Финляндский полк.
9—12 декабря.

За шесть дней до восстания — 8 декабря — из Москвы приехал Пущин. 9-го числа, придя к Рылееву, он застал у него Оболенского, Сутгофа, Каховского, Арбузова и Александра Бестужева. Слухи о переприсяге подтверждались, и решено было расширить деятельность в полках.

На следующий день Пущин отправился к своему ста​рому знакомому, сослуживцу по гвардейской артиллерии, штабс-капитану Финляндского полка Репину.

С приездом Пущина в сферу внимания тайного об​щества сразу же попал еще один полк.

9 и 10 декабря были переломными днями — интенсив​ность подготовки к восстанию стремительно возрастала.

10-го числа Трубецкой привез к Рылееву точные све​дения об отречении Константина и скорой переприсяге. Немедленно решено было оповестить всех. Оболенский поехал к Каховскому, где застал и Сутгофа, затем был у Якубовича, а потом поехал в Финляндский полк, чтобы увидеть двух батальонных командиров — полковников Моллера и Тулубьева. Оба были членами тайного об​щества. Моллера не было дома, а у Тулубьева были гости, и поговорить с ним Оболенский не смог. Но само намерение это открывает новый сюжет.

10 декабря началась борьба за Финляндский полк, от исхода которой в высокой степени зависел исход восста​ния.

1-й и 2-й батальоны Финляндского полка — две ты​сячи штыков — стояли вместе на 1'9-й линии Васильев​ского острова, в десяти минутах беглого шага от Сената через наплавной Исаакиевский мост.

Штабс-капитан Николай Репин, боевой офицер, ус​певший принять участие в заграничном походе, узнал о существовании тайного общества в начале 1825 года от корнета Свистунова, члена ячейки Южного общества в Петербурге. Обстоятельства, при которых Свистунов со​общил ему эту тайну, заслуживают внимания. «Все мои отношения с корнетом Свистуновым заключаются в сле​дующем,— показал Репин на следствии,— видевшись с ним однажды, по поводу бывшего между нами разговора о форме правления вообще, корнет Свистунов сказал мне, что в России существует общество, имеющее целью сделать перемену в правлении». Эти разговоры о переме​не правления и тайном обществе — при первой встрече!— характеризуют не столько молодого и малоопытного Свистунова, сколько атмосферу в Петербурге 1825 года.

Дальнейшего развития знакомство Репина со Свисту​новым не получило. Но, очевидно, репутация у Репина была вполне определенная, если Пущин в этот критический момент решил обратиться именно к нему — старому сослуживцу, которого давно не видел.

Репин уже подал прошение об отставке, а рота его стояла за городом. Но в содействии он не отказал. Пу​щин привез его к Рылееву в середине дня 10 декабря. Там были Трубецкой и вернувшийся Оболенский. Репин договорился с Оболенским, что тот на следующий день приедет к нему, Репину, на квартиру, где встретится с офицерами, на которых можно рассчитывать.

Репину, который еще несколько часов назад и не по​дозревал о существовании заговора и готовился к спо​койной жизни в отставке, сообщено было немного: «Цель общества, сколько мне известно, состояла в том, чтобы ввесть в России правление ограниченное, по примеру Англии или Франции, и средством достигнуть оной было то, что ежели весь Гвардейский корпус или большая по​ловина оного не согласится присягать, то, по словам Ры​леева, нашлись бы значительные люди (которых имена, однако, он мне не сказывал), которые предложили бы правительству желаемые перемены как средство к при​мирению. Частных распоряжений он мне не сообщал, го​воря, что они будут зависеть от обстоятельств».

И, несмотря на эти весьма ограниченные сведения и отсутствие гарантий, Репин согласился содействовать тай​ному обществу. Конечно, большую роль здесь играла личность Пущина. Но ведь для того, чтобы довериться даже самому верному человеку в деле политического за​говора, надо психологически быть к этому готовым.

Штабс-капитан Репин, русский интеллигент алексан​дровской эпохи, получивший «свободный образ мыслей» единственно из чтения политической и политэкономической литературы в сочетании с трезвыми наблюдениями над окружающей жизнью, оказался готов рискнуть очень многим ради введения конституционного правления в России.

Вернувшись от Рылеева, Репин послал записку своему товарищу по полку, поручику Андрею Розену.

Розен, мемуарист правдивый и с удивительной па​мятью на детали, вспоминал: «10-го декабря, вечером, получил я записку от товарища, капитана Н. П. Репина, в которой он просил меня немедленно приехать к нему; это было в 8 часов. Я тотчас поехал, полагая, что он имел какую-нибудь неприятность или беду; я застал его одного в трезвом состоянии. В кратких и ясных словах изложил он мне дело важное, цель восстания, удобный случай действовать для отвращения гибельных междуусобий». Ситуация Розена еще поразительнее репинской. Он недавно счастливо женился. Он был прекрасным стро​евиком, за что к нему благоволил великий князь Нико​лай. При императоре Николае Розен мог сделать быструю карьеру.

Он пожертвовал всем «для отвращения гибельных междуусобий». Речь тут, бесспорно, идет не о возможном вооруженном конфликте между претендентами на прес​тол — это было нереально, а о тех «гибельных междуусобиях», о которых столь часто говорили и писали де​кабристы,— речь идет о взрыве, который можно было предотвратить, только реформировав государство.

Розен, профессионально мыслящий офицер, подошел к проблеме просто. Необходимость действия, очевидно, не вызывала у него сомнений. Он думал о средствах: «Тут речи были бесполезны: надлежало иметь материаль​ную силу, по крайней мере, несколько батальонов с ору​диями». Розен изложил Репину все препятствия к выводу 1-го батальона финляндцев, в котором он командовал всего-навсего карабинерным взводом, но не усомнился в готовности к действию молодых офицеров полка. Хотя офицеры эти еще и предположить не могли, что их при​гласят в заговор. И эта уверенность Розена тоже чрезвы​чайно симптоматична.

Процесс, начатый Пущиным 10 декабря, развивался. На другой день, 11 декабря, Репин собрал у себя одиннадцать офицеров-финляндцев. Оболенский изложил про​грамму действий. Он сообщил им о близкой переприсяге и о средствах, которыми решено было воздействовать на солдат: «Определено было при новой присяге солдатам объявить, что их обманывают, и что бывший император Константин Павлович не отказывался от престола, и для сохранения верности в данной ему присяге собираются на Сенатскую площадь, дабы истребовать от Сената от​зыва: почему от прежней присяги отказываются».

Но Оболенский решился открыть финляндцам и подлинные причины выступления тайного общества: «Наша цель была единственно от Сената, собранного в общем собрании, истребовать сведение о причине новой присяги и объявить (в случае, если б большая часть гвардии к нам пристала), что так как по документам, которые Сенат в виду имеет, действительно видно, что император Константин Павлович отказывается от пре​стола, то мы полагаем себя не вправе присягать друго​му, доколе он жив, и посему требуем, дабы Сенат собрал представителей со всех губерний по примеру прежних всеобщих Соборов и представил оному назначение импе​ратора и формы правления. До Собора же представите​лей предлагаем Сенату назначить временное правление из двух или трех членов Совета, к коим присоединить одного из членов нашего общества, единственно для обеспечения нашего, соглашаясь назначить его единственно правите​лем дел временного правления». На следствии Оболен​ский показал, что объявил все это «в Финляндском полку офицерам, бывшим собранным у Репина».

Но при всем энтузиазме офицерской молодежи услы​шанное было слишком ошеломительно и неожиданно. Розен, из них наиболее зрело и четко мыслящий, сказал Оболенскому, что, «жертвуя всем для пользы отечества в столь важном случае, каков ныне предстоит, желают быть сколь возможно более уверенными в содействии» офицеров других полков. Это было совершенно резонно. И столь важен был для планов общества Финляндский полк, что Оболенский решился на весьма опасный шаг. «Что мы не одни в сем согласны, могу вам доказать завтра,— сказал он Розену,— приезжайте ко мне один или двое и убедитесь, увидя офицеров других полков».

