Ноября 7-го числа сделал я представление фельдмаршалу: усилив отряд генерала Розена, приказать ему идти вперед, и просил поручить его мне.

С особенною благосклонностию выслушав меня, изъявил соизволение, и немедленно сделана перемена в составе отряда. По собственному назначению его поступили лейб-гвардии егерский и Финляндский полки, кирасирские полки его и ее величеств, гвардейская пешая артиллерия и батарейная рота конной артиллерии. Присоединенные батальоны пехоты в числе 12-ти имели при себе полевые орудия.

Долго не имевши случая видеть никого из лиц, обладающих главнейшим влиянием на дела, слышал я, что генерал-квартирмейстер Толь с настойчивостию доказывал необходимость наблюдения к стороне Днепра и [242] селения Сырокоренья, но дежурный генерал Коновни-цын, далеко не равных способностей для соображений дальновидных и сложных, отверг его предложение, и, конечно, ему обязан маршал Ней своим спасением. Беспрепятственно дошедши до селения Сырокоренья, решился он на отчаянное предприятие: перейти Днепр по льду. Недостаточно сильны были морозы, и лед гнулся под ногами. Оставив на берегу десять пушек, мало весьма тяжестей, Ней пустился, сопровождаемый до полуторы тысяч человек; за ним вели верховую, его единственную, лошадь.

Нерешительные и медленные действия армии при Красном{*93} фельдмаршал в донесении государю представил баталиями, данными в продолжение нескольких дней, тогда как сражения корпусов были отдельные, не всеми их силами в совокупности, не в одно время, не по общему соображению. Робким действиям надобно было дать благовидное окончание, и какое может быть лучше баталий? А они составлялись по произволу. Вместе с тем поставлены на вид потери и расстройство неприятельской армии, готовые поражения и даже не отвергалась мысль совершенного его уничтожения при переправе чрез реку Березину, куда адмирал Чичагов обращен со всеми его силами.

Отправляясь к порученному мне отряду, получил я наставление фельдмаршала в следующих выражениях: «Голубчик, будь осторожен, избегай случаев, где ты можешь понести потерю в людях!» — «Видевши состояние неприятельских войск, — отвечал я ему, — которые гонит кто хочет, не входит в мой расчет отличиться подобно графу Ожаровскому». Светлейший воспретил переходить Днепр, но переслать часть пехоты, если атаман Платов найдет то необходимым. Ручаясь за точность исполнения, я перекрестился, но должен признаться, что тогда же решился поступить иначе. Его желание было, чтобы Наполеона полагали недалеко, и что он готов преследовать его.

Атаман Платов намеревался затруднить неприятеля при переправе чрез Днепр в Дубровне или Орше, но уже прошел он беспрепятственно.

С возможною скоростию прибыл отряд мой в Дубровну, но посланный вперед генерал-майор Бороздин, не помыслив об исправлении моста, переправился за Днепр. Узнав, что мост устроен был под руководством французского офицера, жителем города, я заставил его [243] исправить мост по возможности. Ему выданы цепи и канаты от артиллерии, от всех полковых обозов выданы веревки. Сваи до поверхности воды были тверды. В продолжение полутора суток на малое время отлучался я от работ, и все приуготовлено было.

Пехота переведена без остановки, также артиллерия, подвигаемая людьми по толстым доскам, постланным вдоль моста. Большое затруднение представляли ее лошади, несмотря на принятые меры осторожности, ибо мост был потрясаем и грозил разрушением. Лошадей двух кирасирских полков не иначе переправили, как спутывая ноги каждой из них, и положивши на бок, протаскивали за хвост по доскам. Лошади казачьих полков перегнаны вплавь. Я поспешил соединиться с атаманом Платовым, который находился на том берегу и требовал пехоты. Средством сообщения служили нам две малые лодки. Он переслал мне захваченных значительных двух чиновников (non combattans), из которых одного отправил я при письме фельдмаршалу{125}. Усилившийся на Днепре лед разрушил мост, и остались на месте все вообще обозы, часть патронных ящиков и все провиантские фуры{126}.

Фельдмаршал приказал отрядам графа Ожаровского и Бороздина следовать для наблюдения к городу Могилеву, полагая, что там войска польские генерала Домбровского. Партизаны: Давыдов, переправясь за Днепр вплавь, схватил депо кирасир, Сеславин оставлен в распоряжение атамана Платова.

Армия в видах удобнейших средств продовольствия из Красного пошла в город Копыс.

Отряд мой недалеко за Днепром имел ночлег при хуторе, принадлежащем одному из монастырей города [244] Орши. Атаман сообщил мне, что удаляясь от Смоленска, когда Наполеон и его армия там еще находились, он с того времени не имел никаких известий и был чрезвычайно удивлен, когда захваченный пленный со всею подробностию рассказал ему, что маршал Ней с малым числом сопровождавших его, перейдя Днепр, с большою опасностию и слышав от поселян, что в окрестности появились казаки во множестве, скрывался в лесах недалеко от Дубровны, но высланные к нему из Орши полки, освободив его, дали возможность идти вперед с полною безопасностию. Я донес фельдмаршалу о переходе моем за Днепр и получил с нарочным приказание остановиться в местечке Толочне до прибытия авангарда Милорадовича. Это обнаруживало внушение окружающих его, дабы вместе с приходом авангарда могла быть допущена мысль, что и сама армия готова быть у реки Березины.

Здесь на первом ночлеге моем явился ко мне еврей с рапортом князю Кутузову графа Витгенштейна, что маршал Виктор{*94} стоит с корпусом в прежней позиции у местечка Черен, вероятно закрывая собою войска маршала Удино, и что кавалерия его много препятствует наблюдению за ним. Прочитав рапорт, я вложил в него записку с замечанием моим, что поставя часть войск пред графом Витгенштейном для сокрытия движения своего, мог неприятель дать войскам направление по внешней стороне озера Долгое, обращенной к реке Березине, и ускорить соединение с Наполеоном одним, по крайней мере, очень большим переходом{127}.

Отряд мой заходил на короткое время в город Оршу, где незадолго пред тем был с частию конницы Мюрат король неаполитанский, и я поспешил соединиться с атаманом. Он согласился подтвердить донесение мое фельдмаршалу, что повеление его дождаться авангарда в местечке Толочне я получил пройдя уже его (хотя я находился за один еще переход), и представил с своей стороны, что, вступая в огромные леса Минской губернии, ему необходима пехота, почему и предложил он мне следовать за собою или сколь можно ближе. Мы находили в разных местах оставленную артиллерию и [245] даже сброшенную в воду с такою торопливостию, что недоставало времени скрыть ее от глаз! Потеря в людях несравненно превосходила все другие. Тысячи были умерших и замерзающих людей. Нигде не было пристанища; местечки и селения обращены в пепел, и умножавшиеся пленные, все больные и раненые, большое число чиновников (non combattans) должны были ожидать неизбежной смерти. Ежеминутное зрелище страждующего человечества истощало сострадание и самое чувство сожаления притупляло. Каждый из сих несчастных, в глазах подобных ему, казалось, переставал быть человеком. Претерпеваемые страдания были общие, бедствие свыше всякого воображения! Не имея средств подать помощь, мы видели в них жертвы, обреченные на смерть.

Атаману Платову сообщено к сведению данное мне приказание, содействуя ему, исполнять по возможности его требования.

Обращенный к городу Могилеву с отрядом граф Ожаровский занял Могилев, взял немногих оставшихся поляков и гошпитали. Генерал Бороздин с отрядом наблюдал дороги в окрестностях, где неприятеля уже не было{128}! Назначением своим Бороздин обязан покровительству дежурного генерала Коновницына, которого не отказывал он человеку, имеющему способность льстить ему ловким образом. Дарованиям всякого другого имел он снисхождение способствовать не быть на видном месте.

Наполеон отступал с невероятною поспешностию, опасаясь быть настигнут нашею армиею прежде перехода за реку Березину. Но опасения его были напрасны, и хотя точные были сведения о неприятельской армии, фельдмаршал не трогался с места, правдоподобно, с тем расчетом, что далекий путь, усиливающаяся зима, свирепствующий голод и предстоящая борьба при Березине, без содействия главной армии, приведут французское войско в состояние, близкое к разрушению. [246]

Если бы атаман Платов из главной квартиры имел вовремя извещение о выходе трех тысяч человек польских войск из Могилева, они были бы в руках наших, ибо вслед за ним шел весь отряд мой. Непонятно ему было равнодушие, с которым смотрели на важнейший тогда предмет соединения с армиею адмирала Чичагова и на необходимость усиления ее средств.

Поздно вечером, окончивши переход 15-го числа ноября, расположился я на ночлег у селения Лошницы, последней почтовой станции к городу Борисову. Здесь явился ко мне адъютант адмирала Чичагова поручик Лисаневич с предложением присоединиться к нему в городе Борисове с моим отрядом, о следовании которого узнал он от атамана Платова.

Адъютант рассказал мне подробно, что атаман, приблизившись к Борисову, имел впереди храброго партизана Сеславина, который, не замеченный в темноте, ворвался в город. Внезапность происшествия, тысячи появившихся казаков произвели общее смятение. Слабая дивизия французской пехоты генерала Пертуно{*95} поспешно удалилась в надежде пройти к войскам, стоявшим у переправы, но пресекли ей путь войска графа Витгенштейна, и она, равно как два кавалерийские полка Рейнской Конфедерации, принуждена была сдаться пленными, и город остался во власти нашей, и восстановлено сообщение с противоположным берегом реки.

Отправив обратно адъютанта, я представил чрез него строевой рапорт адмиралу и просил доложить ему, что войска, только что сделавшие переход, готовы охотно совершить новый, что я, находя нужным дать время на сварение каши, поправление обуви и отдых всего не более четырех часов, выступлю непременно.

Быстро шли войска, желающие боя, и задолго пред полуднем вошли в Борисов, не сделав на марше привала, и тотчас приступили к работам при переправе.

На переходе моем от Лошницы в ночное время следовавшие позади кони трех казачьих моих полков частию захвачены были скрывшимся в лесу неприятелем, многие толпы которого в добровольной сдаче находили расчет не умереть с голоду.

Прибывши в Борисов пред полуднем, явился я к атаману, который сообщил мне желание адмирала, чтобы я поспешил присоединиться к нему и приступил немедленно к устроению переправы. Чрез реку Березину и ее [247] протоки сделаны были временные на козлах мосты, постланы соломою, поливаемы водою, скрепляемою морозом. Без затруднения прошла пехота, артиллерия и зарядные ящики перевезены не без опасности. Особенная способность и ловкость казаков отвратили все прочие препятствия; отысканы броды, два кирасирские полка переправились без потери времени.

Доходившие до нас смутные и тревожные слухи объяснились по прибытии в Борисов. Город весьма недавно занят был адмиралом с значительными силами, выслан авангард по направлению на Лошницы под командою генерала графа Палена{*96} (родственника знаменитого Петра Петровича). Неприятель, пользующийся лесистым местоположением, кавалерию нашу, шедшую впереди, опрокинул с уроном; она смяла невдалеке подкреплявшую ее пехоту, и не предваря о происшедшем, авангард в величайшем расстройстве явился у Борисова, и за ним преследующий неприятель ворвался в город. Адмирал отступил с войском за мост, и по его приказанию он сожжен. Потеряны обозы с лошадьми, вместе экипажи адмирала со всем имуществом, дорогими вещами и серебряным сервизом на столе, готовым для обеда. Прервано наблюдение на левом берегу Березины.

При переходе Наполеона чрез местечко Бобр к нему присоединились: свежий корпус маршала Виктора, все войска маршала Удино, защищавшие Полоцк (исключая Баварского корпуса, с которым генерал князь Вреде прямо из Полоцка отправился в Литву), равно и войска польские генерала Домбровского.

В Борисове был генерал граф Витгенштейн с его главною квартирою. Главные силы сего корпуса были в близком расстоянии; при нем находилась часть их, не допускаемая до переправы арриергардом маршала Виктора, а с ним и войска все время на правом уже берегу реки Березины.

