поставленная цель была достигнута.
Мерзляков считал, что, после того как первая цель будет достигнута, следует пускать в ход систему аргументов и доводов, помня, что «убеждение рассудка» служит оратору средством достижения другой цели – «сильнейшего воспламенения страстей»: только так, «воспламеняя страсти», можно «действовать на волю»67. Бестужев-Рюмин точно следовал риторическим правилам. При этом разжечь страсти было не так уж и сложно. Молодые армейские заговорщики, не успевшие повоевать, мечтали о «своем Тулоне», хотели заслужить благодарность своего отечества и горели жаждой немедленного действия. Именно поэтому «славянам» было сразу же предложено стать знаменитыми. По словам прапорщика-«славянина» В.А. Бечасного, уже на первом заседании Бестужев говорил, что «довольно уже страдали» и «стыдно терпеть угнетение», что «все благомыслящие люди решились свергнуть с себя иго», ведь «все унижены и презрены слишком – а в особенности офицеры». А значит, «благородство должно одушевлять каждого к исполнению великого предприятия – освобождению несчастного своего отечества». В итоге – «слава для избавителей в позднейшем потомстве», «вечная благодарность отечества»68. Данный довод повторялся на каждом из собраний. «Великое дело совершится, и нас провозгласят героями века», - убеждал Бестужев «славян»69.
Для того, чтобы стяжать славу, одних слов недостаточно. Требовалось немедленно перейти к делу. Цель же славянского общества, объединение всех славянских племен в единую федерацию, оставалась весьма отдаленной. «Ваша цель, - доказывал Бестужев-Рюмин, - очень многосложна, а потому едва ли можно достигнуть ее когда-нибудь»70.
Южане предлагали «славянам» другую цель, достижимую – установление в России республики и освобождение народа от «угнетения». Для этого нужно не так уж и много: произвести военную революцию и убить императора. «Поэтому, если хотят променять цель невозможную на истинно для России полезную, то они должны присоединиться к нашему обществу», - объяснял подпоручик71.
Изучая объединительные речи Бестужева-Рюмина, нетрудно убедиться, что практически все они построены на, мягко говоря, недостоверной информации. Так, он сообщил «славянам», что «для исполнения сего предприятия в 1816 г. писана была конституция и очень хорошо обдумана, которую князь Трубецкой возил за границу для одобрения к известнейшим публицистам» - «великим умам» эпохи72. Как известно, в 1816 г. в обществе еще не было никакой конституции, да и через девять лет далеко не все заговорщики оставались едины в своих конституционных устремлениях. Конечно, князь Трубецкой «конституцию» за границу не возил и везти не собирался, соответственно и никакого одобрения у известнейших публицистов она не получала. "Дабы присоединить их ( «славян» - О.К. ) к нашему обществу, нужно было им представить, что у нас все обдумано и готово. Ежели бы я им сказал, что конституция написана одним из членов, то «славяне», никогда об уме Пестеля не слыхавшие, усумнились бы в доброте его сочинения. Назвал же я «славянам» Трубецкого, а не другого, потому что из членов он один возвратился из чужих краев; что живши в Киеве, куда «славяне» могли прислать депутата, Трубецкой мог бы подтвердить говоренное мною, и что быв человек зрелых лет и полковничьего чина, он бы вселил более почтения и доверенности, нежели 23-летний подпоручик» - показывал Бестужев-Рюмин на следствии73.
«Славянам» было рассказано и об огромных военных силах, которыми располагало Южное общество. Дабы убедить их, Бестужев при помощи С.И. Муравьева-Апостола устроил общее собрание «славян» и Васильковской управы. «Славяне» «застали у Муравьева и Бестужева блестящее общество видных военных, перед которыми им пришлось бы стоять на вытяжку на каком-нибудь параде или случайном разговоре», - отмечает М.В. Нечкина74. Присутствие на собрании полковых командиров ( А.З. Муравьева, В.К. Тизенгаузена, И.С. Повало-Швейковского ) и нескольких штаб-офицеров должно было произвести, и, конечно, произвело на «славян» должное впечатление.
Аргументация Бестужева-Рюмина в беседах со «славянами» дает возможность судить о его методах на переговорах с польскими эмиссарами. Полякам, как уже отмечалось выше, было объявлено, что «в просвещенный век, в который мы живем», вражда наций – анахронизм, «интересы всех народов одни и те же», а «закоренелая ненависть присуща только варварским временам». В беседах же со «славянами» Бестужев использовал совсем иной аргумент: «Надобно больше думать о своих соотечественниках, чем об иноземцах»75. Россия противопоставлялась иным странам: «Мы, русские (курсив мой – О.К. ), должны иметь единственно в предмете на твердых постановлениях основать свободу в отечественном крае»76. А после присоединения Общества соединенных славян к Южному обществу Бестужева-Рюмин и вовсе запретил «славянам» общаться с поляками77.
Правда, порой Бестужев действовал методом проб и ошибок. Ошибки случались, когда заговорщик отступал от теории своего учителя и пытался апеллировать не к чувствам, а к разуму собеседников. На одном из совещаний он, например, попытался развить мысль о материальных выгодах, которые участники революции могут получить после ее победы. М.В. Нечкина обращает особое внимание на свидетельство одного из участников этого совещания, утверждавшего, что Бестужева-Рюмин, « со слезами в глазах, указывая на свои подпоручьи погоны, повторял, что “не в таких будем, а в генеральских”. По мнению Нечкиной, «славяне» были возмущены столь явным меркантилизмом васильковского лидера, Бестужеву с трудом удалось отвлечь их внимание от инцидента78.
И это одна из немногих ораторских неудач Бестужева на переговорах. В целом же речи убедили «славян». Немедленные активные действия, исполнение патриотического долга, «слава в позднейшем потомстве» - таким нехитрым набором идей Бестужев подчинил себе волю молодых офицеров. Они услышали то, что хотели услышать.
Чтобы окончательно закрепить победу, на одном из последних заседаний Бестужева-Рюмин потребовал (и получил) от «славян» клятву «не щадить своей жизни для достижения предпринятой цели, при первом знаке поднять оружие для введения конституции». И «сию клятву подтвердили, целуя образ, который Бестужев снял со своей шеи». Со «славян» также было взято слово до начала переворота не выходить в отставку и не просить перевода в другую часть»79. При этом ученик Мерзлякова, свидетельствовали «славяне», хвалил их «решимость приступить к перевороту и старался внушить еще более рвения к достижению сей цели»80. Для убедительности Бестужев потребовал полный список членов Общества соединенных славян и отметил в нем тех, кто готовился в цареубийцы. О том, что список, как требовали правила конспирации, сразу же был сожжен, «славяне» не догадывались.
Используя лишь свои ораторские способности, Бестужеву не всегда удавалось достичь задуманного. И тогда в ход шли другие методы. В частности, для укрепления структуры тайного общества Бестужев умело использовал интригу. Пример того – история с майором пензенского пехотного полка Михаилом Спиридовым. Михаил Матвеевич Спиридов происходил из богатой семьи русских аристократов. По материнской линии он был внуком знаменитого историка М.М. Щербатова, по этой же линии Спиридов приходился родственником и самому Бестужеву-Рюмину81. Скорее всего, Бестужев и Спиридов были знакомы с детства; по крайней мере, точно известно, что старший брат Бестужева Николай в 1810-х годах жил в московском доме Спиридовых82.
Майор Спиридов вступил в Общество соединенных славян непосредственно перед его слиянием с Южным и по прямой просьбе Бестужева-Рюмина. По мнению М.В. Нечкиной, «по типу своему этот человек более подходил к Южному обществу, и, вероятно, Муравьев и Бестужев надеялись на то, что этот знатный по происхождению дворянин, родственник князьям Щербатовым, будет проводником их замыслов в скромной среде Соединенных славян». «Но, - продолжает Нечкина, - надежды их не оправдались, и Спиридов стал вести себя самостоятельно, противореча руководителям Васильковской управы»83. В частности, Спиридову не понравился «Государственный завет» - составленное Бестужевым под диктовку Пестеля и предоставленное «славянам» краткое изложение основ будущей конституции демократической России84. Майор желал бы, в частности, видеть свою страну не республикой, а конституционной монархией, не соглашался с идеей отмены сословий и предложенными Пестелем путями решения национального вопроса в России85. На многие пункты документа он написал свои возражения86. Эти возражения майор пытался высказать Бестужеву и просил гласного обсуждения вопроса. Однако Бестужева-Рюмин убеждал «славян» в том, что рассматривать данный документ на объединительных совещаниях совершенно лишнее – «из сего могут произойти ссоры и несогласия»87. А когда Спиридов попытался настоять на своем, началась, по мнению «славян», так называемая «интрига подпоручика Бестужева-Рюмина насчет отдаления майора Спиридова»88.
