ТРУБЕЦКОЙ Сергей Петрович, кн. (29.8.1790 — 22.11.1860), полковник, дежурный штаб-офицер 4 пехотного корпуса.

Отец — действительный статский советник, нижегородский губернский предводитель дворянства кн. Петр Сергеевич Трубецкой (14.7.1760 — 19.2.1817), мать — Дарья Александровна, светлейшая кн. Грузинская (ум. 1796); отец вторым браком за Марьей Крамина.

Потомок великого князя литовского Гедимина по отцу, грузинского царя Вахтанга VI и сподвижника Петра I — А. Д. Меншикова по линии матери, Трубецкой получил основательное домашнее воспитание.

Воспитывался дома, учителя: англичанин Изенвуд, немец пастор Лундберг, француз Стадлер; с 1806 слушал лекции в Московском университете.
В службу вступил подпрапорщиком в л.-гв. Семеновский полк — 10.11.1808, прапорщик — 25.10.1810, подпоручик — 2.6.1812, участник Отечественной войны 1812 (от Вильны до Бородина, Тарутино, Малоярославец) и заграничных походов (Люцен, Бауцен — награжден орденом Анны 4 ст., Кульм — награжден орденом Владимира 4 ст. с бантом, прусским орденом За заслуги и Кульмским крестом, Лейпциг, где ранен), поручик — 23.9.1813, назначен полковым казначеем — 16.6.1815, штабс-капитан — 29.8.1816, капитан — 4.3.1819, назначен старшим адъютантом Главного штаба — 4.5.1819, в отпуске за границей — середина 1819 — сентябрь 1821, переведен в л.-гв. Преображенский полк с оставлением в прежней должности — 24.1.1821, полковник — 1.1.1822, назначен дежурным штаб-офицером в 4 пехотный корпус (Киев) с оставлением в прежней должности — 22.12.1824.
Масон, член ложи «Трех добродетелей» — 25.1.1816, в 1818 и до 28.4.1819 — наместный мастер этой ложи.

Член Союза спасения, Союза благоденствия (председатель и блюститель Коренного совета), один из руководителей Северного общества, один из авторов «Манифеста к русскому народу», во время подготовки восстания 14.12.1825 намечен был в диктаторы, но на площадь не явился и участия в восстании не принимал.

Арестован в ночь на 15.12.1825 в квартире своего родственника австрийского посла Лебцельтерна, доставлен в Петропавловскую крепость — 15.12 («Трубецкого, при сем присылаемого, посадить в Алексеевский равелин. За ним всех строже смотреть, особенно не позволять никуда не выходить и ни с кем не видеться») в №7 Алексеевского равелина.

Осужден по I разряду и по конфирмации 10.7.1826 приговорен в каторжную работу вечно.
Отправлен закованным в Сибирь — 23.7.1826 (приметы: рост 2 аршина 11 1/4 вершков, «лицом чист, глаза карие, нос большой, длинный, горбоватый, волосы на голове и бороде темнорусые, усы бреет, подбородок острый, сухощав, талии стройной, на правой ляжке выше колена имеет рану от ядра»), срок сокращен до 20 лет — 22.8.1826, прибыл в Иркутск — 29.8.1826, вскоре отправлен в Николаевский винокуренный завод, возвращен оттуда в Иркутск — 6.10, отправлен в Благодатский рудник — 8.10, прибыл туда — 25.10.1826, отправлен в Читинский острог — 10.9.1827, поступил туда — 29.9, прибыл в Петровский завод в сентябре 1830, срок сокращен до 15 лет — 8.11.1832, до 13 лет — 14.12.1835. По указу 10.7.1839 обращен на поселение в с. Оёк Иркутской губернии, жене разрешено жить с детьми в Иркутске, С.П. Трубецкому приезжать туда на время — 11.1.1845, разрешено поместить дочерей Елизавету и Зинаиду в открытый в Иркутске девичий институт — 17.6.1845. По манифесту об амнистии 26.8.1856 восстановлен в правах дворянства, но без княжеского титула, который дарован детям особым высочайшим указом 30.8.1856.
Выехал в Европейскую Россию, прибыл в Москву — 29.1.1857, выехал в Киев, где жила его дочь А.С. Ребиндер (муж ее был тогда попечителем Киевского учебного округа) — 21.2.1857.
В мае 1858 разрешена поездка в Варшаву по семейным делам, в октябре 1858 переехал в Одессу, переехал на жительство в Москву — 19.8.1859, разрешено приезжать на время в Петербург для свиданий с дочерью А.С. Ребиндер (муж ее тогда — директор Департамента народного просвещения) — 30.11.1859.

Мемуарист.

Умер от апоплексического удара в Москве, после отпевания в церкви Св. Николая в Хлынове похоронен в Новодевичьем монастыре.

Жена — гр. Екатерина Ивановна Лаваль.