Граф Витгенштейн по давнему знакомству{129} принял меня с особенным вниманием, и я нашел те же свойства рыцаря и ни малейшей гордости, хотя легко она могла выказаться при рассказе о соображениях и планах, [248] им исполненных, о многих выигранных генеральных сражениях, о мужестве войск, которым ничто противостать не может. Он говорил мне, что адмирал Чичагов, имея средства возбранить переправу или нанести армии Наполеона сильное поражение, но оставя слабый отряд генерала Чаплица, со всеми войсками отдалился на большое расстояние. Графу отвечал я, что мне известен сообщенный ему общий план действий, государем императором начертанный, который доставлен фельдмаршалу флигель-адъютантом полковником Чернышевым в селение Красная Пахра в шестой день по занятии Наполеоном Москвы, когда армия наша правым берегом Москвы-реки совершила достопамятное фланговое движение до Подольска и перешла на Калужскую дорогу. Никто предполагать не мог, что после кратковременного пребывания в Москве Наполеон найдется в необходимости предпринять отступление, и потому большую еще основательность имело соображение государя направить значительные силы на линию неприятельских коммуникаций, где находились склады огромных заготовлений, расположены рекрутские депо, проходили к армии отряды и разного рода снабжения. Исполнение сего возлагал фельдмаршал на адмирала Чичагова, рассчитывая, что к тому приступил он не менее, как с шестьюдесятью тысячами человек. Предписание получено им, когда находился он против генерала князя Шварценберга, начальствующего австрийскими войсками, и корпуса саксонцев под командою французского генерала Ренье, ревностного исполнителя повелений Наполеона, требовавшего с настойчивостию от князя Шварценберга более решительных действий. Адмирал для удержания их, оставивши генерал-лейтенанта барона Остен-Сакена с двадцатью шестью тысячами человек, с прочими войсками взял направление чрез город Минск на Борисов, главную операционную линию неприятеля. В обязанности его было стараться войти в сношение с войсками под городом Полоцком, сопротивление которого не полагалось продолжительным, когда прибудут дружины С.-Петербургского и Новгородского ополчений, отряд генерал-адъютанта Кутузова и значительные подкрепления генерал-лейтенанта Штейнгеля, призванного из Финляндии. Итак, в тылу армии Наполеона, у которого нельзя было подозревать намерения скорого отступления, могли составиться силы, угрожающие гибельными последствиями. Графу Витгенштейну известно уже [249] было, что причиною отдаления адмирала к городу Игумену был фельдмаршал, имевший неосновательные сведения, что Наполеон найдет там удобнейшую переправу. Сообщивши графу, что сего дня (16-го числа ноября) атаман Платов со всеми казаками и моим отрядом в течение ночи присоединится к армии адмирала, я с ним расстался{130}.

В позднее время ночи на 17 число ноября атаман с войсками присоединился к армии адмирала. Здесь узнали мы, что в следовании своем чрез город Минск адмирал овладел огромными в нем складами провиантских запасов, коммиссариатских, госпитальных и аптекарских вещей, для охранения которых оставлен небольшой отряд войск. Далее на пути авангард его [под] начальством храброго генерал-адъютанта графа Ламберта нашел перед городом Борисовом занятое неприятелем мостовое укрепление, нами прежде устроенное для прикрытия моста, длиною немного менее версты, чрез болота, прорезанные рекою Березиною и ее протоками.

Граф Ламберт дал приказание пехоте сомкнуться в колонны, немедленно атаковал укрепление и взял его штурмом. Упорна была защита, велик неприятеля урон. Генерал Домбровский отступил за реку и в городе не остановился. Досталось победителям шесть пушек и до двух тысяч пленных{131}. Адмирал пришел к реке Березине, имея менее тридцати тысяч человек, следовательно, не с половиною предполагаемого фельдмаршалом количества. Он не имел сведения о наших войсках; еще менее, где и с какими силами Наполеон. На левом берегу Березины, в городе Борисове, находился неприятель, где, по твердому сопротивлению и хорошему состоянию [250] войск генерала Домбровского, заключил он, что и прочие части армии в равном устройстве.

Ноября 17-го числа с рассветом явился я к адмиралу. Благосклонно приняв меня, он говорил, что бывши извещен о появившейся неприятельской кавалерии на левом берегу реки Березины в 23 верстах ниже Борисова, он, оставивши с генералом Чаплицем отряд для прикрытия Зембинского дефиле, прошел мимо Борисова и далее по направлению на Игумен, но возвратился со возможною поспешностию, извещенный, что в селение Вытча прибыл неприятель в больших силах, занял возвышенный левый берег Березины огромными батареями, обстреливающими противолежащую низменность, устроил мосты, и уже значительная часть пехоты перешла с пушками. Генерал-майор Чаплиц, не имея средств удержать их, принужден истребить мост чрез речку Гойну, открыть Зембинское дефиле и отступить в лес, которого за ним вслед большое пространство захватил неприятель. Атаману Платову предложено адмиралом послать отряд казаков вверх по речке Гойне для того, чтобы, перейдя чрез нее, разрушить мосты и гати в Зембинское дефиле. Я осмелился представить адмиралу мои мысли, что «если бы Наполеон встретил невозможность идти на местечко Зембин, ему оставалось единственное средство овладеть дорогою на Минск, где при изобильных всякого рода запасах (которыми снабжается армия наша и все прочие войска) доставить своей армии отдохновение, призвав из Литвы подкрепления и восстановить в ней порядок». Адмирал отвечал мне, что, защищая Зембинскую дорогу, он исполнял в точности повеление фельдмаршала.
«В звании моем начальника главного штаба 1-й армии мне известны предположения его светлости князя Кутузова. Вы теперь изволите видеть, сколько не сходствуют с ними настоящие обстоятельства и сколько велика разность средств, состоящих в распоряжении вашем, когда с Наполеоном соединились корпус маршала Виктора и войска маршала Удино, вышедшие из Полоцка. Из них были пленные, взятые еще вчерашний день, следовательно, граф Витгенштейн не воспрепятствовал им присоединиться»{132}. [251]

Рано утром 17-го числа в лесу загорелась перестрелка и усиливалась чрезвычайно. Пехотою нашею, рассыпанною в стрелках, распоряжался храбрый и отличных способностей генерал-лейтенант Сабанеев{*103}, начальник главного штаба адмирала.

Не все еще собраны были войска армии. Составляющие резерв ее гренадерские отличные баталионы были на возвратном марше от Игумена. Кавалерия, в совершенном порядке сбереженная, по причине лесистого местоположения была бесполезною, и артиллерии часть ничтожная была употреблена, расположенная в просеке леса на почтовой дороге: впереди легкие орудия в равном количестве с неприятельскими; сзади батарейные, стрелявшие навесно на столпившуюся в просеке пехоту. Войска моего отряда составляли резерв армии{133}. Замечено было, что число неприятеля умножилось; он заменял утомленные войска свежими, теснил наши. Атаки возобновлялись часто и усиленные. Не было в лесу поляны, где бы небольшие отряды кирасир не расстраивали нашей пехоты, даже нанося урон. Причину ожесточенного боя объяснили нам схваченные пленные, известив, что Наполеон переправился через Березину и находится при войсках.

На левом берегу бывшая пехота переходила по мостам, оставались во множестве тяжелые орудия, военные обозы и частные экипажи, заграждавшие доступ к реке. Но прежде десяти часов утра появились передовые войска графа Витгенштейна и ограничились перестрелкою из орудий. В первом часу пополудни соединился весь его корпус; недолго противостоял неприятель губительным его батареям; разметав препятствия, занимали они возвышенности правого берега реки, производя ужасное поражение в отступающих войсках по низменности правого берега. Все пришло в отчаяние, смятение было общее. Все вдруг бросились на мосты, тысячи [252] безоружных людей открывали себе путь, сбрасывая повозки в воду. Мосты, не выдержавши напора, обрушились.

В десять часов утра того же 17-го числа Наполеон вступил в Дембинское дефиле. Стремительно бросилась за ним пехота его, с большим уроном изгоняемая из лесу войсками адмирала, и между пленными взяты многие чиновные офицеры{134}. Тогда уже замечен был большой беспорядок на мостах от опасения впасть в наши руки, когда берег занят будет нашими, овладевшими им, войсками.

Атаман Платов доложил адмиралу Чичагову о возвращении партии, посыланной им для истребления мостов и гатей по дороге на Зембин. Надобно было перейти речку Гойну незамерзшую, хотя повсюду неглубокую, но невозможно было ближе тридцати и более саженей подойти к ней по причине непроходимых болот, в которых увязают лошади на всем расстоянии до самого берега.

Итак, наприятельская армия в полном и решительном отступлении. Кончены на реке Березине все трудные и сложные соображения и расчеты!

Князь Кутузов имел точные сведения о гибельном положении неприятельской армии; со свойственной ему прозорливостию предусмотрел неотвратимые бедствия, непрерывно возрастающие и грозящие ей впоследствии. Ей предлежал далекий путь до границ наших, зима наставала лютая, и необходимость быстрого отступления, при совершенном изнурении от голода и стужи. Ощутительно было, судя по тысячам трупов, застилающих дорогу, что она не избегнет состояния, близкого к разрушению. Напротив, наша армия без пожертвований будет, сколько возможно, сбережена!

Постоянна была мысль князя Кутузова о том, на что может решиться Наполеон в крайности, в отчаянных обстоятельствах, и что не существует опасного и отчаянного предприятия, на которые не вызвались бы приверженцы Наполеона, его гвардия и сама армия, когда он предводительствует ими, и единственное остается [253] средство спасти его для славы Франции и надежда увидеть отечество!

Цель достигнута! Несколько тысяч пленных более и если бы даже некоторые из маршалов не увеличили бы славы и торжества русских!

Не могла слабая армия адмирала удержать Наполеона. Ему выгоднее было направление на Минск, но более необходим был кратчайший путь, ибо мог ли он полагать, что вся наша армия в близком расстоянии и, соединясь с армиею адмирала для преследования, могла его уничтожить? Оставивши немало пленных, всех вообще не имевших оружия и больных, Наполеон отправился на Зембин. За ним вскоре послан генерал-майор Чаплиц, но как слаб был состав командуем ого им авангарда, адмирал предложил мне подкрепить его моим отрядом. Я охотно исполнил приказание, предоставляя генералу Чаплицу, хотя младшему чином, полное распоряжение. Неприятель по возможности старался препятствовать скорости нашего движения, разрушал мосты на протоках и оврагах, сжигал селения. Не раз пушечные выстрелы наши разгоняли толпы их. Занявши местечко Молодечно, мы захватили офицерскую одежду, которую не успели взять с собою спасавшиеся бегством. Здесь адмирал позволил мне остановить отряд, дать людям отдых и далее идти по собственному усмотрению. Невдалеке за авангардом двигалась вся его армия.

Не позволяю себе оставить без описания о происходившем на реке Березине, когда мы оставили ее, и чего я был очевидный свидетель. На мостах, частями обрушившихся, бывшие пушки, разные тяжести упали в реку; толпы людей, сходивших на лед, между которыми немалое количество было женщин с детьми и грудными ребятами. Никто не избег лютости мороза! Никогда не случится видеть столько ужасного зрелища! Счастливы окончившие бедствия свои вместе с жизнию. Они оставили завидующих их участи! Несчастнее сравнительно были сохранившие жизнь для того, чтобы лишиться ее от жестокости холода, в ужаснейших мучениях. Судьба, отмщевающая за нас, представила нам все роды отчаяния, все виды смерти. Река покрыта была льдом прозрачным как стекло: под ним видно было во всю ширину реки множество погибших. Неприятель оставил огромное число артиллерии и обозов. Не перешли Березину богатства разграбленной Москвы! Неприятель понес [254] срам бегства, и ограничен срок существования разрушающихся остатков его армии. Атаман Платов действовал отдельно, истребляя на пути неприятеля средства, которыми мог бы он воспользоваться.

Граф Витгенштейн не пошел вместе с адмиралом Чичаговым, который в качестве главнокомандующего армиею мог подчинить его своим распоряжениям; он отправился вправо, поставляя на вид намерение преследовать генерала Вреде, начальствующего баварскими войсками Рейнской Конфедерации. Вскоре по оставлении Полоцка они отошли в Литву и вероятно находятся уже далеко.

