Гвардейский экипаж.
11 часов —12 часов 50 минут.

Николай между тем продвигался с преображенцами по Адмиралтейскому бульвару в сторону площади. Он по​сылал одного за другим гонцов в Конную гвардию, удив​ляясь, что полк не выходит.

Пройдя до середины бульвара, они услышали выстре​лы, и вскоре прибежал флигель-адъютант Голицын, из вестивший Николая о ранении Милорадовича. Сенатская площадь была рядом. Пройдя еще немного, император и преображенцы увидели стрелковую цепь восставших и услышали крики: «Ура, Константин!» В это время возле Николая появился Якубович и между ними состоялся короткий разговор, речь о котором впереди.

Было около половины первого. И тут наконец галопом пришла Конная гвардия. Чтобы выйти из казарм, полку понадобилось почти полтора часа!

Николай приказал Орлову выстроить эскадроны спи​ной к Адмиралтейству, чтобы закрыть восставшим на​правление на Зимний дворец. Одна рота преображен​цев двинута была на набережную и перекрыла подход к Исаакиевскому мосту. Остальная часть батальона оста​лась на углу бульвара и площади — при императоре. Николай начал свой главный в этот день маневр — окружение мятежников. Но пока что у него было слиш​ком мало сил. Галерная, по которой могли прийти гвар​дейские матросы, и набережная Невы, откуда ждали лейб-гренадер, оказались открытыми...

Командир бригады генерал Сергей Шипов, один из основателей декабристского движения, друг Пестеля и Трубецкого, приехал в экипаж сразу после попытки Ар​бузова вывести роты до присяги. Очевидно, призыв Арбу​зова и распоряжение Шилова строить экипаж прозвучали почти одновременно — в начале двенадцатого часа.

Возбужденные и озлобленные матросы выстроились во дворе казарм, и Шипов приказал приступать к при​сяге. Но когда Качалов перед чтением высочайшего манифеста скомандовал: «На караул!»— экипаж дружно не выполнил команду. Подготовленные к неповиновению своими офицерами, матросы в этот первый момент ока​зались решительнее офицеров.

В свою очередь, поведение нижних чинов дало воз​можность офицерам разговаривать с командованием твердо и дерзко.

Лейтенант Вишневский, не проявлявший до того осо​бой активности, но захваченный общим настроением, потребовал от Шилова веских доказательств отречения Константина. Остальные ротные командиры поддержа​ли его.

Шипов уже знал — не мог не знать о мятеже московцев. Разговорами с Трубецким он был подготовлен к возможным событиям. И теперь, столкнувшись с открытым неповиновением офицеров и нижних чинов, он ко​нечно же понял, что происходит. И, несмотря на свои прониколаевские декларации, он повел себя отнюдь не так круто, как того требовали его долг и престиж. Он стал уговаривать экипаж, убеждать офицеров. И естественно, его нерешительность только усилила недоверие матросов.

Шилову не дали прочесть манифест и отречение Кон​стантина. Матросы отказались присягать. Тогда Шипов приказал Вишневскому, как зачинщику, отдать саблю. Остальные ротные командиры заявили, что и они в таком случае отдают сабли — то есть готовы идти под арест.

Но происходящее никак не могло устроить Бестуже​ва и Арбузова. Задача была не в том, чтобы удержать матросов от присяги, а в том, чтобы вести их на соедине​ние с московцами. И тут снова трагически сказывалось отсутствие лидера...

Понимая свое бессилие и не желая или не рискуя при​бегать к крутым мерам, Шипов ушел в канцелярию эки​пажа и приказал ротным командирам следовать за со​бой. Экипаж остался в строю. При ротах теперь были только полные энтузиазма мичманы.

Разъяренные матросы требовали вернуть им лейте​нантов. Петр Бестужев между тем, очевидно по просьбе стар​шего брата, побывал на Сенатской площади. Он расска​зал об этом на следствии, но, в соответствии со своей линией защиты, постарался представить дело так, как будто он пытался понять происходящее и образумить старших братьев. Огромное количество данных неоспо​римо свидетельствует о другом — он был полностью осве​домлен о происходящем и энергично действовал в поль​зу восстания. Но и в своих трансформированных усло​виями показаниях он передал замечательную фразу Михаила Бестужева, сказанную на площади. Когда младший брат, придя в каре, очевидно, высказал сомне​ния в успехе,— на площади стояли одни московцы, выход экипажа был еще проблематичен,— то старший ответил ему: «Ничего, мой милый, мы вышли, вороти​ться поздно!» Пронзительная естественность этой фразы свидетельствует о ее подлинности...

Около двенадцати Петр Бестужев вернулся в эки​паж — ему не сразу удалось попасть на двор казарм — и сообщил Николаю Бестужеву, что московцы одни стоят у Сената.

Николай Бестужев понял, что ждать больше нельзя.

Прежде всего надо было освободить ротных коман​диров, арестованных Шиповым в канцелярии. Он пору​чил это Беляевым и Дивову. Те бросились в казармы. Поскольку освобождение силой офицеров, арестованных бригадным командиром,— поступок глубоко криминаль​ный, то участники акции всячески обходили на след​ствии этот эпизод — не совсем ясно, при каких обстоя​тельствах произошло освобождение ротных командиров. Известно только, что по дороге мичманы встретили Шипова, который приказал им вернуться, но они его не послушались. Так или иначе, ротные командиры оказа​лись снова при батальоне.

Экипаж бурлил. Некоторые роты брали боевые патроны. Командир экипажа пытался этому помешать. Напряжение достигло предела. Надо было выводить матросов.

Вышедший к строю лейтенант Чижов, друг Петра Бестужева, стал громко рассказывать матросам, что в московском полку убили генерала, который заставлял солдат присягать.

Тут Николай Бестужев сделал последнюю попытку найти старшего офицера, за которым пошли бы и мат​росы, и офицеры.

Дивов, находившийся в этот момент рядом с ним перед строем экипажа, рассказывал: «Капитан-лейте​нант Бестужев 1-й подошел к капитан-лейтенанту Ко​зину (своему старому товарищу.— Я. Г.), чтобы вел батальон на площадь, говоря: „Николай Глебович, ради бога, веди батальон, медлить нельзя, дело идет о спасе​нии отечества, каждый миг дорог",— и, не видя ответа, сбросил с себя шинель и сказал: „Если ты не поведешь, я принимаю команду"».

Николай Бестужев, человек спокойной, целенаправ​ленной отваги, не хотел брать на себя руководство экипажем не из робости. Он никогда не служил в этой части, его там плохо знали, а он был уверен, что в такой момент экипаж должен возглавить лидер, люби​мый и уважаемый большинством офицеров и матросов. Лидер, который в случае надобности мог бы повести экипаж не просто на площадь, но и в бой.

Но обстоятельства не оставляли ему выхода — он должен был или отказаться от мысли вывести матро​сов на помощь московцам, поднятым его братьями, или принять на себя командование, а с ним и всю ответ​ственность. Он понимал это. После восстания он сказал: «Я сделал все, чтобы меня расстреляли».

В тот момент, когда Николай Бестужев принял реше​ние, с площади донеслись ружейные выстрелы.

Дальнейшее произошло мгновенно.

Услышав выстрелы, Петр Бестужев, конечно же, по​думал о братьях — Александре и Михаиле, которых не​давно видел перед каре московцев. Он бросился к строю, крича: «Ребята! Что вы стоите! Слышите стрельбу? Это ваших бьют!»

Этот крик был тем психологическим запалом, который вызвал взрыв.

Николай Бестужев скомандовал: «За мной! На пло​щадь! Выручить своих!»

Тысяча сто гвардейских матросов ринулись за ним в ворота, отбросив Качалова, пытавшегося задержать колонну.

Шипов предпочел в эти минуты не появляться во Дворе. Старшие офицеры — капитан-лейтенанты Лялин и Козин — хранили нейтралитет.

Гвардейский морской экипаж в полном составе, с ротными и взводными командирами, бежал по набережной Екатерингофского и Крюкова каналов к Галерной улице, выходившей на Сенатскую площадь.

Финляндский полк.

В начале десятого часа утра генерал Головин, командир 4-й гвардейской бригады, в которую входил Финляндский полк, приехал в казармы полка и поздравил офицеров, собравшихся у полкового командира, с новым импера тором. Офицеры молчали. Как мы помним, одиннадцать офицеров-финляндцев встречались за три дня до этого с Оболенским у Репина и сочувственно отнеслись к агитации против новой присяги.

Поручик Розен выступил вперед и спросил у бригад​ного командира: «Где же наш государь цесаревич?»— «Вот я сейчас прочту — и узнаете!»—отвечал Головин.

Затем последовало долгое чтение манифеста и сопровождающих документов.

В это утро финляндцы не имели еще связи с центром. Решительно настроен был один Розен. Репин, числивший​ся больным, не мог появиться в полку. Полковники Моллер и Тулубьев, которые могли не допустить прися ги, из игры вышли. Моллер охранял Зимний дворец.

В одиннадцать часов Финляндский полк присягнул в присутствии командующего гвардейской пехотой генера ла Бистрома.

После присяги Розен поехал к Репину, а от него домой. Едва успел он надеть парадную форму для предстоящего визита во дворец, как вбежал подпоручик Базин, один из участников совещания 11 декабря, и сообщил, что «на площади множество войска и народу». Они бросились к Сенату. На следствии Розен показал: «Доезжая до конца моста (Исаакиевский наплавной мост.— Я- Г.), нельзя было далее ехать от тесноты, мы соскочили из саней, не знаю, куда пошел подпоручик Базин, но я, видя на площади войско со знаменами, вошел в ближний каре лейб-гвардии Московского полка, где видел двух офицеров оного полка, мне незнакомых. Солдаты кричали: „Ура, Константин!" В ту же секунду вышел из каре и поехал в полк, где у казарм нашел пол​ковников Тулубьева и Окулова, капитана Вяткина и под​поручиков Насакина 2-го и Бурнашева; говорил им, что был в каре возмутившихся, что все полки идут к пло​щади и что нам должно идти туда же. Полковник Тулу​бьев на то согласился, и я вбежал во двор казарм и закричал на дворе: „Выходи!" В сие время собрались прочие офицеры и сам полковник Тулубьев в этом же дворе, и тогда вошел я в роту и сказал: „Выходите ско​рее, уже все полки идут к площади!"»