Братья: Александр (18.8.1792 — 14.4.1853), полковник, женат на Луизе Валентиновне Ростишевской (ум. 1881); Петр; Павел (16.1.1795 — 1802); Никита (6.8.1804 — 30.1.1855), церемониймейстер, женат первым браком на Александре Александровне Нелидовой, вторым — на Елизавете Николаевне Волковой.
Сестра — Елизавета (р. 1796 — 1870-е), в первом браке за Сергеем Павловичем Потемкиным, во втором — за Ипполитом Ивановичем Подчаским.
В семье Трубецких воспитывался сын сосланного в Сибирь в 1828 Александра Кучевского — Федор.

ВД, I, 1-145; ГАРФ, ф. 109, 1 эксп., 1826 г., д. 61, ч. 26.

Трубецкой (князь Сергей Петрович) - один из наиболее известных членов тайного общества в царствование императора Александра I (так называемых, декабристов).

Родился в 1790 году, служил в гвардии и во время войн с Наполеоном обратил на себя внимание своей храбростью.
По возвращении из-за границы Трубецкой вступил в масонскую ложу "трех добродетелей", в 1818 - 19 годах был в ней наместным мастером, затем почетным членом.
Трубецкой вместе с Александром и Никитой Муравьевыми первые пришли, в 1816 году, к мысли о необходимости образования тайного общества, которое и составилось в феврале 1817 года под названием "союза спасения" или "истинных и верных сынов отечества"; устав его написал Пестель .
Во внешних приемах этого общества чувствовалось еще влияние масонства. По показанию Трубецкого, члены "союза спасения" преимущественно говорили "о обязанности подвизаться для пользы отечества, способствовать всему полезному если не содействием, то хотя изъявлением одобрения, стараться пресекать злоупотребления, оглашая предосудительные поступки недостойных общей доверенности чиновников, особенно же стараться усиливать общество приобретением новых надежных членов, разведав прежде о их способностях и нравственных свойствах или даже подвергнув их некоторому испытанию".
Вскоре "союз спасения" был преобразован и получил название "союза благоденствия", первая часть устава которого была составлена Александром и Михаилом Муравьевыми, П. Колошиным и князем Трубецким, причем они пользовались уставом немецкого тайного общества Тугендбунда.
Любопытно, что немецкий устав настаивает на освободительных мерах относительно крестьян и требует, чтобы каждый вступающий в союз обязался в течение того же хозяйственного года освободить своих крестьян, и превратить находящуюся в пользовании крестьян землю, обремененную барщиной, в свободную собственность, которая могла бы дать им достаточное пропитание; между тем в русском уставе помещикам рекомендуется только человечное отношение к крестьянам, забота об их просвещении и, в случае возможности, борьба с злоупотреблениями крепостным правом.
Проект второй части устава "союза благоденствия", написанный Трубецким, не был одобрен коренной управой общества и впоследствии уничтожен.
Трубецкой вербовал в члены общества даже людей, мало ему знакомых.
Так, в 1819 году он обратился к Жуковскому, но тот, возвращая ему устав, сказал, что он "заключает в себе мысль такую благодетельную и такую высокую, что он счастливым бы себя почел, если бы мог убедить себя, что в состоянии выполнить его требования, но что к несчастью он не чувствует в себе достаточной к тому силы".
Напротив, Н.И. Тургенев принял предложение Трубецкого.
После съезда членов "союза благоденствия" в Москве, в начале 1821 года, общество объявлено было уничтоженными, но на юге Пестель и другие не согласились с этим и немедленно образовали южное общество, в Петербурге же северное общество составилось лишь в конце 1822 года. Во главе его стоял Никита Муравьев, но в конце 1823 года нашли более удобным, для успеха дела, иметь трех председателей, и к нему присоединили князя Евгения Оболенского и Трубецкого, только что возвратившегося из-за границы.
В бумагах Трубецкого был найден впоследствии список (с неважными переменами) проекта конституции Никиты Муравьева, предполагавшего учредить в России монархию ограниченную, причем государю предоставлялась власть подобная той, которой пользуется президент Соединенных Штатов. Когда в 1823 году в Петербург приезжал Пестель и убедил князя Оболенского признать необходимость республиканского правления в России, то Трубецкой разубедил его в этом, доказав, что республику можно учредить не иначе, как истребив императорскую фамилию, что привело бы в ужас общество и народ. В 1824 году, по обязанностям службы, Трубецкой переехал в Киев. В октябре 1825 года, взяв отпуск, Трубецкой возвратился в Петербург и вновь избран был директором общества. Когда при обсуждении вопроса о том, что делать, если государь не согласится на их условия, Рылеев предложил вывезти его за границу - Трубецкой присоединился к этому мнению.
27 ноября члены северного общества узнали о смерти императора Александра и о присяге Константину Павловичу . Некоторые находили, что упущен удобный случай к восстанию, но Трубецкой утверждал, что это не беда, что нужно только приготовиться содействовать членам южного общества, если они начнут дело; тем не менее он присоединился к постановлению главных членов северного общества о прекращении его до более благоприятных обстоятельств. Известие, что Константин Павлович не принимает короны, возбудило новые надежды.
Трубецкой был выбран диктатором.
В своих показаниях он утверждал, что истинным распорядителем был Рылеев, последний же заявил, что Трубецкой "многое предлагал первый и, превосходя его в осторожности, равнялся с ним в деятельности по делам заговора".
8 декабря Трубецкой советовался с Батенковым относительно предполагаемой революции и будущего государственного устройства.
Они одобрили следующий план, составленный Батенковым:
1) приостановить действие самодержавия и назначить временное правительство, которое должно будет учредить в губерниях камеры для избрания депутатов.
2) Стараться установить две палаты, причем члены верхней должны быть назначаемы на всю жизнь.
Батенков (находившийся, вероятно, под влиянием Сперанского , у которого он жил и который после своей ссылки возлагал надежду на создание наследственной аристократии) желал, чтобы члены верхней палаты были наследственные, но, очевидно, Трубецкой на это не согласился.
3) Употребить для достижения цели войска, которые захотят остаться верными присяге императору Константину. Впоследствии, для утверждения конституционной монархии, предполагалось: учредить провинциальные палаты для местного законодательства и обратить военные поселения в народную стражу.
Трубецкой высказывал предположение, что первоначально войск за них будет мало, но он рассчитывал, что первый полк, который откажется от присяги императору Николаю , будет выведен из казарм, и пойдет с барабанным боем к казармам ближайшего полка и, подняв его, будет продолжать шествие к другим соседним полкам; таким образом составится значительная масса, к которой примкнут и батальоны, находящиеся вне города.
12 декабря князь Оболенский передал собравшимся у него членам общества, гвардейским офицерам, приказание диктатора - стараться в день, назначенный для присяги, возмутить солдат своих полков и вести их на Сенатскую площадь.
На собрании заговорщиков 13 декабря вечером, когда князь Оболенский и Александр Бестужев высказались за необходимость покушения на жизнь Николая Павловича, Трубецкой, по показанию Штейнгеля, соглашался на это и выражал желание провозгласить императором малолетнего великого князя Александра Николаевича (последнее предлагал и Батенков в разговоре с Трубецким 8 декабря), но, по свидетельству других, Трубецкой держался в стороне и вполголоса разговаривал с князем Оболенским.
Сам Трубецкой показал, что не может отдать себе ясного отчета в своих поступках и словах в этот вечер.
По свидетельству Рылеева, Трубецкой думал о занятии дворца.
Трубецкой на следствии заявил о своей надежде, что Николай Павлович не употребит силы для усмирения восставших и вступит с ними в переговоры.