На другой день Розен и прапорщик Богданов приеха​ли к Оболенскому, где собирались уже Рылеев и по од​ному представителю от разных полков: от Измайловцев — подпоручик Нил Кожевников (иногда исследова​тели считают, что на этом совещании был лейб-гренадер А. Кожевников. Это неверно. Сам Оболенский показал на следствии, что у него был именно измайловец Кожев​ников), от лейб-гренадер — Сутгоф, от московцев — князь Щепин-Ростовский, от гвардейских моряков — Арбузов, от конногвардейцев — князь Одоевский.

Совещание 12 декабря было не из самых бодрых. Ко​жевников не мог с уверенностью ручаться за свой полк, а финляндские офицеры — за свой. Но Рылеев, оратор дельный и убедительный, сказал несколько энергичных слов, сводившихся к тому, что присутствующие должны поклясться друг другу привести на площадь столько сол​дат, сколько смогут. И в любом случае явиться самим. На том и порешили.

Финляндцы убедились, что движение захватило, по крайней мере, еще пять полков. Но твердой надежды на Финляндский полк все же не было.

Полковники.

Необходимы были «густые эполеты». Необходимы были старшие офицеры, способные вести за собой полки. И лидеры общества искали этих людей на разных уровнях. На самом верхнем действовал князь Трубецкой. Есть глу​хие и не слишком определенные данные об этой его дея​тельности. Но один эпизод ясен. Трубецкой сделал попытку привлечь к заговору своего старого друга и сорат​ника генерала Сергея Шилова.

В обширном следственном деле Трубецкого имя Ши​лова упомянуто лишь дважды — оба раза в связи с ран​ними декабристскими организациями. А между тем пере​говоры с командиром Семеновского полка и гвардейской бригады, куда кроме семеновцев входили лейб-гренаде​ры и Гвардейский экипаж, были одной из главных забот князя Сергея Петровича в конце ноября — начале декаб​ря. Шипов не только носил генеральские эполеты и уже потому был для гвардейского солдата лицом авторитет​ным, но и обладал большим влиянием на свой полк. А участие в выступлении «коренного» Семеновского полка могло стать решающим фактором. Сергей Шипов, один из основателей тайных обществ, друг Пестеля, казался подходящей кандидатурой на первую роль в возможном выступлении. Его участие было тем более желательно, что полковником другого «коренного» полка был его брат Иван Шипов, можно сказать, воспитанник Пестеля, Тру​бецкого и Никиты Муравьева. (Он сам говорил об этом после 14 декабря в объяснительной записке по поводу принадлежности к «Союзу благоденствия».)

Естественно, встреча с генералом Шиповым оказа​лась одним из первых действий Трубецкого по подготовке восстания. Через двадцать лет после событий Трубец​кой писал: «По смерти имп. Александра поехал я к Ши​лову и мы вдвоем разговаривали о тогдашних обстоя​тельствах. Он сожалел, что брата его не было в городе, который со 2-м Преображенским батальоном стоял вне города, как и все 2-е батальоны гвардейских полков. С. Шипов говорил, что желает устроить так, чтобы можно было нам втроем поговорить».

После ликвидации «Союза благоденствия» Сергей Шипов не вступил в Северное общество. Но дело было не в том, являлся он формально членом общества или нет. Важно было принципиальное единомыслие. А в этом Трубецкой не сомневался. После первого обнадеживаю​щего разговора он приехал к Шипову через несколько дней. Был уже декабрь. Трубецкой не называет даты, да скорее всего он и не помнил ее, но по логике событий это должно было произойти после 6 декабря, когда по​явилась реальная потребность в мобилизации сил.

Но на второй — решающей — встрече Шипов неожи​данно заявил, что Константин «злой варвар», а Николай «человек просвещенный» и он будет поддерживать Николая.

Позиция Шилова поражает своей неестественностью. Умный, либерально настроенный человек, он не мог не знать истинной цены Николаю. Но и маловероятно, что​бы он притворялся, не доверяя Трубецкому, старому боевому товарищу, другу молодости, соратнику по тай​ным обществам. Скорее всего, он просто не знал, чью сторону принять. Инстинкт самосохранения перевешивал идеологические симпатии. Он не мог решиться... Недаром он во время беседы настойчиво просил Трубецкого из​вещать его о конъюнктуре, о расстановке сил.

Позиция генерала Шилова чрезвычайно характерна для момента — он выжидал. Судя по его недавнему прошлому, он совсем не прочь был увидеть Рос​сию конституционной страной. Но рисковать ради этого головой... Как мы увидим, его поведение 14 де​кабря свидетельствовало об этой неопределенности вы​бора.

Параллельно велись и другие весьма важные пере​говоры.

После совещания у Оболенского 12-го числа Розен «поехал к Репину, пересказал ему слышанное и виден​ное, а на другой день сообщил то же полковнику Тулубьеву...».

10 декабря, как мы помним, Оболенский сам ездил к Хулубьеву и полковнику Моллеру, но не смог поговорить с ними.

Полковники Тулубьев и Моллер, командовавшие 1-м и 2-м батальонами финляндцев, были членами тайного об​щества. Моллера принял декабрист Нарышкин. Кто при​нял Тулубьева, следствие выяснять не стало по причинам, о которых речь впереди. Но Трубецкой уверенно назвал членами общества и того, и другого.

Участие в восстании Тулубьева и Моллера давало не только гарантию выступления двух батальонов, но и бро​сало на весы авторитет еще двух гвардейских полков​ников.

Тайному обществу катастрофически не хватало «густых эполет»— от полковников и выше. Дело было не толь​ко в солдатах, стоявших непосредственно за таким-то полковником, хотя и это было чрезвычайно важно, но и в том впечатлении, которое должно было произвести на солдат нейтральных или колеблющихся частей их присут​ствие в рядах инсургентов. Когда за права цесаревича вступаются поручики и штабс-капитаны — это одно. Когда полковники и генералы — другое.

Оболенскому, очевидно, не удалось поговорить с Моллером и в последующие дни. На нем лежала бездна обя​занностей. Ведь кроме подготовки вооруженного вос​стания ему приходилось заниматься своим официальным делом, а у старшего адъютанта командующего гвардей​ской пехотой забот хватало. Поэтому переговоры с Моллером взял на себя Николай Бестужев. Первый раз он видел полковника вечером 12 декабря. Моллер был «в наилучшем расположении».

С Тулубьевым вели переговоры Репин и Розен.

Мы мало знаем о полковнике Александре Никитиче Тулубьеве, чья судьба сломалась 14 декабря. Знаем, что он, по сведениям следственной комиссии, был хорошо зна​ком с Оболенским и посылал ему книги неблагонадежного содержания. 12 декабря Тулубьев поддерживал связь с тайным обществом и, очевидно, ждал решения Моллера.

12-го числа Рылеев, который уже начал выходить на улицу, сам пытался несколько раз поговорить с Моллером, но не мог его застать.

Но в то время, когда члены тайного общества тщетно пытались привлечь к действию двух полковников, Рылеев куда больше преуспел с третьим.

Полковник Булатов приехал в Петербург 11 сентября. Умер генерал Булатов, и надобно было делить с братья​ми наследство. Вскоре полковник встретил в театре своего однокашника по кадетскому корпусу Рылеева. Они услови​лись о встрече, но встречи не получилось. Затем они снова столкнулись в театре, и Рылеев сообщил своему старому товарищу о существовании тайного общества. Булатов не принял этого всерьез. Он был далек от политики, сов​сем недавно перенес тяжкое горе — смерть любимой же​ны — и находился в состоянии нервном и неуравнове​шенном.

Началось междуцарствие. Настроения Булатова в этот период уже известны нам — как многие офицеры, он хо​тел в императоры Константина. Но ни о каком вмеша​тельстве в государственные дела и не думал. Рылеев, одна​ко, о нем не забыл. И когда началась активная мобилиза​ция сил, Рылеев сделал очень точный ход.

6 декабря к Булатову приехал поручик Панов и при​гласил его на обед. Квартира Панова помещалась в лейб-гренадерских казармах...