Этот текст — прекрасный образец декабристских по​казаний, в которых соединились видимость фактической правды и утаивание смысла происходящего. В Фин​ляндском полку и на самом деле все происходило почти так, как показал Розен. Почти...

Показания Розена принципиально корректируются как нашим знанием о его предшествующих и последую​щих действиях, так и его правдивыми и, как правило, точными воспоминаниями.

Во-первых, Розен, придя домой с присяги, получил за​писку Рылеева, который просил его быть в казармах Московского полка. Это может показаться странным — зачем офицера, который должен поднимать финляндцев, приглашать к московцам, у которых есть свои офицеры-заговорщики? Но это — на первый взгляд. Розен, отно​сившийся всю жизнь к Рылееву с огромным уважением, назвавший в его честь одного из сыновей (второго он назвал Евгением в честь Оболенского), наверняка не мог перепутать или запамятовать такой факт, как получе​ние записки от Рылеева и ее содержание. Записка эта, безусловно, ждала Розена уже давно — он ведь ушел из дому до восьми часов. Рылеев, зная о том, что при​сяга у финляндцев еще не началась, конечно же, про​сил Розена связать Финляндский полк с Московским для единовременных действий. Это была одна из многих утренних акций Рылеева по координации действий буду​щих мятежных частей. И отправлена записка была, оче​видно, после визита Якубовича к Бестужеву, когда от​пала надежда на удар гвардейских матросов по двор​цу, который и стал бы сигналом к действиям остальных полков.

В воспоминаниях Розен рассказывает о своем приходе в каре восставших очень близко к тексту показаний — но тут обнаруживается суть происходящего. «Взъехав на Исаакиевский мост, увидел густую толпу народа на другом конце моста, а на Сенатской площади каре Московского полка. Я пробился сквозь толпу, пошел прямо к каре, стоявшему по ту сторону памятника, и был встречен громким — Ура! В каре стояли князь Д. А. Щепин-Ростовский, опершись на татарской саб​ле, утомившись и измучившись от борьбы во дворе Казарм, где он с величайшим трудом боролся: переранил бригадного командира В. Н. Шеншина, полков​ника Фридрихса, батальонного полковника Хвощинского, двух унтер-офицеров и наконец вывел свою роту; за ней следовала и рота М. А. Бестужева 3-го и еще по несколько десятков солдат из других рот. Князь Ще​пин-Ростовский и М. А. Бестужев ждали и просили по​мощи, пеняли на караульного офицера Якова Насакина, отчего он не присоединялся к ним с караулом своим? Я на это подтвердил им данную мною инструкцию на​кануне. (Насакин был на совещании 11 декабря, и Розен 13-го числа просил его, как караульного началь​ника при Сенате, охранять вход в здание, пока оно не потребуется восставшим.— Я- Г.) Всех бодрее в каре стоял И. И. Пущин, хотя он, как отставной, был не в военной одежде, но солдаты охотно слушали его коман​ду, видя его спокойствие и бодрость. На вопрос мой Пущину, где мне отыскать князя Трубецкого, он мне ответил: „пропал или спрятался,— если можно, то до​стань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв"».

Было около двенадцати часов дня. Конная гвардия еще не вышла из казарм, а 1-й батальон преображен​цев еще находился на Дворцовой площади. Московцы стояли у Сената, окруженные только возбужденной толпой.

Розен бросился обратно в казармы своего полка.

Проведенное на следующий день после восстания полковое следствие выяснило, что «штабс-капитан Репин был в каре мятежников, во все время бунта уезжал и приезжал, и многих проходящих уговаривал к ним пристать».

Сам Репин на первом допросе скупо показал: «В день 14-го числа, услыша, что на площади есть шум, я пошел в шинели на оную, чтоб увидать, в чем оный состоит. Придя, нашел Московского полка карей, кричащий «ура!». Я подошел к карею и от оного поехал в свой полк, интересуясь, что в оном делалось».

Репин точно обозначает свои действия, не открывая их смысла. А смысл в них был, и немалый.

Вильгельм Кюхельбекер показал, что на площади, возле каре московцев, поручик Финляндского полка Цебриков, сочувствующий тайному обществу, «угова​ривал Рылеева еще раз съездить в Финляндский полк».

Штейнгель показал: «В 7-м часу вечера (14 декаб​ря.— Я. Г.) пошел я к Рылееву, коего спрашивал, был ли он там (на Сенатской площади.—Я. Г.); он сказал, что ездил токмо уговаривать Финляндский полк...»

Все три поездки — Розена, Репина и Рылеева — про​изошли приблизительно в одно время — от четверти пер​вого до четверти второго. Они должны были встретиться у казарм. Так оно и было, ибо существует документ, фиксирующий эту встречу.

Держа в памяти показания Розена и Репина, а так​же свидетельства о поездке Рылеева в Финляндский полк, прочитаем этот документ — записку генерала Головина о расследовании поведения полковника Тулубьева:

«Касательно баталиона л.-гв. Финляндского полка, по распросам у всех ротных командиров, оказывается, что баталион выведен был из казарм до получения еще через генерал-адъютанта графа Комаровского высочай​шего повеления, точно по приказанию баталионного ко​мандира полковника Тулубьева; что в то же время при​ехал к казармам капитан Репин, рапортовавшийся до того больным, который, разговаривая с полковником Тулубьевым, сказал между прочим вслух, что граф Милорадович убит, а Шеншин и Фридрихе ранены; что в сем разговоре их будто бы участвовал поручик 6-го Розен, еще неподалеку от них, по словам капитана Титова, находился будто бы какой-то человек во фра​ке, приехавший с Репиным, который, казалось, также принимал тут некоторое участие, хотя стоял в отдалении, и капитан Титов полагает, что едва ли это не был Рыле​ев, с которым Репин всегда был в тесной дружбе. По​том баталион был отпущен в казармы по приказанию полкового командира, полученному через поручика Гри-бовского, который нарочно послан был от полковника Тулубьева в Зимний дворец.

Полковник Тулубьев со своей стороны утвержда​ет, что он баталион вывел из казарм под ружье, не приказывая, однако же, брать с собою боевых патронов, по известию от полицмейстера Дершау, что Московский полк, взбунтовавшись, вышел на Исаакиевскую пло​щадь и стреляет, что сие известие передано ему было через полковника Окулова и что баталион вывел он на тот конец, чтоб иметь его в готовности под глазами. Что капитана Репина он точно видел на улице, но особо с ним ничего не говорил, а что он сказал ему громко при многих офицерах по-французски: «Милорадович ранен...» — и потом по-русски: «Кровь наша, полковник, льется, помогите!» Больше же никакого он разговора с ним не имел, и во фраке никого тут не видел, и не знает, был ли кто.

Полковник Окулов показывает, что полицмейстер Дершау точно уведомил его о беспорядке, происшедшем в Московском полку, и что есть раненые и даже уби​тые генералы. Что он с известием сам пошел тотчас к полковнику Тулубьеву как к старшему и застал его еще на квартире и что сей последний по известию сему при​казал ротам выходить из казарм»'17

Генерал Головин затем делает вывод, благоприят​ный для Тулубьева. И Головин, и Окулов явно хотели представить поведение полковника в выгодном для него свете и объяснить такой опасный для этого дня факт, как вывод батальона без приказа свыше, служеб​ным рвением.

В это можно было бы поверить — даже зная о принадлежности Тулубьева к тайному обществу,— если бы не финал его поведения в этот день. Когда генерал-адъютант Комаровский привез приказ Николая выступать и батальон двинулся к Сенату, чтобы принять участие в подавлении восстания, полковник Тулубьеи не пошел с батальоном, которым командовал! Он фактически отказался защищать нового императора. Это стало главным обвинением против него.

Дело наверняка могло кончиться и каторгой, но Нико​лай не хотел, чтоб среди мятежников, которых пред​ставляли кучкой развратных или беспомощных молодых людей, был еще один — кроме Трубецкого — гвардии полковник. Поскольку все действия Тулубьева носили характер нерешительный, двусмысленный, то его просто отправили в отставку...

Но теперь, располагая разнообразными свидетель​ствами, мы можем представить себе, что же произошло в это время в Финляндском полку.

Около половины первого Розен вернулся в полк с пло​щади. Он застал перед казармами Тулубьева, Окулова, Вяткина и двух своих единомышленников — Насакина 2-го и Бурнашева. Окулов сознательно сместил после довательность событий — Тулубьев в этот момент уже знал о мятеже московцев, но батальон не выводил. Дей​ствия батальона зависели от него. Младшие офицеры готовы были его поддержать. Он знал, что мятеж, от участия в котором он вчера отказался, начался, и начал​ся успешно и решительно, убиты и ранены генералы, пытавшиеся противостоять действиям его товарищей по тайному обществу. Полковник Тулубьев не мог не пони​мать, что у восставших есть шансы на победу. Харак​тер происшествий в Московском полку показал ему, что с противниками восставшие не церемонятся. Известие о рубке в московских казармах вообще было сильным пси​хологическим фактором — оно должно было резко влиять на позиции гвардейских офицеров разных рангов: одних оно оттолкнуло от восставших, других поставило перед возможностью гибели от руки собственных товарищей офицеров или солдат, третьим показало вдохновляющую решимость восставших. У нас мало материала, чтобы анализировать этот важнейший процесс воздействия слухов о кровавой схватке в Московском полку на созна​ние гвардейских офицеров и генералов, но в случае с Тулубьевым это сыграло несомненную роль...

У нас нет оснований сомневаться в фактической точ​ности показаний Розена. Он сообщил Тулубьеву, с кото​рым имел неоднократные разговоры в предыдущие дни, с которым накануне, очевидно, говорил Рылеев,— этому осведомленному, но колеблющемуся человеку Розен сооб​щил о том, что московцы стоят на площади, что восста​ние началось, что «все полки идут к площади и нам должно идти туда же». Разумеется, для Тулубьева, Ро​зена, Насакина, Бурнашева эта фраза имела совершен​но определенный смысл — речь шла о движении на по​мощь московцам. И полковник Тулубьев согласился. Мы не знаем, что именно сказал ему Розен, но изложил он свои новости убедительно. Он помнил просьбу Пущина — «Достань еще помощи».

Полковник Тулубьев согласился выводить батальон, чтобы спешить к Сенату, возле которого стояли только московцы. Нет, стало быть, возможности считать по​ведение Тулубьева лояльным к Николаю. Он согласился вести батальон туда, где стояли только мятежные роты.

Было начало первого. О приближении к площади преображенцев Розен еще не знал..