Свидетель происшествий при Березине, без малейшего в них участия, беспристрастно излагаю я мои замечания.

Нет побуждающих причин говорить не в пользу графа Витгенштейна, известного рыцарскими свойствами, предприимчивого на все полезное! Не соответствующие этому случайности могли принадлежать постороннему внушению.

Адмирал Чичагов при первом разговоре со мною выказался превосходного ума, и я чувствую с негодованием, насколько бессильно оправдание мое возлагаемых на него обвинений.

Проходя с отрядом моим по большой дороге на Вильну, на ночлег приехал неожиданно князь Кутузов и расположился отдохнуть. Немедленно явился я к нему, и продолжительны были расспросы его о сражении при Березине. Я успел объяснить ему, что адмирал Чичагов не столько виноват, как многие представить его желают. Не извинил я сделанной ошибки движением к Игумену; не скрыл равномерно и графу Витгенштейну принадлежавших. Легко мог я заметить, до какой степени простиралось нерасположение его к адмиралу. Не понравилось ему, что я смел оправдывать его. Но в звании моем неловко было решительно пренебречь моими показаниями, и князь Кутузов не предпринял склонить меня понимать иначе то, что я видел собственными глазами. Он принял на себя вид чрезвычайно довольного тем, что узнал истину и уверял (хотя не уверил), что совсем другими глазами будет смотреть на адмирала, но что доселе готов был встретиться с ним неприятным образом. Он приказал мне представить после записку о действиях при Березине, но чтобы никто не знал о том. [255]

Недалеко от уездного города Ошмян (49 верст от губернского города Вильны) атаман Платов обошел авангард армии адмирала и, не остановясь, продолжал движение в ночное время. Независимо от распоряжений его шел впереди отряд партизана Сеславина: проводником его был схваченный еврей, житель города, знавший о пребывании в нем самого Наполеона и ничего о том, какой дом он занимает. Еврей провел отряд чрез лежащие в стороне мельницы по тропинке, покрытой глубоким снегом, едва приметной. В городе было спокойно и в совершенно беспечности.

Сеславин обратился к дому, отличающемуся наружностию: на обширном дворе его были толпы людей. Внезапное появление казаков произвело большое смятение, многие спасались бегством, и до того было слабо сопротивление, что казаки безнаказанно наносили поражение{135}. Отовсюду на призыв тревоги стекались пробужденные огромными толпами, и казаки вынуждены были удалиться. Дом, на который ударил Сеславин, по количеству при нем войск принят был за квартиру Наполеона, но в нем расположен был комендант города и отряды разных частей войск, поспешно отправляемые в Вильну. В отдаленном конце города была квартира Наполеона, и он с конвоем своей гвардии, не теряя минут, отправился в Вильну, где никем не видимый проехал за границу{*104}. Посланная из Вильны к отступающей французской армии дивизия из десяти тысяч людей свежей пехоты не могла служить ей подкреплением, когда в виду уже были авангард армии адмирала и атаман Платов со всеми казаками. Дивизия из резервных, вновь набранных конскриптов, не вынесла труда, и на расстоянии между городом Ошмянами и Вильною была жертвою лютости мороза; малое число спасшихся возвратилось в Вильну. Все большими толпами разбросанные по полю близко от дороги лежали замерзшие. Разметаны кости съеденных лошадей, оставлена новая артиллерия, не бывшая в употреблении, одежда отобрана имевшими силы идти далее.

Первый вошел с отрядом в Вильну партизан Сеславин, [256] но должен был уступить превосходству неприятеля. Пришли атаман Платов и авангард генерала Чаплица, и неприятель с поспешностию оставил город. Не замедлила прибыть армия адмирала и за нею вскоре фельдмаршал светлейший князь Кутузов. Ноября 29-го числа (термометр означал 27 градусов) вступил я с моим отрядом в Вильну и тотчас явился к фельдмаршалу. Им дано мне приказание на всех въездах поставить караулы к провиантским магазинам, складам амуничных вещей и разного рода запасов{136}.

В городе нашел я адмирала Чичагова, но армия его отправлена была к границам Пруссии, и в ней под ружьем было немного более пятнадцати тысяч человек, почему и приказано отдельным от нее частям поспешнее соединиться с нею.

Граф Витгенштейн, с корпусом начавший от реки Березины вымышленное им преследование войск короля баварского и не видевши их, дошел до местечка Немен-чина недалеко от Вильны, откуда послал с отрядом партизана Теттенборна{137}, чтобы оказать содействие при занятии города, и он расположился в одном из предместий.

Пред проездом и, можно сказать, бегством Наполеона мимо Вильны бдительная французская полиция, скрывая поражения, распускала молву о его победах. Торжества были о взятии Риги и покорении Киева. Блистательно освещен город, выставлены великолепные картины, на площадях гремела музыка, хвалебные провозглашались хоры, произносились речи, изумляющие наглою дерзостию. 1805 года после сражения при Аус-терлице генерал от инфантерии Кутузов назначен был литовским губернатором, и только два баталиона внутренней стражи были в его распоряжении. Общество высшего разряда очаровано было его привлекательным и особенно вежливым обхождением. Женщины польские, [257] обладающие даром пленять любезностию и ловкостию, играли при нем немаловажную роль.

Теперь светлейший князь Кутузов-Смоленский явился фельдмаршалом, победителем Наполеона, изгнанным из пределов отечества нашего{138}.

У фельдмаршала нашел я адмирала Чичагова и графа Витгенштейна, который рассказывал ему о нескольких выигранных им генеральных сражениях и в таком тоне, что на долю главной армии оставлялись легкие, не весьма значительные, действия. Неуловимая тонкость князя Кутузова не могла однако же скрыть совершенно его негодования, и он давал чувствовать его, обращаясь с отличным вниманием к адмиралу, довольный соблюдаемою им почтительною наружностию. До отъезда его в армию взаимные их отношения были благовидны, что впрочем не препятствовало князю Кутузову делать вред адмиралу, многими замеченный впоследствии. Он относил насчет его намерение похитить славу заключения с Портою мира после знаменитой победы его над великим визирем при Рущуке{*105}. Граф Витгенштейн часто, но всегда довольно неловко, давал чувствовать, что Петербург обязан ему спасением и путь в Литву проложен его победами. Служа в армии Кутузова во время славной ретирады из Баварии 1805 года генерал-майором, известен он был главнокомандующему блистательной храбрости шефом гусарского полка. Теперь находя его на первом плане действующих лиц, он признавал необходимым иметь основательное сведение о способности и познаниях, требуемых от начальника, которому вверяется обширное и нередко трудное командование. Рассуждая о разных происшествиях, сопровождавших непредвиденный и скорый оборот обстоятельств, о предстоящих действиях по выступлении за границу, дал он повод графу Витгенштейну высказать его о том мнение. Проницательному князю Кутузову достаточно было четверти часа познать его совершенно{139}. [258]

Превозносимый похвалами несмысленных почитателей его спасителем Петербурга, я уверен, что он не был до той степени упоен лестию, чтобы мечтал сравнивать себя с князем Кутузовым, который не нашел в нем даже помощника.

Чрез несколько дней пришла в окрестности Вильны главная наша армия. Ей назначен нужный отдых.

Фельдмаршал покоился на пожатых лаврах, готовый продолжить бездействие. Собрались генералы в главную квартиру, где после многотрудной кампании приятно было найти удобства и удовольствия, устраняя служебные занятия.

Доставлены фельдмаршалу по сделанным им представлениям назначенные награды зa сражения, между прочими за битву Бородинскую. Медленно последовало утверждение их по той причине, что многие весьма из частных начальников 2-й западной армии были убиты и ранены, и временно заступившие места их присылали представления порознь, и надобно было, рассматривая достоинство оказанных отличий, соразмерять вознаграждения{140}.

Неприятель продолжал оставлять пределы наши. Австрийский корпус генерала князя Шварценберга выходил из Гродненской губернии. Генерал Ренье с корпусом саксонским удалялся по направлению к реке Нареву, Войска польские Герцогства Варшавского отправились к Варшаве. Корпус маршала Макдональда и с ним прусские войска следовали из Курляндии к Тильзиту. Остатки большой наполеоновской армии (la grande armée) близкой к разрушению{141}, и с нею отрывки войск прочих [259] союзников направились в Пруссию. Итак, почти не было уже неприятеля на земле русской!

Расположение армий наших было следующее. Армия адмирала Чичагова была у местечка Ездна на реке Немане. Туда последовал отряженный от нее сильный корпус генерала барона Остен-Сакена, возбранявший австрийским и саксонским войскам захватывать обширнейшее пространство всем изобилующей страны. 1-й пехотный корпус графа Витгенштейна, беспрепятственно достигая Немана в окрестности города Ковно, наблюдал отступающего маршала Макдональда.

Князь Кутузов наслаждался полным покоем. Ничто до слуха его допускаемо не было, кроме рабственных похвал льстецов, непременных спутников могущества! О войне вспоминал нам один самовластно господствующий повсюду беспорядок, которого, как видно, не менее было у самих неприятелей наших.

В Вильне все удобные здания, самые реффектории (приемные покои. — Сост.) монастырей заняты были французскими гошпиталями. В некоторых из них, несмотря на жестокую зиму, не было для печей дров; несколько вязанок разбросанной соломы заменяли постели. Малому числу больных дана одежда, необходимой посуды никакой. Провожавший меня из старших медиков показал мне огромную больницу, дверь которой оттолкнувши ногою, мы были встречены удушливым смрадом. Он говорил мне, что есть больницы, совсем оставленные врачами, ибо не существует средств спасти больных, и сообщение с ними угрожало неизбежною заразою. По мнению его, надлежало в продолжение сильных морозов, не допускающих совершенного разложения тел, очистить город, вывезти трупы без всякой опасности. Многие тысячи трупов вывезены за город, часть их сожжена, прочие опущены в рвы и засыпаны известью. Фельдмаршал приказал привесть это в исполнение.

В Вильне хранились огромные запасы всякого рода предметов собственно для продовольствия войск, по распоряжению фельдмаршала неприкосновенных до прибытия генерал-интенданта Канкрина. Столько же огромные склады амуничных вещей, для гошпиталей одежды, белья, посуды, для аптек медикаментов дорогой цены и во множестве лучшие хирургические инструменты. Много бочек, наполненных хиною, камфарою и проч. [260]

Великий князь Константин Павлович испросил соизволение выбрать из запасов амуничных вещей необходимо нужные для нижних чинов гвардейского корпуса, и приказано гвардейской пехотной дивизии генерал-майору барону Розену по исполнении поручения представить подробный обо всем отчет{142}.

Распространился слух о прибытии государя. Надобно было заняться распоряжениями о приуготовлении встречи, и роскошный покой фельдмаршала прикрыт был наружностию необыкновенной деятельности.

В Вильне нашли также частных продавцов богатые магазины офицерских золотых и серебряных вещей, которые присвоены себе разными лицами{143}.

Приехал государь, и в ознаменование признательности своей за великие услуги светлейшего князя Кутузова возложил на него орден Святого Георгия 1-го класса{144}. Во множестве рассыпаны награды по его представлениям, не всегда беспристрастным, весьма часто без малейшего разбора. Вскоре составился двор и с ним неразлучные интриги; поле обширное, на котором известный хитростию Кутузов, всегда первенствующий, непреодолимый ратоборец!

Между важными событиями упомяну о недавнем происшествии, маловажном по себе, оригинальном по окончанию. Австрийский корпус, вышедший уже из границ наших, малым числом последних войск своих занимал еще город Гродно. Генерал-адъютант граф Ожаровский явился с отрядом, предложил о сдаче и получил отказ. С отрядом казаков гораздо слабейшим партизан Давыдов, без чванных речей придворного человека, не вдаваясь в политику, приблизился к передовой неприятельской страже, угрожая, если не будет сдан город, атаковать идущим за ним войском. Раздался звук стаканов между венгерскими гусарами, и при хвале [261] отечественному напитку, рука в руку, в знак приязни. С начальником их сделано условие, и город наш{145}! В одно время дошли до фельдмаршала рапорты: графа Ожаровского, что австриец не сдает города, и партизана Давыдова, что город им занят!