Вся боевая служба Булатова связана была с этим пол​ком. С лейб-гренадерами он прошел кампанию 1812 года, а затем и заграничные походы. В 1825 году он командовал егерским полком в провинции, но лейб-гренадеры помнили и любили его. На это и рассчитывали Рылеев, Сутгоф и Панов.

За столом начались вольные политические разговоры о необходимости перемен, на что Булатов сказал, что «было время для исполнения их предприятий, но оно упу​щено — время семеновской истории».

Между тем Панов предупредил ветеранов полка о том, кто будет у него в гостях. И то, что произошло далее, было проверкой отношения солдат к Булатову. «...Пусть каждый поставит себя на мое место, — писал он из кре​пости великому князю Михаилу Павловичу, — и вообразит свидание с тем солдатом, который 13 лет тому назад после жаркого сражения, видя своего офицера в изнурении и немогшего идти, нес на своем плаще и плечах своих. Я увидел Герасимова, и биение сердца изъявило ему мою благодарность, я встал, взял его за руку и поцеловал его, потом велел подать рюмку вина и выпил с большим удовольствием за его здоровье; поговоря несколько с ним, спросил о прежних сослуживцах моих — его товарищах, дал ему на водку 20 или сколько рублей и отпустил его... Не прошло получаса, как вошел в комнату унтер-офицер Иевлев, рядовые Миклейн и два Герасимова. Я поздоро​вался с ними. Просил Панова, чтоб дали им водки, они выпили за мое здоровье. Я поблагодарил их небольшою рюмкою вина и, поговоря немного, взял каждого за руку, жал; они целовали мою руку...»

Все эти солдаты по очереди несли раненого Булатова при отступлении от Смоленска, где он прикрывал отход армии, командуя отрядом добровольцев.

В коридоре Панов спросил солдат: «Что, ребята, если бы полковника хотел кто-нибудь убить, допустили ли бы вы до этого?» Гренадеры божились, что защитят Булатова.

Ясно было, что полковник по-прежнему любим в полку.

После этого молодые офицеры втянули Булатова в спор об Аракчееве, чтобы выяснить его настроения. Аракчеева Булатов терпеть не мог и сообщил об этом в выражениях весьма резких.

На следующий день Сутгоф передал Булатову пригла​шение Рылеева.

8 декабря полковник приехал к больному Рылееву и застал там Трубецкого. Но князь вскоре уехал. Они остались одни. И тут произошел решительный разговор. «Рылеев открывает мне о заговоре, слышанном мною в театре. Зная, что он женат и имеет дочь, я думаю, что он шутит, но он говорит серьезно, описывает состав оного, который, как кажется, открыть довольно трудно. Меня поразило это так, что я ничего ему не ответил; не знаю, заметил ли он это или нет, но кажется, понял так, как должно: он знал, что я ни к каким подобным поступкам и в молодости лет не был сроден. Но он продолжал следую​щим образом: «Я по старой нашей дружбе никак от тебя не мог этого скрыть, тебя знают здесь за благороднейшего человека... Комплот наш, — продолжал он, — составлен из благородных и решительных людей». Я отвечал ему, что так и должно быть, ибо на такие решительные дела малодушным решаться не должно. Ему это понравилось. «Тебя давно сюда дожидали, и первое твое появление обратило на тебя внимание». Он тронул мое самолюбие, и я был доволен, что отважные и не известные мне люди отдают мне справедливость. Тут кто-то вошел, и разговор наш кончился».

Но на следующий день — 9 декабря — полковник Бу​латов снова приехал к Рылееву. У него была полная возможность отказаться, прервать смертельно опасные переговоры. С чего бы ему вдруг — после получения пол​ка, наследства, после похвал императора Александра на последнем смотре, — с чего бы ему входить в заговор, рисковать всем? Но он едет к Рылееву.

«Садимся, и он открывает, в чем состоит заговор, осно​ванный на пользе отечества. Из открытия его узнал я следующее и главное — то, чтобы уничтожить монархи​ческое правление и власть тиранскую, как говорит Ры​леев, которую присвоили себе цари над равными себе на​родами. Я спросил у него: «Какая же в этом польза отечеству?» Он продолжает: когда мы успеем в своем предприятии, на которое они полагали твердую надежду в то время, на время избран диктатором князь Трубецкой, устроим Временное правление, потом вызовем из каждой губернии, каждого уезда депутатов... — состав Народного правления. Я ему сказал на это, что вижу из этого только другое правление, но так как теперь новый император (в то время царствовал цесаревич Константин), гвардия вся его любит... добавя к тому, что партия их упустила в 821 году самый удобный случай во время возмущения Семеновского полка. Он отвечал мне на это, что они тогда не были так сильны, но теперь совсем готовы. Я опять напомнил ему, что новый государь любим народом и войсками».

Но Рылеев видел, что собеседник его колеблется, и не прерывал разговора. Он последовательно изложил Була​тову три варианта плана — в зависимости от обстоя​тельств. Первый — в случае принятия Константином пре​стола законсервировать общество, делать карьеры и окру​жить императора своими людьми, а затем вынудить к проведению реформ. Это был уже устаревший вариант, но Рылеев, надо полагать, специально начал с него, чтобы показать Булатову гибкость и предусмотрительность об​щества. Второй — воспользоваться для переворота пере​присягой. Третий — ежели не получится во время новой присяги, отложить действие до коронации.

На этом они расстались. И Булатов решил 15-го чис​ла уехать из Петербурга, закончив свои дела по наслед​ству.

11-го числа к нему пришел Сутгоф и от имени Рылеева прямо предложил возглавить лейб-гренадерских офице​ров. Оба они — Булатов и Сутгоф — понимали, что в слу​чае согласия полковника к ним примкнут новые люди в полку. 11 декабря, как мы помним, было пиком организа​ционной деятельности вождей общества.

Но 10 декабря прошло у Булатова в тяжелых раз​думьях. Одна мысль не давала ему покоя. Мысль, определившая в конце концов гибельное решение, которое он принял накануне восстания.

Вечером 11 декабря он прямо сказал Сутгофу: «Я не вижу никакой пользы отечественной, кроме того чтобы вместо законного государя был какой-нибудь другой влас​телин». Но он твердо обещал быть назавтра у Рылеева и ответить ему.

Булатов метался. Ему внятны были рассуждения Ры​леева о необходимости перемен. Его честолюбие и самолю​бие высокого профессионала, заслуженного офицера, пре​терпевшего еще недавно немало несправедливостей, тре​бовали компенсации более значительной, чем командова​ние егерским полком. Его взвинченные смертью любимой жены нервы не давали ему хладнокровно обдумать проис​ходящее. Младший брат Булатова вспоминал о том, как выглядел полковник осенью 1825 года: «Я его почти не узнал; он как-то опустился, осунулся и очень похудел; румянца на щеках не было более, и только впавшие в орбиты глаза горели лихорадочным огнем; несмотря на 32 года, на висках были седые волосы».

С другой стороны, ему страшно было за двух малень​ких дочерей, осиротевших со смертью матери и живших на попечении прабабки.

А главное — не обладая такой идеологической подго​товкой, как лидеры тайного общества и даже такие его члены, как Репин, Сутгоф, Панов, офицеры-моряки, не будучи человеком такой достойной и чистой доверчиво​сти, как Андрей Розен, Булатов примерял на развернув​шуюся перед ним ситуацию «переворотную» традицию XVIII века — когда в результате выступления гвардии одна персона на престоле сменялась другой. Подлинный смысл и политическая потенция гвардейских мятежей бы​ли ему неясны. Он боялся оказаться орудием в руках новоявленных Орловых.

Но та же гвардейская традиция требовала от него действия. Перед ним внезапно возникла возможность при​нести «пользу отечеству», и ему тяжко было ею пренебречь.

Он знал, что лейб-гренадеры поверят ему и пойдут за ним. Он понимал, что в смутный момент переприсяги он может со своими солдатами переломить ход событий —как сочтет нужным. Он помнил 6 декабря, молодых воз​бужденных офицеров, старых гренадеров, целовавших ему руки...