На одном из совещаний ( проходившем в отсутствии Бестужева ) Спиридов был избран посредником между «славянами» и «южанами», что означало предоставление майору прав руководителя управы, боярина. И суть интриги состояла как раз в том, чтобы не допустить подобного развития событий. Бестужев потребовал нового собрания «для поправления сей ошибки»88.
Но выборы уже прошли, отменять их итоги было неудобно. По крайней мере, среди демократически настроенных «славян» это было не принято. И Бестужев нащупал единственно возможный в таком случае ход: он решил изменить структуру подчинения «славян» Южному обществу. Предложил назначить не одного посредника, а двух: одного от пехоты, другого – от артиллерии. Из руководителя управы тайного общества посредник превращался в представителя профессиональной группы в Васильковской управе. Одним из посредников все же остался непокорный майор, другим был избран артиллерийский подпоручик И.И. Горбачевский.
Если подводить итоги объединительной деятельности Бестужева в среде «соединенных славян», следует признать, что на самом деле члены Славянского общества не были интересны Бестужеву ни как личности, ни как носители определенных идей, ни даже как представители иной формы конспиративной организации. На следствии, опровергая одно из показаний «славян», он скажет: «Я даже не припишу этого их раздражению против меня, но только малому навыку мыслить и некультурности»89. И добавит в другом показании: «Я из “славян” пятой доли не знал, ибо видел их толпою, и то только три раза», «как “славяне” были многочисленны и незначащи ( курсив мой. – О.К. ), то разделя их на управы, я не давал себе труда узнавать поименно членов, предполагая в случае нужды снестись с начальниками управ»90.
В связи с этим следует признать справедливым вывод М.В. Нечкиной: Бестужев смотрел на членов Общества соединенных славян «как на орудие революции, пушечное мясо», и в ходе объединительных совещаний «ловко провел ”славян”»91.
Кроме ораторского дарования и умения вести интригу, подпоручик Бестужева-Рюмин обладал и незаурядным актерским талантом, что подтверждается историей его взаимоотношений с собственным полковым командиром полковником В.К. Тизенгаузеном.
Василий Карлович Тизенгаузен был в 1824 г. принят в Южное общество Сергеем Муравьевым-Апостолом. Среди декабристов он был одним из самых старших, к 1826 г. ему уже исполнилось 46 лет. За плечами полковника был немалый боевой опыт: в армии он начал служить в 1799 г., в военных действиях принимал участие с 1808 г.92 Принятый в общество всего лишь с правами брата, Тизенгаузен не был убежденным заговорщиком, желание «порвать» с заговором возникало у него постоянно. Чтобы быть подальше от васильковских лидеров, он добивался перевода в другой полк или возможности выйти в отставку. «Подполковник Муравьев при брате (Матвее Муравьеве-Апостоле. – О.К. ) своем, и, помниться, при подпоручике Бестужеве-Рюмине на коленях усерднейшим образом просил меня неотступно оставить намерение мое», - показывал Тизенгаузен на следствии93. Причем васильковским лидерам, чтобы удержать полковника от исполнения его намерений, пришлось даже прибегнуть к помощи Пестеля. «Просили меня Бестужев и Муравьев в разговоре с Тизенгаузеном прилагать много жару и говорить о начале действий в 1825 году», «ибо по его характеру сие им нужно», - показывал Пестель94.
Позднее, после ареста в январе 1826 г., Тизенгаузен понял, что главная его вина состояла не в участии в заговоре как таковом, а в попустительстве преступным предприятиям подпоручика Бестужева-Рюмина. Пользуясь этим попустительством, Бестужев имел прекрасную возможность путешествовать по делам общества по Украине, Польше и России. «Он был главным связующим звеном между заговорщиками», - утверждал начальник штаба 1-й армии барон К.Ф. Толь, и эти слова были справедливы95.
Кроме упоминавшихся выше Вильно, Киева и Житомира, Бестужев-Рюмин много раз бывал в Тульчине, Каменке и Линцах –месте квартирования штаба Вятского пехотного полка, которым командовал Пестель. В 1823 г. он тайно совершил поездку в Москву для «склонения некоторых членов к содействию» в деле реализации Бобруйского заговора, предусматривавшего военное восстание и «арестование» императора на летнем смотре под городом Бобруйском. Бывал Бестужев и в Хомутце – полтавском имении Муравьевых-Апостолов, и в Умани – месте службы князя Волконского. Известно, что в 1823 – 1825 гг. он месяцами жил в Василькове у Сергея Муравьева. Между тем дисциплина требовала нахождения всех офицеров в полку. В отношении же бывших семеновцев, сосланных на юг после «истории» 1820 г., лишенных права не только на отставку и отпуск, но даже и на командировку, это правило должно было действовать и вовсе без исключений.
На следствии Тизенгаузен убедил себя в том, что виновником всех его бед был именно Бестужев-Рюмин. И пытался дать ответ ( не только следствию, но прежде всего самому себе ), как же он, в общем уже немолодой полковник, поддался обаянию обер-офицера, и не только не «отстал» от общества, но и постоянно нарушал воинскую дисциплину. Практически в каждом своем показании он сам ( без давления Следственного комитета ) возвращается у этой теме. «несмотря на либеральные идеи Бестужева, - написал он в одном из таких показаний, - я всегда его считал за пустого и нимало не опасного для общества офицера. – Суждения его мне всегда казались столь странными, что я часто над оными смеялся и принимал за бредни. – Он никогда почти не выдерживал моего взгляда, и мне кажется, что он меня очень боялся; ибо почти всегда, когда я только начинал укорять его за бессмысленные его рассуждения и неосновательность оных ему доказывать, то он обыкновенно молчал, потупя взор вниз. – Вижу, и ясно, что я в нем ошибался, и сильно ошибался! – Кто в состоянии проникнуть все изгибы черной души?»96.
Это показание весьма примечательно. Если не принимать во внимание его эмоциональный тон, то надо признать, что Тизенгаузен довольно точно описал характер своих отношений с Бестужевым-Рюминым. Действительно, скорее всего, начались отношения с насмешек старшего и опытного полковника над молодым прапорщиком. Однако Тизенгаузен ошибается, и ошибается сильно, утверждая, что Бестужев его боялся. Его подчиненный был в тайном обществе на равных не только с полковниками, но и с генералом Волконским, к его мнению прислушивался Пестель, он вел сложнейшие переговоры с польским обществом и «славянами». По заговорщицкой «табели о рангах» Бестужев-Рюмин был на две ступени выше Тизенгаузена.
Бестужев-Рюмин, видимо, быстро нащупал слабую струну своего полкового командира: Тизенгаузен кичился перед ним опытностью, считал себя вправе поучать его, укорять за «бессмысленные рассуждения». Бестужев не возражал, умело играя роль покорного слушателя – «молчал, потупя взор вниз». И взамен получал не только полную свободу передвижения, но и казенные подорожные: путешествовать частным образом бывший семеновец не мог.
Справедливости ради надо отметить, что в двадцатых числах ноября 1825 г. Тизенгаузен арестовал подпоручика сроком на десять дней. Причиной ареста послужила почти полуторамесячная отлучка Бестужева из полка, все это время он жил в Василькове у Муравьева. Правда, через несколько дней полковник отпустил подпоручика из-под ареста по уважительной причине – у Бестужева в Москве скончалась мать и серьезно заболел отец. Бестужев-Рюмин обещал Тизенгаузену поехать в Киев и оттуда подать корпусному командиру просьбу об отпуске. Но, как известно, вместо Киева он снова поехал в Васильков. Последовавшее через несколько дней восстание черниговцев заставило его оставить первоначальные намерения. «Бестужев должен быть изверг, чудовище! – Как забыть так скоро кончину матери и просьбы умирающего отца? – Гнусное чудовище и тогда, если адская роль, чтобы только меня обмануть ложными письмами из Москвы, была его изобретения или выдумана его другом Муравьевым»97, - сокрушался по этому поводу арестованный командир полтавцев.