В неопубликованном деле Тулубьева последующее сформулировано так: «Барон Розен при нем (Тулубьеве.— Я Г.) велел людям выходить»18

Не Тулубьев выстроил батальон по получении из вестий от полицмейстера, а Розен с согласия Тулубьева, по приезде с площади — от мятежного каре. «Дьяволь​ская разница», как говорил Пушкин.

Но тут приехали Репин и Рылеев, которые выехали от Сената позже,— они уже знали о ранении Милорадо​вича.

Первое, что сделал возбужденный Репин,— крикнул Тулубьеву, что убит Милорадович. И это было для пол​ковника чересчур. До этого ему был известен факт выхо​да полка —«вышел на Исаакиевскую площадь и стре​ляет». (Причем, «стреляет» явно позднейшего проис​хождения. До часу дня никто на площади не стрелял.) Он слышал об эксцессах мятежа, но судьба Милорадо​вича оглушила его.

Маятник пошел назад—Тулубьев приказал рас​пустить батальон.

Мы можем представить себе эту тяжкую сцену —-терзающийся сомнениями, теряющий внезапно вспыхнувший энтузиазм Тулубьев, пораженный результатом своих слов Репин, в отчаянии кричащий ему: «Кровь наша, полковник, льется, помогите!» Репин слышит стрельбу на площади — второй час пополудни — и ве​рит, что для Тулубьева кровь московцев —«наша кровь»

А чуть поодаль стоит Рылеев и видит, как исчезает надежда на тысячи штыков Финляндского полка...

Сегодня, зная все обстоятельства, мы понимаем ту роль, которую мог сыграть выход на площадь финлян​дцев. На площади в это время — со стороны Николая — только батальон преображенцев, скованный московским каре, и Конная гвардия. Выход финляндцев создавал перевес сил у мятежников.

Для того чтобы контролировать здание Сената и противостоять преображенцам и Конной гвардии, мос​ковского каре было достаточно. Финляндцы могли быть использованы как мобильная ударная сила.

Зимний дворец защищала в этот момент только рота этого же Финляндского полка — появление на Дворцо​вой площади батальона Тулубьева могло и должно было сильнейшим образом воздействовать на солдат караула...

Но кто бы двинул финляндцев на дворец?

Появление у Сената в этот ранний час кроме москов​цев еще и Финляндского батальона могло оказать силь​нейшее влияние на настроение Трубецкого. Своим ясным военным умом он не мог не осознать выгоды положения. Перед финляндцами, перешедшими Исаакиевский мост, открывалось незащищенное направление удара — но невскому льду на дворец.

Находившийся, как мы увидим, все первые часы вос​стания между Дворцовой и Сенатской площадями, Трубецкой без промедления узнал бы о выходе фин​ляндцев.

И тут надо помнить еще одно — для того чтобы у сол​дат хватило решимости атаковать дворец, со всеми выте​кающими последствиями, их должен был вести офицер, обладающий или высоким званием, то есть служебным, иерархическим авторитетом, что придало бы этой акции законность в глазах солдат, или же высоким личным авторитетом, способный увлечь солдат эмоционально.

Потому офицеры-моряки выбрали своим лидером Яку​бовича.

В данном случае служебный авторитет гвардии пол​ковника Тулубьева мог сыграть решающую роль.

Крупная войсковая единица во главе с законным ко​мандиром — в первый период восстания, когда мятежники имели полную свободу действий, ибо им противо​стояли незначительные силы,— была бы фактором огром​ной значимости.

Даже после самоустранения Якубовича и Булатова в день 14 декабря было несколько моментов, когда линия успеха готова была резко пойти вверх. И хотя опреде​лялось это ненавистной Трубецкому игрой и сочетанием случайностей, но возможность такая тем не менее возникала.

Согласие Тулубьева на выход из казарм батальона было первой из таких возможностей.

На несколько трагически напряженных минут судьба восстания оказалась в руках полковника Тулубьева. Но решимость его была кратковременной и неустойчивой. Вихрь событий, который придал бы силы Рылееву, Оболенскому, Пущину, который понес вперед молодых офицеров-моряков и лейб-гренадер, оказался слишком силен для него. Полковника Тулубьева этот вихрь сломал.

Батальон вернулся в казармы.

Рылеев в отчаянии бросился к лейб-гренадерским казармам на Петроградскую сторону, «но, не доехав до оных, встретился с Корниловичем и, узнав от него, что Сутгоф уже со своею ротою пошел на площадь, воро​тился».

Было около часа дня.

У Сената.
После половины первого.

Николай продолжал осуществлять свой пассивный план окружения восставших. Сразу после Конной гвардии пришел 2-й батальон преображенцев, который поставлен был на углу площади и Адмиралтейского бульвара вместе с ротами 1-го батальона, примыкая к левому флангу конногвардейских эскадронов. Подошедший валергардский полк поставлен был на самом бульваре на подходе к площади, перекрыв направление на Зимний дворец.

Пришло около двух эскадронов коннопионеров.

События на площади в это время разворачивались чрезвычайно стремительно и густо.

Для того чтобы понять характер происходящего, на​до, помимо всего прочего, представить себе топографию этого театра военных действий. Сенатская, или, как ее чаще тогда называли, Петровская, площадь была стисну​та с одной стороны заборами, огораживающими стройку Исаакиевского собора, сараями со строительными при​надлежностями, штабелями дров, грудами камня, лежав​шими на углу Адмиралтейства и набережной. Расстоя​ние между боевыми порядками мятежников и правитель​ственными войсками измерялось десятками метров. Между эскадронами Конной гвардии, стоявшими спиной к Адмиралтейству, и фасом московского каре было около пятидесяти метров. Судя по воспоминаниям Николая, груды камней лежали и в тылу конногвардейцев.

Небольшое пространство между восставшими и вой​сками императора заполнено было шумной, находящейся в постоянном движении толпой. Все это, вместе взятое, чрезвычайно затрудняло передвижение войск и делало невозможным любой стремительный маневр. Правитель​ственным войскам было крайне сложно атаковать мятеж​ное каре, но и восставшие оказывались в тактической ло​вушке, о которой мы еще будем говорить.

Относительно спокойными и выжидательными были только первые полтора часа пребывания московцев на площади, да и то построение каре, присоединение многих членов тайного общества, приезд и отъезд офицеров свя​зи, представителей других частей, все увеличивающаяся возбужденная толпа создавали впечатление разнообра​зия и активности. Затем события приняли по-настоящему бурный и динамичный характер — появление Милорадо​вича и выстрел Каховского, прибытие Конной гвардии и преображенцев, предвещавшие возможное боевое столкновение или же переход их на сторону восстав​ших, медленное движение сквозь толпу роты преобра​женцев и эскадронов конногвардейцев для охвата мя​тежников.

С этого момента на первый план выдвигается Оболен​ский — единственный, по отсутствии Трубецкого, Якубо​вича, Булатова, представитель военного руководства восстания. Он понимал свою ответственность и находился в постоянном напряжении и готовности реагировать на события. «...Я сам был в столь смятенном положении от встречи моей с графом и едва минувшей опасности, угро​жавшей нам от разговора его с солдатами и вновь угро​жающей от приближающегося батальона Преображен​ского полка». Декабристы ждали атаки превосходящих сил. Но ее не последовало.

Николай в этот первый период чувствовал себя очень и очень неуверенно. И не без оснований. Когда он в очеред​ной раз выехал на площадь с бульвара, то из толпы ему закричали: «Поди сюда, самозванец, мы тебе покажем, как отнимать чужое». Николай, как бы ни бодрился он в записках, ощущал идущую со всех сторон враждеб​ность, которую сознавал как опасность совершенно реальную. Ни малейшей решимости быстро и жестко по​давить мятеж он не проявлял. Он не был уверен ни в генералитете, ни в большинстве полков. А настроение окружающей толпы его подданных было совершенно оче​видным. Для них, как и для многих солдат из лояльных частей, он был лишь удачливым самозванцем.

Больше всего в этот момент Николай — вопреки воен​ному здравому смыслу — не хотел прямого столкновения. Капитан Преображенского полка Игнатьев вспоминал: «Когда подошли другие войска, государь приказал прин​цу Евгению Вюртембергскому занять ротою его величес​тва Исаакиевский мост. Отправляя его от себя, государь сказал капитану (самому Игнатьеву.— Я- Г.): «ты ста​нешь с ротою, где принц поставит, и если будут по вас стрелять, не отвечай, пока я сам не прикажу. Ты головой мне отвечаешь"»19. Николай, таким образом, настойчиво ориентировал своих сторонников на пассивность, на поло​жение страдательное. И приказ этот выполнялся неукос​нительно. Когда эскадрон коннопионеров стал неожидан​но менять позицию и Игнатьеву показалось, что коннопионеры атакуют его роту, он и тогда не сделал даже при​готовлений к отпору.

Само по себе стягивание войск к площади не было ре​шением проблемы. Проблему могла решить массирован​ная атака на мятежное каре, с тем чтобы ликвидировать очаг мятежа до присоединения к московцам других пол​ков. Каждая минута промедления в это время работала на тайное общество. Но император, собравший к часу дня у Сената сильный кулак пехоты и кавалерии, во мно​го раз по численности превосходящий мятежников, прин​ципиально бездействовал. Хотя ждать можно было только ухудшения обстановки, он ждал.

И дождался.

Временные промежутки между событиями в этот пе​риод восстания оказываются при рассмотрении необычайно короткими. Если около двадцати минут первого, когда ранен был Милорадович, на площади стояли одни московцы, а преображенцы с императором еще только подходили, то за последующие полчаса каре оказалось лицом к лицу с одним пехотным батальоном и двумя ка​валерийскими полками.

А приблизительно без четверти час пришла рота лейб-гренадер Сутгофа и примкнула к фасу каре, обращенно​му к набережной.

Наискось пройдя по замерзшей Неве, лейб-гренадеры поднялись на набережную — возле Исаакиевского моста был водопой Конной гвардии. И тут выяснилось, что и операция по окружению московцев — единственное, что предпринял Николай,— совершенно бессмысленна. Кон​ногвардейцы и преображенцы, блокировавшие набе​режную, не сделали даже попытки задержать мятежную роту. Тот же капитан Игнатьев воспроизвел удивитель​ную картину: «Когда лейб-гренадеры отдельными коман​дами, входя с Невы, беспрепятственно бежали возле, на присоединение к своим, чтобы стать в ряды мятежников, солдаты роты его величества приподнимали их сумы и, удостоверяясь, по их тяжести, что полное число боевых патронов в них заключалось, острились между собою, уверяя, что их пули не попадут»20. Все мемуарные свиде​тельства сторонников Николая о том, что преображенцы рвались уничтожить мятежников, гроша ломаного не стоят рядом с этой сценой. Никакого озлобления против восставших солдаты самого надежного полка явно не ис​пытывали.