Государь по прибытии своем изъявил намерение двинуть за границу армию.

Оказывая высокое уважение фельдмаршалу, из совещаний с ним он заметил, что лета его, тяжелые чрезвычайно раны, труды и заботы последней кампании ослабили в нем способности. Государь, желая продолжить его успокоение, оставил при нем громкое наименование главнокомандующего и наружный блеск некоторой власти. В распоряжение армиями входил сам; о состоянии их, о средствах снабжения всеми потребностями нужные сведения поручил собрать находившимся при его особе лицам, удостоенным особой доверенности.

Князю Кутузову полезно было представить главнейшими своими сотрудниками дежурного генерала Коновницына и генерал-квартирмейстера 1-й армии Толя, с особенными о них похвалами.

Пред началом войны государь 3-ю пехотную дивизию генерала Коновницына по устройству ее и знанию фронтовой части называл примерною, нижним чинам дана денежная награда небывалая! Государь принял его с особенною благосклонностию, благодарил его за усердие, во многих случаях оказанное мужество. Неизвестно, удовлетворил ли он его знанием военного дела, если в разговорах с ним испытывал мнение его относительно предстоящей кампании{146}. [262] Генерал граф Аракчеев в сношениях с Коновницыным не получил от него обстоятельных объяснений на многие из предложенных предметов.

Не более пользы извлек генерал-адъютант князь Волконский из совещаний с Коновницыным, и в соображении удобнейших способов к соединению частей войск соответственно предначертанному плану руководствовался он непосредственно знанием и трудами генерала Толя, о чем докладывал государю, который, обратив на него внимание, заметил хорошие его способности.

Генерал Коновницын имел надобность по домашним обстоятельствам быть некоторое время в своем семействе. Государь с изъявлением лестного внимания предоставил ему отпуск в виде полезного после трудов, им понесенных, отдохновения. Отсутствие его из армии чувствуемо было, а вскоре даже не упоминаемо о нем.

Генерал-адъютант князь Волконский наименован начальником Главного штаба всех армий при фельдмаршале{147}. С этого времени от самого государя исходили все распоряжения. Он наблюдал за исполнением их. При особе его величества состоял генерал барон Беннингсен, и к его изведанной опытности и познаниям обращался государь во всех случаях, когда важность обстоятельств могла требовать точнейших соображений.

Прежде прибытия государя представил я фельдмаршалу, по приказанию его, чтобы никому о том известно не было, записку о действиях адмирала Чичагова при реке Березине. Он говорил мне, что готов встретить его с изъявлением приязненных чувств. По мнению многих, вина Чичагова в отношении к князю Кутузову заключалась в том, что он умел постигнуть его совершенно!

Не мог фельдмаршал оставить без внимания записку мою (начальника главного штаба 1-й армии), в которой показывал я себя очевидным свидетелем, не участвовавшим в приобретенных успехах, и что даже пришедшие со мною войска, составляя резерв, не сделали почти выстрела{148}.

Адмирал Чичагов был на марше с армиею к границам, когда прибыл государь, и едва ли возможно усомниться, что князь Кутузов не объяснил ему действий Чичагова при Березине, но только защитил его от обвинений неосновательных. Неизвестно мне, видел ли его государь, но вскоре оставил он командование армиею и удалился. Не касалось это непосредственно выгод князя Кутузова, и понятно равнодушие его.

Выступление армии за границу определено 1-го числа января 1813 года. Общий план действий хранился втайне.

Предварительное расположение войск следующее.

Генерал Милорадович с авангардом в Гродне и к стороне Белостока. Адмирал Чичагов в местечке Ездне и к стороне Олиты. Отделенный от его армии корпус генерала барона Остен-Сакена, наблюдая отступление австрийских и саксонских войск, остановился на границе. Генерал Дохтуров с VI-м пехотным корпусом и другими отрядами расположен также у самой границы. Генерал Тормасов со всею гвардиею и ее кавалериею, 1-ю гренадерскою дивизиею и сильною артилле-риею занимал местечко Мереч и окрестности. Здесь назначена главная квартира государя и фельдмаршала. Граф Витгенштейн с 1-м пехотным корпусом недалеко от Ковно наблюдал отступление из Риги прусских войск{149}.

Атаман Платов с большею частию полков Войска Донского приближен был к местечку Мереч; прочие все готовы были к выступлению за границу.

Генерал-адъютанту барону Винценгероде предположено составить особенный отряд{150}. [264]

По упразднении главного штаба 1-й армии я назначен начальником артиллерии всех действующих армий. Я обратился к фельдмаршалу, прося исходатайствовать отмену назначения моего, но он сказал, чтобы я сам объяснил о том государю. Намерение его было, как тогда сделалось известным, место это доставить артиллерии генерал-майору Резвому.

После лестной должности, неожиданно и не по чину мне назначенной, когда в неблагоприятном положении дел наших государю неблагоугодно было предложить ее никому другому, мне дано приказание, и оставался долг повиновения!

Теперь новая должность моя объемлет часть обширную, но есть недостатки в ней, требующие скорого исправления, при средствах, деятельною кампаниею истощенных, в отдалении от удобнейших способов снабжения всеми потребностями. Более прежнего известный государю, я признался чистосердечно, что меня устрашают трудности и неотвратимые препятствия, чтобы поставить себя в готовность к скорейшему исполнению требований. До сего времени в каждой из армий были отдельные начальники артиллерии и у каждого свой взгляд на порядок управления делами. Теперь подчиняются они общему над ними начальнику. Государь, благосклонно выслушавши меня, изволил утвердить мое назначение.

по принятому всеми вообще порядку, не подавши знака, что прислан для переговоров (en parlementaire), хотя и настоятельно убеждал в том, что все против него были обстоятельства, и он взят под стражу. Слабый конвой жандармов препровождал его пленного, дорогами отдаленными, и уже по ту сторону реки Березины внезапно освобожден он разъездом казаков из отряда флигель-адъютанта полковника Чернышева, который отправлен был из С.-Петербурга в главную квартиру фельдмаршала и далее с повелениями государя адмиралу Чичагову. Чернышев изумлен был появлением пред ним Винценгероде, ничего не зная о происшедшем с ним. Теперь объяснилось, что судьба лишила его славы быть освободителем древней столицы. Взаимна была горесть, и нет сомнения, что из двух этих знаменитостей каждая освобождение оставленной неприятелем Москвы охотно внесла бы в смету своих подвигов. Москва занята вскоре потом Войска Донского генерал-майором Иловайским 4-м{*107}. Примечательно описание Чернышева, нелепое и нагло хвастливое, трудно преодоленной им местности, переплытых им рек и проч., хотя в то время реки скованы были морозами жестокой зимы. Винценгероде прежде всех знал о выступлении Наполеона из Москвы, но о том не известил фельдмаршала, вкушавшего невозмутимый покой в позиции при Тарутине после разбития и прогнания авангарда под командою неаполитанского короля Мюрата,

В облегчение возложенных мною затруднений и ускоряя распоряжения Артиллерийского департамента, государь приказал мне, составляя ведомости о всех необходимо надобных предметах, доставлять их графу Аракчееву, который для немедленного удовлетворения требований будет объявлять волю его инспектору всей артиллерии барону Меллер-Закомельскому. Мера эта тем необходимее была, что на укомплектование назначенной за границу артиллерии взято большое число офицеров, нижних чинов и лошадей. Оставлены в Вильне и поблизости шестьсот орудий и готовые кадры для сформирования пятидесяти конных и пеших рот, которые, по мере приведения в надлежащий состав, должны следовать за армиею. Ротам, не участвовавшим в действиях, предписано прийти в Вильну.

Государь прибыл в местечко Мереч; в то же время и фельдмаршал.

Первый день 1813 года ознаменован выступлением за границу всех наших армий.

Итак, в течение семи месяцев, потерявши не менее восьми губерний, впавших во власть неприятеля, лишившись древней столицы, обращенной в пепел, имея в сердце своем более пятисот тысяч враждебных полчищ, Россия восторжествовала! Император примером непоколебимой твердости оживил в каждом надежду спасения отечества. Никто не пощадил пожертвований, призваны в пособие все средства, все возможные усилия. Исполненные самоотвержения, двинулись храбрые ополчения России; ударил час освобождения, и Бог, поборник правых, низложил горделивые замыслы врагов, и уже нет их на земле любезного отечества нашего!

Изложив известные мне происшествия в продолжение Отечественной войны и в преследовании до границ наших спасающегося бегством неприятеля, прекращаю я описание.

Управление оной разделено из рода в род между несколькими фамилиями, кои почитаются старшинами. Имеющие сильнейшие связи и люди богатые более уважаемы. В делах общественных, но более в случаях предприемлемого нападения или воровства, собираются вместе на совет; но как все они почитают себя равными, то несколько противных голосов уничтожают предприятия, хотя бы и могли они быть полезными обществу, паче же голоса сии поданы кем-нибудь из сильных людей.

Народонаселение в Чечне, с присоединившимся обществом качкалыков, считается более нежели 6000 семейств. Земли пространством не соответствуют количеству жителей, или поросшие лесами непроходимыми, [285] недостаточны для хлебопашества, отчего много народа никакими трудами не занимающегося и снискивающего средства существования едиными разбоями...

Далее чеченцев по правому берегу Терека живут андреевские, аксаевские и костековские народы, называемые вообще кумыками, издавна подданные наши...

Каждое из трех владений кумыцких управляемо было старшим по летам беем или князем и так они чередовались между собою. Следовательно, по большей части получалось, что управлял наименее способный. Народонаселение в сих владениях ничтожное, казне никаких доходов нет. Город Андрей весьма торговый и со временем может большие приносить выгоды.

...Далее за костековскими владениями, близ устья реки Койсу, лежат земли, Мехти-шамхалу Тарковскому генерал-лейтенанту принадлежащие. Владетель сей замечен правительству весьма приверженным, как были и отец его в царствование Екатерины II-й, чина тайного советника удостоенный.

Шамхалы были прежде весьма сильными в Дагестане, коего народы им повиновались, но теперешнего шамхала соседи живут во вражде с ним, возмущают подданных его, и сие причиною, что он более прежнего ищет покровительства начальства.

Город Тарки расположен на самой коммуникации нашей от Кизляра к Дербенту, и предместники мои желали, чтобы шамхал принял войска наши, которые хотели поместить у него в виде почетного караула, но он отказал в том.

Такова была недоверчивость самого благонамереннейшего из владетелей; все прочие, о коих упомянул я выше, еще с меньшим чистосердечием расположены были к нам. Тишина и некоторое устройство удерживалось одним страхом, повсюду пребывание войск было необходимо. Охранение обширных границ требовало оных в большом количестве, в особенности Кавказская линия подвержена была беспрестанным набегам...

С полуденной стороны Кавказа наиболее делали беспокойств дагестанские народы нападениями на Кубу и нередко в больших силах; воинственный дух сих народов поддерживали частые распри мусульманских владетелей, которые, попеременно привлекая [их] на свою сторону, давали случаи приобретать добычи. Некоторые давали им плату, и они пускались иногда в отдаленные предприятия. [286]

Кахетия разоряема была многолюдными толпами сходящих с гор лезгин. В Карталинию впадали соседние с оной осетины и лезгины, которых содержал у себя ахалцыхский паша, не взирая на существующий мир между Россиею и Портою. В некоторых местах и на персидской границе нередко производились грабежи, и причиною оных недостатки средств самого правительства удерживать в повиновении народы, иногда же алчность употребленных на границе чиновников, входящих в раздел добычи с разбойниками.

Со стороны Черного моря беспокоили Гурию Ахалцыхского пашалыка никакою властию не обуздываемые народы, известные под именем ачарцев и кобулет.

На Абхазию нападали жители гор, почитаемые подданными Порты, худо повинующиеся Анапскому паше, который сверх того думает приобрести их к себе привязанность, попуская своевольства, паче же хищничества.

Приняв команду над Грузинским корпусом, при первом взгляде на пространство земель не мог я не чувствовать, сколько недостаточно число войск, корпус составляющих.