Последний период существования Южного общества декабристов , как известно, ознаменовался тяжелым кризисом в его руководстве. Ситуация эта была в 1935 г. проанализирована М.В.Нечкиной. Она впервые – и справедливо – заговорила о том, что этот период прошел под знаком острого соперничества двух южных руководителей: Пестеля и Сергея Муравьева-Апостола98. Впоследствии ее выводы были подхвачены и другими исследователями. Собственно, главный пункт разногласий Пестеля и Муравьева состоял в тактической последовательности действий. Помимо упований на Петербург как на место, где и должна начаться хорошо подготовленная военная революция, был уверен в том, что первым шагом в революции должно было стать уничтожение императорской фамилии. В отличие от него Сергей Муравьев настаивал на том, что убивать всю «фамилию» не нужно, достаточно «лишить жизни» одного государя, а восставать нужно немедленно – и не в Петербурге, а на юге. Примером для подражания была для Муравьева испанская революция, поднятая подполковником Рафаэлем Риего в 1820 г. Революция эта началась вдалеке от столицы и завершилась победой инсургентов.
Тактические разногласия сопровождались и острым соперничеством двух руководителей. Современникам Пестель был известен как властный, спокойный и холодный прагматик, сторонник крайних мер в отношении не только царской семьи, но и будущего государственного строительства. Готовя военную революцию, он постепенно прибирал к рукам своих собственных воинских начальников, используя при этом подкуп и шантаж99. В тайном обществе Пестеля уважали и боялись, но не любили, многие подозревали его в желании узурпировать власть после победы революции и называли «русским Бонапартом». Сергей Муравьев-Апостол воплощал в себе романтический дух тайных обществ. Политические взгляды Муравьева были весьма расплывчаты, о возможных последствиях будущего переворота он почти не думал. Революцию он считал результатом не длительной подготовки, но горячей революционной импровизации. Властность, жесткость и рассудочность Пестеля были для него неприемлемы.
«Васильковская управа была гораздо деятельнее прочих двух и действовала гораздо независимее от Директории, хотя и сообщала к сведению то, что у нее происходило»100, - сообщал Пестель на следствии. «В Тульчине подчеркнуто рассматривали нас скорее как союзников общества, нежели как составную его часть»101, - подтверждал его слова Бестужев-Рюмин. Однако вопрос о роли самого Бестужева в этом кризисе никогда историками не ставился, предполагалось, что он безусловно поддерживал своего друга в споре с Пестелем.
Судя по документам, позиция Бестужева-Рюмина была сложнее. Сложность эту первым подметил в 1825 г. полковник С.П. Трубецкой, руководитель Северного общества, личный враг Пестеля и близкий приятель Сергея Муравьева. Приехав в Киев, Трубецкой поставил перед собой задачу ограничить влияние Пестеля на юге и сделал ставку на сепаратные переговоры с Васильковской управой. «Я видел, - показывал Трубецкой на следствии, - что хоть он ( Бестужев-Рюмин. – О.К. ) и не доверяет во многом Пестелю, в коем он видит жестокого и властолюбивого человека, но между тем обольщен его умом и убежден, что Пестель судит весьма основательно и понимает вещи в их настоящем виде. Я старался оспаривать принятые Бестужевым мысли Пестеля понемногу, чтобы тем вернее достичь моего намерения»102. Зная о близости Бестужева к председателю южной Директории, Трубецкой хотел сделать Бестужева своим агентом во вражеском стане, поручил ему наблюдать за Пестелем. Трубецкой был убежден, что Бестужев-Рюмин действительно выполняет его просьбу. Но когда, основываясь на показаниях Трубецкого, следователи задали Бестужеву вопрос, «что побуждало их ( заговорщиков. – О.К. )к сему наблюдению и что вы успели заметить особенного в поступках Пестеля», в ответ они получили резкую и эмоциональную отповедь. «Я не знаю, что комитет разумеет под словом наблюдать. Намерения его были нам известны; - шпионить за ним не было нужно, и никто бы сего не осмелился мне предложить», - написал он103.
Показания Бестужева-Рюмина содержат несколько метких характеристик личности и дел председателя Директории. Самая известная из них – в его показании от 27 января 1826 г.: «Пестель был уважаем в обществе за необыкновенные способности, но недостаток чувствительности в нем был причиною, что его не любили. Чрезмерная недоверчивость его всех отталкивала, ибо нельзя было надеяться, что связь с ним будет продолжительна. Все приводило его в сомнение; и через это он делал множество ошибок. Людей он мало знал. Стараясь его распознать, я уверился в истине, что есть вещи, которые можно лишь понять сердцем, но кои остаются вечною загадкою для самого проницательного ума»104. Приведенная цитата позволяет сделать вывод: Бестужев действительно хорошо распознал лидера южан, как распознал он и поляков, и «славян», и своего полкового командира. В отличие от многих не слишком проницательных современников он не обвиняет Пестеля в бонапартизме. Он говорит о другом: доверчивый романтический век диктует человеку соответствующую линию, манеру поведения. Человеку недостаточно чувствительному, недоверчивому скептику невозможно рассчитывать на благоприятное мнение о себе. Тем не менее, как свидетельствуют бестужевские показания, сам он относился к Пестелю не так, как все.
1823, 1824 и 1825 годы – время постоянных контактов Бестужева и Пестеля105. Именно на Бестужева-Рюмина возложили ответственную роль связного между Васильковской управой и Директорией. Взаимная неприязнь Пестеля и Муравьева была известна всему обществу. Муравьев свое негативное отношение к Пестелю даже не пытался скрывать. И во многом благодаря позиции Бестужева между ними не произошло окончательного разрыва.
Пестель был для Бестужева-Рюмина безусловным и авторитетным лидером, мнением которого он очень дорожил. Так, рассказывая следствию об итогах голосования в 1823 г. по вопросу о судьбе императорской семьи, он заметил: «Пестель спросил потом у нас: согласны ли мы с мнением общества о необходимости истребления всей императорской фамилии. Мы сказали, что нет. Тут возникли жаркие и продолжительные прения: Муравьев в своем мнении устоял, а я имел несчастие убедиться доводами Пестеля»106. Характеризуя поведение в заговоре Сергея Муравьева, Бестужев показывал, что чистота сердца и бескорыстие его друга «были признаны всеми его знакомыми и самим Пестелем» ( курсив мой. – О.К. )107. При этом он отмечал, что своими отношениями с Пестелем погубил Муравьева-Апостола, поскольку «характера он не деятельного и всегда имел отвращение от жестокостей, то Пестель часто меня просил, то на то, то на другое его уговорить»108.
Как точно заметил Трубецкой, Бестужев принял «мысли Пестеля», стал сторонником его политических взглядов и методов руководства тайной организацией. Из показаний Бестужева-Рюмина не видно, что он был в чем-то не согласен с «Русской Правдой». Содержание программного документа он знал очень хорошо и довольно точно излагал109. Введение в России республики, отмена крепостного права, 10-летняя диктатура Временного верховного правления – все эти крайне радикальные для той эпохи положения Бестужев-Рюмин в целом одобрял110.
Бестужев, как и Пестель, полагал, что далеко не все современники готовы разделить эти взгляды. Людей надо убеждать, а для убеждения хороши все средства, даже и не вполне честные. Судя по ходу и итогам его организаторской деятельности, эту истину Бестужев усвоил хорошо. В отличие от него Пестель не учился у Мерзлякова и, убеждая оппонентов, апеллировал прежде всего к их разуму, пытался сделать их своими сознательными союзниками, что удавалось далеко не всегда. «Мы и тогда очень часто не разделяли его намерений, но не могли ему противоречить по преимуществу его способностей, и по влиянию, которое он имел над нами»111, - писал член Тульчинской управы Н.В. Басаргин. Обобщая это и другие показания, современный исследователь С.А. Экштут считает: «Пестеля невозможно было переспорить, но он оставлял людей нравственно и эмоционально не удовлетворенными»112. Бестужев-Рюмин же не старался переспорить, он адресовался к чувствам собеседников и был в деле общения с людьми более удачлив.