Приход роты Сутгофа был моментом огромной значи​мости и для восставших, и для правительственной сторо​ны. Он показал, что московцы не одиноки, что процесс сопротивления присяге развивается, что можно ждать любых сюрпризов.

В материалах полкового следствия говорится: «По по​казанию нижних чинов 1-й роты видно, что поручик Сутгоф, прибежав на площадь, поцеловался с кня​зем Щепиным-Ростовским... в сие время подошло много партикулярных людей с пистолетами, кинжалами и саблями и стали целовать поручика Сутгофа, а людям го​ворили: „Ребята, как можно старайтесь не выдавать нас. Вот скоро прибегут сюда на помощь и финляндского пол​ка солдаты"».

Кривая настроения восставших резко пошла вверх. Бестужевы, Пущин, Каховский, Щепин знали, что в Фин​ляндском полку сейчас находятся Розен, Рылеев, Репин. И они верили, что им удастся вывести финляндцев.

Но в это время полковник Тулубьев уже распустил выстроенный было для движения к площади батальон...

События, как я уже говорил, в эти полчаса шли чрез​вычайно густо. Если бы мы могли взглянуть сразу после ранения Милорадовича на Сенатскую площадь и приле​гающее пространство с птичьего полета, то увидели бы непрерывное движение войск в разных направлениях и с разной интенсивностью. Мы увидели бы, как в половине первого, обогнув заборы, пришла Конная гвардия и пять ее эскадронов двинулись вдоль Адмиралтейства, а два медленно, сквозь толпу, пошли глубоким обходом по со​седним улицам, чтобы выйти на площадь с другой сторо​ны и закрыть Галерную. Мы увидели бы, как за спинами пяти конногвардейских эскадронов, ставших тылом к фа​саду Адмиралтейства, пошла 1-я рота преображенцев, которую вели принц Евгений Вюртембергский и флигель-адъютант полковник Бибиков, чтобы перекрыть подходы к Исаакиевскому мосту. Через несколько минут после то​го, как преображенцы заняли свою позицию, с Невы вы​шла рота Сутгофа. И еще мы увидели бы, как тысячи и тысячи людей из разных концов столицы тянутся к пло​щади...

Гвардейский экипаж был вырван из состояния пассив​ного мятежа выстрелами на площади. Что это были за выстрелы? Считается, что моряки услышали залпы мос​ковцев, отбивавших атаку кавалерии. Но кавалерийские атаки начались значительно позднее.

Первыми выстрелами в этот день были выстрелы мос​ковцев после ранения Милорадовича. Они и были услы​шаны в морских казармах и переломили, двинули ход событий. Они произвели на гвардейских матросов такое потрясающее впечатление именно потому, что были первы​ми знаками начавшейся схватки сторонников и противни​ков Константина. После этого стрельба на площади велась постоянно. Но уже в присутствии и при участии эки​пажа.

Экипаж прибыл к Сенату вскоре после лейб-гренадер Сутгофа.

Не успел полковник Бибиков вернуться с набережной в «ставку» императора на углу площади и бульвара, как получил новое задание. «В эту минуту вдали, от Мор​ских казарм, показывается Морской экипаж, бегущий по Галерной с распущенным знаменем. Государь, оборотясь к Бибикову (Бибиков пишет о себе в третьем лице.— Я. Г.), изволил приказать: «пойди и узнай, что делается с экипажем и что он медлил прибытием». Ничего не было положительно известно о расположении этой части войск. Бибиков бросился бегом вдоль забора Исаакиевской церкви и сквозь толпу народа, швырявшего камнями и по​леньями дров в близ стоявший конногвардейский полк. Бибикову пришлось пробиваться сквозь толпу и прохо дить сквозь цепь, расставленную мятежниками,— его схватили, едва не убили и жестоко избили»21.

Вообще, надо сказать, что восставшие очень активно пикетировали площадь. Когда Одоевский прискакал к Сенату после поездки к лейб-гренадерам (он, очевидно, побывал дома и взял коня), он возглавил выдвинутый вперед взвод московцев, усиливший стрелковую цепь.

Теперь понятно, почему конногвардейцы были отправ​лены к Галерной глубоким обходом. Пройти коротким пу​тем они могли бы только с боем, а этого Николай не хо​тел. Два эскадрона Конной гвардии еще пробирались где-то, когда с Галерной вырвались матросы Гвардейско​го экипажа. Тысяча сто человек встали колонной к атаке между заборами и московским каре. И снова в рядах восставших началось ликование. Теперь возле монумента основателя гвардии стояло около двух тысяч мятежных гвардейцев, и основы, на которых воздвигнуто было зда​ние империи, ощутимо заколебались.

Гвардейский экипаж пришел с большинством офице​ров, с полным составом нижних чинов. Значительная часть матросов имела боевые заряды в сумах. Моряки тоже выдвинули стрелковую цепь под командой Михаила Кюхельбекера.

Было не менее часа пополудни...

К сожалению, даже подробные воспоминания участ​ников событий — с той и с другой стороны — не дают сколько-нибудь точной хронологии дня. А следствие этой хронологией не интересовалось — следователи и сами знали, что когда происходило. И нам приходится устана​вливать очередность и время того или иного действия по отрывочным данным, по сопоставлениям фактов, наконец, по логике ситуаций.

Например, можно с уверенностью сказать, что кавале​рийские атаки начались уже после подхода лейб-гренадер Сутгофа и экипажа. Выясняется это достаточно про​сто. Конная гвардия подошла к площади не ранее поло​вины первого, а лейб-гренадеры и матросы пришли от без четверти час до часу. Таким образом, между этими со​бытиями прошло не более двадцати минут — получаса. За это время конногвардейские эскадроны выстроились вдоль Адмиралтейства, а рота преображенцев встала на набережной. На ограниченной заборами, сараями, камнями, заполненной толпой площади каждый маневр требо​вал немало времени. Известно, что конногвардейцы ата​ковали мятежников с нескольких направлений — «эскад​роны со всех сторон понеслись в атаку», как свидетель​ствует принц Евгений. Есть и еще свидетельства такого рода. Но это значит, что атака производилась уже после того, как два эскадрона вышли к Сенату. А все эти пере​мещения никак не могли быть проделаны за те двадцать минут, что московцы и Конная гвардия были одни на площади. Николай просто не успел бы организовать ата​ку каре до прихода других восставших частей. Кроме то​го, как мы увидим, есть и прямые свидетельства, что еще до атаки матросы и лейб-гренадеры стояли рядом с московцами...

Два эскадрона конногвардейцев под командованием полковников Апраксина и Вельо, направленные к Сенату и Синоду, чтобы закрыть Галерную и занять позицию для возможной атаки, первыми столкнулись с восставшими. Полковник Вельо перед началом маневра осмотрел пло​щадь и увидел весьма нерадостную для правительствен​ных войск картину: «Деревянный забор около строящегося Исаакиевского собора выступал вперед у дома Военного министерства, и шайка революционеров, покинув свою прежнюю позицию перед Сенатом, скучилась перед этим забором и образовала каре, фронт коего обращен был к памятнику Петра I, левая сторона каре была обращена к дому, где ныне Синод... Правый фланг мятежников был обращен к Адмиралтейской площади. Забор служил им опорой с четвертой стороны. Каре это состояло из гре​надер, моряков, Московского полка...» Ошибка Вельо относительно перемещения «шайки революционеров» понятна — колонна Гвардейского экипажа, вставшая между заборами и каре московцев, создала у него впе​чатление, что все построение сдвинулось в эту сторону. Тем более что матросы и в самом деле стояли гораздо ближе к заборам, чем мы обычно думаем и чем это изо​бражается на планах. Поручик Цебриков, офицер-фин​ляндец, который находился на площади с экипажем, по​казал: «Когда я во второй раз подходил к матросам впе​реди стоящим, то сказал 4-му взводу подвинуться к забо​ру, дабы не пускать черни...» То есть колонна экипажа стояла настолько близко от заборов, что небольшое пере​мещение взвода перекрывало проход из одной части пло​щади в другую. Каре и колонна к атаке, стало быть, рассекли площадь пополам. Недаром все передвижения правительственных войск происходили вокруг Исаакиевского собора и по соседним улицам.

И впечатление Вельо, и печальная участь Бибикова, ранее не сумевшего пройти мимо заборов и задержанного цепью московцев, свидетельствуют о том, что восставшие в этот период были хозяевами площади. Атаковать бое​вые порядки, которые благодаря особенности окружаю​щего пространства контролировали огнем в упор все че​тыре направления, было, конечно же, трудно и опасно...

Глубоким обходом подойдя к площади со стороны Си​нода и Сената, эскадроны Апраксина и Вельо. Столкну​лись с тяжкими препятствиями. Вельо вспоминал: «По​дойдя к нашему манежу (рядом с площадью.— Я- Г.), Апраксин остановился. Я подъехал к нему спросить, в чем дело. Он указал мне на шайку мятежников, скры​вавшихся за забором и вооруженных палками с гвоздя​ми, ружьями и ножами, и затем мы увидели, что весь ле​вый фланг мятежников целится в нас. Тогда я посовето​вал Апраксину скомандовать своему и моему эскадронам галопом проскакать меж них — что он и исполнил, но в момент нашего натиска нас осыпали градом пуль из это​го каре. Большая часть выстрелов ударилась о наши кирасы, не причинив нам вреда».

Движение этих двух эскадронов было фактически прорывом по узкому коридору в толпе народа, частично вооруженного, между фасадом Сената и фасом москов​ского каре. В первые мгновения восставшие решили, что конногвардейцы присоединяются к ним. Колонна экипа​жа пропустила их мимо себя без выстрелов, а московцы встретили криками: «Ура, Константин!» Но когда конно​гвардейцы ответили: «Ура, Николай!» — то московцы без команды дали два неприцельных залпа с руки, ранив не​сколько человек. Это, конечно, была «демонстрация си​лы». Если бы огонь велся прицельно, то оба эскадрона, находившиеся в полутора десятках шагов от каре, были бы уничтожены. Подоспевший от набережной Михаил Бестужев остановил стрельбу. «Когда кавалерия обска​кивала, я удерживал людей и закричал, чтобы никто не осмеливался стрелять».