В октябре 1816 года нижних воинских чинов, могущих быть в действии: 19-й и 20-й пехотных дивизий 30336, резервной бригады и трех гренадерских полков 7024, в гарнизонных полках и баталионах 5920, в Нижегородском драгунском полку 711, в линейных казачьих полках 5302, Войска Донского в казачьих полках 5237, Астраханского казачьего войска в трех полках 1634. Артиллерии: батарейных 48, легких 60, конноказачьих 24 орудий.

При сем надлежит взять в рассуждение климат, несродный солдату нашему, размножающий между их чрезвычайные болезни и необыкновенную смертность, что уменьшало их ощутительным образом.

В обороне земли надлежало бороться с величайшими препятствиями. Гористое положение представляли пути непроходимые, реки быстрые, в некоторые времена года непроходимые. Кроме военной дороги чрез Кавказ из Моздока все прочие оставлены без внимания, и никогда никакой работы не предпринято для их исправления. Войска, вообще имея трудные между собою сообщения, не в состоянии были производить движений быстрых, соединяться скоро. По необходимости принятая кордонная система еще большим в сем отношении подвергает неудобствам, и некоторые части [287] войск должны делать большие обходы для вспомоществления угрожаемым пунктам.

Движение тягостей, следовательно, продовольствия никогда не определяется верным расчетом.

Сверх того в летние три месяца по причине чрезвычайных и несносных жаров, понуждающих самих природных жителей земли удалиться в горы, во всех по положению низменных местах переходы войск совершенно невозможны.

Здесь уместно было бы описать вид границ наших, но как предместниками моими никакого не сделано обозрения оных, я же сам по краткости моего здесь пребывания успел только бросить взгляд на те, кои нас от Персии отделяют, предпочтительно пред прочими потому, что готовился к путешествию в Персию, то для некоторого о них понятия прилагаю извлечение из рапорта моего государю от 9 генваря 1817 года.

Вид границ.

Граница от запада начинается Шурагельскою провинциею, совершенно открытою и ровною; прилежащую к ней область Бамбацкую окружает довольно высокий хребет гор, и простираясь чрез провинции Казахскую, Шамшадильскую и Елисаветпольский округ, отделяет их от Персии, потом, охватив некоторую часть Карабахского ханства, оканчивается у реки Аракса.

Граница далее идет по течению Аракса и чрез Муганскую степь. Потом ханство Талышинское, протягиваясь по Каспийскому морю и входя углом внутрь персидских владений, составляет конечность границ наших к востоку.

Твердость границ.

Чрез горы, образующие границу нашу, проходит несколько удобных дорог и во множестве такие, где только артиллерия пройти не может, но войска свободно.

В ханство Карабахское отверст вход неприятелю по всему пространству реки течения Аракса. Выход опаснее, ибо река Араке в тылу имеет места открытые, кои обнаруживают движение.

Степь Муганская зимою, представляющая наилучшие пастбища, принимает множество кочующих народов, [288] в прочие времена года обитают змеи — единственная ее оборона.

Ханства Талышинского принадлежащая нам часть полуденную свою границу имеет совершенно отверстою. С запада лежит хребет высоких гор, которых не только вершины, но и самые отлогости их, к нам обращенные до самой подошвы, и все почти дороги, входящие в ханство, в руках персиян.

Образ защиты.

При первом взгляде представляется обширность границ наших с Персиею и до какой степени чрезмерное протяжение делает оную неудобную. Дороги, выходящие из Шурагельской и Бамбацкой провинций в Эриванскую область, должны быть защищены достаточным войском и хорошею крепостию. От Бамбацкой провинции и до Карабаха хорошо устроенная в Елисаветполе крепость и отряд быстрых войск достаточны для обороны и наблюдения за жителями, часто нарушающими верность.

В Карабахе крепость, вмещающая довольные запасы, может быть полезною для наступательных с сей стороны действий.

Степь Муганскую, чрез которую идет лучшая дорога в Талышинское ханство, оборонять должны пребывающие в Карабахе войска, действуя в тыл неприятеля, другой обороны никакой искусство не представляет.

Талышинское ханство теперешним числом войск защитить невозможно, умножив же их, ослабить надлежало бы другие части войск, и для обороны земли совершенно никаких средств не представляющей.

В случае оборонительной войны обширность границы требует значительного количества войск.

Единый удобный способ обороны есть война наступательная; пути для оной два: чрез Эриванскую область, имеющую крепости; чрез Карабах — землю гористую, но где лежит кратчайшая к Тавризу дорога. Но в случае совокупного персиян с турками действия война наступательная едва ли может иметь место.

Собственные земли, способы для обороны.

Провинции: Шурагельская до последней войны имела жителей до тысячи семейств, теперь менее двухсот [289] и бедных. Также разорена Бамбацкая и жители столько же в скудном состоянии. Казахская, Шамщадильская и Борчалинская населены татарами и весьма малым числом армян, хлебородны, скотоводство имеют изобильное, народ храбрый, воинственный, несколько раз нам изменивший, но его употребить можно с пользою.

В Елисаветпольском округе народ промышленный, к войне способность одинаковая, земля тучная.

Карабахское ханство опустошено нападениями персиян: уменьшилось население, изобиловавшее богатством. Почва земли чудесна плодородием. Народ воинственный и всегда с нашей стороны. Из сей земли со временем можно извлечь величайшие выгоды, не иначе, однако же, как введя наше управление.

Ханство Талышинское имеет с небольшим две тысячи семейств, и по тесноте места население мало умножаться может. Хлеба производится мало, ибо богатейшая часть оного уступлена Персии.

Единственным способом улучшения порочных и к обороне неудобных границ наших я поставил на вид приобретение от Персии ханств, лежащих до левого берега реки Аракса, кои первою войною должны быть отданы в руки наши или до того не будет твердой и покойной границы со стороны Персии.

Проживая в Тифлисе, собирал я, какие только возможно было, о Персии сведения, и время выезда моего с посольством приближалось. Чиновники, оное составляющие, все уже собрались. От сардаря{*29} эриванского прислано было с вопросом, какие нужны были в пути приуготовления для удобнейшего следования посольства.

Между прочим получал я известия, отовсюду подтверждавшиеся, что в Персии большое приуготовление войск. Крепости исправляются починкою и строятся вновь. Не могли турки быть тому причиною, ибо Персия в наилучших была с ними отношениях, повсюду же совершенное было спокойствие, кроме Хорасанской области, подъявшей оружие для снискания независимости{*30}, но для оной не могли собираться войска близ границ наших. В то же самое время прибыли турецкие войска и несколько пашей в Арзрум, закупаем был провиант в большом количестве, из Константинополя отправлен был в Анатолию парк полевой артиллерии.

Все, судя по наружности, имело вид, что персияне взаимно с турками скрывают какие-либо намерения. [290]

Слышно мне было, что персияне готовы требовать с настоятельностию все присоединенные нами мусульманские провинции и Карабах непременно. В рассуждении турок уведомлял меня посланник наш в Константинополе барон Строгонов, что он встречает в негоциациях (переговорах. — Сост.) своих многие затруднения и крайнее упорство со стороны оттоманского министерства, что он, проживши полгода, не имел еще у султана приемной аудиенции. Обстоятельства сии заставили меня сделать императору представление, что отсутствие мое в Персию может иметь неприятные следствия, если точно скрывает она намерения неприязненные, в случае отказа удовлетворить требованиям ее о возвращении провинций, что могут меня, под благовидною наружностию переговоров, удержать у себя и между тем приближаются к границам нашим их войска. Что в лице моем соединенные должности посла и главного в здешней стране начальника делают меня в глазах недоверчивого персидского правительства подозрительным; что таковым могут меня представить оному англичане, сильное влияние имеющие на политические дела Персии, которым не нравится сближение наше с сим государством.

Император, вняв благосклонно представлению моему, удостоверил доверенности избрать на место мое по собственному моему усмотрению генерала и отправить его в Персию. Присланы были бланкеты полномочия и другие нужные бумаги.

В продолжение переписки с Петербургом рассеялись подозрения мои насчет прибытия войск турецких в Анатолию сообщенными мне от барона Строгонова сведениями, что Порта, узнав о намерении Трапезондского паши сделаться независимым, войска сии против него посылает. Довольно большое число их для того вероятно назначено было, чтобы удержать в повиновении прочих пашей, чтобы они не последовали его примеру.

В Персию отправленный от меня коллежский советник Мазарович{*31}, человек особенно ловкий и одаренный проницательностию, был хорошо принят шахом, успел познакомиться с главнейшими лицами двора и министерства и сообщил мне известие, что шах весьма желает иметь российское посольство и что к принятию оного делаются все приуготовления. Итак, решился я сам отправиться в Персию и 17-го числа апреля выехал из Тифлиса.

Войска в Грузии, Имеретин и прочих провинциях [291] на полуденной стороне Кавказа поручил я генерал-майору Кутузову, хотя не был он старшим в чине. Начальник Кавказской линии генерал-майор Дельпоццо должен был относиться к начальнику Главного штаба е. и. в. Губернаторы Кавказский и Астраханский доносили прямо в Сенат.

Делами гражданскими в Грузии управлял генерал-майор Сталь 2-й{*32}, которого нашел я, приехав в Тифлис, в звании губернатора Грузии на правах военного.

Весьма чувствовал я, что подобное разделение власти могло быть поводом к беспорядкам, но я принужден был сие сделать, ибо не имел старшего, которому управление всего поручить мог, и по необходимости должен был в некоторых уважить долговременное служение и старшинство в чинах. Генерал-майору Кутузову дал большую степень доверенности по известным его мне способностям.

Начальнику корпусного штаба приказал во время отсутствия моего сделать обозрение Имеретин, Мингрелии и Абхазии, о коих имели мы весьма недостаточные понятия. Надлежало осмотреть важный пункт Редут-кале, единственное место (по возвращении Турции крепости Поти), к которому приставать могли приходящие из России суда с провиантом для войск, в провинциях по Черному морю расположенных. Приказал изыскать дорогу для сообщения Грузии с Имеретиею, которое производилось годами чрезвычайно трудными и только вьюками в одно хорошее время, зимою же никогда.

Приказал заняться избранием мест для постоянного расположения штабов некоторых полков, кои доселе занимали места самые нездоровые и, не имея прочных заведений, не могли иметь порядочного хозяйства, по образу службы солдат в здешней стране требующего особенного внимания.

В Персию выехал я чрез военный пост наш, называемый Гумри, следуя близ самой турецкой границы. Паша Карсский прислал ко мне чиновника с письмом, в котором поздравлял меня с благополучным прибытием, извиняясь, что не мог выехать для свидания со мною.

Чрез Талынь, армянский Эчмиадзинский монастырь прибыл я в город Эривань, где пробыв весьма недолго, отправился в Тавриз. Тут равномерно оставшись непродолжительное время, прибыл в Султанию, куда шах в том [292] году расположил перейти на все лето, убегая несносных жаров, каковые бывают обыкновенно в Тегеране.

Вкратце скажу, что возложенные на меня поручения кончил я довольно удачно. Переговорам моим немало способствовало то, что я вежливым образом обхождения моего и умевши оказывать лестные уважения шаху, весьма ему понравился. Он щедр был в похвалах на мой счет, и никто из вельмож не смел ничего сказать противного. Не столько нравился я Аббас-Мирзе, нареченному наследником Персии, потому что уклонился от признания его в качестве наследника, ибо не видал в том никакой для нас пользы, хотя то инструкциею и предоставлено мне было.

Со времени посещения моего Персии уничтожен в отношении к русским тот гордый этикет, которому подвергались они наравне со всеми прочими европейцами, и для коих он доселе существует.

Настояния о возвращении приобретенных нами от Персии провинций были весьма усилены, тем более, что министерство персидское хотело показать народу сей знак уважения к шаху императора как признание его могущества.