И Пестель, и Бестужев-Рюмин использовали в конспиративной деятельности нечестные с точки зрения «чистой морали» методы. «Моральный релятивизм» и макиавеллизм в политике были столь же свойственны Бестужеву, как и Пестелю, только у Бестужева они были разбавлены изрядной долей профессиональной ораторской чувствительности. Более того, подводя итоги организационной деятельности Бестужева-Рюмина в Южном обществе, можно с уверенностью сделать вывод, что Бестужев был достойным и причем лучшим учеником Пестеля в деле строительства и укрепления тайной организации.
«При отъезде Трубецкого из Киева, - показывал Бестужев-Рюмин на следствии, - было положено нами тремя ( т.е. им самим, Сергеем Муравьевым и Трубецким. – О.К. ), что он предложит Северному обществу по введении Временного правления составить комитет из числа членов для сочинения конституции»113; конституция же эта не должна была иметь своим источником отвергаемую Трубецким «Русскую Правду». Уважая Пестеля, дорожа его мнением, голосуя за «Русскую Правду», Бестужев тем не менее договаривался с Трубецким о фактической изоляции южного лидера и его конституционных разработок в случае победы революции.
Бестужев-Рюмин был достаточно молод. Вполне естественно, что его путь конспиратора был тернист, на этом пути он делал много непростительных ошибок. Ошибки он делал и при решении вопроса объединения со «славянами», и при переговорах с поляками. Так, известно, что в декабре 1824 г. он с ведома Сергея Муравьева и в обход всех правил конспирации написал письмо польским заговорщикам. В письме, по некоторым сведениям, содержалась просьба убить цесаревича Константина Павловича. Однако князь Волконский, который, собственно, и должен был передать письмо полякам, отвез его Пестелю. «Директория истребила сию бумагу, прекратила сношения Бестужева с поляками и передала оные мне и князю Волконскому», - показывал Пестель на следствии114.
В 1825 г., скорее всего, по вине Бестужева-Рюмина были прерваны «сношения» между Васильковом и Каменкой. Согласно опубликованному в 1926 г. Б.Л. Модзалевским письма Бестужева-Рюмина к своему родственнику С.М. Мартынову отец декабриста запретил ему жениться на племяннице декабриста Давыдова Екатерине Бороздиной115. Исполнив волю отца и отказавшись от женитьбы, Бестужев тем самым скомпрометировал ни в чем не повинную молодую девушку116. Именно на это время – 1824 г. – как раз и приходится ссора руководителя Каменской управы с Муравьевым и Бестужевым. «Известно всем, что мы с ним ( Сергеем Муравьевым-Апостолом. – О.К. ) разошлись неприятно, по особенным обстоятельствам»117, - показывал на следствии Василий Давыдов. «Я же более году не имел никаких сношений с Давыдовым», - вторил ему Сергей Муравьев118.
Стоит отметить, что если причиной ссоры действительно был отказ Бестужева жениться на племяннице Давыдова, то реакция каменского руководителя на его поведение была, по представлениям той эпохи весьма мягкой. Сходная житейская история явилась в сентябре 1825 г. причиной знаменитой дуэли К.П. Чернова с В.Д. Новосильцевым, закончившейся смертью обоих участников.
К чести Бестужева-Рюмина, несмотря на все допущенные ошибки, результаты его организационной деятельности в Южном обществе оказываются не менее значительны, чем результаты деятельности Пестеля. Кроме того, именно осторожный Пестель принял в общество главного декабристского предателя, капитана Аркадия Майбороду. Не обошлась без «своих» предателей – А.К. Бошняка и И.В. Шервуда и Каменская управа. Но ни один доносчик не проник в общество по вине Бестужева-Рюмина. Видимо, ему действительно лучше удавалось распознать людей, чем тульчинским и каменским руководителям.
Если с Пестелем Бестужева-Рюмина связывали деловые отношения, то с Сергеем Муравьевым-Апостолом – близкая личная дружба. Обстоятельства, при которых дружба возникла, нам практически неизвестны. Сами друзья-заговорщики предпочитали на следствии не распространяться на эту тему, в результате до нас дошло лишь одно смутное показание Бестужева: «Муравьев мне показал участие, и мы подружились. Услуги, кои он мне в разное время оказывал, сделали нашу связь теснее»119.
О том, как возникла дружба, повествует запись Евгения Якушкина, сына декабриста И.Д. Якушкина: «Бестужев был пустой малый и весьма недалекий человек, все товарищи постоянно над ним смеялись, - Сергей Муравьев больше других. «Я не узнаю тебя, брат, - сказал ему однажды Матвей Иванович Муравьев, - позволяя такие насмешки над Бестужевым, ты уничижаешь себя, и чем он виноват, что родился дураком?». После этих слов брата Сергей Муравьев стал совершенно иначе общаться с Бестужевым, он стал заискивать его дружбы и всячески старался загладить свое прежнее обращение с ним. Бестужев к нему привязался, и он также потом очень полюбил Бестужева»120. Данная запись восходит к воспоминаниям самого И.Д. Якушкина: «В Киеве Раевские, сыновья генерала*, и Сергей Муравьев часто поднимали его ( Бестужева-Рюмина. – О.К. ) на смех. Матвей Муравьев однажды стал упрекать брата своего за его поведение с Бестужевым, доказывая ему, что дурачить Бестужева вместе с Раевскими непристойно»121. Финал истории с насмешками над Бестужевым в мемуарах И.Д. Якушкина соответствует тому, что сообщает его сын.
Другие современники о причинах возникновения этой дружбы не думали, а только констатировали ее факт. Причем пылкость взаимоотношений Муравьева и Бестужева подчас вызывала удивление и неприятие и у них, и у позднейших исследователей. Так, в одном из писем брату Матвей Муравьев-Апостол, сетуя на то, что Сергей говорит о Бестужеве-Рюмине «не иначе, как со слезами на глазах», называл его мнимым другом122. А упоминавшийся ранее генерал М.Ф. Орлов характеризовал их отношения таким жестоким образом, что историки до сих пор еще не решаются пользоваться этой характеристикой в своих исследованиях: «…около Киева жили Сергей Муравьев и Бестужев, странная чета, которая целый год хвалила друг друга наедине»123. «Сантиментальной и немного истерической взаимной привязанностью двух офицеров, похожей на роман»124 считал отношения Муравьева и Бестужева историк Г. Чулков. И даже Н.Я. Эйдельман удивлялся, анализируя непонятную дружбу «видавшего виды подполковника с зеленым прапорщиком»125. Между тем ничего странного и непонятного в этой дружбе нет, а есть целый ряд домыслов и легенд, разбивающихся при знакомстве с фактами. Во-первых, Муравьев и Бестужев были не только друзьями, но и родственниками. Мать Бестужева-Рюмина, Екатерина Васильевна, урожденная Грушецкая, состояла в кровном родстве с Прасковьей Васильевной Грушецкой, мачехой декабристов Муравьевых-Апостолов126. Скорее всего, познакомились будущие декабристы еще до службы в Семеновском полку.
Во-вторых, не совсем правы те современники и историки, которые рассуждают о большой разнице в возрасте между Муравьевым и Бестужевым. Сергею Муравьеву-Апостолу было в 1826 г. 29 лет, в то время как Бестужеву-Рюмину в тюрьме исполнилось 25. Разница между ними – всего четыре года. Правда, Муравьев был участником Отечественной войны и заграничных походов и имел военный опыт, которым не обладал Бестужев.