Ни та ни другая сторона еще не хотела боевых дей​ствий. Николай рассчитывал, что мятежные части вернут​ся в казармы, поняв безнадежность своего положения, и не хотел провоцировать их на наступательные действия, а декабристы твердо рассчитывали на присоединение выве​денных против них полков. Когда конногвардейцы оказа​лись вплотную перед каре московцев, то была сделана попытка перетянуть их на сторону восставших. Кавалер​гард Горожанский, член тайного общества, придя в са​мом начале восстания к каре и поговорив с Одоевским, поднялся затем в Сенат и оттуда, из окна, наблюдал за происходящим. К сожалению, он крайне скупо рассказал о том, что он видел с этого идеального наблюдательного пункта. Но о попытке агитировать конногвардейцев он сообщил дважды в своих показаниях: «Тут много ходило во фраках, т. е. в партикулярном платье, с пистолетами, но лица вовсе мне неизвестные, по крайней мере из окна не мог заметить, но знаю, из офицеров видел все Одоев​ского, который что-то рассуждал руками к Конной гвар​дии». И еще: «А я, увидя его (Одоевского.— Я. Г.) дей​ствия, будучи в Сенате, откуда хотя и не слышно было разговоров, но видно было, как он декламировал».

Речь идет, естественно, все о тех же двух эскадронах, что, едва не погибнув, стали у Сената. Но ощутимого ре​зультата эта агитация не дала. Конногвардейцы могли симпатизировать и требованиям восставших, и лично сво​ему сослуживцу Одоевскому, но никто из конногвардей​ских офицеров, членов тайного общества, не решился в этой ситуации призвать солдат к неповиновению, а сол​даты, находясь в строю, не решились проявить инициа​тиву...

И вот тогда, скорее всего, Николай решился атако​вать. Он понимал, что дальше выжидать опасно. Ему бы​ло известно о волнениях в Измайловском полку, который все не приходил, и, если бы он вышел на стороне мятеж​ников, это было бы для Николая катастрофой. Все еще не было Семеновского полка. Неизвестно, что происходило с оставшимися ротами Московского полка. Не было на площади великого князя Михаила, бросившегося в мос​ковские казармы. Не было на площади командующего гвардейской пехотой генерала Бистрома. Не было Егер​ского полка. Не было финляндцев, за которыми послан был генерал Комаровский. Неизвестно было, на чьей сто​роне появятся на площади полки.

А кроме того, все активнее становились толпы народа. Николай так изобразил этот момент:

«Шум и крик делались все настойчивее, и частые ру​жейные выстрелы ранили многих в Конной гвардии и перелетали через войска; большая часть солдат на стороне мятежников стреляли вверх.

Выехав на площадь, желал я осмотреть, не будет ли возможности, окружив толпу, принудить к сдаче без кро​вопролития. В это время сделали по мне залп, пули про​свистали мне через голову, и, к счастию, никого из нас не ранило. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов на​чали кидать в нас поленьями. Надо было решиться поло​жить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться чер​ни, и тогда окруженные ею войска были бы в самом труд​ном положении».

Императора в равной степени тревожило настроение войск и народа.

Первая атака — по моим расчетам — началась около половины второго. Это подтверждается и тем, что остав​шиеся в казармах роты лейб-гренадер именно в это вре​мя двинулись к площади, услышав залпы. Казармы пол​ка были далеко, и нужны были именно массированные залпы, а не разрозненная стрельба, чтобы потрясти сознание лейб-гренадер и подтолкнуть их к мятежу...

Атака Конной гвардии на боевые порядки восставших шла с двух направлений — от Адмиралтейства и от Сена​та. Есть целый ряд свидетельств об этой атаке. Они не​четки по хронологии, но дают ощущение происходящего.

Сам Николай описал атаки кратко: «Я согласился ис​пробовать атаковать кавалерию. Конная гвардия первая атаковала поэскадронно, но ничего не могла произвести и по тесноте, и от гололедицы, но в особенности не имея от​пущенных палашей. Противники в сомкнутой колонне имели всю выгоду на своей стороне и многих тяжело ра​нили, в том числе ротмистр Велио лишился руки».

Принц Евгений объясняет целесообразность кавале​рийской атаки тем, что «в пехоте чувствовался недоста​ток, но кавалерии было довольно». На стороне императо​ра и в самом деле в то время из пехотных полков были только преображенцы.

Принц Евгений предлагал атаковать толпу народа и опрокинуть ее на боевые порядки восставших, тем самым сбив их с позиции и рассеяв. Однако замысел этот не удался. «Предвидя опасность, народная толпа разбежа​лась, прежде чем последовал сигнал к атаке, и внезапно опустевшая площадь представила глазам мятежную ко​лонну, готовую принять бой. Когда, наконец, сигнал был подан, и кавалерийские эскадроны со всех сторон по неслись в атаку, то их встретили из колонны мятежни​ков несколькими отдельными выстрелами, а под конец даже и залпами. По большей части они были направле​ны в воздух, но все-таки несколько всадников было убито и ранено».

Полковник Вельо тоже подтверждает атаку с двух направлений: «Когда я увидел, что 4 и 5 эскадроны, сто​явшие около дома Военного министерства, перешли в наступление, я хотел скомандовать своему то же и под​нял руку с палашом — но в эту минуту пуля ударилась в мой локоть и проскочила сквозь него». Вельо стоял, как мы помним, у Сената, а 4-й и 5-й эскадроны — со сторо​ны Адмиралтейства.

Атака не удалась. И вовсе не потому, что палаши были не отпущены, то есть не наточены,— рубанув пехотинца по голове и тупым тяжелым палашом, можно вы​вести его из строя. Да и задача была у кавалерии вполне определенная — ей надо было смять и рассеять пехоту, а для этого достаточно вломиться в нее конями. Но Конная гвардия, проскакав несколько метров, стала поворачивать, хотя, по свидетельству Сутгофа, московцы и лейб-гренадеры обошлись с ней очень гуманно: «Пер​вые атаки производились на лейб-гренадер и московцев, которые с большим успехом отражали конногвардейцев холостыми зарядами; последняя атака была на Гвардей​ский экипаж, тут им не поздоровилось, матросы их встре​тили боевыми зарядами, ранили полковника Вельо и многих конногвардейцев». Сутгоф, вспоминавший это через много лет, не совсем прав — Вельо был ранен в первой атаке. Истина, очевидно, заключается в том, что экипаж поддержал батальным огнем фас каре, выходя​щий к Сенату. То, что лейб-гренадеры отбивали первую атаку холостыми зарядами, ясно и из показаний Сутгофа на следствии. Он на первом допросе показал, что его ро​та пришла, имея в ружьях холостые патроны, «но после атаки кавалерии зарядили люди боевыми патронами».

Не меньший урон, чем от огня, конногвардейцы у Се​ната понесли от камней и поленьев людей, забравшихся на сенатскую крышу. Эта бомбардировка велась постоян​но, и в конце концов два эти эскадрона вынуждены бы​ли переместиться на набережную — к Исаакиевскому мосту.

Но главной причиной неудачи конногвардейцев — прекрасно обученных, прошедших наполеоновские войны кавалеристов, умевших рисковать жизнями,— было их нежелание доводить дело до смертельной схватки.

Николай еще несколько раз посылал кавалерию: «Кавалергардский полк равномерно ходил в атаку, но без большого успеха». Вернее, без всякого успеха.

Сами декабристы вспоминали на следствии о кава​лерии как о чем-то не очень серьезном.

Арбузов показал: «Когда первый раз конногвардей​ский офицер велел кавалерии идти на экипаж, что я за​метил из движения руки, пошел сейчас к первому диви​зиону, где у некоторых солдат уже ружья были наизго​товку. Кавалерия в это время стала подвигаться, я велел взять ружья на руку и сам стал между первым и вторым взводом. Кавалерия, подъехав, постояла несколько и по команде своего офицера пошла на свое место, а я пошел на левый фланг, ибо тут составляться стала куча фра​ков. Спустя долгое время стоял спиной к батальону, вдруг услышал с правого фланга выстрелы, увидя бара​банного старосту, закричал, чтоб ударил отбой, что в то же время исполнено, и пальба прекратилась». Есть множество свидетельств, что офицеры-декаб​ристы приказывали солдатам не стрелять во всадников, а целиться' в лошадей, равно как и вообще удержи​вали солдат от стрельбы. А стрельбы на площади было много, и стреляли именно восставшие. Солдаты без команды реагировали огнем на всякие перемещения ка​валерии. Но, как правило, стреляли вверх. Очевидно, в воинственность кавалеристов они не верили.

Однако все необходимые меры предосторожности при​нимались. Александр Бестужев показал: «Ружье у ка​кого-то унтер-офицера я... брал, когда Конная гвардия вторично пошла на нас в атаку, ибо, стоя на углу карея во фронте, я с саблею подвергался с двух сторон нападе​нию, а на штык лошадь не пойдет».

Восставшие не хотели обострять обстановку, но были готовы к любому повороту событий.

Скорее всего, интенсивные атаки кавалерии — Конной гвардии и кавалергардов — происходили приблизитель​но с половины второго до двух часов. Результатов они не дали, и Николай отказался от этих попыток.

К двум часам подошли наконец остальные полки, и окружение было завершено. Пришел с большим опозда​нием Измайловский полк, за которым специально был послан генерал Левашев. Николай поставил этот полк в резерве — в тылу преображенцев на Адмиралтейском бульваре, лишив тем самым ненадежных измайловцев возможности прямого контакта с мятежниками.

Пришел Семеновский полк во главе с бывшим членом тайного общества Иваном Шиповым и встал по другую сторону площади, со стороны Конногвардейского манежа.

Михаил Павлович привел те роты московцев, которые ему удалось уговорить. Их поставили у заборов — на углу бульвара и площади. А великий князь повел — разумеется, обходным путем — сводный батальон пав-ловцев в Галерную.

Теперь все возможные пути наступательных действий или отхода восставших были перекрыты.

Николай, однако, очень беспокоился о безопасности дворца. И около двух часов император, взяв с собой эскадрон кавалергардов, поехал на Дворцовую площадь.

Финляндский полк.
После часу дня.

О происшествии в Финляндском полку после отъезда Рылеева существуют как мемуарные свидетельства, так и документы, зафиксировавшие событие по горячим сле​дам.