Трубецкой в своих "Записках" так излагает планы заговорщиков. Предполагалось полкам собраться на Петровской площади и заставить Сенат: 1) издать манифест, в котором прописаны будут чрезвычайные обстоятельства, в которых находилась Россия, и для решения которых приглашаются в назначенный срок выбранные люди от всех сословий для утверждения, за кем остаться престолу и на каких основаниях; 2) учредить временное правление, пока не будет утвержден новый император, общим собором выбранных людей. Общество намеревалось предложить в временное правление Мордвинова , Сперанского и Ермолова . Предполагалось срок военной службы для рядовых уменьшить до 15 лет. Временное правление должно было составить проект государственного уложения, в котором главные пункты должны быть учреждение представительного правления по образцу просвещенных европейских государств и освобождение крестьян от крепостной зависимости. По показаниям Трубецкого и Рылеева, в случае неудачи, предполагалось выступить из города и распространить восстание. У Трубецкого был найден набросок манифеста от имени Сената об уничтожении прежнего правления и учреждения временного, для созвания депутатов. От времени до времени Трубецким овладевали сомнения в успехе дела, которые он к высказывал Рылееву. Однажды Трубецкой даже просил, чтобы его отпустили в Киев, в 4-й корпус, в штабе которого он служил, чтобы "там что-нибудь сделать".
Тем не менее Трубецкой не решился сложить с себя звание диктатора и должен был присутствовать в день 14 декабря на сенатской площади; но начальство над войсками, участвующими в заговоре, поручено было полковнику Булатову.
Однако в решительный день Трубецкой окончательно растерялся и не явился на Сенатскую площадь.
Храбрость свою Трубецкой доказал, несомненно, во время наполеоновских войн, по словам Пущина , он отличался крайней нерешительностью и не в его природе было взять на свою ответственность кровь, которая должна была пролиться, и все беспорядки, которые должны были последовать в столице.
В ночь с 14 на 15 декабря Трубецкой был арестован и отвезен в Зимний дворец.
Император вышел к нему и сказал, указывая на лоб Трубецкого: "Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией вошли в такое дело? Гвардии полковник! Князь Трубецкой! Как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью? Ваша участь будет ужасная!"
Императору было очень неприятно участие в заговоре члена такой знатной фамилии, находившего к тому же в свойстве с австрийским посланником.
Когда несколько позднее государю отнесли показание, написанное Трубецким, и позвали его самого, император Николай воскликнул: "Вы знаете, что я могу вас сейчас расстрелять!", но затем приказал Трубецкому написать жене: "Я буду жив и здоров".
28 марта 1826 года в каземат к Трубецкому вошел генерал-адьютант Бенкендорф и требовал от имени государя, чтобы он открыл, какие у него были сношения с Сперанским; при этом Бенкендорф обещал, что все сказанное останется в секрете, что Сперанский ни в каком случае не пострадает и что государь хочет только знать, в какой степени он может ему доверять.
Трубецкой отвечал, что встречал Сперанского в светском обществе, но никаких особенных отношений к нему не имеет. Тогда Бенкендорф сказал Трубецкому, будто бы он рассказывал о своем разговоре со Сперанским и будто бы даже советовался с ним о будущей конституции в России. Трубецкой решительно отрицал это. По требованию Бенкендорфа, Трубецкой записал какой-то разговор о Сперанском и Магницком , который у него был с Батенковым и Рылеевым, и отправил пакет в собственные руки Бенкендорфа. Очевидно, к этому случаю имеет отношение одно место в необнародованном в свое время приложении к донесению следственной комиссии, где говорится, что руководители северного общества предполагали сделать членами временного правительства адмирала Мордвинова и тайного советника Сперанского "единственно потому, что первый часто в совете изъявлял мнения, противные предположением министерств, а второго они (по словам князя Трубецкого) считали не врагом новостей".