Он колебался. И никому из «действователей» 14 декаб​ря окончательное решение не далось с такой мукой, как полковнику Булатову.

Утром 12 декабря он был у Рылеева и дал положи​тельный ответ, иначе Рылеев не пригласил бы его на вечернее совещание, на котором должны были быть распре​делены роли в случае восстания.

А Рылеев его пригласил. И Булатов на это решающее совещание явился.

Что задумали Трубецкой и Рылеев

В ночь с 14 на 15 декабря во время обыска в кабинете Трубецкого был найден написанный его рукой документ следующего содержания:

«В манифесте Сената объявляется:

1. Уничтожение бывшего правления.

2. Учреждение временного, до установления постоян​ного выборными.

3. Свободное тиснение, и потому уничтожение цен​зуры.

4. Свободное отправление богослужения всем верам.

5. Уничтожение права собственности, распространяю​щееся на людей.

6. Равенство всех сословий перед законом, и потому уничтожение военных судов и всякого рода судных ко​миссий, из коих все дела поступают в ведомство ближай​ших судов гражданских.

7. Объявление права всякому гражданину занимать​ся чем он хочет, и потому дворянин, купец, мещанин все равно имеют право вступать в воинскую и гражданскую службу и в духовное звание, торговать оптом и в розни​цу, платя установленные повинности для торгов. При​обретать всякого рода собственность, как то: земли, дома в деревнях и в городах. Заключать всякого рода условия между собой, тягаться друг с другом перед судом.

8. Сложение подушных податей и недоимок по оным.

9. Уничтожение монополий, как то: на соль, на про​дажу горячего вина и проч. и потому учреждение свобод​ного винокурения и добывания соли, с уплатою за про​мышленность с количества добывания соли и водки.

10. Уничтожение рекрутских наборов и военных посе​лений.

11. Убавление срока службы военной для нижних чинов, и определение оного последует по уравнении воин​ской повинности между всеми сословиями.

12. Отставка без изъятия нижних чинов, прослужив​ших 15 лет.

13. Учреждение волостных, уездных, губернских и об​ластных правлений и порядка выборов сих правлений, кои должны заменить всех чиновников, доселе от граж​данского правительства назначаемых.

14. Гласность судов.

15. Введение присяжных в суды уголовные и граждан​ские.

Учреждает правление из 2-х или 3-х лиц, которому подчиняет все части высшего управления, то есть все министерства, Совет, Комитет министров, армии, флот. Словом, всю верховную исполнительную власть, но от​нюдь не законодательную и не судную. Для сей послед​ней остается министерство, подчиненное временному правлению, но для суждения дел, не решенных в нижних инстанциях, остается департамент Сената уголовный и учреждается департамент гражданский, кои решают окончательно, и члены коих останутся до учреждения постоянного правления.

Временному правлению поручается приведение в ис​полнение:

1- е. Уравнение всех прав сословий.

2- е. Образование местных волостных, уездных, губерн​ских и областных правлений.

3- е. Образование внутренней народной стражи.

4- е. Образование судной части с присяжными.

5- е. Уравнение рекрутской повинности между сосло​виями.

6- е. Уничтожение постоянной армии.

7- е. Учреждение порядка избрания выборных в палату представителей народных, кои долженствуют утвердить на будущее время имеющий существовать порядок прав​ления и государственное законоположение».

Этот манифест составлен был князем Трубецким на​кануне восстания. По своей радикальности он превосхо​дит все проекты, которые появлялись в тайном обществе в период междуцарствия. Манифест этот вобрал в себя лучшее из того, что обсуждалось на заседаниях общества с момента его возникновения. И в этом смысле документ этот был программой ветеранов движения — Трубецкого, Оболенского, Пущина. И разумеется, Рылеева. Нужна была длительная психологическая самоподготовка, в сом​нениях и спорах рожденная политическая традиция, что​бы решиться обнародовать документ, сокрушающий ос​новы системы, а не просто улучшающий, корректирую​щий ее.

И когда читаешь манифест Трубецкого, то становит​ся ясно, что все компромиссные варианты, обсуждавшиеся Трубецким и Рылеевым до 11 —12 декабря с Батенковым и Штейнгелем, были тактическим лавирова​нием, разведкой, выяснением возможности объединения сил. А истинная позиция ядра тайного общества откры​лась именно в канун восстания — в манифесте Трубецко​го, который, естественно, согласовал его с Рылеевым.

И становится ясно, что на такой основе любые пере​говоры с членами императорской фамилии были абсолютно невозможны.

Возможность таких переговоров и в компромиссной форме весьма сомнительна. Когда Трубецкой на допросе упомянул об этой идее, то великий князь Михаил Павло​вич спросил: «Кто бы вступил с вами в переговоры?» И на ответ: «Государь»— закричал с гневом: «С вами? с бунтовщиками?!» Для самодержавного сознания сама идея равных переговоров с подданными, компромиссов, договора с ними была невыносима и непредставима.

Ни Трубецкой, ни Рылеев не были столь наивны, что​бы предполагать возможность добровольной самоликвидации самодержавия. А манифест предусматривал еще до определения Собором формы правления такие изменения в политической и экономической системе государства, что ни о каком самодержавии уже и речи быть не могло.

А отсюда неизбежно следовал вывод: сделать подоб​ную программу политической реальностью можно было только путем вооруженного переворота. Речь могла идти о захвате власти, а не о переговорах с компромиссным решением.

Это, в свою очередь, опять-таки означает, что ядро общества, будучи в явном меньшинстве, до последних дней вынуждено было считаться с мнением умеренной периферии. (Не надо забывать, что, скажем, Щепин-Ростовский, без которого было не поднять Московский полк, вообще не думал ни о какой конституции, даже в самом умеренном варианте, а стоял за возведение Кон​стантина, то есть псевдолозунг принимал за истинный, и знакомить его с радикальной программой было просто невозможно — она оттолкнула бы его.) И общий план действий, разработанный Трубецким и Батенковым около 8 декабря, был для группы Трубецкого — Рылеева вре​менным, вынужденным. Ибо трудно предположить, что положения манифеста родились в их головах за два дня до восстания. Нет, это была давно продуманная про​грамма-максимум.

Теперь пора выяснить, каков же был истинный план действий, при посредстве которого Трубецкой и Рылеев надеялись захватить власть в Петербурге.

Как говорилось уже, на следствии вожди общества старались скрыть окончательный радикальный вариант плана, настойчиво предлагая следователям вариант мягкий — сбор полков и переговоры.

Александр Бестужев, человек, безусловно, осведом​ленный, так представил план действий: «Якубовичу с Ар​бузовым, выведя экипаж, идти поднимать Измайловский полк, а потом спуститься по Вознесенской на площадь. Пущину (имеется в виду Михаил Пущин.— Я. Г.) вести с ними эскадрон. Брату Николаю и Рылееву находиться при экипаже. Мне поднять Московский полк и идти по Горо​ховой. Сутгофу вывести свою роту, а если можно и Другие, по льду на мост и на площадь (Панов повел ошибкою по набережной). Финляндскому полку — через Неву. Полковник Булатов должен был ждать лейб-грена​дер, а кн. Трубецкой все войска, чтобы ими командоватьи там сделать дальнейшие распоряжения». Здесь сказано многое. Но нет главного — захвата дворца. От этого Бестужев всячески уклонялся, ссылаясь на свою неосве​домленность и на то, что окончательные решения должен был принять Трубецкой по ходу дела.

На следствии Трубецкой держался подобной тактики до 6 мая. Основные сведения о плане содержатся в пока​заниях Рылеева. Но в делах других декабристов имеются ясные подтверждения его показаний.

Однако и показания Рылеева, и показания рядовых членов общества разрознены и фрагментарны, и общая картина вырисовывается только при их сопоставлении.

В ночь на 15 декабря на первом допросе во дворце Рылеев показал: «Положено было выйти на площадь и требовать Константина Павловича как императора, ко​торому уже присягали, или, по крайней мере, его при​езда в Петербург... Князь Трубецкой должен был при​нять начальство на Сенатской площади».