От подвластных нам ханов под видом торговли посланы были люди для разведывания, как я буду принят и не успеют ли персияне возвратить мусульманские наши земли. В простом народе неблагонамеренными людьми рассеяны были слухи, что я согласился отдать обратно ханство, и сие производило некоторые беспокойства, могущие иметь неприятные следствия. В отвращение оных должен я был во время пребывания моего в Султании оставить прокламацию к жителям наших ханств, в которой обещал не уступать и одного шага земли из приобретенной нами. Действие прокламации сей было полезно и тем много убеждало, что я писал оную из того места, где производились переговоры. Народ увидел твердость, с какою охраняет правительство своих подданных.

Чрез шесть месяцев я возвратился из Персии обратно.

В продолжение столько короткого времени нельзя собрать о государстве обширном достаточно сведений, мне же возможные предстояли препятствия приобрести оные; но что узнал я чрез собственных чиновников, сделавших знакомства, и от людей, которых нашли мы нам благоприятствующими, скажу вкратце.

Персия есть вообще страна не довольно населенная. [293]

Северные области оной, к границам нашим и Каспийскому морю обращенные, заключают и большее народонаселение и большее земли богатство; из них Адерюнжанская изобилует всякого рода хлебом и имеет наилучшее скотоводство.

Гилянская знаменита выделываемым в ней шелком в большом весьма количестве.

Производит много хлопчатой бумаги и сарачинского пшена. Жители оной имеют с Астраханью торговые сношения и обращают в оных значительные капиталы.

В соразмерность пространства земли обработанной мало. Во многих местах по свойству своему, а паче по недостатку вод, она ничего не производит, и наипаче возвратиться к плодородию может разве при размножении народа трудолюбивого и усилиях постоянных. Довольно значительная часть народа, прочных жительств не имеющая, надолго отдалит приведение государства в лучшее устройство; нет более праздной жизни народа кочующего, никакое состояние не питает столько чувства независимости.

В Персии образа правления определенного нет. В руках шаха власть беспредельная, более или менее отягощающая подданных, смотря по свойствам царствующего. В Турции есть обычай, коим долговременная их бытность дала некую святость закона. Улема{*33} имеет сильное влияние на власть и может делать представления, которые почасту не остаются без успеха.

В Персии не равным пользуются уважением священнослужители, и нет ни малейших препятствий действию власти. Нынешнего шаха господствующая страсть собирать сокровища, и народ обременяется чрезмерными налогами. Грабительство приведено в систему и обращено в необходимость для каждого из управляющих; ибо без денег и подарков ни милости шаха, ни покровительства вельмож, ниже уважения между равными снискать невозможно.

Деньги доставляют почести и преимущества, коих персияне ненасытимы. Деньги разрешают преступления, с которыми персияне неразлучны. Вера самая не только не налагает обуздания на страсти, но часто искусным толкованием получает направление, льстящее порокам.

Несмотря на сие, власть, менее порочно употребленная, может извлечь большие средства из народа покорливого, [294] терпеливого, воздержного и спокойно приемлющего новые установления.

Если будет шах, который по необузданности самовластия одно то уделит в пользу человечества, что оградит жизнь подданных законами, сделает великие начала. Если который из шахов обеспечит собственность от притязания, успеет во всяком предприятии и будет боготворим. Но едва ли возможно ожидать сего, ибо оба сии условия в понятии восточных народов составляют главнейшие преимущества деспотизма и принадлежность властителей, и весьма вероятно, что как сии не захотят лишиться свободы самовластия, так и народы не осмелятся познать необходимости обуздания.

Теперь Персия разделена на разные части, вверенные управлению сыновей шаха, и второй сын, Аббас-Мирза, объявленный наследником, вспомоществуемый англичанами, вводит успешно значительные преобразования.

Регулярные войска устрояются на хорошем основании. Артиллерия в отличном порядке и умножается очевидно. Есть литейный хороший завод и оружейная фабрика. Учреждаются крепости по образцу европейских. Извлекаются руды, и уже медь, свинец и железо в большом количестве. Предназначается устроение суконных фабрик и заводы для очищения сахара, дабы избежать угнетающей монополии Ост-Индской компании{*34}.

Аббас-Мирза предоставляет иноземцам всякого рода выгоды, и нет сомнения, что найдутся способные люди для приведения многих частей в порядок. Под его распоряжениями теперь уже много войск и артиллерии и по обстоятельствам легко может быть увеличиваемо число оных, ибо собрание рекрут производится без затруднения, и самые даже кочующие народы начинают давать оных, почти не оказывая ропота. Сему может быть препятствием закоренелое невежество знатного дворянства, которое верить не хочет, чтобы нужны были заслуги и достоинства тому, кто имеет преимущества знатного происхождения. Они понять не могут постепенного возвышения в чины детей их, которым доселе без всяких заслуг предоставляема была власть, даваемы важные поручения и начальство над войсками.

В Персии почти каждый поселянин воин и с ребячества приобыкает к оружию, а потому каждый поступает на службу хорошим стрелком. Труды переносят терпеливо, в пище чрезвычайно умерены, удобны к движениям необычайно [295] скорым, и в короткое время Персия может иметь пехоту, которая станет наряду с лучшими в Европе.

Англичане употребляют всевозможные усилия противопоставить могуществу нашему в сей стране все препятствия. Деньги, расточаемые ими в министерстве и всем приближенным шаха и его наследника, не допустят искреннего сближения Персии с Россиею. Никогда!!!

На возвратном пути из Персии получил я известие о кончине генерал-майора Кутузова, командовавшего после меня в Грузии. Горестно было лишиться приятеля испытанного и помощника по службе наилучшего.

По возвращении в Тифлис нашел я Грузию довольно спокойною. Только в Кахетию врывались партии лезгин, но ничего вредного не произвели. В Дагестане приметно было, что крылись намерения злые, и поведение Сурхай-хана Казыкумыцкого, тесные связи имеющего с Дагестаном, весьма были подозрительны. Более осторожный Мустафа-хан Ширванский, женившись на дочери Сурхай-хана, хитростию сего последнего хотя вовлечен был во все его намерения, но умел поступки свои прикрывать наружностию приверженности к правительству. Аварский хан Султан-Агмет частыми письмами уверял в преданности, но известно было мне, что действует совсем противно.

Со стороны Кавказской линии наиболее беспокойств и разбоев производили чеченцы. Кабардинцы несколько менее, но не переставали делать хищничества.

1817-й год примечателен был необыкновенным разливом вод, которые произвели величайшие опустошения в поселениях казаков на Кубани и Тереке, но император, вознаграждая понесенные ими потери, изволил пожаловать по представлению моему довольно значительные суммы денег.

В сем же году с горы Казбека обрушился снег, остановивший течение реки Терека почти на целые сутки. Ущелье, по коему он протекает, завалено было на большое расстояние и в высоту на пятьдесят сажен. Сообщение с Кавказскою линиею прервано было надолго. Подобные снежные обвалы бывают всякие семь или восемь лет, требуют величайших трудов для проложения чрез них дороги.

Имея намерение ввести войска в чеченскую землю и не имея их достаточно на Кавказской линии, испросил я прибавления одного егерского полка, и таковой назначен был из Крыма. Сверх того из Кубинской провинции [296] от полка Троицкого приказал я отправить один батальон в Кизляр, один батальон Кабардинского полка пошел в Моздок из Грузии.

В конце сего года собралось в Тифлис грузинское дворянство на выборы. По уничтожении многих должностей, которые во время царей или собственно при дворе их, или в судебных местах занимаемы были лучшими фамилиями, правительство в вознаграждение определяло довольно щедрые пансионы{*35} и сверх того места советников предоставило княжеским фамилиям по выбору; другие менее важные должности назначены были равномерно по выбору для дворянства.

Здесь дворянство весьма многочисленное. Князей же по крайней мере столько же, как графов в Польше, и также ни те, ни другие прав своих на сии преимущества доказывать не желают. Предместники мои не могли успеть составить Депутатское собрание, встречая решительное со стороны дворянства упорство. Его устрашала дворянская грамота{*36}, которую российское дворянство приняло от государей своих как величайшее благодеяние. Таким образом приемлются здесь многие из благотворных правительства постановлений! Мне однако же удалось согласить дворянство на составление Депутатского собрания{*37}, хотя не без затруднения, и оно приступило к действию. Составлены правила в руководство с некоторыми облегчениями, кои утверждены по моему представлению. Я испросил дозволение мусульманам доказывать бекское свое происхождение, ибо некоторые из них в давние времена бывали даже независимыми владетелями, почему могут принадлежать им права дворянства. Действия Депутатского собрания, прежде представления их в Герольдию{*38} и далее в Сенат, поступают на рассмотрение главноуправляющего. Я почел нужным сие средство, дабы отвратить злоупотребления, коих мог ожидать от влияния сильных фамилий, приобыкших давать покровительство низшим состояниям.

Чтобы дать понятие, какие правительству предстоят препятствия в малейших его постановлениях по закоренелому невежеству и привычке к беспорядкам, достаточно сказать, что все вообще противились учреждению в городе Квартирной комиссии для уравнительного разделения постоя, тем более здесь отяготительного, что кроме военных людей и самим гражданским чиновникам отводятся квартиры. Три дня о сем рассуждаемо было [297] без успеха, и даже были мнения, дерзко порочившие сие правительства распоряжение, и я не иначе мог кончить то, как объявив, что все собравшиеся для рассуждения будут заперты до того, пока выберут членов в состав Комиссии. И Комиссия учредилась! Здесь вообще все состояния, исключая черного народа, довольно добродушного и готового научиться кроткому повиновению, приобыкли придавать распоряжениям начальства превратное истолкование, и если когда не смеют совершенно отказаться от исполнения, то испытывают наклонность к каким-нибудь переменам, дабы впоследствии рассказывать легковерным, что принудили к тому сопротивлением. Тщеславие сего рода в особенности принадлежит здесь знатнейшим княжеским фамилиям, к мнению которых все прочие имеют рабственное уважение. Многоразличные обстоятельства понуждали предместников моих ласкать высокомерие сих людей, ибо слишком сильным почитаемо было влияние их в народе. Они же при возникавших часто в здешней стране мятежах употребляемы будучи к прекращению оных (в каковых случаях весьма малые из них бывали сколько-нибудь надобными), почитали себя необходимыми, и щедро расточаемые им награды принимали как надлежащее им уважение, никогда как милость.

Не погрешая можно сказать о князьях грузинских, что при ограниченных большей части их способностях, нет людей большего о себе внимания, более жадных к наградам без всяких заслуг, более неблагодарных.

Здесь при царях сильнейшие фамилии пользовались большими преимуществами, и, в них имея всегда нужду, цари попускали власть беспредельную в отношении к принадлежащим им крестьянам. Доходы царства были весьма скудны, неопределительны, не было средств содержать постоянных войск, с соседями были вражды беспрестанные, и войска по надобности собирались с земли. При сих случаях богатейшим из князей, которые могли поставлять большее число воинов, оказываемо было предпочтение, прощались вины и самые преступления снискивали снисхождение. Они приобыкли к своевольству, и оное нередко переходило в самое непослушание против царей и даже измены. В Грузии почти нет княжеской фамилии, особенно знатной, из которой бы не было несколько изменников в бегах в Персии или Турции. Цари, боясь наказаниями ожесточить фамилии, почасту же и средств наказания не имея, искали их [298] возвращения, не только обещали забвение вины, но и самые милости.

Людям с таковыми свойствами нелегко приобыкнуть можно к правительству, не терпящему своевольства, полагавшему обуздание на власть прихотливую, не имеющему необходимой нужды потворствовать разврату виновным послаблением. По сей причине весьма мало есть грузинских князей, нам приверженных.

Я же в особенности обращаю их на себя негодование, ибо в поведении моем с ними примечают они разницу с моими предместниками. Уважение мое дается более приобретающим его заслугами и благонамеренным к правительству расположением, нежели происхождению от знатной фамилии. Отделяю я всякое преимущество князей над дворянами, которое доселе разумели они присвоенным к ним титулом. Между самих князей не поставляю никакого различия, которое прежде, в обиду многих, принадлежало единственно богатству или многочисленности фамилии. Чины, награды и пансионы даются редко, ибо даются достойным, повиновения требую безусловного.