Верховный суд приговорил Трубецкого к смертной казни отсечением головы.
По резолюции государя смертная казнь была заменена для Трубецкого вечной каторжной работой.

Когда его жена пожелала сопровождать мужа в ссылку, император Николай и императрица Александра Феодоровна пытались отговорить ее от этого намерения; когда же она осталась непреклонной, государь сказал: "Ну, поезжайте, я вспомню о вас!", а императрица прибавила: "Вы хорошо делаете, что хотите последовать за своим мужем; на вашем месте и я не колебалась бы сделать то же!".

В 1842 году Трубецкой, живший в то время на поселении в селе Оёке, около Иркутска, получил извещение от генерал-губернатора Восточной Сибири Руперта, что государь, по случаю бракосочетания наследника цесаревича, соизволил обратить внимание на поступки жен осужденных в 1826 году, последовавших за ними в заточение, и пожелал оказать свое милосердие детям их, родившимся в Сибири.
Комитет, которому повелено было изыскать средства исполнить волю государя императора, положил: по достижении детьми узаконенного возраста принять их для воспитания в одно из казенных заведений, учрежденных для дворянского сословия, если отцы будут на то согласны; при выпуске же возвратить им утраченные их отцами права, если они поведением своими и успехами в науках окажутся того достойными, но вместе с тем лишить их фамильного имени их отцов, приказав именовать по отечеству.
На это извещение Трубецкой отвечал Руперту: "Смею уповать, что государь император по милосердию своему не допустит наложить на чела матерей незаслуженное ими пятно и лишением детей фамильного имени отцов причислить их к незаконнорожденным. Касательно же согласия моего на помещение детей моих в казенное заведение, я в положении моем не дерзаю взять на себя решение судьбы их; но не должен скрыть, что разлука на век дочерей с их матерью будет для нее смертельным ударом".

Дочери Трубецкого остались при родителях и впоследствии воспитывались в иркутском институте.

Жена Трубецкого умерла в Иркутске в 1854 году.

Н.А. Белоголовый в своих воспоминаниях говорит о ней: "это была олицетворенная доброта; окруженная обожанием не только товарищей по ссылке, но и всего оёкского населения, находившего всегда у ней помощи словом и делом".

Помилованный императором Александром II, Трубецкой первоначально не пользовался правом жить постоянно в Москве.
Приезжая туда по временам, с разрешения полиции, он отказывался делать новые знакомства и ограничивался небольшим кругом своих родственников и старых знакомых, говоря, что не желает "быть предметом чьего бы то ни было любопытства".

По отзыву одного современника, он был в это время "добродушен и кроток, молчалив и глубоко смиренен".

Трубецкой умер в Москве в 1860 году.

О Трубецком и его жене см. его "Записки" (Лейпциг, 1863 и поздние лейпцигские издания), "Сказания о роде князей Трубецких" (издание кн. Р.Э. Трубецкой, Москва, 1891); Les princes Troubetzkoi "Histoire de la maisofl ducale et princiere des Troubetzkoi" (П., 1887; здесь переведена часть записки Т.), "Воспоминания князя Е.П. Оболенского" (Лейпциг, 1861), "Записки С.Г. Волконского" (декабриста), изд. князя М.С. Волконского (Санкт-Петербург, 1901). О найденной в бумагах Трубецкого конституции, сходной с конституцией Н. Муравьева, см. Богданович "История царствования Александра I" (т. VI, Приложение, стр. 56 - 57). В. Семевский.