Но уже 24 декабря на допросе он сказал, отвечая на конкретный вопрос о роли Якубовича: «Капитану Якубо​вичу назначено было находиться под командою Трубец​кого с экипажем Гвардейским и в случае надобности идти ко дворцу, дабы захватить императорскую фа​милию...»

Это показание было чрезвычайно важно, и следовате​ли, ухватившись за него, стали с бульдожьим упорством добиваться всей правды.

После этого Якубовичу задан был вопрос: «Вам пору​чено было от сообщников взять дворец, для какой цели? и что должны были вы предпринять, если бы вам удалось успеть в том?»

Якубович ответил: «Не взять дворец, а идти с войска​ми на Дворцовую или Петровскую площадь мне поручи​ло общество и кричать «Ура, Константин!», пока не со​берется Совет и Сенат». Это была полуправда. Якубови​чу вовсе не хотелось признаваться, что он должен был брать штурмом Зимний дворец. А кроме того, он, как мы увидим, сознательно смешал две тактические идеи, два плана. Но характерно здесь упоминание о Дворцовой площади как конечной цели.

Но 24 апреля на допросе Рылеев сказал определеннее и подробнее: «Дворец занять брался Якубович с Арбузо​вым, на что изъявил свое согласие Трубецкой. Занятие ж крепости и других мест должно было последовать по плану Трубецкого после задержания императорской фа​милии».

Трубецкой упорно отрицал составление им радикаль​ного плана военного переворота. В том числе и планиро​вание захвата дворца, крепости и других правитель​ственных мест. Но 6 мая, измученный почти пятимесяч​ными допросами, на очной ставке с Рылеевым он под​твердил его показания. «Занятие дворца было положено в плане действий самим кн. Трубецким»,— показал Ры​леев. Трубецкой «согласился на показание подпоручика Рылеева».

Несомненность этой центральной тактической задачи восстания подтвердили и другие осведомленные члены общества. «В день происшествия было препоручено дворец взять Якубовичу, в коем должен был он аресто​вать всю царскую фамилию, но в обществе говорили, что буйное свойство Якубовича, конечно, подвергает жизнь оных опасности»,— утверждал Каховский.

(С Каховским связан важный для понимания плана эпизод: когда во время одного из общих совещаний Ры​леев сказал, что в Петербурге «все перевороты происхо​дили тайно, ночью»,— память о прошлом веке и 1801 годе!— то Каховский на это ответил: «Я думаю, что и те​перь, если начинать здесь, то лучше ночью; всеми сила​ми идти ко дворцу, а то смотрите, господа, пока мы собе​ремся на площадь... да вы знаете, что и присяга не во всех полках в одно время бывает, а около дворца полк Павловский, батальон Преображенский, да и за конную гвардию не отвечаю. Я не знаю, что там успел Одоев​ский, так, чтобы нас всех не перехватили, прежде чем мы соединимся». На что Рылеев отвечал: «Ты думаешь, сол​даты выйдут прежде объявления присяги? Надо ждать, пока им ее объявят». Лидеры общества, разумеется, по​нимали, что было бы эффективнее ударить внезапно, ночью. Но они трезво сознавали и другое — без офи​циального объявления переприсяги, которая неизбежно потрясет и возбудит солдат, им не поднять полки. Они вынуждены были оставить первый шаг правительству.)

Поручик Сутгоф, хотя и был весьма деятельным и твердым заговорщиком, не имел подробного представ​ления о плане действий, что соответствовало конспира​тивным принципам, которых лидеры общества придержи​вались довольно последовательно. Но 13 декабря Рылеев счел своевременным дать Сутгофу ясные указания: «Рылеев говорил мне, чтобы стараться не допускать к прися​ге солдат и, ежели удастся, то привести их на Петров​скую площадь; на вопрос же мой: „Что мы будем там де​лать?"— он отвечал: „Вы соединитесь там с Московским и Финляндским полками и получите приказание от кн. Трубецкого, который будет и командиром вашим, я же и Якубович,— говорил он,— возьмем Гвардейский экипаж, с которым зайдем за Измайловским полком и от​правимся к Зимнему дворцу"».

Николай Бестужев в воспоминаниях воспроизводит один из эпизодов 13 декабря на квартире у Репина:

«В 10 часов приехал Рылеев с Пущиным и объявил нам о положенном на совещании, что в завтрашний день, при принятии присяги, должно поднимать войска, на ко​торые есть надежда, и, как бы ни малы были силы, с ко​торыми выйдут на площадь, идти с ними немедленно во дворец.

— Надобно нанести первый удар,— сказал он,— а там замешательство даст новый случай к действию; итак, брат твой ли Михаил с ротою, или Арбузов, или Сут​гоф — первый, кто придет на площадь, тотчас отправится ко дворцу».

Здесь есть некоторые неточности, но нам важно цен​тральное утверждение Бестужева, наверняка справедли​вое,— для Рылеева первой целью удара был Зимний дворец.

В периферийных следственных делах есть элементы плана, который явно шел от Рылеева и обдумывался еще до междуцарствия или в самом его начале. Подпоручик лейб-гренадерского полка Андрей Кожевников, вспоми​ная то, что говорил ему в первой половине ноября Ка​ховский о будущем действии общества, показал: «Об​щество сие долженствовало окончиться в сем, 1826 году. В назначенный день мгновенно собраться войску на Дворцовой площади, где уже будут ожидать его люди, назначенные для принятия над ними временного началь​ства, и там, возвестив вольность народу, предложатся новые законы».

Подпоручик Гвардейского генерального штаба Искрицкий показал, что около 6 декабря Оболенский уговаривал его «в случае перемены присяги не присягать и явиться на Дворцовую площадь, где нам будет сказано, что нужно делать».

Ясно, что эти первоначальные наброски радикального плана связаны с Зимним дворцом.

Прямые и косвенные свидетельства можно было бы множить. Но нет в этом смысла. Из тех главных свидетельств, которые здесь приведены, можно выстроить достаточно стройную схему боевого замысла Трубецкого. (Сам Рылеев сказал на одном из допросов: «В совеща​ниях участвовали все; план же предложен был Трубец​ким».)

План был прост и надежен. Гвардейский морской экипаж вместе с Измайловским полком — а если измайловцы не подымутся, то без них — должен был идти к Зимнему дворцу, взять его штурмом и арестовать импе​раторскую фамилию. Таким образом, правительственная партия была бы обезглавлена и некому было бы коорди​нировать сопротивление перевороту.

Это и имел в виду Трубецкой, когда говорил Рылееву, что для переворота хватит одного надежного полка.

Остальным восставшим полкам — сколько бы их ни было — предписывалось спешить к Сенату, на сборное место.

Для успеха переворота восставшим необходимо было захватить две позиции — Зимний дворец и Сенат. Захва​том дворца и арестом императорской фамилии ликвиди​ровалось старое правление, Сенат нужен был, чтобы провозгласить новое.

Без захвата дворца, по замыслу Трубецкого, овладе​ние Сенатом теряло смысл, ибо в случае сохранения Ни​колаем свободы и какой-то власти вступал в действие батенковский вариант — переговоры с претендентом.

Именно поэтому главная и самая надежная сила тай​ного общества — Гвардейский морской экипаж — на​правлена была на дворец. Караул дворца насчитывал не более трехсот человек, из которых половина отдыха​ла, а половина была рассредоточена по внешним и внут​ренним постам.

Для того чтобы овладеть Сенатом и удержать его, достаточно было одной роты. Для штурма дворца этого было мало. По свидетельству Николая Бестужева, штабс-капитан Репин предостерегал Рылеева против по​пытки овладеть дворцом малыми силами: «...Репин заме​тил Рылееву, что дворец слишком велик и выходов в нем множество, чтобы занять его одною ротою, что, наконец, Преображенский баталион, помещенный возле дворца, может в ту же минуту быть введен туда через Эрмитаж и что отважившаяся рота будет в слишком опасном положении...» Это был один из моментов подспудного кон​фликта внутри тайного общества между теми, кто мыс​лил категориями хорошо обеспеченной боевой операции, и теми, кто оперировал категориями революционной им​провизации.