Генерал граф Комаровский, посланный императором за полком, вспоминая через много лет, перепутал слиш​ком многое. И пользоваться его записками можно в весь​ма ограниченном объеме.

Командир бригады генерал Головин, составивший свою записку в 1850 году специально для историогра​фа Корфа, гораздо ближе к действительности. Ему же принадлежит официальное донесение на эту тему.

Но основной источник — показания на следствии по​ручика Розена, главного действующего лица «финлянд​ского сюжета».

Розен рассказал через несколько дней после вос​стания: «Батальон выстроился одетый в мундирах и ки​верах (по приказу Тулубьева и Розена.— Я- Г.) и был тотчас распущен в казармы с тем, чтобы совсем разде​ваться, но через минуту получил опять приказание перео​деваться в шинели и фуражки и взять боевых патронов. Тут батальон скоро выстроился, и генерал-адъютант Комаровский и бригадный командир генерал-майор Голо​вин повели его к Сенатской площади. Взойдя на мост, выстроили взводы, на половине оного остановились в сомкнутых ротных колоннах, и там приказано было заря​жать ружья. По заряжению сказано было: «Вперед!» Карабинерный взвод тронулся с места в большом заме​шательстве, а мой стрелковый взвод закричал громко три раза: «Стой!» Капитан Вяткин (ротный командир.— Я. Г.) тотчас обратился к моему взводу, убеждал людей, чтобы следовали за карабинерами, но тщетно, и они продолжали кричать: «Стой!» Возвратился генерал-адъютант Комаровский и спрашивал людей, отчего они не следуют за первым взводом, на что взвод отвечал: «Мы не знаем,куда и на что нас ведут. Ружья заряжены, сохрани бог убить своего брата, мы присягали государю Константину Павловичу, при присяге и у обедни целова​ли крест!» Его высокопревосходительство приказал им раздаться в середине и подъехал к позади стоящей второй ротной колонне, которой часть было двинулась, но остановилась, и мой взвод опять закричал: «Стой!» Гене​рал-адъютант Комаровский уехал, взвод стоял смирно; спустя несколько времени хотели идти вперед унтер-офи​церы Кухтиков и Степанов и четыре человека с правого фланга, взвод опять закричал: «Стой!» Я подбежал к этим людям, возвратил их на свои места, угрожая зако​лоть шпагою того, кто тронется с места. До сего не было мною сказано ни единого слова. Видя, что старания рот​ного командира и убеждения генерал-адъютанта оста​лись тщетными, не смел полагать, что мои старания были бы действительными, и к тому народ, который шел на остров по обеим сторонам моста, мимоходом говорил людям, что все на площади кричат: «Ура, Константин!» В сие время пролетели три пули мимо меня и пятого ря​да, люди было осадили, но я их остановил, говоря: «Стой смирно и в порядке, вы оттого не идете вперед, что верны присяге, данной государю, так стой же; я дол​жен буду отвечать за вас; я имею жену беременную, име​ние, следовательно, жертвую гораздо большим, чем кто-либо, а стою впереди вас; пуля, которая мимо кого про​свистела, того не убивает». Потом пришел бригадный командир, которого я встретил донося, что мой взвод еще не присягал. Его превосходительство тоже убеждал людей, чтоб вперед идти, но тщетно».

Как это часто бывало с декабристами на следствии, Розен здесь точно излагает факты, утаивая при этом главное. И картина получается бессмысленной. Почему взвод, не присягавший еще Николаю (солдаты были в карауле), остановился сам собой — это еще можно по​нять, но почему тогда командир взвода грозит заколоть шпагой того, кто хочет выполнить приказ высшего на​чальства,— совершенно неясно.

В воспоминаниях, где не все рассказано точно по вре​мени, Розен тем не менее дает ключ к странной ситуации на мосту. «Нас остановили на середине Исаакиевского моста подле будки; там приказали зарядить ружья; боль​шая часть солдат при этом перекрестилась,— писал Розен через несколько десятков лет.— Быв уверен в повинове нии моих стрелков, вознамерился сначала пробиться сквозь карабинерный взвод, стоявший впереди меня, и сквозь роту Преображенского полка... занявшую всю ши​рину моста со стороны Сенатской площади. Но как толь​ко я лично убедился, что восстание не имело начальника, следовательно не могло быть единства в предприя​тии, и не желая напрасно жертвовать людьми, а также будучи не в состоянии оставаться в рядах противной сто​роны,— я решился остановить взвод мой в ту минуту, когда граф Комаровский и мой бригадный командир ско​мандовали всему батальону: вперед!— взвод мой едино​гласно и громко повторил: стой! — так что впереди стояв​ший карабинерный взвод дрогнул, заколебался, тронул​ся не весь... Батальонный командир наш, полковник А. Н. Тулубьев, исчез, был отозван в казарму, где квартиро​вало его семейство. Дважды возвращался ко мне бри​гадный командир, чтобы сдвинуть мой взвод, но напрасны были его убеждения и угрозы».

Теперь все встало на свои места. Розен сам остано​вил солдат, чтобы не допустить присоединения батальо​на к правительственным войскам. И сделал все возмож​ное, чтобы не пропустить на берег стоящие за его взво​дом роты. Роты могли смять стрелковый взвод, но они не хотели этого делать. Розен стоял на мосту со шпагой в руке и ждал. Он, разумеется, не мог видеть с моста — плоского наплавного моста,— есть у восставших началь​ник или нет. Эту ситуацию он достроил в своем воображении мемуариста. В тот момент он просто понял, что ему со взводом не пробиться сквозь карабинеров и Пре​ображенскую роту. Вот если бы полковник Тулубьев сде​лал свой выбор и возглавил батальон, то он смог бы при​вести финляндцев в ряды восставших. За ним пошли бы все роты. Поручик Розен в том конкретном положении, в котором он оказался, двинуть батальон на прорыв не мог.

Да и вообще — момент, когда финляндцы могли сыграть решающую роль, был упущен. После того, как Тулубьев распустил батальон, и до момента его выступ​ления прошло более получаса. «В полчаса выстроился батальон»,— вспоминал Розен. И не в том дело, что он точно помнил это обстоятельство, а в том, что опытный фрунтовик Розен точно знал, за сколько может пехотный батальон сменить форму парадную на походную, взять боезапас и выстроиться.

Вместо того чтобы прийти на площадь до половины второго, когда против московцев, моряков и роты лейб-гренадер — то есть двух с лишним тысяч штыков — стоя​ло со стороны Николая только два конных полка и ба​тальон преображенцев, и создать выигрышную тактиче​скую ситуацию, финляндцы пришли около двух часов, когда площадь была плотно окружена и никакие актив​ные действия восставших были уже невозможны.

Розен в воспоминаниях пишет, что в момент останов​ки батальона шел второй час пополудни. Но немудрено через сорок лет ошибиться на сорок минут.

Генерал Головин, которого инцидент с финляндцами касался самым непосредственным образом и мог стоить ему карьеры, дважды писал о нем. Первый раз — на сле​дующий день после восстания в специальном донесении в штаб Гвардейского корпуса, второй — через двадцать пять лет, в упомянутой уже записке для Корфа.

Генерал Головин, сопровождавший Бистрома в Мос​ковский полк, сразу по прибытии туда великого князя Михаила, видя, что московцы успокоились, бросился в Финляндский полк, опасаясь волнений. Выехав по Горо​ховой на Исаакиевскую площадь, он увидел, что Сенат​ская площадь занята «мятежниками и толпами собрав​шегося народа, также и войсками», так что ему пришлось сделать небольшой крюк и пересечь Неву «уже против Горного корпуса». Было не меньше часа пополудни. Тулубьев только что распустил батальон. Тут подоспел и генерал Комаровский с приказом выступать.

«Подходя к мосту,— рассказывает Головин в донесе​нии,— рассудил я нужным оставить на всякий случай 3-ю егерскую роту у проложенной через лед дороги для охранений оной, а три роты повел на мост, построив их в густую взводную колонну и зарядив ружья. Между тем мятежники, занявшие пространство на Петровской пло​щади от монумента до Сената, со всех сторон окружа​лись уже подходящими войсками конницы и пехоты, и в толпе их по временам слышны были ружейные выстрелы. Три роты Финляндского полка, со мною прибывшие, про​шли уже за половину моста, как вдруг на площади от​крылся довольно сильный ружейный огонь и в то же время в середине колонны закричали: «Стой!» По сему крику вся колонна остановилась и пришла в некоторое замешательство. Крик сей, как после уже объяснилось, возбужден был поручиком бароном Розеном...»24

Сильный ружейный огонь на площади неудивите​лен — это было время интенсивных кавалерийских атак. И если Головин правильно выстраивает факты — а про​шли всего сутки!— то и события в Финляндском полку непосредственно вызваны были залпами на площади.

В записке для Корфа — тексте неофициальном — Головин воспроизвел несколько живых деталей:

«На половине пути от казарм к Исаакиевскому мосту встретил нас его высочество принц Евгений Вюртемберг​ский верхом и сказал мне по-французски: „Поспешите со своими солдатами, нужны все".—„Ваше высочество,— отвечал я,— нужны не солдаты, а пушки". Эта встреча осталась у меня в свежей памяти. Мы шли почти бегом.

При переходе через Исаакиевский мост, когда ба​тальон остановился на мосту за стрелковым взводом и когда я, подойдя к сему последнему, приказывал людям идти вперед, то несколько голосов из фронта отозвались: „Да куда же вы нас ведете? Это наши".—„Они бунтов​щики".—„Если они бунтовщики, то мы их перевяжем; зачем нам стрелять по своим; да мы еще и не присяга​ли новому государю"».

Понятно, как трудно было бы Николаю заставить пехотные полки стрелять по восставшим и почему Бистром так хотел оставить егерей неприсягнувшими. Это по​следнее обстоятельство играло в солдатском сознании огромную роль...

На Адмиралтейском бульваре стоял впереди своих егерей генерал Бистром. И ждал.

На Исаакиевском мосту стоял с обнаженной шпагой поручик Розен впереди двух с половиной рот финляндцев.

Когда-то генерал Бистром водил в самоубийственные атаки егерей и финляндцев, входивших в специальный отряд Ермолова, преследовавший отступающих из Москвы французов...

Поручик Розен писал через много лет: «С лишком два часа стоял я неподвижно в самой мучительной внутрен​ней борьбе, выжидая атаки на площади...» Он был уве​рен, что в случае атаки восставших он сможет увлечь роты за собой и поддержать удар своих единомышлен​ников.