"Унижения меня не пугают..."

Сергею Трубецкому история предопределила горькую участь. Его избрали «диктатором» – руководителем восстания.

Но он не вышел к товарищам своим на Сенатскую площадь.

Историческая литература не любит заниматься неудачниками. Может быть, поэтому о Трубецком написано немного. Как будто поступок его навсегда затенил десятилетнюю активную деятельность борца и основателя Союза спасения.

Беспрецедентный случай! Военный руководитель восстания в последнюю минуту скрылся. Восставшие войска несколько часов стоят на площади, пока в конце концов вечером орудийные залпы рассеивают их.

Разумеется, исход восстания зависел не только от того, что Трубецкой не пришел на Сенатскую площадь. Причин его поражения было много. Одна из важнейших – несогласованность в действиях, отступление от единого плана, невыполнение намеченных задач. Войска стоят в бездействии. Другие полки, которые должны были прибыть на помощь, не пришли. Якубович – на него была возложена задача привести морские экипажи к Зимнему дворцу, арестовать императора и его семейство – не выполнил приказа. Он отказался выполнить приказ, но занял место на площади как рядовой повстанец.

А Сергей Трубецкой?

Он проявил особенное малодушие. И скрылся не потому, что трус. Герой войны против Наполеона, он проявил «безумство храбрости». Он не пошел на площадь, потому что понял: восстание было обречено еще до того, как началось. Декабрист Д. Завалишин по этому поводу однажды справедливо заметил, что, когда избирали диктатора, не вполне видели разницу между военной храбростью и политическим мужеством, которые редко сочетаются в одном и том же лице.

После ареста Трубецкого по городу ползли чудовищные слухи. Николай I рассказывал приближенным, что якобы диктатор восстания упал на колени перед ним и умолял пощадить его. Вся правящая верхушка вовсю старалась приукрасить историю малодушного поведения Трубецкого.

Эту версию Николай I повторял также посланникам и иностранным гостям. Поэтому она появилась и в западной печати.

История, как мы уже говорили, преподнесла Трубецкому горькую чашу. Но от лживых слухов и сплетней его спасли товарищи по борьбе и заточению, которые выступили в его защиту. Они ему простили и вину, что он не явился на площадь, чтобы разделить с ними минуты надежды и минуты страшной развязки. Однако он разделил с ними тюрьму, каторгу и ссылку в Сибири, где его любили и глубоко уважали.

Декабристы имели свою мораль, свои законы прощения. Когда их отправляли в заточение, они обнимались, целовались и просили друг друга о прощении: за показания, которые давали перед Следственным комитетом, за признания, которые делали. С братскими объятиями и поцелуями они вычеркнули из памяти горечь, боль и обиды, которые наносили друг другу.

Но вернемся к сочиненной Николаем I клевете о Трубецком.

Для императора было страшным ударом, что князь Трубецкой – человек из знатнейшего рода (предки его – князья-рюриковичи) – оказался активным декабристом. Этот факт был еще одним доказательством, что в заговоре против трона были не только «бездельники-негодяи» и низшие чины.

Надо было любой ценой скомпрометировать доброе имя Трубецкого…

В то же время не было секретом и то, что Николай I пытался ухаживать за супругой князя Трубецкого – Екатериной, дочерью графа Лаваля. Он посещал их дворец, танцевал с Екатериной…

Обратимся к дневникам Николая I.

«По первому показанию насчет Трубецкого, – пишет он, – я послал флигель-адъютанта князя Голицына взять его. Он жил у отца жены своей, урожденной графини Лаваль. Князь Голицын не нашел его: он с утра не возвращался, и полагали, что должен быть у княгини Белосельской, тетки его жены. Князь Голицын имел приказ забрать все его бумаги, но таких не нашел: они были или скрыты, или уничтожены. Однако в одном из ящиков нашлась черновая бумага на оторванном листе, написанная рукою Трубецкого, особой важности. Это была программа на весь ход действий мятежников на 14-е число, с означением лиц участвовавших и разделением обязанностей каждому. С сим князь Голицын поспешил ко мне, и тогда только многое нам объяснилось. Важный сей документ я вложил в конверт и оставил при себе и велел ему же, князю Голицыну, непременно отыскать Трубецкого и доставить ко мне…

Князь Голицын скоро воротился от княгини Белосельской с донесением, что там Трубецкого не застал и что он переехал в дом австрийского посла, графа Лебцельтерна, женатого на сестре графини Лаваль.