Образовательный уровень обоих тоже был примерно равным: Муравьев сначала учился в частном пансионе в Париже, затем окончил инженерный корпус в Петербурге. Бестужев, хотя не учился за границей и в корпусе, получил блестящее домашнее образование. И наконец, было много общего в их характерах: у обоих за внешней сентиментальностью, энтузиазмом и экзальтацией скрывалась железная воля и решительность. Родственники, однополчане, почти ровесники, близкие друг другу по духу, по образованию, они просто не могли не подружиться. Укрепили же дружбу общие семеновские «несчастия» и участие в заговоре.
Рассказы же И.Д. Якушкина и его сына о «насмешках» и последующем раскаянии Муравьева следует признать явным вымыслом. Зная характер Сергея Муравьева, трудно поверить, что он насмехался над кем-нибудь вообще, тем более над своим родственником и однополчанином. Да и особая атмосфера в Семеновском полку, тот дух офицерского братства, которыми всегда отличались семеновцы, не позволили бы ему это делать ни в Петербурге, ни в Киеве.
Следует отметить, что в делах тайного общества Муравьев и Бестужев-Рюмин отнюдь не «составляли одного человека». Между ними существовали и политические разногласия: Муравьев не одобрял радикализма своего друга по вопросу о судьбе императорской фамилии. Еще в январе 1823 г. Бестужев, вняв убеждению Пестеля, дал согласие на «убиение» императора,
_________________
* Сыновья знаменитого героя войны 1812 г. генерала Н.Н. Раевского Александр ( в 1825 г. отставной полковник ) и Николай ( в 1825 г. полковник Харьковского драгунского полка ) были близкими приятелями С.И. Муравьева-Апостола.
Муравьев же долго противился этому. Не нравилась Муравьеву и бестужевская решительность при решении вопроса о судьбе цесаревича Константина. Когда Бестужев-Рюмин, исполняя отданный Пестелем приказ, стал требовать от поляков «немедленного истребления цесаревича»127, Муравьев заметил своему другу: «Зачем хочешь ты взять на себя преступления другого народа, не довольно ли уже того, что мы вынуждены были согласиться на смерть императора?»128
Функции Сергея Муравьева в Южном обществе коренным образом отличались от тех, которые исполнял Бестужев-Рюмин. Муравьев не занимался партийным строительством, он был лидером военным, разрабатывал конкретные планы вооруженного выступления. И здесь Бестужев-Рюмин действительно был в курсе всех его приготовлений и являлся его верным помощником. Но при этом в деле непосредственной подготовки военной революции он не был ни инициатором, ни главным исполнителем.
Для Бестужева-Рюмина вполне естественным оказалось участие в восстании Черниговского полка. Он играл активную роль в событиях, предшествовавших мятежу: предупредил Сергея Муравьева-Апостола и его брата Матвея о готовившемся аресте, «отклонил» упавших духом братьев от самоубийства, пытался наладить связь со «славянами» и добиться от них вооруженной помощи. Но о самостоятельных его действиях в ходе самого военного мятежа нам ничего не известно. Отнюдь не склонный на следствии выгораживать себя за счет Муравьева, он тем не менее утверждал на допросе: «Я почти машинально следовал за полком и в распоряжениях ( как всем известно ) участия не брал»129.
В данном случае Бестужев-Рюмин, скорее всего, говорит правду. Восстание Черниговского полка – звездный час и в то же время логический финал жизненного пути «русского Риего» Сергея Муравьева-Апостола. «Революция наподобие испанской» была его мечтой, его страстью. Сделав попытку осуществить свою мечту, он ни с кем не пожелал впоследствии разделить ответственность за события , утверждая на допросах, что «все возмущение Черниговского полка было им одним сделано»130. Помощь Бестужева, не имевшего боевого опыта, никогда не командовавшего ни одним солдатом, была, кроме всего прочего, бесполезной для Сергея Муравьева. Как известно, пример Риего не повторился: запланированная заговорщиками военная революция за три дня похода черниговцев превратилась в стихийный солдатский бунт, без труда подавленный верными правительству артиллерийской батареей и несколькими гусарскими эскадронами131. При усмирении восстания Сергей Муравьев-Апостол был тяжело ранен.
Подробный анализ поведения Бестужева-Рюмина на следствии в задачу данной статьи не входит – это тема отдельного исследования. Позволю себе высказать лишь некоторые общие соображения.
Тактика, которую первоначально приняло следствие по отношению к Бестужеву, была тактикой запугивания. По мемуарному свидетельству А.Е. Розена, на одном из начальных допросов в Зимнем дворце следователь В.В. Левашов угрожал заговорщику: «Вы знаете, императору достаточно сказать одно слово, и вы прикажете долго жить»132. Но вскоре выяснилось, что пугать его – занятие бесперспективное. Ни разу во время следствия Бестужев-Рюмин не попросил ни о прощении, ни о снисхождении к себе. Если в первые дни следствия он находился в состоянии нравственного смятения, вызванного разгромом мятежа черниговцев и ранением Сергея Муравьева, то уже к середине января 1826 г. он из такого состояния вышел. У него появилась своя линия поведения, которой он придерживался до самого конца следствия.
Бестужев-Рюмин пытался вести со следствием сложную и опасную игру. Игра эта представляла собой попытку договориться с властью, показать ей, что идея насильственных реформ возникла не на пустом месте, доказать хотя бы частичную справедливость идей тайного общества, даже дать власти некоторые полезные советы. Более того, понимая свою значимость в делах тайного общества, в начале следствия Бестужев-Рюмин попытался договориться напрямую с императором. Еще на юге, на одном из первых допросов он просил позволения написать государю133. Сразу же по приезде в Петербург, 24 января, он был допрошен императором.
Как следует из письма, которое Бестужев написал Николаю I через два дня после свидания, заговорщик хотел рассказать своему монарху «все о положении вещей, об организации выступления, о разных мнениях общества, о средствах, которое оно имело в руках». «В мой план входило также говорить с Вами о Польше, Малороссии, Курляндии, Финляндии. Существенно, чтобы все то, что я знаю об этом, знали бы и Вы», - объяснял Бестужев-Рюмин. Из этого же письма явствует, что Николай I не оправдал надежд арестованного мятежника: его совершенно не интересовало мнение подпоручика о положении вещей, ему нужны были лишь фамилии участников тайных организаций. Верный тактике запугивания, император кричал на него, был строг. Разговор с царем привел Бестужева-Рюмина «в состояние упадка духа». В письме Бестужев просил Николая «даровать» ему еще одну встречу, потому что «есть много вещей, которые никогда не смогут войти в допрос; чего я не могу открыть вашим генералам, о том бы я сообщил очень подробно Вашему величеству»134.
Однако второй аудиенции у царя Бестужев-Рюмин не получил и был вынужден договариваться с генералами. В показании от 4 февраля он писал: «Можно подавить общее недовольство самыми простыми средствами.
Если строго потребовать от губернаторов, чтобы они следили за тем, чтобы помещичьи крестьяне не были так угнетаемы, как сейчас; если бы по судебной части приняли меры подобно мерам великого князя Константина; если бы убавили несколько лет солдатской службы и потребовали бы от командиров, чтобы они более гуманно обращались с солдатами и были бы более вежливы по отношению к офицерам; если бы к этому император опубликовал манифест, в котором он обещал бы привлекать к ответственности за злоупотребления в управлении, я глубоко убежден, что народ оценил бы более эти благодеяния, чем политические преобразования. Тогда тайные общества перестали бы существовать за отсутствием движущих рычагов, а император стал бы кумиром России»135.
Для того, чтобы эти и подобные им идеи были восприняты адекватно, Бестужеву требовалось доказать свою готовность сотрудничать со следствием. Следовательно, его показания наполнены развернутым изложением замыслов заговорщиков, весьма подробно он пишет о взаимоотношениях с Польским патриотическим обществом. Не менее детально он рассказывает о революционных планах Васильковской управы, о цареубийственных проектах Пестеля, Артамона Муравьева, Василия Давыдова и многих других участников Южного общества. Кроме того, логика игры вела к называнию фамилий известных ему участников заговора.
Особенно не повезло «соединенным славянам». По-прежнему, видимо, считая их «пушечным мясом», в показаниях от 27 января Бестужев впервые заявил, что в ходе объединительных совещаний «славяне» сами вызвались «покуситься» на жизнь императора136. Он вспомнил о находившемся у него, а затем уничтоженном списке «славян», в котором были помечены те, кого готовили на роль цареубийц. И утверждал, что большинство «славян» сами внесли себя в список.