На одном из допросов начальник Главного штаба генерал Дибич сказал Розену, после разговора об оста​новленных им ротах: «Понимаю, как тактик вы хотели составить решительный резерв». Розен промолчал.

Собственно, так оно и было. И вполне возможно, что в случае активных действий на площади ему удалось бы двинуть в нужном направлении своих финляндцев.

Но реальны ли были эти действия?

Диктатор в день 14 декабря.

Многие из декабристов говорили на следствии о беспре​цедентной ситуации, сложившейся на Сенатской пло​щади.

В первом своем показании вечером 14 декабря потря​сенный крушением всех надежд Рылеев написал: «Князь Трубецкой должен был принять начальство на Сенат​ской площади. Он не явился, и, по моему мнению, это главная причина всех беспорядков и убийств, которые в сей несчастный день случились». Рылеев имеет в виду, что в случае исполнения Трубецким своих обязанностей диктатора восстание победило бы быстро и бескровно...

Александр Бестужев показал: «В день действия обе​щал он (Трубецкой.— Я. Г.) ждать войск на площади, но отчего там не явился — не знаю. Это имело решитель​ное влияние на нас и на солдат, ибо с маленькими эполе​тами и без имени принять команду никто не решался».

Бестужев, как видим, согласен с Рылеевым —«решитель​ное влияние».

Оболенский показал: «Каждый ожидал плана дей​ствий и собственного в оном назначения от князя Тру​бецкого, от которого, однако ж, ничего не получили, ибо 14-го декабря он на площади не был. Посему во всем совершенно произошел беспорядок».

Лидеры общества считали, что неявка Трубецкого имела решающее значение и была причиной поражения восстания. Но какого восстания? У нас уже шла об этом речь, и потому повторим кратко; Рылеев, Оболенский и Бестужев говорят о той революционной импровизации, которую Трубецкой считал авантюрой и которой он противопоставлял свою модель четко организованной военной революции.

А теперь посмотрим, что делал диктатор все эти страшные часы смертельного соревнования группы Николая и тайного общества, при настороженном выжида​нии Бистрома, Александра Вюртембергского с сыновья​ми, Сергея Шипова, который после ухода экипажа ничем не проявил себя как сторонник Николая, штаб-офицеров Гвардейского экипажа и многих офицеров в разных полках.

Мы помним, что в десятом часу Рылеев и Пущин, придя к диктатору, сообщили ему о крушении самой ос​новы разработанного им плана, о выходе из игры Якубо​вича и, скорее всего, Булатова, то есть тех двух лиц, которые и должны были обеспечить военную сторону переворота. Тогда же Трубецкой высказал сомнение в целесообразности начинать мятеж малыми силами — без первого парализующего власть удара.

Сам Трубецкой довольно подробно начертил свой маршрут в роковые часы 14 декабря. Его показания под​тверждаются другими источниками. Но Трубецкой, по​нимавший, что ему грозит смертная казнь, защищался упорно и последовательно, и одним из главных способов этой защиты, как мы помним, было стремление пред​ставить себя растерянным, мятущимся человеком. Так изобразил он и свои передвижения 14 декабря — как метания потерявшего голову заговорщика, понявшего тщетность своих предположений. Но если его внутреннее состояние следователи проверить не могли, то маршрут проверялся легко — Трубецкой все время был на виду,— и, сознавая это, князь говорил правду. И тут выясняется одна любопытная особенность — все часы восстания Трубецкой кружил вокруг главных пунктов развернув​шихся событий: Дворцовой площади, Исаакиевской пло​щади, Сенатской площади.

Расставшись в десятом часу с Рылеевым и Пущиным, диктатор поехал в Главный штаб, убедившись по пути, что Сенатская площадь пуста. Он провел некоторое время в канцелярии дежурного генерала Главного шта​ба, которая находилась рядом с Зимним дворцом. Было около десяти часов утра. Трубецкой знал от Рылеева и Пущина, что в Гвардейский экипаж отправился Николай Бестужев, в Московский полк Александр и Михаил Бес​тужевы, а к лейб-гренадерам поехал Каховский. Стало быть, сохранялась надежда, что полки выйдут. Причем, если наше логическое построение, основанное на дей​ствиях Панова, верно, то Трубецкой мог ожидать удара по дворцу с двух сторон — от казарм экипажа и от ка​зарм лейб-гвардии Гренадерского полка. После само​устранения Якубовича и невыполнимых условий, постав​ленных Булатовым, шансы на успех резко упали. Но пре​бывание диктатора в это время, от десяти до одиннад​цати часов, на Дворцовой площади — многозначи​тельно28. Трубецкой знал, что именно в это время в пол​ках должна происходить присяга. И если бы восстание началось, то оно началось бы именно в это время.

Так оно и было. Московский полк вышел в начале одиннадцатого, а Гвардейский экипаж начал сопротивле​ние присяге приблизительно в это же время.

Прождав около часа, Трубецкой заехал из Главного штаба к своей двоюродной сестре Татьяне Борисовне Потемкиной, которая жила рядом с Дворцовой площа​дью — на Мильонной улице.

Пробыв не более получаса у Потемкиной и, таким образом, не выпуская из поля зрения Дворцовую площадь до половины двенадцатого, Трубецкой поехал на квартиру к своему приятелю Бибикову, флигель-адъю​танту. Полковник Илларион Михайлович Бибиков имел квартиру в здании Главного штаба. Самого Бибико​ва не было — он в это время сопровождал Николая, на​чавшего движение с преображенцами к Сенатской площади. Но Трубецкой оставался около получаса в кварти​ре полковника, находясь, таким образом, рядом с Зимним дворцом. В начале первого он снова оказался на Двор​цовой площади. Разумеется, каждому своему перемеще​нию он находил на следствии вполне лояльное объяснение — в Главном штабе узнавал о времени присяги ино​городним штаб-офицерам, потом ехал домой, чтобы переодеться к визиту во дворец, и т. д. Трубецкой утвер​ждал, что именно в этот момент, в начале первого, вые​хав к Зимнему дворцу, он узнал о мятеже московцев. Поверить в это никак невозможно. Следователи просто не дали себе труда проверить время и направление его поездок с одиннадцати до часу. Даже если Трубецкой успел проехать из Главного штаба на Мильонную до того, как у дворца стала собираться толпа, проведавшая о московском бунте, то уж возвращаясь после полови​ны двенадцатого с Мильонной в здание Главного штаба к Бибикову (к которому вход был, судя по показаниям Трубецкого, с Невского), князь никак не мог не заметить выстроенный батальон преображенцев, волнующуюся толпу, императора, окруженного генералами и адъютан​тами. А увидев это, не мог не выяснить тут же, в чем при​чина происходящего. Даже если — вопреки вероят​ности — Трубецкой ухитрился бы проехать с Мильонной к началу Невского каким-нибудь закоулком, минуя площадь, то на квартире Бибикова он немедленно узнал бы о происшествиях. Там не могли целый час не знать, что происходит у них под окнами.

Скорее всего, Трубецкой отправился к Бибиковым, на​деясь узнать от Иллариона Михайловича о настрое​ниях во дворце (Бибиков был директором канцелярии начальника Главного штаба), а прежде всего, чтобы, не бросаясь в глаза, оставаться рядом с дворцом.

Но даже если предположить невероятное и согласить​ся с показаниями Трубецкого, что, выйдя от Бибиковых в первом часу, он только и узнал о мятеже, то следую​щий его поступок никак не укладывается в логику его по​казаний. Следуя этой логике, он должен был скрыться, уехать в другой конец города, подальше от эпицентра событий, от того места, где с минуты на минуту могли появиться восставшие войска. А что делает Трубецкой? Он опять идет в Главный штаб, идеальный наблюдатель​ный пункт напротив дворца, приходит в канцелярию дежурного генерала и ждет. Но не просто ждет.

На коротком пути от квартиры Бибикова до канцеля​рии дежурного генерала у Трубецкого произошла приме​чательная встреча — он встретил императора Николая. Тот запомнил князя.

Николай в записках рассказывает об этом эпизоде, происшедшем, когда он вступил с преображенцами на Ад​миралтейский бульвар: «Тут, узнав, что ружья не заря​жены, велел баталиону остановиться и зарядить ружья. Тогда же привели мне лошадь, но все прочие были пеши. В то время заметил я у угла дома Главного штаба полковника князя Трубецкого...» Это было именно в на​чале первого, когда Трубецкой направлялся от Бибико​вых к дворцу. Маловероятно, чтобы Николай ошибся. Слишком знаменательна в свете последующих проис​шествий была для него эта встреча.

А если Николай видел в начале первого Трубецкого, наблюдавшего за движением преображенцев к Сенатской площади, то, значит, диктатор был в этот момент ясно осведомлен о происходящем.

В канцелярию дежурного генерала Главного штаба, куда пошел Трубецкой после встречи с императором, все время приходили офицеры, приносящие последние новос​ти. Трубецкой расспросил полковника Ребиндера, только что явившегося с Сенатской площади, о действиях вос​ставших и узнал, что они «только кричат «ура!» Кон​стантину Павловичу и стоят от одного угла Сената до другого». Ребиндер ушел с площади еще до прихода лейб-гренадер и моряков и до ранения Милорадовича. Таким образом, диктатор был вполне в курсе дела — он знал, что на площади одни московцы, знал приблизи​тельно их численность, знал, что главная магистраль от площади к дворцу — Адмиралтейский бульвар — пере​крыта превосходящими силами преображенцев, вполне возможно, что от офицеров, с которыми он беседовал в Главном штабе, знал он и о других распоряжениях Ни​колая — о приказе Конной гвардии, кавалергардам. То есть он представлял себе, что московцы вот-вот окажут​ся в кольце, что атаковать дворец их силами при скла​дывающейся обстановке невозможно и что присоединить​ся сейчас к ним — значит почти наверняка оказаться отрезанным от главного объекта, ключевой точки — Зим​него дворца.

В канцелярию дежурного генерала стекались сведе​ния со всего Петербурга, и место, выбранное Трубецким для ориентации, надо признать удачным.

Однако, поговорив с Ребиндером и, очевидно, теряя последнюю надежду на появление восставших войск у дворца, Трубецкой решил передвинуться к Сенату. Он поехал к Исаакиевской площади, возле которой жила его сестра Елизавета Петровна Потемкина.