В татарских дистанциях Барчалинской, Казахской и Шамшадильской, агалары{*39} (род дворян) издавна присвоили себе такую степень власти над черным народом, что сей последний, свободный по состоянию и зависящий от них потому только, что поручен им в управление, обязан будучи некоторыми в пользу их повинностями, сделался совершенно рабами. Не было повинности определенной, не было собственности, которую бы агалар не мог присвоить по произволу. Подать в казну ими была распределяема. Увольняли от оной, кого желали, на других возлагали по прихоти. Богатые из поселян избегали ее, тягость падала на одних бедных. Наложением штрафа собирали они большие деньги и никому отчета в них не давали. В дистанциях хотя и были от правительства чиновники, называемые главными приставами, но не имели они достаточной власти смирять своевольство агалар, временем утвержденные обычаи сохранились в полной силе. Цари грузинские, неоднократно испытавшие измену сих народов, думали удерживать их, агаларам поблажая, а сии привыкли пользоваться большими преимущестами, всегда устрашая царей, что при малейшем неудовольствии народ свободный, кочевую жизнь ведущий, оседлостию к земле не привязанный, перейдет к персиянам. Начальство доселе те же самые употребляло [299] средства, ту же самую имело боязнь, чтобы жители не бежали за границу, и продолжавшаяся с Персиею война{*40} и внутренние беспокойства понуждали его к снисхождению, которое умножало власть агаларов.

Не мог я допустить сего рода управления дистанциями. Время мирное предоставляло мне возможность приступить к некоторым в оном переменам, и я издал постановление, коим определены отношения народа к своим агаларам. Они введены в обязанности управляющих деревнями, но не принадлежат им оные в собственность и могут переходить от одного к другому, служа или вознаграждением за верность и усердие, или отъемлемы будучи за измену и недоброжелательство и даже жестокие или несправедливые поступки.

Каждому из агаларов по знатности рода, по уважению в народе, по заслугам правительству и, смотря по многочисленности семейств, назначена прислуга целыми семьями, которыми распоряжаются они по произволу, употребляя в работу по своим домашним нуждам.

Семьи сии назначаются на известный срок и по очереди, разве по добровольному согласию, иначе в услужении удерживаемы быть не могут. От подати и всяких других повинностей на то время изъемлются. Всех прочих жителей работы в пользу агаларов, как во образе своем, так и во времени, определены с точностию.

Постановление сие, ограничивая выгоды агаларов, им не нравилось, и они просили, чтобы сделал я в нем перемены. Они жаловались, что с тем потеряют уважение в простом народе. Меня уверяли грузинские князья, что они не могут сделать привычки к сему вещей порядку, и, неудовольствиями их пользуясь, персияне непременно уговорят к побегу. Грузинское дворянство желало беспокойств и возмущений, ожидая, что я, устрашен будучи ими, оставлю весь порядок управления в прежнем состоянии и что сие распространится не менее и на самую Грузию. Я ожидал, что побегут за границу некоторые из агаларов, ибо таковые охотно принимаемы персиянами и теперь живут там; знал я, что по привычке покорствовать некоторые из простого народа за ними последуют, но я решился на то, ибо уверен был, что все татары, или даже в большом количестве, на побег не согласятся, потому что далеко в Персию не пойдут, а в соседственных землях не найдут равных выгод. Я имел и то в виду, что побеги таковые могут случаться только в самом [300] начале, но когда простой народ увидит свои выгоды, освободясь от прежнего управления агаларов, улучшит состояние свое употреблением трудов в собственную пользу, влияние на него агаларов уничтожится. Я отверг все просьбы и жалобы агаларов и приказал главным приставам наблюдать за точным исполнением постановления.

Главнейшие неудовольствия обнаруживали двое важнейшие агалары Казахской и Шамшадильской дистанции, сильные обширными связями родства и приобыкшие к господствованию. За сими учрежден бдительный присмотр и за сношениями из-за границею.

1818-го года, в самом начале апреля месяца, выехал я на Кавказскую линию. Дорога чрез горы от глубоких тающих снегов была ужаснейшая, и я немалое расстояние проходил пешком. Из Георгиевска отправился я для приобретения правого фланга линии. Темнолесную крепость нашел я по обстоятельствам совершенно ненужною. Не знаю, какую она и прежде могла приносить пользу, будучи расположена в таком месте, где ничего не защищала, куда не мог прийти неприятель по местоположению почти неприступному. Не могла даже вмещать такого числа войск, с которым бы удобно было пуститься на самое легчайшее предприятие. Нельзя было расположить в ней никаких запасов, ибо нет к ней дорог, кроме весьма трудных. Усть-Лабинскую крепость, по многим о ней рассказам, ожидал я найти чрезвычайною; она точно столь обширна, что по количеству на линии войск ее занять надлежащим образом некем. В крепости нет ни одного строения каменного: казармы, провиантские магазины, самый арсенал деревянные. Один весьма небольшой колодезь, довольствоваться же водою из Кубани неприятель легко воспрепятствовать может; словом, подобные крепости не могут быть терпимы против неприятеля, каковы вообще здешние.

Кавказская крепость в меньшем гораздо размере и лучше Усть-Лабинской, но крутой берег, на котором она лежит, обрушился от множества заключающихся в оном источников, и уже часть большая крепости в развалинах. Я отменил исправление оной.

Прочный Окоп есть небольшое укрепление, лежащее против малосильных закубанских народов и в худом весьма состоянии.

Укрепление Св. Николая устроено предместником моим генералом Ртищевым, и трудно узнать, чего он желал более, места нездорового или бесполезного. [301]

Во время разлития Кубань наполняла водою все укрепление и чрез окна входила в жилища солдат. Болезни и смертность превосходили вероятие. Я приказал уничтожить убийственное сие укрепление.

Вообще можно сказать о правом фланге Кавказской линии, что по причине протяжения его и мест повсюду открытых нет никаких средств сделать его более твердым и оградить от нападений закубанцев, имеющих удобные чрез Кубань переправы во множестве. Должно приписать одному несогласию живущих за Кубанью народов, что они далеко внутрь линии нашей не делают набегов, на что, по многолюдству их, легко бы могли решиться. Умножившееся в Кавказской губернии население заставило распространить жилища почти до самой Кубани, и потому наиболее подвержены они опасности. Неприятель имеет весьма сильную конницу; стоящие на кордоне казаки наши, если бы и не были рассыпаны на большом пространстве, не могли бы противостать оной по несоразмерности сил, пехота же не имеет достаточной подвижности, чтобы воспрепятствовать набегам.

Я нашел на линии данное всем войскам запрещение не преследовать за границу хищников. Причиною сего боязнь моровой язвы, которая весьма часто появляется между закубанцами, сообщаемая им чрез Анапу из Константинополя. По связям закубанских народов с кабардинцами и сих последних с чеченцами, против их вообще одинаковая предпринимается осторожность. Они знают о сем запрещении и тем с большею наглостию производят разбой, и бывали даже примеры, что возвращаясь с набега на земли наши, лишь только вступят на свою сторону, отзываются с насмешкою к преследовавшим их войскам или на кордоне стоящим пикетам и показывают безбоязненно похищенную ими добычу.

С радостию приняли войска приказание преследовать разбойников, и конечно не будет упущен ни один случай отмщения.

До сего не испытали мы еще большей опасности от заразы, и несколько раз появлявшаяся на линии была счастливо прекращена.

Я в 1816 году приехал в Грузию вместе с чумою и нимало не подозревал о том. Конвойная препровождавшая меня чрез горы команда взята была из заразившихся донских полков, следовавших на службу в Грузию. Вскоре потом обнаружилась оная в полках, но уже я был в Тифлисе, и конвойная команда свободно со всеми [302] собралась, следовательно, весьма многие могли быть сомнительными, и меры осторожности делались невозможными.

Полки донские успел я не допустить за один марш до Тифлиса, их расположили на открытом поле, свежий воздух октября месяца чрезвычайно способствовал очищению, и вся потеря ограничилась десятью казаками. Одни сутки позднее, если бы я получил известие о заразе, полки прошли бы в Тифлис и отправились во все провинции. Нечаянный случай открыл заразу: в полках, при следовании чрез Кавказскую линию, было два человека умерших казаков. Число весьма обыкновенное, по которому нельзя ничего было подозревать чрезвычайного, но не знаю, почему вздумалось начальнику линии генерал-майору Дельпоццо приказать отрыть и освидетельствовать умерших, и медицинские чиновники нашли на них знаки моровой язвы. Тотчас же отправленный ко мне курьер успел предупредить прибытие полков, но сами они о существовании между ними заразы, ниже помышления, не имели.

Впрочем от заразы в здешней стране едва ли возможно предохраниться. Чиновникам и даже войскам можно внушить, сколько в таковых случаях спасительна предосторожность, но можно ли таковой ожидать от простолюдина, иначе от мусульман, верящих предопределению. Таковых у нас весьма много, и у всех живущих близко границы есть родственные связи в соседственных землях и беспрепятственные сношения, которых при всей бдительности прекратить совершенно невозможно. Тайным сообщениям способствует множество дорог, между коими есть некоторые, нам неизвестные. Словом, от чумы охраняет нас одно счастие!

При обозрении линии со вниманием рассматривал я окрестности города Ставрополя, ибо со временем намереваюсь я перенести туда губернский город и оставить Георгиевск как место самое губительное для всех живущих в нем. Я приказал остановить все крепостные работы, жалея о тех, которые произведены с большими весьма издержками, и там, где давно уже видеть можно было, что они совсем ненадобны. Не мешало бы и моим предместникам сие заметить!

Из Георгиевска проехал я Гребенского войска в Червленную станицу, неподалеку от коей приуготовлена была на Тереке переправа для войск, назначенных в чеченскую землю. [303]

Я приказал некоторой части перейти на правый берег ожидать, пока соберутся прочие войска.

24-го мая переправился весь отряд, состоящий из 2-х баталионов 8-го и 2-х баталионов 16-го егерских полков, 1 баталиона Троицкого, 1 баталиона Кабардинского пехотных полков, 6 орудий батарейной, 6 легкой и 4 конной артиллерии, донских и линейных казаков 500 человек.

Оставивши одну роту и 2 орудия для охранения переправы, весь отряд в один марш перешел от Терека на реку Сунжу.

Все владельцы селений чеченских, расположенных по берегу Терека, именующихся мирными{*41}, н аходились при войсках.

Селения сии не менее прочих наполнены были разбойниками, которые участвовали прежде во всех набегах чеченцев на линию. В них собирались хищники и укрывались до того, пока мирные чеченцы, всегда беспрепятственно приезжавшие на линию, высмотрев какую-нибудь оплошность со стороны войск наших, или поселян, могли провождать их к верным успехам.

Чеченцы, издали высматривая движение наше, не сделали ни одного выстрела до прибытия нашего к Сунже. Весьма немногие из самых злейших разбойников бежали из селений, по левому берегу лежащих; все прочие бывали в лагере, и я особенно ласкал их, дабы, оставаясь покойными в домах своих, могли привозить на продажу нужные для войск съестные припасы. В лагерь взяты были от их селений аманаты.

Старшины почти всех главнейших деревень чеченских были созваны ко мне, и я объяснил им, что прибытие войск наших не должно устрашать их, и если они прекратят свои хищничества; что я не пришел наказывать их за злодеяния прошедшего времени, но требую, чтобы впредь оных делаемо не было, и в удостоверение должны они возобновить давнюю присягу на покорность, возвратить содержащихся у них пленных. Если же ничего не исполнят из требований моих, сами будут виною бедствий, которых не избегнут, как явные неприятели. Старшины просили время на размышление и совещание с обществом, ничего не обещали, отзываясь, что ни к чему приступить не могут без согласия других. Приезжая нередко в лагерь, уверяли в стараниях своих наклонить народ к жизни покойной, но между тем из многих неосновательных рассуждений их, сколько неудобно исполнение [304] требования о возврате пленных, можно было заметить, что они не имеют вовсе намерения отдать их. В совещаниях их находились всегда люди, нам приверженные, и от них обстоятельно знали мы, что известные из разбойников, не надеявшиеся на прощение за свои преступления, возмущали прочих, что многие из селений, по связям родства с ними, взяли их сторону и отказались ездить в собрание. Прочих же успели они уверить, что русские, как и прежде, пришли для наказания их, но потому не приступают к оному, что опасаются в летнее время вдаться в леса непроходимые. Что устроение крепости есть вымысел для устранения их, но что того не имеем мы намерения и даже ни малейших нет к тому приготовлений, что чеченцам нужно иметь твердость, и мы, пробывши некоторое время, возвратимся на линию.