Я немедленно отправил князя Голицына к управляющему Министерством иностранных дел графу Нессельроду с приказанием ехать сию же минуту к графу Лебцельтерну с требованием выдачи Трубецкого, что граф Нессельрод сейчас же и исполнил. Но граф Лебцельтерн не хотел вначале его выдавать, протестуя, что он ни в чем не виновен. Положительное настояние графа Нессельрода положило сему конец; Трубецкой был выдан князю Голицыну, и им ко мне доставлен.

Призвав генерала Толя во свидетели нашего свидания, я велел ввести Трубецкого и приветствовал его словами:

– Вы должны быть известны об происходящем вчера. С тех пор многое объяснилось, и, к удивлению и сожалению моему, важные улики на вас существуют, что вы не только участником заговора, но должны были им предводительствовать… Скажите, что вы знаете?

– Я невинен, я ничего не знаю, – отвечал он.

– Князь, опомнитесь и войдите в ваше положение; вы – преступник; я – ваш судья; улики на вас – положительные, ужасные и у меня в руках. Ваше отрицание не спасет вас; вы себя погубите – отвечайте, что вам известно?

– Повторяю, я не виновен, ничего я не знаю.

Показывая ему конверт, сказал я:

– В последний раз, князь, скажите, что вы знаете, ничего не скрывая, или вы невозвратно погибли. Отвечайте.

Он еще дерзче мне ответил:

– Я уже сказал, что ничего не знаю.

– Ежели так, – возразил я, показывая ему развернутый его руки лист, – так смотрите же, что это?

Тогда он как громом пораженный упал к моим ногам в самом постыдном виде.

– Ступайте вон, все с вами покончено, – сказал я, и генерал Толь начал ему допрос. Тот отвечал весьма долго, стараясь все затемнять, но, несмотря на то, изобличал еще больше и себя и многих других».

Но посмотрим, как описывает эту сцену сам Трубецкой.

«Ночью с 14-го на 15-е число, – пишет он, – граф Лебцельтерн приходит меня будить и говорит, что император меня требует. Я, одевшись, вошел к нему в кабинет и нашел у него графа Нессельрода в полном мундире, шурина его графа Александра] Гурьева, который пришел из любопытства и с которым мы разменялись пожатием руки, и флигель-адьютанта князя Андрея Михайловича Голицына, который объявил мне, что император меня требует. Я сел с ним в сани, и, когда приехали во дворец, он в прихожей сказал мне, что император приказал ему потребовать от меня шпагу; я отдал, и он повел меня в генерал-адьютантскую комнату, а сам пошел доложить. У каждой двери стояло по трое часовых. Везде около дворца и по улицам, к нему ведущим, стояло войско и разведены были костры.

Меня позвали. Император пришел ко мне навстречу в полной форме и ленте и, подняв указательный палец правой руки против моего лба, сказал:

– Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией, вошли в такое дело? Гвардии полковник Трубецкой!.. Как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью, ваша участь будет ужасная…

Император, подав мне лист бумаги, сказал:

– Пишите показание – и показал мне место на диване, на котором сидел и с которого встал теперь. Прежде, нежели я сел, император начал опять разговор: – Какая фамилия! Князь Трубецкой, гвардии полковник, и в каком деле! Какая милая жена! Вы погубили вашу жену! Есть у вас дети?

Я: – Нет.

Император: – Вы счастливы, что у вас нет детей! Ваша участь будет ужасная! Ужасная! – И, продолжив некоторое время в этом тоне, заключил: – Пишите, что знаете. – И ушел в кабинет. Я остался один».

Сергей Трубецкой рассказывает далее, что начал писать самые общие слова о Тайном обществе, которое имело целью «улучшение правительства». Обществу казалось, что обстоятельства, сложившиеся после смерти императора Александра I, благоприятны для исполнения его намерений. Избрали его диктатором: членам общества нужны были его чин и знатное имя. И после того, как он понял это, отказался от участия в восстании.

«Этой уверткой, – пишет Трубецкой, – я надеялся устранить дальнейшие вопросы, к которым не был приготовлен… Когда я окончил писать, подал лист вошедшему Толю, он унес его к императору. Несколько погодя Толь позвал меня в другой кабинет. Я едва переступил дверь, как император закричал на меня в сильном гневе:

– Это что? Это ваша рука? Я: – Моя.

Император (крича): – Вы знаете, что могу вас сейчас расстрелять!

Я (сложа руки и также громко): – Расстреляйте, государь! Вы имеете право!

Император (также громко): – Не хочу. Я хочу, чтобы судьба ваша была ужасная!

Он повторил то же несколько раз, понижая голос. Отдал Толю бумаги и велел приложить к делу, а мне опять начал говорить о моем роде, о достоинствах моей жены и ужасной судьбе, которая меня ожидает… Наконец, подведя меня к столику и подав мне лоскут бумаги, сказал:

– Пишите к вашей жене. – Я сел, он стоял, я начал писать: «Друг мой, будь спокойна и молись богу!..»