Поскольку захват Сената (его караул составлял тридцать пять штыков) требовал малых сил, на него в первую очередь ориентирован был ненадежный Москов​ский полк, в котором рассчитывали на одну-две роты.

Те части, которые оказались бы перед Сенатом, во-первых, гарантировали бы контроль над ним тайного об​щества, а кроме того, составили бы резерв, который после захвата дворца мог быть брошен на выполнение любой второстепенной задачи.

Маршрут лейб-гренадер из казарм к площади мог пройти (для роты Сутгофа прошел) через Петропавлов​скую крепость с попутным овладением ею. Трубецкой показал, что такой вариант возникал, но он отверг его. Трубецкой хотел все наличные силы — кроме тех, кто пойдет на дворец,— прежде всего сосредоточить на Се​натской площади, чтобы в случае контрмер правитель​ства иметь возможность подкрепить ту часть, которая будет удерживать дворец, и вообще — действовать по обстоятельствам, как сам он говорил.

Разумеется, Петропавловская крепость — если бы удалась основная операция — была бы занята лейб-гре​надерами, поскольку охранял ее караул этого полка. Кре​пость, с ее артиллерией, могла стать базой восставших войск при попытке контрпереворота. Недаром Батенков, опытный боевой офицер, считал нужным, ведя перего​воры с Николаем, потребовать в качестве гарантии соб​людения императором своих обещаний контроля Времен​ного правления над крепостью. Об этом же говорил и Оболенский.

(Оболенский сообщил на следствии и еще об одном элементе общего замысла: после победы восстания потре​бовать от Сената назначения на командные должности в гвардии людей, близких тайному обществу,— стало быть, среди генералов такие были.)

Таким образом, боевой план Трубецкого состоял из двух основных компонентов: первый — захват дворца ударной группировкой и арест Николая с семьей, вто​рой — сосредоточение всех остальных сил у Сената, уста​новление контроля над зданием Сената, последующиеудары в нужных направлениях — овладение крепостью, арсеналом.

План Трубецкого был именно боевой план. Осущест​вление общего политического плана началось бы после того, как Рылеев и Пущин вручили бы Сенату манифест для обнародования.

Главная роль в реализации боевого плана предназна​чалась Якубовичу.

Начальником штаба восстания Трубецкой назначил Оболенского, что было естественным как по его месту в тайном обществе, так и по его опыту старшего адъютанта гвардейской пехоты.

Остальные назначения и, главное, хронология дей​ствий должны были определиться позже — в канун присяги.

При отсутствии непредвиденных обстоятельств план был вполне надежен. Трех полков, на которые с разной степенью уверенности рассчитывали вожди общества, было достаточно для его успеха.

Полковник Г. С. Габаев, опытный офицер и крупный военный историк, писал в неопубликованной работе «14 декабря 1825 года с военной точки зрения»: «Тру​бецким был составлен недурной план действий. Им был разработан план овладения Сенатом, принуждения сена​торов к составлению акта в духе конституционной идео​логии восставших, овладения крепостью и дворцом».

Имея в голове этот план, Трубецкой поехал вечером 12 декабря к Рылееву.

Тайное общество.
12 декабря, вечер.

В то время, когда Николай и Ростовцев беседовали в Зимнем дворце, на квартире Рылеева происходило ре​шающее собрание членов общества. Это уже не было со​вещание руководителей. Это было именно собрание, на котором диктатор должен был объяснить каждому его задачу.

Собрание не было единовременным — люди прихо​дили и уходили. По следственным делам картина вечера 12 декабря выглядела пестро и противоречиво. Но ясно, что был главный момент, когда в узком кругу (пять че​ловек, по свидетельству Трубецкого) были условлены основные положения плана действий.

Как и в других случаях, декабристы всячески отрицали последовательность и определенность организационных ре​шений, принятых в тот вечер. Но они восстанавливаются по деталям, а главное — сосредоточены в показаниях Ры​леева. Подводя итоги последних перед восстанием дней, Рылеев показал: «...Трубецкой был уже полновластный начальник наш; он или сам, или через меня, или через Оболенского делал распоряжения. В пособие ему на пло​щади должны были явиться полковник Булатов и капитан Якубович. Последний — по собственному желанию Тру​бецкого, который был наслышан о храбрости его еще прежде и потому за несколько дней до 14-го числа просил меня познакомить с ним Якубовича лично, что и было ис​полнено». Полковник Булатов, по утверждению Рыле​ева, тоже хотел прежде принятия окончательных реше​ний познакомиться с диктатором, «с которым,— говорит Рылеев, — я и свел его». Это было вечером 12 декабря. «В это время был и Якубович. Тут рассуждали о плане действия, и положено было: князю Трубецкому быть главным начальником, а под ним — Булатову и Якубови​чу; план привести в исполнение решились в тот день, когда назначается переприсяга или когда станут выводить какие-либо полки из города, об чем носились слухи». (Любопыт​но, что опасность вывода гвардии из столицы в решающий момент — идея Бирона, Петра III не умирала в коллектив​ной гвардейской памяти и возникла в междуцарствие как угрожающий слух.)

Из показаний Рылеева ясно, что вечером 12 декабря лица, наделенные военной исполнительной властью,— Тру​бецкой, Булатов, Якубович — «рассуждали о плане дейст​вия». Это надо запомнить.

Именно встреча трех военных руководителей и была главным событием вечера. Собственно, они встретились впервые. Булатова Трубецкой видел только мельком 8 де​кабря. А с Якубовичем диктатор прежде не встречался. «Я его тут видел в первый и, надеюсь, в последний раз в жиз​ни моей».

Осталось немного данных о собрании 12 декабря. Раз​вернутые свидетельства оставили Розен в воспоминаниях и Булатов — в письме к великому князю Михаилу Пав​ловичу. Два этих основных источника дополняются и про​веряются показаниями Рылеева и Трубецкого.

Вот что вспоминал через много лет Розен: «12 декабря, вечером, был я приглашен на совещание к Рылееву... там застал я главных участников 14 декабря. Постановлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина, вверить начальство над войском князю Трубецкому...  Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упраздненным и ввести Временное правление... Наверно никто не знал, сколькими баталионами или ротами, из ка​ких полков можно будет располагать. В случае достаточ​ного числа войска положено было занять дворец, главные правительственные места, банки и почтамт для избежания всяких беспорядков. В случае малочисленности военной силы и неудачи надлежало отступить к Новгородским во​енным поселениям... Все из присутствующих были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех, и только один из всех поразил меня совершенным само​отвержением; он спросил меня наедине: можно ли поло​житься наверно на содействие 1-го и 2-го баталионов на​шего полка (тогда еще не было известно об отказе Моллера и Тулубьева.— Я- Г.); и когда я представил ему все препятствия, все затруднения, почти невозможность, то он с особенным выражением в лице и в голосе сказал мне: «Да, мало видов на успех, но все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды». Еще теперь слышу звуки, интонацию — «все-таки надо»,— то сказал мне Кондратий Федорович Рылеев».

Стало быть, в этот вечер план действий был объяв​лен и непосредственным исполнителям — младшим офицерам. Это и понятно. 12 декабря Трубецкой узнал, что отречение Константина — дело решенное и переприсяга будет вот-вот.

Второй источник — письмо Булатова — крайне ва​жен: более подробен, написан через десять дней после восстания, но не лишен существенных неточностей, кото​рые, как мы увидим, выявляются при сопоставлении с другими источниками.

Булатов приехал к Рылееву к семи часам, но участ​ники совещания начали собираться около восьми.

На следствии, имея в виду именно эту встречу, Ры​леев сказал: «На совещания приглашались, по приказа​нию Трубецкого, только главнейшие члены и ротные ко​мандиры или те, коим делались особые назначения, как, например, Булатов и Якубович».