В воспоминаниях свояченицы Трубецкого, графини Зинаиды Ивановны Лебцельтерн, жены австрийского посланника, в доме которого был в ту же ночь арестован князь Сергей Петрович, есть сведения о том, что прои​зошло с Трубецким после часу дня. По словам Лебцель​терн, когда Трубецкой приехал в дом Потемкиной, гра​фини не было дома. «Вернулась она не так скоро и сразу же спросила, не приходил ли брат; ей ответили, что при​ходил, но ушел или нет — этого никто не видел; его долго искали по всей квартире, пока графине не пришло в го​лову заглянуть в свою молельню; здесь-то она и обнару​жила его лежащим без сознания перед образами, никто не знал, с какого времени. Его подняли, положили на диван, привели в чувство. На все вопросы он отвечал как-то сбивчиво; и вдруг, услышав отчетливый грохот пушки, схватился за голову и воскликнул: „О боже! вся эта кровь падет на мою голову!"»

Графиня Лебцельтерн после ареста князя специально собирала сведения о его действиях 14 декабря. Эпизод в доме Потемкиной стал ей известен сразу же — из первых рук. И нет оснований ей не доверять.

С Трубецким, изнуренным бешеной деятельностью последних дней, гигантской ответственностью, которую он на себя взял,— не просто за судьбы десятков офицеров и тысяч солдат, а за судьбу России!— потрясенным от​ступничеством Якубовича и Булатова, измученным ожида​нием и сомнениями последних часов, произошло то, что сегодня мы называем нервным срывом.

Я уверен, что, если бы события развивались по его плану, князь Сергей Петрович выполнил бы свой долг. Но вынести бремя тяжко усложнившейся ситуации он не смог и сломался.

Из трех лидеров, на которых держалась подготовка к восстанию,— Трубецкого, Рылеева, Оболенского — толь​ко Оболенский до конца и с полным достоинством про​шел день 14 декабря. Отсутствие Рылеева на площади после часу дня, его первое показание во дворце, поста​вившее в труднейшее положение тех, кого допрашивали после него, в том числе и Трубецкого, говорят о том же самом нервном срыве. Мы далеко не полностью представляем себе, в каком нечеловеческом напряжении жили и действовали эти люди последние дни перед восстанием. Люди, сделавшие отчаянную попытку одним героическим усилием перело​мить ход русской истории...

Однако надо рассмотреть и другой — гипотетиче​ский — вариант. Что мог бы предпринять диктатор, ока​жись он с самого начала во главе восставших войск?

Мог бы диктатор, возглавив около одиннадцати часов на Сенатской площади московцев, подменив Якубовича и Булатова, взять Зимний дворец? Вопрос это весьма непростой. Во-первых, Бестужевы и Щепин были ориен​тированы на другую задачу и соответственно ориенти​ровали солдат. Удалось бы декабристам убедить солдат в необходимости захвата дворца? Неизвестно. Но предпо​ложим, что удалось бы. На то, чтобы построить в боевую колонну растянувшиеся во время бега по Гороховой роты, нужно было время. Московцы могли подойти к Зимнему дворцу только около половины двенадцатого.

Генерал Нейдгардт, свидетель мятежа в московских казармах, прискакал во дворец несколько раньше, чем московцы пришли на площадь. Удар гвардейских матро​сов по дворцу был задуман как внезапная операция. Дворец следовало захватить и блокировать входы в него до того, как мог подоспеть Преображенский батальон. Теперь же никакой внезапности уже не получалось. Мос​ковцы встретили бы на подходе к дворцу преображен​цев, которые вместе с караульной ротой Финляндского полка вдвое превосходили по численности нападавших.

Московцы были бы опрокинуты и рассеяны. Николай получил бы возможность бить восставших по частям. Не говоря уже о деморализующем действии разгрома пер​вого мятежного полка на остальных.

Вряд ли Трубецкой пошел бы на такую авантюру, как поздняя попытка малыми силами атаковать дворец, пре​дупрежденный о восстании. Скорее всего, он ждал бы присоединения других частей. Делал бы то, что совер​шенно правильно и разумно делали Оболенский, Бес​тужевы, Пущин.

Московцы помимо контроля над зданием Сената вы​полнили ещу одну существенную функцию — они сковали на Сенатской площади главные силы Николая. До поло​вины второго, от ухода преображенцев до прихода гвар​дейских саперов, дворец был защищен плохо. Отразить удар сколько-нибудь значительных сил рота финляндцев не могла. Панов, как известно, легко прорвался во внут​ренний двор, опрокинув главный караул.

Уведя преображенцев от дворца, Николай совершил крупную тактическую ошибку, которая едва не привела его к катастрофе...

Трубецкой, стало быть, ждал бы вместе с каре мо​сковцев. Стягивание Николаем всех наличных сил к площади было восставшим выгодно. Второе оперативное направление на дворец— по Неве (прохода к дворцу от Сенатской площади по набережной, как теперь, тогда не было)— было открыто весь день. Появление до часу дня батальона Тулубьева давало восставшим огромные воз​можности. Тем более что финляндцы были легкой пехо​той, предназначенной для стремительных передвижений. Но финляндцы не пришли.

Дающая некоторые возможности тактическая ситуа​ция возникла в час дня, когда на площадь вышли рота Сутгофа и колонна гвардейских матросов. Им противо​стояли только преображенцы, Конная гвардия и кавалер​гарды. Диктатор мог бы немедленно направить матро​сов по Неве на дворец. Но, как мы знаем, расстановка сил в этот момент менялась буквально от минуты к мину​те. После часа Николай уже имел возможность бросить наперерез движущимся по Неве матросам кавалергар​дов— по Адмиралтейскому бульвару. Кавалерия, естест​венно, успела бы к дворцу раньше и прикрыла его хотя бы на некоторое время. А к половине второго уже по​дошел батальон гвардейских саперов.

В том положении, в каком оказались восставшие после крушения утреннего плана, после того как Якубович и Булатов лишили их фактора внезапности, распы​лять силы было крайне опасно.

Приход лейб-гренадер Панова не изменил положения. Я уже говорил, что, выбрав позицию, почти неуязвимую для атак, декабристы оказались к концу дня в тактичес​кой ловушке. И не только потому, что их окружало около двенадцати тысяч штыков и сабель, лояльных Николаю. А потому, что их положение на Сенатской площади почти исключало возможность наступательных действий с их стороны — уже после того, как ими был накоплен вну​шительный войсковой кулак.

Московцы стали каре, исходя из своей главной задачи. И присутствие Трубецкого вряд ли изменило бы это. Рота Сутгофа пристроилась к каре по причине своей малой численности. Наступать каре на площади, сжатой забо​рами, складами, грудами камня, которые лежали и на самой площади, было просто невозможно — каре распа​лось бы и стало беззащитным перед кавалерией. Пере​страиваться в нескольких десятках шагов от противни​ка — значило провоцировать ту же кавалерийскую атаку, отразить которую в процессе перестраивания восставшие не смогли бы. Расстроенная бегом и схватками колонна Панова пришла, когда московцы были уже деморализо​ваны холодом, непонятным стоянием, усталостью, огромным перевесом сил другой стороны.

После половины третьего вступать в бой было уже поздно. Можно было делать только то, что и делали де​кабристы,— ждать темноты, под прикрытием которой не​которые полки могут решиться перейти на их сторону.

В конкретной ситуации, после того как надежда на прорыв к дворцу рухнула, противостояние правительственным войскам, оказывающее несомненное воздействие на умы солдат и побуждающее их к не​повиновению, было единственной возможной формой действия.

И еще одно — когда порицающие декабристов исто​рики говорят о необходимости атак на площади, то ни​когда не называют цели этих атак. Кого надо было ата​ковать? Противостоящие полки, вынуждая их защищать​ся? Что дали бы эти атаки?

Ставку Николая, чтоб захватить его в плен или уничтожить? Но конная группа — Николай и его «штаб» не стали бы дожидаться, пока пехота добежит до них.

Единственным осмысленным объектом атаки могли стать орудия, выдвинутые для стрельбы. Но они были вы​двинуты в последний период восстания, когда гренаде​ры Панова уже стояли обводом вокруг московского каре и, стало быть, не могли быть использованы для атаки.

Брошенная на орудия - к углу бульвара и площа​ди — колонна матросов неминуемо была бы отсечена от остальной массы восставших и контратакована во фланги.

Остается только повторить — в той ситуации, которая сложилась на площади (а сложилась она потому, что был сорван план Трубецкого), восставшие могли только защищаться и вести переговоры, надеясь, что их твер​дость заставит правительство пойти на уступки. То есть в конечном счете реализованной оказалась идея Батенко​ва —«собрать толпу и заставить вести с собой перего​воры».

В том, что происходило в Петербурге после девяти часов утра, была своя крепкая логика. В возникшей и стремительно развивавшейся ситуации диктатору Трубец​кому просто не оставалось места.

Мы видели, что изменить он, по сути дела, ничего не мог.

Он мог разделить со своими сподвижниками их воен​ную трагедию. Но он всю первую половину дня жил и действовал по своей прежней логике, которая не дала ему этой возможности.

И быть может, князь Сергей Петрович, избежавший казни, но проживший невеселую жизнь человека, не мо​гущего оправдаться, не раз пожалел, что не оказался в каре у монумента первому императору...

Чтобы закончить тему «декабристских ошибок» 14 де​кабря, надо сказать о трех «классических» обвинениях: стояние на площади, с которым мы разобрались; необъ​яснимое нежелание Панова захватить дворец, которое мы объяснили; наконец, орудия Гвардейского экипажа, которые не были почему-то взяты на площадь, что оста​вило восставших без артиллерии. Орудия действительно стояли в арсенале экипажа. И на площадь их взять мож​но было. Но стрелять из них на площади никто бы не смог,— все артиллерийские заряды в столице хранились в специальной артиллерийской лаборатории, из которой их с трудом получили даже посланцы генерала Сухоза​нета. Так что и эта ошибка декабристов ошибкой не была.

Те лидеры тайного общества, те молодые офицеры, которые вступили в действие, вывели солдат на площадь и на площади защищались, вели себя в конкретных ус​ловиях идеально точно. Они делали именно то, что могли в этих условиях делать.

И ответственность за провал восстания лежит совсем не на них.

Они и после крушения плана, в сумятице сбитой последовательности действий, неясных задач, отсутствия единого командования, сделали так много, что до послед​него момента качались весы...

И Николай это прекрасно понимал.