На этих показаниях Бестужев-Рюмин настаивал почти до самого конца следствия. Однако в мае ему были предложены очные ставки со «славянами», и он был вынужден согласиться с тем, что почти все они попали в злополучный список заочно, благодаря самому Бестужеву, а также славянским посредникам Горбачевскому и Спиридову137.
Правда, в игре со следствием Бестужев-Рюмин соблюдал некую грань, за которую он не переступал никогда. Этой гранью была возможность доказать свою искренность за счет Сергея Муравьева-Апостола.
То, что подполковника Муравьева-Апостола, руководителя военного мятежа, не оставят в живых, было понятно всем ( в том числе и самому Муравьеву ) с самого начала следствия. Бестужев же самоотверженно бросался защищать своего друга, пытался взять на себя как можно большую часть его вины. В бестужевском показании от 5 апреля читаем: «Не он ( Сергей Муравьев. – О.К. ) меня, а его втащил за собою в пропасть»138. Эту мысль он развивал и потом, в показаниях от 7 мая: «Здесь повторяю, что пылким своим нравом увлекая Муравьева, я его во все преступное ввергнул. Сие готов в присутствии Комитета доказать самому Муравьеву разительными доводами. Одно только, на что он дал согласие прежде, нежели со мной подружился, - это на вступление в общество». «Это все общество знает. А в особенности Пестель, Юшневский, Давыдов, оба Поджио, Трубецкой, Бригген, Швейковский, Тизенгаузен»139.
Составляя показание, Бестужев, скорее всего, рассчитывал получить очные ставки не только с Сергеем Муравьевым, но и со всеми «знающими». И. предупреждая возможное запирательство со стороны товарищей по заговору, добавлял: «Каждому из них, буде вздумает отпереться, я многое берусь припомнить»139.
Но ни сложная игра Бестужева-Рюмина, ни его самоотверженность по отношению к Сергею Муравьеву не нашли понимания у следователей. Генералы не простили ему высказанного в письме к царю пренебрежения к собственным персонам. Все время следствия его подозревали в неискренности, в том, что на допросах он показывает не всю правду. «В представленных комитету ответах ваших вы сокрыли некоторые важные обстоятельства, о коих имели совершенную известность и о коих теперь собраны достоверные сведения», «комитет, имея все средства уличить вас в том, о чем вы говорите превратно, или вовсе умалчиваете, не желает однако же лишать вас возможности к добровольному открытию всего вам известного»140 – такие фразы содержатся почти в каждом вопроснике, адресованном Бестужеву. Почти три месяца – половину февраля, март и апрель 1826 г. – заговорщик содержался в тюрьме в ручных цепях.
В связи со следствием по делу Бестужева-Рюмина стоит вернуться к вопросу о причинах позднейшего отторжения его личности и дел современниками. Именно на следствии в сознании декабристов начал формироваться прижившийся в позднейшей мемуаристике миф, изложенный в начале данной статьи. Согласно ему сопредседатель Васильковской управы был экзальтированным «зеленым юнцом», ничего полезного для тайного общества не сделавшим, при этом еще глупым и необразованным. Отчасти виновником возникновения мифа, особенно в отношении собственной необразованности, был сам Бестужев-Рюмин. Очевидно, еще в ходе следствия его товарищам по заговору стало известно, что он просил у генерала Чернышова разрешения отвечать на вопросы по-французски, потому что «более привык к этому языку, чем к русскому». В просьбе было отказано «с строжайшим подтверждением чрез коменданта, чтобы непременно отвечал на русском языке»141.
На самом деле Бестужев писал по-русски не хуже, чем по-французски. Хотя его показания и поражают точностью подбора слов, образованностью и грамотностью, ( естественно, в рамках грамматических представлений начала XIX в. ), ему не простили признания в неумении объясняться на русском языке. В позднейших мемуарах этот факт нашел отражение в комичной истории с французскими словарями, которые будто бы Бестужев листал в своей камере, чтобы переводить свои ответы с французского на русский142. Одного эпизода, правда, недостаточно, чтобы в глазах современников один из главных руководителей заговора превратился в не умеющего вести себя в приличном обществе «недоумка». Процесс же этого превращения хорошо виден, в частности, из показаний А.З. Муравьева и мемуаров И.Д. Якушкина.
В 1823 – 1825 гг. двоюродный брат Сергея Муравьева-Апостола полковник Артамон Захарович Муравьев был, как известно, командиром Ахтырского гусарского полка, боярином Южного общества и одним из самых активных членов Васильковской управы. А.З. Муравьев показывал: «Приходил ко мне Ахтырского полка майор Линдинер, я, чтобы говорить с ним, принял его в доме. По прошествии нескольких минут входит Бестужев расстегнутый ( в расстегнутом мундире. – О.К. ): меня это до того взорвало, что он так мог явиться при штаб-офицере, что хотя по несчастным моим с ним связям я и не мог ему ничего сказать и не сказал, но в душе почти решился с ним прервать все и совсем». По его словам, негодование по этому поводу он выразил Сергею Муравьеву-Апостолу, на что получил от кузена недоуменный ответ: «Может ли тебя такой вздор обидеть?»143
Скорее всего, такая ситуация имела место. Расстегнутый мундир руководившего Васильковской управой подпоручика полковник мог воспринять как неуважение, даже вызов. Правда и то, что какое-то неудовольствие по данному поводу было высказано им Сергею Муравьеву.
Реакция же Сергея Муравьева была вполне адекватной. Подполковник очень мягко напомнил двоюродному брату, что в военной иерархии положение полкового командира и подпоручика несравнимо, зато в иерархии тайного общества у них один чин боярина, по должности же Бестужев старше, а коль так, то непорядок в обмундировании все-таки мелочь.
Очевидно, в 1825 г. Артамон хорошо понял намек. На следствии он лукавил, когда говорил, что после этого случая решил оставить общество. Полковник очень дорожил своим статусом боярина, был слишком включен в вертикаль заговора; страх прослыть нерешительным в глазах Сергея Муравьева-Апостола преследовал его все годы пребывания в тайном обществе. Совершенно точно известно, что ни до, ни после этого случая он не пытался выйти из заговора. Напротив, его горячность и упорство в подготовке цареубийства пугали даже не страдавших трусостью васильковских лидеров.
Иван Дмитриевич Якушкин ( на момент следствия отставной гвардейский капитан ) излагает в мемуарах другой эпизод: историю с неудачной поездкой Бестужева-Рюмина в 1823 г. в Москву. Целью поездки было привлечение московских членов распущенного Союза благоденствия, в частности и самого мемуариста, к исполнению Бобруйского заговора. Бобруйский заговор подразумевал начало военной революции летом 1824 г. в ходе высочайшего смотра войск под городом Бобруйском. После развала союза Якушкин отошел от общества и ему было предложено – от имени Сергея Муравьева вновь вступить в тайную организацию. По показанию Бестужева, Якушкин вступить в общество отказался, так как «был того мнения, что время политического преобразования России еще не настало»144.
На следствии Якушкину удалось обойти этот эпизод молчание, он отозвался полным неведением о Бобруйском заговоре145. Однако в мемуарах он подробно его описывает, предлагая совершенно иную причину своего отказа возобновить членство в обществе. Согласно мемуарам причина состояла в недоверии Якушкина к Бестужеву-Рюмину, он сомневался в том, чтобы Сергей Муравьев дал этому «странному существу» «какое-нибудь важное поручение к нам». При этом Бестужеву было в лицо сказано, «что мы ( бывшие московские участники Союза благоденствия. – О.К. ) не войдем с ним ни в какое сношение». «После оказалось, что он точно приезжал от Сергея Муравьева с предложением к нам вступить в заговор, затеваемый на юге против императора», - сообщает мемуарист146. Однако вряд ли этому свидетельству можно доверять. Если даже признать, что Якушкин действительно не верил в возможность дружбы и тесных конспиративных связей Муравьева и Бестужева, сомнительно, чтобы он об этом сказал самому Бестужеву, оскорбив тем самым дворянина и офицера. И конечно же, если бы дело обстояло именно так, Бестужев не стал бы на следствии повествовать о политических разногласиях Якушкина с участниками Южного общества.