Булатов вспоминал: «Начали собираться и не более как ротные командиры; во фраке был Пущин и адъютант Бестужев в военном сюртуке. Я дожидал еще кого-ни​будь посурьезнее, полчаса назад, не знаю, мелькнул ка​кой-то полковник, который после не являлся и которого я почти не заметил. Приходит Трубецкой, Рылеев меня знакомит с ним; входит Якубович; не знаю, отчего, толь​ко я душевно порадовался. Я знал его прежде по одним слухам и потом по приобретенной им славе в Грузии, а здесь познакомились с ним. По числу начальников нельзя было думать, чтобы войск было более шести рот. Я не вытерпел и спросил Рылеева: «Как велика наша сила?» Он отвечал мне, что многие начальники уже разъехались и что мы довольно сильны: пехота, кавалерия, артил​лерия — все есть; дав им волю, дожидал распоряжения. Ротные начальники начали между собою рассуждать, и мне казалось, что они не весьма охотно вошли в этот заговор. Не знаю, кто из нашей компании, и кажется, Якубович, сказал, что для пользы нашего успеха надобно убить ныне царствующего государя, тут он продолжал: „Я, потеряв всю мою службу, жертвовал собою против горских народов для того единственно, дабы иметь случай отмстить государю, которого я ненавидел, ждал его прибытия и сумел бы отмстить за себя. Но, господа, должен вам сказать, что я, к несчастию, имею доброе сердце и на себя не надеюсь; нынешний государь мне не сделал никакого зла, и я не могу его ненавидеть, а отва​житься на жизнь человека и государя — надобно иметь злобную душу"».

Этот эпизод полностью подтверждается показаниями Трубецкого: «В тот день, когда был Якубович, рассуждаемо было о том, сколько можно было надеяться на пол​ки, и оказывалось, что надежды гораздо менее, чем по​лагали (интересно, что Розен запомнил настроение этого вечера совсем по-иному: «Все из присутствующих были готовы действовать, все были восторженны».— Я. Г.); и Якубович, услыша, что находили затруднение в испол​нении предприятия, вдруг начал говорить, рассказывать очень горячо о себе и о известном его намерении про​тив особы покойного государя и заключил свою речь сими словами: „Ну, вот, если нет других средств, нас здесь пять человек, метнемте жребий, кому достанется, тот должен убить его (Николая.— Я- Г.)"».

И далее почти дословно тот же текст, что и у Бу​латова.

Таким образом, во-первых, проверяется достоверность сообщения Булатова, а во-вторых, обнаруживается узость круга совещающихся в этот момент — пять человек. Вряд ли Трубецкой назвал бы точную цифру, если бы не был уверен. Трубецкой точно назвал и время действия — с восьми часов тридцати минут до девяти часов тридцати минут.

Булатов же, говоря о ротных командирах, явно объ​единил в сознании большой отрезок времени, в течение которого люди приходили и уходили. Тем более что даль​ше он пишет: «В это время вошел, кажется, Щепин-Ростовский». Шепин и был одним из ротных командиров.

Якубович понравился Булатову с первой минуты. «Мы мыслями были сходны; я, не зная, давно любил его, сам не зная за что, может быть, за оказанную им храбрость в Грузии. С сей минуты я полюбил его душою».

Как человек опытный, Булатов сразу увидел слабую сторону замысла — отсутствие твердых гарантий, что оп​ределенные части пойдут за членами тайного общества. «Из разговоров ротных командиров видел их нерешитель​ность, и особенно в Щепине-Ростовском, который менее всех надеялся на солдат своих. Продолжал, обратясь опять к ним: «Нам остается мало времени рассуждать; ес​ли на себя и на солдат своих не надеетесь, то лучше оставь​те до другого случая. Не забудьте еще и то, что если кто ре​шится на наш поступок, то должен решиться так, чтобы не возвращаться назад. Я здесь не имею никакой коман​ды, хотя знаю совершенную привязанность ко мне солдат старого полка, но на лейб-гренадер я не надеюсь, и пото​му я могу рисковать одним собою». Якубович сказал, что он тоже при себе никого не имеет и наше дело было явиться на площадь, когда соберутся их войска на Петровскую площадь... впредь зная, что надежды их ос​нованы на болтанье молодых людей, ибо они полагали, что надобно только начать, а там все будут на их сторо​не. Я предвидел по числу начальников, что затеи их пус​тые, то предложил им первый мой совет, состоящий в том: по собрании наших войск на площади, если увидим такое число, что можно сопротивляться, то действовать, а если нет, то по первому увещанию присягнуть без вся​кого действия. С князем Трубецким я не говорил ни сло​ва, но он так уверен был в успехе предприятия, что, гово​ря со своими военачальниками, полагал, что, может быть, обойдется без огня; я слышал последние слова сии».

Здесь почти все верно. Но кое-что бессознательно сдвинуто — и картина оказывается такой, какой пред​ставлялась она Булатову уже после 14 декабря.

Ни он, ни Якубович не могли в тот вечер жаловаться на отсутствие при них команды. Относительно Булатова Трубецкой помнил, что, знакомя их, Рылеев сказал: «Вот полковник Булатов, который служил в лейб-грена​дерском полку и за которым весь полк пойдет, если он прикажет: так его в оном полку любят». И, обращаясь к Булатову, сказал: «Так вы примете команду полка и поведете его?» Булатов отвечал, что он согласен, если полк выйдет.

Оболенский, который, по собственному утверждению, не был у Рылеева вечером 12-го числа, тем не менее знал, что «полковник Булатов... должен был находиться на площади и командовать той частию, которая будет ему поручена».

Александр Бестужев, показывая на первом допросе о маршруте, намеченном для восставших полков, говорит: «Лейб-гренадерам по льду и на мост, где должен был быть полковник Булатов для принятия команды оным». Бу​латов, стало быть, должен был ждать гренадер на каком-то мосту и возглавить их. Как мы увидим, Бестужев говорил правду.

Всем осведомленным членам общества известно было, что Булатов принял поручение и обещал вести лейб-гре​надер. И толковать об отсутствии команды у него осно​ваний не было.

О том, что Якубович обещал возглавить Гвардей​ский экипаж, мы тоже прекрасно знаем.

Но далее в письме Булатова идет текст, касающийся только его и Якубовича, и тут полковник совершенно точен. То, что он рассказал, подтверждено было его и Якубовича действиями.

Трубецкой ушел, договорившись с Булатовым и Яку​бовичем о характере их обязанностей во время будущего восстания. Твердый и внушительный тон, которым Тру​бецкой — диктатор! — отдавал приказания, показался Булатову обидным. «Возвращается Рылеев и, обратись к ним, говорит: «Не правда ли, господа, что мы избираем достойного начальника?» Я еще не видел никаких досто​инств; предполагаемое ими благо до сего времени мне не открыто; заметил только, что он принял важность настоя​щего монарха, усмехнулся и молчал. Якубович с усмеш​кою отвечал: «Да, он довольно велик». Рылееву показа​лось немного обидно, он спрашивает Якубовича: «Что ты говоришь?» Но тот обратил разговор в шутку, и толко​вание об князе кончилось. Странно для меня было, что мысли мои были во всем сходны с Якубовичем, и я его начинал час от часу более и более любить».

Взвинченный, одинокий, несчастный Булатов уверовал в то, что он нашел друга и единомышленника. Это было не совсем так. Отнюдь не во всем сходны были его и Яку​бовича мысли. Якубович, давно связанный с тайным об ществом, понимал ситуацию гораздо точнее и тоньше, чем Булатов. Но в чем они накрепко сошлись — это в неприязни к Трубецкому. Слова Булатова о «важности на​стоящего монарха» — смысловой узел того, что произо​шло между этими тремя людьми, каждый из которых был замечателен, но — в своем роде.

Когда много лет назад я впервые прочитал то, что следует дальше,— эти написанные дергающейся рукой Булатова строки,— я был ошеломлен их страшным смыс​лом. Когда сегодня я перечитываю их уже в печатном виде — в XVIII томе «Восстания декабристов», ощу​щение трагического недоразумения не оставляет меня, хотя на самом деле никакого недоразумения не было — просто бешеный исторический поток безжалостно столк​нул между собой людей с принципиально разными уровнями политического сознания...