Император прервал: – Что тут много писать! Напишите только: «Я буду жив и здоров». – Я написал: «Государь стоит возле меня и велит писать, что я жив и здоров!» Я подал ему письмо. Он прочел и сказал:

– «Я жив и здоров буду», припишите «буду» вверху. Я исполнил. Он взял письмо и велел идти мне вслед за

Толем. Толь, выведя меня, передал тому же князю Голицыну, который меня привез и который теперь, взяв конвой кавалергардов, отвез меня в Петропавловскую крепость и передал коменданту Сукину. Шубу мою во дворце украли, и мне саперный полковник дал свою шинель на вате доехать до крепости».

Николай I отправил коменданту Сукину записку: «Присылаемого Трубецкого содержать наистрожайше».

А через несколько дней он пишет на французском языке письмо сестре Сергея Трубецкого, графине Елизавете Петровне Потемкиной:

«Я счастлив, графиня, что тяжелая услуга, которую имел возможность Вам оказать, доставила Вам несколько минут утешения. Прошу мне поверить, как мне тяжело, что принужден прибегать к подобным мерам, которые, с одной стороны, необходимы для благополучия всех, а с другой – бросают в отчаянье целые семьи; думаю, что и я сам не меньше сожалею, чем они. Хотел бы иметь возможность быть Вам в чем-нибудь полезным. Используйте меня всегда и верьте, что это мне доставит удовольствие, что Вы мне тем самым окажете услугу. Отдано распоряжение о встрече, о которой меня просите.

Сохраняйте свое доверие ко мне и верьте в мое искреннее уважение к Вам. Искренне любящий Вас Николай».

Нева – холодная и капризная река. Гранитные берега знают силу ее гнева. В каменные стены, в лестницы набережных с яростной силой бьют ее волны. Даже в самые солнечные дни влажный ветер образует барашки на поверхности реки. По ней катятся стальные зигзаги волн.

Когда человек, путешествуя по Неве, бросит взгляд на старый Петербург, город ему покажется величественным и неповторимым. Здесь все позолочено: купола соборов, безмолвные архитектурные шпили. В элегантном, сонном покое застыли дворцы и имения бывшей знати по берегам Невы. Неисчислимо много античных статуй в столичном городе. Древние боги и богини с лицами античных юношей и девушек стоят здесь в каком-то чуждом одиночестве под этими северными небесами. Прекрасные мраморные существа «зябнут» от ветра, от влаги, от долгой зимы и высоких сугробов…

На Английской набережной стоит красивый дворец. Два каменных льва сложили лапы и поднимают добродушные морды навстречу прохожим. Они стоят здесь в почетной вахте перед парадным входом во дворец.

Именно здесь родилась молодая княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая – супруга князя Сергея Трубецкого. Дворец принадлежит ее отцу, Лавалю, одному из представителей петербургского высшего общества. Он славится своим тонким вкусом, несметными богатствами, щедростью и добротой. Пол банкетного зала дворца выложен мрамором, привезенным из Рима, из дворца императора Нерона. Некогда по этой древней итальянской мозаике ступали гордые римские патриции, расхаживали военачальники. По этой мозаике ходил сам Нерон!

А в России, в банкетном зале графа Лаваля, по итальянскому мрамору ходят другие, современные русские патриции. Здесь частый гость император Николай I. Он любит танцевать мазурку с Екатериной Трубецкой. Они разговаривают на французском языке, остроумно иронизируют, шутят. Их сближает молодость, общий круг знакомых. Екатерина красива, нежна, с безупречным вкусом. Отец ее граф Лаваль, француз по происхождению, получил графский титул от Людовика XVIII. В России был преподавателем в Морском кадетском корпусе. Женился на богатой русской наследнице, которая ему принесла в приданое заводы на Урале, имения и более двадцати тысяч крепостных крестьян. Лаваль служил в Министерстве иностранных дел, получил придворное звание. Одна его дочь, Зинаида, вышла замуж за австрийского посла в России графа Любцельтерна, который в ночь с 14 на 15 декабря 1825 года скрывал в своем доме декабриста Сергея Трубецкого.

Екатерина Трубецкая – первая жена-декабристка, которая покинула Петербург, отказалась от своей роскошной жизни и отправилась в Сибирь, чтобы разделить трудную судьбу своего любимого супруга.

Ее жертвенность переросла в подвиг!

Разгром восстания породил разные слухи и клеветнические измышления о декабристах Наступило холодное, эгоистичное время.

В связи с этим Герцен писал: «Тон общества менялся наглядно; быстрое нравственное падение служило печальным доказательством, как мало развито было между русскими аристократами чувство личного достоинства. Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которым еще вчера жали руку… Напротив, являлись дикие фанатики рабства, одни из подлости, а другие хуже – бескорыстно».

Князь Петр Вяземский, друг Пушкина, потом напишет в письме Жуковскому и А. Тургеневу: «Поблагодарим жен, они дают несколько прекраснейших строк нашей истории!» И еще, по другому поводу, к тем же своим друзьям: «Дай боже, хотя бы они искупили гнусность нашего века».