Вернее другое: в ходе следствия перестала существовать привычная для заговорщиков иерархия чинов тайного общества. Бывшие южные бояре, мужи и братья, боевые офицеры и генералы еще могли представить себя – без ущерба для самолюбия – наравне или даже в подчинении генерал-майора Волконского, полковника Трубецкого, полковника Пестеля, подполковника Муравьева-Апостола. Но представить себя в подчинении 25-летнего армейского подпоручика было выше их сил.
На следствии в показаниях Артамона Муравьева и Михаила Орлова, Василия Тизенгаузена и Александра Поджио и многих других и наметилась своеобразная реакция отторжения личности и дел Бестужева-Рюмина. Спустя годы эта реакция перешла в воспоминания ( в частности, в мемуары Якушкина ) и начались кочующие из текста в текст рассуждения о его неопытности, странности, неумении вести себя, малозначимости его дел, о его ненормальности.
Сам же Бестужев-Рюмин и те руководители заговора, к которым он был особенно близок, оценивали его роль в тайном обществе совершенно по-иному. В письме к царю Бестужев говорил о себе как о вожде заговора, пригодном к тому же к осуществлению революции147. Сергей Муравьев-Апостол утверждал на следствии, что самое большое влияние на Южное общество имели три человека: он сам, Пестель и Бестужев-Рюмин148.
В заговоре Бестужев-Рюмин, как и многие другие декабристы, нашел то, чего был лишен в обычной жизни – возможность самореализоваться. Он хотел стать дипломатом и стал им – в рамках тайного общества. Он учился искусству убеждать и сумел применить свои познания в деле построения заговора. Военная карьера его прервалась из-за «семеновской истории», но он сделал карьеру в Южном обществе. Бестужев мыслил себя лидером, решающим судьбы страны. Он и стал таким лидером. Он планировал революцию, вел переговоры, занимался партийным строительством и всюду добивался тех результатов, которых желал.
В связи с этим следует признать, что Верховный уголовный суд действительно не ошибся, высоко оценив его статус и роль в тайном обществе. Подпоручик Полтавского пехотного полка Михаил Бестужев-Рюмин, проходивший в приговоре под № 4, был признан виновным в том, что «имел умысел на цареубийство, изыскивал к тому средства, сам вызвался на убийство блаженной памяти государя императора и ныне царствующего государя императора, избирал и назначал лиц к свершению оного; имел умысел на истребление императорской фамилии, изъявлял оный в самых жестоких выражениях рассеяния праха*, имел умысел на изгнание императорской фамилии и лишение свободы блаженной памяти государя императора и сам вызвался на совершение сего последнего злодеяния, участвовал в управлении Южным обществом, присоединил к оному Славянское, составлял прокламации и произносил возмутительные речи, участвовал в сочинении лже-Катехизиса, возбуждал и приуготовлял к бунту, требуя даже клятвенных обещаний целованием образа, составлял умысел отторжения областей от империи и действовал в исполнении оного, принимал деятельнейшие меры к распространению бунта привлечением других, лично действовал в мятеже с готовностию пролития крови, возбуждал офицеров и солдат к бунту и взят с оружием в руках»149.
_________________
* Здесь цитируются показания члена Общества соединенных славян В.А. Бечасного: «Когда Бестужев говорил о истреблении династии, то припоминаю себе, что отозвался в следующих выражениях: “надобно и самый прах их по земле развеять”».
1. См.: Штрайх С.Я. М.П. Бестужев-Рюмин // Штрайх С.Я. О пяти повешенных. М., 1926. С. 95 – 120.
2. См.: Штрайх С.Я. Декабрист М.П. Бестужев-Рюмин. М., 1925.
3. См.: Василенко В.Е. М.П. Бестужев-Рюмин. Л., 1966.
4. См.: Мачульский Е.Н. Новые данные о биографии М.П. Бестужева-Рюмина. // Исторические записки. М., 1975. Т.96 С.347 – 358.
5. Восстание декабристов: Док. и материалы ( далее – ВД ). М.; Л., 1927. Т.4. С. 179.
6.См.: Азадовский М.К. Затерянные и утраченные произведения декабристов // Азадовский М.К. Страницы истории декабризма. Иркутск, 1992. Кн. 2. С.87.
7. Мачульский Е.Н. Указ. соч. С.347
8. Толстой Л.Н. Стыдно. // Толстой Л.Н. Собр. cоч. М., 1964. Т.16. С.449
9. См.: ВД. М., 1950, Т.9. С.26 - 176
10.Бестужев-Рюмин К.Н. Воспоминания // Сборник отделения русского языка и словесности Императорской академии наук. Т.67. № 4. С.3. Ср.: Долгоруков П. Российская родословная книга. СПб., 1857. Ч.4. С.287 – 289.
11. См об этом: Мачульский Е.Н. Указ. соч. С.348
12. См.: Бестужев-Рюмин К.Н. Воспоминания. С.5; Ср.: Бестужев-Рюмин К.Н. Письмо к Л.Н. Толстому о декабристе М.П. Бестужеве-Рюмине // Декабристы и их время. М.,1928. С.207; Мачульский Е.Н. Указ. соч. С.348.
13. См.: Бестужев-Рюмин К.Н. Письмо к Л.Н. Толстому о декабристе М.П. Бестужеве-Рюмине. С.206; См. также Бестужев-Рюмин К.Н. Воспоминания. С.7.
14. Бестужев-Рюмин К.Н. Письмо к Л.Н. Толстому о декабристе М.П. Бестужеве-Рюмине. С.14.
15. См.: Мачульский Е.Н. Указ. соч. С348.
16. Там же. С.351. Рохленко Д. Кавалергарда век недолог // Литературная газета. 2000. № 50-51 ( 20 – 26 декабря ). С.5.
17. См.: Бестужев-Рюмин К.Н. Письмо к Л.Н. Толстому о декабристе М.П. Бестужеве-Рюмине. С.208.
19. Там же. С.69.
20. Там же. С.68.
21. ВД. Т.9. С.49.
22. Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа. М., 1963. С.85.
23. Михайловский-Данилевский А.И. Вступление на престол императора Николая I // Русская старина. 1890. № 11. С.497.
24. Басаргин Н.Н. Записки // Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С.45.
25. Якушкин И.Д. Записки. М., 1951. С.55. Якушкин Е.И. Замечания на «Записки» ( «Mon Journal» ) А.М. Муравьева //Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981. С.144. В издании «Записок» И.Д. Якушкина (М., 1951) этот текст без всяких на то оснований приписан самому декабристу (ср. Якушкин И.Д. Указ. соч. С.160, 619)
26. См.: Показания Юшневского // ВД. М.,1953. Т.10. С.61.
27. Показания П.И. Пестеля // Там же. Т.4. С. 111.
28. Показания А.П. Юшневского // Там же. Т.10. С.61.
29. Показания П.И. Пестеля // Там же. Т.4. С.
30. Показания А.П. Юшневского // Там же. Т.10. С.61.
31. Показания П.И. Пестеля // Там же. Т.4. С.111.
32. Там же. Т.10. С.61.
33. Там же. Т.9. С.46.
34. Там же. Т.4. С.109.
35.См.: Боровков А.Д. Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ // Декабристы. Биограф. справ. М., 1998. С.224.
36. См., например: Декабристы. Биограф. справ. М., 1998. С.22; Пушкина В.А., Ильин П.В. Персональный состав декабристских тайных обществ // 14 декабря 1825 года. Кишинев, 2000. Вып. 2. С.45 и др.
37. См.: ВД. Т.4. С.275.
38. Нечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955. Т.1. С.397.
39. О допустимости такой формы принятия в общество говорил в своих показаниях П.И. Пестель ( ВД. Т.4. С.177 )
40. Там же. Т.9. С.63.
41. Там же. Т.4. С.119.
42. «Русская правда» П.И. Пестеля и сочинения, ей предшествующие // Там же. М., 1958. Т.7. С.123.