Булатов, исповедовавшийся из крепости великому князю, уже решивший покончить с собой и потому ста​рающийся высказать все, что было у него на душе, пишет: «Я вижу, что здесь нечего более делать, и хочу поговорить с Якубовичем, беру шляпу, он тоже, и хотим вместе ехать; я попрощался со всеми, дав им руку, и они ценили меня, и, по моему мнению, здесь было более хо​роших, нежели дурных людей.- Выйдя с Якубовичем, мы за воротами встретили полковника Глинку, который прежде служил у графа Михаила Андреевича Милора​довича; сели с Якубовичем в карету и поехали ко мне. В карете я спрашиваю его, давно ли он в этой партии.

„Нет, недавно!" — „Знаете ли вы по крайней мере оте​чественную пользу сего заговора?" — „Нет!" — „Как ве​лико число наших солдат?» — „И того нет!" — „Давно ли вы знакомы с этими людьми?" — „Князя вижу в первый раз! Рылеева тоже хорошо не знаю"».

Якубович, как видим, откровенно мистифицировал Бу​латова. С тайным обществом он был связан — и тесно связан! — уже несколько месяцев. Замыслы общества и смысл его деятельности были ему прекрасно извест​ны — он многократно обсуждал эти материи с Рылеевым, Александром Бестужевым, Батенковым и другими весь​ма сведущими людьми. Он скрыл от полковника, что с Александром Бестужевым он давно дружен, что с Рыле​евым близок не один месяц, что ему отлично известны биография Трубецкого и его высокая репутация.

Сообразительный Якубович понял, что ему выгоднее разыграть перед Булатовым роль случайно вовлеченного в заговор простодушного храбреца. И доверчивый Була​тов, оглушенный ситуацией, в которой он оказался, охот​но поверил своему новому другу. И решил взять его под опеку и спасти. «Я ему открыл, что нас обманывают. Тут я ему рассказал следующее. Рылеева я знаю давно, и, быв детьми, вместе в 1-м кадетском корпусе воспитыва​лись; мы были в одной роте; и, мне кажется, он рожден для заварки каш, но сам всегда оставался в стороне. Не один раз расстраивал дружбы кадет и заводил между ними войну и даже несколько раз против меня самого восстанавливал партии, но я, бывши кадетом, умел оста​навливать или удаляться и за это не любил его, но те​перь он, кажется, человек порядочный, и вышло так, чего я ожидать не мог, довольно хорошо пишет; но, между прочим, думы, и все возмутительные, и я слышал об его дуэлях, и, следовательно, имеет дух. «Но я его подозре​ваю, и мне кажется, что они подозрительны почти все»,— отвечал Якубович. Я рад, что мы с ним одних мыслей, и я предложил ему следующее. Так как ни я, ни он не знаем предполагаемой ими отечественной пользы, ни лиц, которые с ними участвуют, кроме молодежи, ко​торых я видел во все недавнее мое время, попав в эту партию странным образом; не знаем ни числа войск, ни совершенно ничего, что дабы узнать все подробно и если предположения их точно полезны, то будем действовать; для узнания же плана не ехать к Рылееву, но вызвать князя Трубецкого и Рылеева к себе, и так как нас здесь двое армейских, один почти из Сибири, другой из Гру​зии, и приехавших по делам, дадим слово в случае выез​да нашего и опасности защищать друг друга. Здесь я дал слово Якубовичу и сдержал бы... Мы расстались, и я считал его истинным другом; не знаю, как полагал он меня, и если у нас чувства одинаковы, то, верно, он не считает меня обманщиком».

Булатов, как видим, предложил Якубовичу, чтобы они противопоставили себя Трубецкому и Рылееву и действо​вали, ориентируясь друг на друга. Он упорно говорит о том, что им был неизвестен план действий. Но у нас слишком много свидетельств обратного. Полковник Бу​латов, понимавший уже в то время, когда он писал пись​мо, что они с Якубовичем сделали, находящийся уже на грани безумия, убеждал себя в том, что их обманули, что им ничего не сообщили, не предложили. Он верно сообщает факты, но смотрит на них с определенной точки зрения. Он сообщает существеннейшие подробности, но умалчивает о главном. О том, что вечером 12 декабря они с Трубецким — у Рылеева — ясно распределили роли и что каждый из них знал, что он должен делать.

Почему за сутки до рокового дня завязался этот страшный узел?

Мотивации Якубовича понятны — обманутые ожида​ния несостоявшегося вождя и настойчивое давление Ба​тенкова, предлагавшего ему первую роль при его, Батен​кова, идеологическом руководстве.

А Булатов?

Чем дольше раздумывал он над происшедшим у Ры​леева, тем более укреплялся в своих подозрениях. Ка​ковы были эти подозрения и что имел в виду Яку​бович, говоря о Рылееве: «Но я его подозреваю, и мне кажется, что они подозрительны почти все»?

Идея бонапартизма, узурпации власти была естест​венна для русских офицеров первой четверти XIX века. Во-первых, всего пять лет назад умер Наполеон, во-вто​рых, к их услугам была российская история прошлого века. Известно, что многие декабристы подозревали в бонапартизме Пестеля. Рылеев при первом знакомстве заподозрил Трубецкого в «честолюбивых видах». Батен​ков примерял на себя роль, которую играл некогда Бирон при малолетнем Иоанне Антоновиче.

Но если в решающий момент ядро тайного общества сумело отказаться от взаимных подозрений и нравствен но встать на уровень одушевляющей их бескорыстной идеи, то декабристская периферия и должна была до кон​ца испытывать такого рода сомнения. Трудно сказать, действительно ли Якубович усомнился в чистоте намере​ний Трубецкого и Рылеева, но тактически в тот момент ему выгодно было укрепить подозрения Булатова. Что он и сделал.

Вернувшись домой, Булатов после разговора с Якубо​вичем уже не сомневался, а был убежден. «...Я думал 14-го числа узнать, и если найду настоящую пользу оте​чества в планах, и как искуснее Трубецкого в военном ремесле, а духом тверже и того более, то и предлагал обещаемое войско свое разделить на два отряда, и, на​деюсь, после моих распоряжений, сделанных в моей го​лове, товарищи мои препоручили бы мне начальство войск наших». Здесь от возбуждения и торопливости Бу​латов проговаривается: оказывается, он выдвигал свой собственный план действий — «предлагал обещаемое войско свое разделить на два отряда»,— который считал более «искусным», чем план Трубецкого. И надеялся, что члены общества — «товарищи»,— узнав этот план, когда дойдет до дела, вручат власть именно ему.

Но подоплека была, разумеется, не в изъянах плана Трубецкого.

«Товарищами я называю из нашей партии не всех, а тех только, которые так же обмануты, как и я, и которые стремились к пользе отечества. А те, которые хотели ис​требить законную власть и подлыми изобретениями взойти в правление государством, а может быть, и трон российский, принадлежащий законным государям цар​ской крови Романовых, и те подлые, бесчестные люди, которым оставалась, может быть, одна тюрьма надеж​дою, могут ли они называться товарищами благород​ного заговорщика? Трубецкой напрасно имел надежду владеть народом — он имел во мне и Якубовиче врагов, и этого довольно».

Булатов был уверен, что Рылеев и его сподвижники стараются для того лишь, чтоб сменить на российском престоле династию Романовых династией Трубецких. И решил помешать этому, перехватив у Трубецкого руко​водство восстанием и тем облагодетельствовать Россию. Трубецкой был корыстным узурпатором, а они с Якубови​чем — «благородными заговорщиками».

Так закончился вечер 12 декабря для Булатова и Якубовича.

Для Рылеева он закончился иначе. После того как все разошлись, в дом Российско-Американской компании приехал Оболенский и сообщил Рылееву и Александру Бестужеву о демарше Ростовцева.

А из Зимнего дворца отправлен был курьер на почто​вую станцию за триста верст от Петербурга, чтобы вер​нуть в столицу великого князя Михаила Павловича.