Екатерина Трубецкая показала первый пример такого искупления. 24 июля 1826 года из дворца своего отца в Петербурге она отправилась в Сибирь.

Отправилась на другой же день, после того как Сергей Трубецкой, закованный в кандалы, пошел на каторгу в рудники.

Отец Екатерины старый граф Лаваль понимал, что, может быть, больше никогда не увидит свою любимую дочь. Перед его взором вставал предстоявший ей путь, тысячи верст до далекой Сибири, суровая и страшная природа. Но ведь он сам с огромным трудом сумел добиться разрешения императора, чтобы Екатерина уехала к мужу. Как же она будет жить там, утонченная аристократка, в незнакомом русском мире?

В карете уже сидит господин Воше, личный секретарь графа Лаваля. Он должен сопровождать молодую женщину до самой Сибири с наказом беречь ее от невзгод, трудностей и обид.

Но даже эта последняя забота ее отца окончилась неудачей. Еще в Красноярске француз Воше разболелся и решил вернуться назад. Старый француз чувствовал себя неловко. Он благословил молодую женщину, перекрестил ее, поцеловал ее руку и грустно смотрел на удалявшуюся карету…

Но ни молитвы, ни благословения не помогают Трубецкой. Ее карета вскоре сломалась посреди пути, она, не теряя лишнего времени, пересела со своим багажом в почтовую карету. Где-то впереди нее бежала тройка с каторжниками. Она спешит догнать своего мужа…

И успела! В Иркутске группа арестантов уже готова к отправке. Среди них Оболенский, Трубецкой… Казаки окружают их плотным кольцом. С какой-то буйной стремительностью к этой группе летит карета. Из нее почти на ходу спрыгивает Трубецкая, которая тут же попадает в объятия любимого супруга.

Стража им разрешила побыть вместе лишь несколько минут, чтобы проститься. И повели узников к тюремным каретам.

В Иркутске Трубецкая встретила новые трудности. Генерал Цейдлер запрещает ей продолжать путь до Нерчинска, приказывая вернуться. Напрасно молодая женщина показывает ему письмо от императора, с которым ей разрешили ехать в Сибирь! Напрасно она просит его о своем праве разделить участь супруга. Цейдлер имеет тайный приказ от императора: любой ценой должны быть возвращены назад жены декабристов! Секретная инструкция Николая I требует прибегнуть для этого ко всяческим препятствиям и всяческим угрозам…

Екатерина Трубецкая совсем одна в Иркутске, без чьего-либо совета или помощи. Но она твердо заявляет губернатору, что не намерена сделать даже шагу назад, к Петербургу. Прошло несколько месяцев. Она живет в Иркутске, пишет письма мужу. С жадностью читает письма, которые он умудряется присылать ей с рудника…

Последняя их встреча была в Иркутске 29 августа 1826 года. А накануне нового, 1827 года Екатерина все еще в Иркутске читала весточку от своего мужа:
«Знаю, что ты готова претерпеть все, чтобы быть со мной. Унижения как тебя, так и меня не пугают, потому что и я думаю, так же как и ты, унизить человека могут только его плохие поступки».

Прошло шесть месяцев… Губернатор Цейдлер непреклонен. Он отказывается встречаться с Трубецкой, сообщает ей, что болен. Но она просит ему передать, что останется в Сибири до тех пор, пока он выздоровеет и примет ее.

И Цейдлер наконец ее принимает. Он выслушал ее горячую и настоятельную просьбу. Некоторое время молчит, потом строго предупреждает, что единственный способ разрешить ей последовать к мужу… отправить в этапном порядке с конвоем и каторжниками.

Молодая женщина слушает его спокойно. Цейдлер ей объясняет, что она представить себе не может, насколько это ужасно: они идут группами по пятьсот человек и по пути мрут как мухи.

Трубецкая кивает головой. Да, она согласна. И этапным порядком, с конвоем.

Она садится и пишет письмо Цейдлеру, чтобы подтвердить свое согласие. «Я готова, – заявляет она, – преодолеть эти 700 верст, которые отделяют меня от мужа моего, этапным порядком, плечом к плечу с каторжниками, но только не будете больше задерживать меня, прошу Вас! Отправьте меня еще сегодня!»

Пройдут годы, и подвиг и самопожертвование Екатерины Трубецкой будут воспеты выдающимся поэтом русской революционной демократии, поэтом «мести и печали» Николаем Алексеевичем Некрасовым в его поэме «Русские женщины».

Бригита Йосифова. "ДЕКАБРИСТЫ".

Екатерина Ивановна Лаваль.   
Портрет работы  Л. Модюи.
1820 г.
Оригинал хранится во Франции у потомков графини З.И. Лебцельтерн.

ТРУБЕЦКАЯ (ЛАВАЛЬ) ЕКАТЕРИНА ИВАНОВНА