43. Там же. Т.10. С.131.
44. Орлов М.Ф. Указ. соч. С.86.
45. ВД. Т.10. С.201; Ср. в показаниях С.Г. Волконского. Там же. Т.10. С.128. Сам Бестужев-Рюмин, однако, склонен был на следствии объяснять мотивы своего «вояжа» личными обстоятельствами. ( Там же. Т.9. С.3).
46. Там же. Т.10. С.28.
47. Там же. Т.9. С.65.
48. Цит. по: Медведская Л.А. Южное общество декабристов и Польское патриотическое общество // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С.284.
49. Ср. в показаниях Бестужева-Рюмина: «Муравьев виделся с Крыжановским в то же время, как и я. Но в дела ни с ним, ни с Городецким ( другой эмиссар Польского патриотического общества. – О.К. ) не вмешивался» (ВД. Т.9. С.87).
50. Там же. М., 1980, Т.17. С.203 – 204.
51. Текст его см.: Там же. Т.9. С.63 – 65; 69 – 74; Ср.: Медведская Л.А. Указ. соч. С.286 – 288.
52. ВД. Т.9. С.72.
53. Там же. С.73.
54. Там же. С.72 – 73.
55. Там же. Т.4. С.130.
56. Там же. С.119.
57. Там же. С.280.
58. См.: Ланда С.С. Дух революционных преобразований: Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов. 1816 – 1825. М., 1975. С 294 и др.
59. Нечкина М.В. Общество соединенных славян. М.; Л., 1927. С.63; Ср.: Она же. Вступительная статья к следственным делам М.П. Бестужева-Рюмина и С.И. Муравьева-Апостола. // ВД. Т.9. С.11.
60. См.: Эйдельман Н.Я. Апостол Сергей. М., 1975. С.189.
61. См.: Азадовский М.К. Указ. соч. С.89.
62. См.: Бестужев-Рюмин К.Н. Письмо к Л.Н. Толстому о декабристе М.П. Бестужеве-Рюмине. С.208; Ср.: ВД. Т.9. С.49.
63.Мерзляков А.Ф. Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических. М., 1821. С.91.
64. Мезляков А.Ф. Указ. соч. С.99.
65. Цит. по: Медведская Л.А. Указ. соч. С.284.
66. Горбачевский И.И. Записки. Письма. М., 1963. С.9.
67. Мезляков А.Ф. Указ. соч. С.93.
68. ВД. М.; Л., 1926. Т.5. С.279.
69. Там же. Т.9. С.117.
70. Показания П.И. Борисова. Там же. Т.5. С.31.
71. Там же. Т.9. С.116.
72. Там же. Т.5. С.279.
73. Там же. Т.9. С.78. С.П. Трубецкой в 1819 – 1821 гг. находился за границей, а с начала 1825 г. служил в Киеве.
74. Нечкина М.В. Общество соединенных славян. С. 71.
75. Показания П.И. Борисова // ВД. Т.5. С.31.
76. Там же. Т.9. С.116.
77. См.: Показания А.В. Веденяпина 1-го // Там же. М., 1975. С.221.
78. См.: Нечкина М.В. Общество соединенных славян. С.79 – 80.
79. Показания П.И. Борисова // ВД. Т.5. С.35. Ср.: показания других членов Общества соединенных славян: Там же. Т.13. С.151, 365 и др.
80. Там же. Т.5. С.35.
81. Дед Бестужева-Рюмина приходился двоюродным братом Щербатову. См. об этом: Бестужев-Рюмин К.Н. Воспоминания. С.3.
82. Там же. С.6.
83. Нечкина М.В. Общество соединенных славян. С. 62.
84.О происхождении и содержании этого документа см.: Нечкина М.В. Из работ над «Русской правдой» Пестеля // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С.73 – 83.
85. См.: ВД. Т.5. С.111, 126 и др.
86. Там же. Т.9. С.77.
87. Там же. Т.5. С.279.
88. Там же. С.300.
89. ВД. Т.9. С.140.
90. Там же. С.85. Ср.: Там же. С.82.
91. См.: Нечкина М.В. Общество соединенных славян. С.68, 86.
92. ВД. М., 1954. Т.11. С.241.
93. Там же. С.280.
94. Там же. Т.4. С.158.
95. Там же. Т.9. С.38.
96. Там же. Т.11. С.275.
97. Там же. Т.10. С.275.
98. См.: Нечкина М.В. Кризис Южного общества декабристов // Историк-марксист, 1935. №7. С.30-47.
99. См. об этом: Киянская О.И. Профессионал от революции. К вопросу о конспиративной деятельности П.И. Пестеля в 1819 – 1825 гг. // Литературное обозрение. 1997. №4. С.4 – 18.
100. ВД. Т.4. С.110.
101. Там же. Т.9. С.46.
102. Там же. М.; Л., 1925. Т.1. С.35.
103. Там же. Т.9. С.56, 68.
104. Там же. С.68.
105. Там же. С.66, 68, 113.
106. Там же. С.110 – 111.
107. Там же. С.110.
108. Там же. С.145.
109. Там же. Т.9. С.58 – 60.
110. Там же. С.110 – 111.
111. Там же. М., 1969. Т.12. С.309.
112. Экштут С.А. В поисках исторической альтернативы. М.. 1994. С.175.
113. См.: ВД. Т.9. С.77.
114.Там же. Т.4. С.116; Ср.: Там же. Т.10. С.133; Т.9. С.65, 111 и др. Обобщение этих показаний см.: Медведская Л.А. Указ. соч. С.298.
115.См.: Модзалевский Б.Л. Страница из жизни декабриста М.П. Бестужева-Рюмина // Памяти декабристов. Л., 1926. Т.3. С.210 – 211.
116.Цявловский М. Примечания к «Письму К.Н. Бестужева-Рюмина к Л.Н. Толстому о декабристе М.П. Бестужеве-Рюмине» // Декабристы и их время. М., 1928. Т.1. С.209.
117. ВД. Т.10. С.225.
118. Там же. Т.4. С.284.
119. Там же. Т.9. С.57.
120. Якушкин Е.И. Замечания на «Записки» ( «Mon Journal» ) А.М. Муравьева. С.144.
121. Якушкин И.Д. Указ. соч. С.55.
122.См.: Муравьев-Апостол М.И. Письмо к С.И. Муравьеву-Апостолу // Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С.220.
123. Орлов М.Ф. Указ. соч. С.85.
124. Чулков Г. Мятежники 1825 г. М., 1925. С.85.
125. Эйдельман Н.Я. Апостол Сергей. М., 1975. С.141.
126.Эйдельман Н.Я. К биографии Сергея Ивановича Муравьева-Апостола // Исторические записки. М., 1975. Т.96. С.270.
127. ВД. Т.9. С.111.
128. Там же. С.145.
129. Там же. С.32.
130. Там же. Т.4. С.239.
131. См.: Киянская О.И. Южный бунт. М., 1997.
132. Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутстк, 1984. С.143.
133. См.: ВД. Т.9. С.37.
134. Там же. С.42 – 43.
135. Там же. С.42 – 43.
136.Там же. С.74.
137.Там же. С.142, 143, 149; Ср.: показания «славян» // Там же. Т.5. С.47, 153 – 156 и др.; Т.13. М.,1975. С.150, 369 и др.
138. Там же. Т.9. С.112.
139. Там же. С.145.
140. Там же. С.86, 100.
141. Там же. С.69.
142. См.: Розен А.Е. Указ.соч. С.157.
143. ВД. Т.11. С.124.
144. Там же. Т.9. С.112.
145. Там же. М.; Л., 1927. Т.3. С.53.
146. Якушкин И.Д. Указ. соч. С.55.
147. ВД. Т.9. С.43.
148. Там же. Т.4. С.266, 275.
149. Там же. Т.17. М., 1980. С.203 - 204.
Вы здесь » Декабристы » ДЕКАБРИСТЫ. » Бестужев-Рюмин Михаил Павлович.
© ДЕКАБРИСТЫ 2010-2025. При использовании любого материала с нашего сайта - ссылка обязательна!  Copyright © 2010-2025 . Пользовательское соглашение |