Продолжавшиеся сряду три недели проливные дожди и холодная чрезвычайно погода препятствовали нам приступить не только к работам крепостным, но даже к приуготовлению нужных для того вещей и к начертанию укрепления. Сие наиболее утверждало чеченцев в мнении, что пребывание наше на земле их временное, и когда потом приступлено было к работам, они не переставали думать, что делаем только вид того и их оставим.

Впоследствии приказано было селениям, от коих были у нас аманаты, доставлять лес на стройку. Ближайшие не смели оказать непослушания, те же из селений, которые расположены были в отдалении или за известным урочищем, называемым Хан-Кале, где узкое дефиле, поросшее частым весьма лесом, делало дорогу непроходимою, отказали в доставке леса и объявили, что никаких обязанностей на себя не приемлют и ни в какие сношения с русскими не вступят. Повинующихся нам начали устрашать отгоном скота их и даже нападениями на их жилища. Урочище Хан-Кале начали укреплять глубоким рвом и валом, по всем дорогам выставили караулы и пикеты. Редкая ночь проходила без тревоги, ибо, подъезжая к противоположному берегу реки, стреляли они из ружей в лагерь. Нападали на передовые наши посты и разъезды в лесу; где вырубали мы хворост, всегда происходила перестрелка; словом, во всех случаях встречали мы их готовыми на сопротивление. К соседственным лезгинам и другим народам горским послали они просить помощи.

В продолжение сего получил я от шамхала Тарковского уведомление, что брат хана Аварского, управляющий [305] небольшою провинцией), называемою Мехтулли, смежною с владениями шамхала, давно прежде угрожавший овладеть его деревнями, собрав толпу вооруженных, захватил некоторые из оных. Что акушинский народ, сильнейший в Дагестане и воинственный, подстрекаем будучи аварским ханом и более еще беглым дербентским Шиг-Али-ханом, которого укрывал у себя, и грузинским царевичем Александром, присылает к шамхалу старшин своих с требованием, чтобы, отказавшись от повиновения русским, присоединился он к нему и содействовал в предприемлемых им намерениях, или, в случае несогласия, выгонят его из владений. В подвластных своих примечал уже шамхал большое непослушание, и многие взяли сторону аку-шинцев.

Командующий войсками, в Кубанской провинции и Дербенте расположенными, генерал-майор Пестель донес, что в Дагестане приметен рождающийся дух мятежа. Что горские народы, наиболее злобствуя на шамхала за приверженность его к нашему правительству, намереваются сделать нападение на его земли; страшат также уцмия Каракайдацкого, прибегнувшего наконец к покровительству нашему, и хотя поздно узнавшими, однако же нет для него другой надежной защиты. Таковые известия сообщал беглый царевич Александр наследнику Персии Аббас-Мирзе и министру его мирзе Бюзурку, приписывая деятельности своей и усердию к пользам Персии, что он возмутил Дагестан против русских.

Письма сии были перехвачены, и явно открылось, что Аббас-Мирза для сего предмета доставлял царевичу деньги. Но всегда оных было однако же недостаточно, ибо царевич жаловался на свою бедность и точно претерпевал оную.

Аварский хан, имеющий вражду с уцмием Каракай-дацким, давал у себя убежище людям для него вредным и подослал таковых для произведения возмущения в его владениях.

Генералу Пестелю дал я немедленно подробнейшие наставления.

С двумя баталионами пехоты, шестью орудиями артиллерии и сколько можно собрав казаков, выступить к реке Дарбах или ближе к городу Башлы, буде есть место удобное для расположения лагеря. Город сей, имеющий до 3 тыс. семейств, заключал в себе всех людей, [306] не повинующихся уцмию и явно недоброжелательствующих нам. Связи с горцами заставляли и прежних владетелей с осторожностию употреблять власть свою, снисходить к винам жителей, и сии наконец вошли в привычку худо повиноваться.

При войсках наших должны были находиться полковник Аслан-хан Кюринский с своею конницею и конница кубинская и дербентская.

Генерал-майору Пестелю запрещено было начинать военные действия, но оказывая к тому готовность, пропустя слух о следовании 3 тыс. войск в Дагестан, для которых требовать заготовление продовольствия от шамхала, удерживать акушинцев во внимании к собственной защите и не допускать к оскорблению находящихся под покровительством нашим. Смиряя присутствием войск самовольство жителей города Башлы, удерживать их в повиновении к уцмию и тем усилить его власть. Взять под надзор в Дербент подосланных аварским ханом, живущих во вражде с уцмием, его родственников, делающих в подвластных ему разврат и беспорядки, уверив их, что предосторожность сия употребляется для сохранения их от опасности, по злобе к ним уцмия. Найти приличное средство войти в сношение с акушинским народом и требовать от него аманатов, или иначе могут в опасности быть пасущиеся на плоскости в осеннее время стада их. Наклонить уцмия, чтобы войсками своими изгнал Абдулла-бека, зятя беглого Ших-Али-хана, который похитил управление Табасарана, провинции, состоявшей частию под нашим покровительством, дав надежду уцмию, что сын его заступит его место.

Шамхала и уцмия уведомил я о назначении войск собственно для их защиты. Аварскому хану, который до того казался приверженным, писал я, чтобы он старался воздержать акушинский народ от наглых угроз, которые смеет он делать владетелям, подданным императора, и чтобы брату своему воспретил поступать неприязненно с шамхалом. Акушинскому народу дал я знать, что, приняв на себя обязанность не делать набегов на владения российские и утвердив то данною присягою, нарушение оной не. оставит правительство без наказания. Что неприязненным действием почту я нападение на земли, шамхалу и уцмию принадлежащие, что я лучше хочу предостеречь народ, которого желаю я спокойствия, нежели впоследствии подвергнуть себя упреку, [307] что оставил его в неведении, какие бедствия он себе приуготовляет.

В чеченской земле между тем приступлено к построению крепости, которая по положению своему, стесняя жителей во владении лучшими землями, стоя на удобнейшей дороге к Кавказской линии и недалеко от входа чрез урочище Хан-Кале, названа Грозною.

В производстве работ сколько могли чеченцы делали препятствия. Нередко случалось, что солдаты, оставляя шанцевый инструмент, тут же брали ружья и отражали нападение. Но когда чрез реку Сунжу сделана была переправа и на противоположном берегу устроено укрепление, чеченцы менее появлялись на нашей стороне.

Все ближайшие к урочищу Хан-Кале селения, или те, к коим полагали они, что войска удобнее пройти могут, вывезли лучшее свое имущество; жены и дети оставались в таком положении, чтобы при первой тревоге удалиться в ближайшие леса, где приготовлены были шалаши. На ближайших полях брошен был хлеб, который по боязни не собирали, и уже в летнее время чувствуем был в оном недостаток.

Пришли наконец в помощь лезгины, и между чеченцами примечена большая деятельность в приуготовлениях к сражению. Повсюду показывались они в больших уже силах. Деревни по левому берегу реки Сунжи и одна на правом берегу, называемая Сунженскою, сохраняя все наружности преданности, не только лезгин, кои самих даже чеченцев, явно противящихся нам, не принимали.

Между многих перестрелок с отрядами нашими была одна весьма сильная, когда квартирмейстерской части подполковник Верховской послан был занять лес, в котором надобно было произвести порубку для строений.

Войска Донского генерал-майор Сысоев с малым числом казаков, сделав атаку на сильную чеченскую конницу, наказал за сделанное нападение на отводные наши караулы, причем изрубили они несколько человек.

Главное же дело происходило 4 августа. С Кавказской линии должен был прибыть в лагерь большой транспорт с провиантом и разными другими вещами, при которых много было едущих к войскам чиновников. В конвое находились одна рота пехоты с пушкою и несколько казаков. Чеченцы с лезгинами вознамерились сделать на транспорт нападение. О сем незадолго дали [308]
нам известие, и я на встречу транспорту отправил часть войск. Когда же из крепости замечено было движение в больших силах, то отправил я еще в помощь с частию начальника корпусного штаба полковника Вельяминова. Неприятельская конница успела уже перейти реку Сунжу и пустилась на транспорт, часть пехоты шла вслед за оною, и еще довольно оной оставалось для охранения переправы. Увидев идущие из крепости войска наши, конница тотчас обратилась к своей пехоте, и сия двинулась навстречу нашей. Толпы ее, боясь действия артиллерии, не смели весьма приближаться, но стрелки вышли во множестве, и начался весьма сильный огонь.

В сей день чеченцы дрались необычайно смело, ибо хотя недолго, могли однако же они стоять на открытом поле под картечными выстрелами; но когда полковник Вельяминов приказал войскам идти поспешнее к деревне Ачага, куда бросилась неприятельская конница, как приметно, к переправе, ибо известен был в сем месте хороший брод, то чеченская пехота обратилась в бегство в величайшем беспорядке. На переправе происходило замешательство, и немало людей потонуло. Полковник Вельяминов мог их стеснить в селении Ачага, и артиллерии удобно было действовать с большим успехом: но жители селения сего, нам покорные и не участвовавшие в предприятии чеченцев, выбежали к нему навстречу, прося пощады. Он не мог не исполнить их просьбы. Потеря в сем деле с нашей стороны была ничтожная, и транспорт без всякого вреда прибыл в крепость.

Вскоре после сего произошли между чеченцами и лезгинами несогласия и ссоры, и сии последние, не в состоянии будучи переносить жаркого летнего времени и оставивши не менее половины людей до выздоровления, удалились в дома свои.

Сим кончились все подвиги лезгин, и чеченцы, знавшие их по молве за людей весьма храбрых, вразумились, что подобными трусами напрасно они нас устрашали. Прежде, в ожидании от них большого вспомоществования, разглашали они о прибытии их в больших силах; открылось наконец, что их было до тысячи человек.

Начальником в Дагестане определил я генерал-майора барона Вреде на место генерал-майора Пестеля, которому выпросил отпуск с состоянием по армии. О нем узнал я, что во время пребывания его в городе Башлы с отрядом войск он редкий день не был пьян, жителей города не только не умел содержать в должном повиновении и не видел, что они вывозят семейства свои и имущество и явное имели с неприятелем сношение, но сверх того раздражал их самым оскорбительным распутством. Старшим по нем чиновником был [329] командир Севастопольского пехотного полка подполковник Рябинин во всех его упражнениях лучший ему товарищ; оба они не были при войсках в сражении. Генерал-майор же Пестель замечен еще весьма робким и даже вне опасности неспособным распоряжать, и еще бы не управляли войсками артиллерии подполковник Мищенко и майор Износков, командующий баталионом, то могли они испытать величайшую потерю и быть совершенно разбитыми, и генерал-майору Пестелю дано было место и подполковнику Рябинину полк по наилучшим о них свидетельствам, и таковыми обманут будучи, представил я их обоих к награждению за сражение при Башлы.

Начальника корпусного штаба генерал-майора Вельяминова отправил я во Владикавказ, приказал ему, проходя до крепости Грозной, осмотреть реку Сунжу и лежащие на ней временные укрепления. Надзрановский редут при ингушевских селениях и преградный стан, построенный генерал-майором Дельпоццо, по моему разрешению. Далее должен он был видеть прорубленную чрез урочище Хан-Кале дорогу и потом, собрав на Кавказской линии войска и переправясь у Шелководского селения за реку Терек, следовать к городу Андрей, где на устроение крепости имел уже я высочайшее соизволение.

В продолжение зимы приказано было старшему андреевскому князю заготовить лес для строений, за чем обязан был наблюдать и главный пристав; но некоторые из жителей, обыкшие к своевольствам, не желая исполнить сей первой для них повинности, и прочих от послушания отвратили. Прибывши с войском, начальник корпусного штаба привел все в должный порядок, и начались нужные к работам приуготовления.

Я остался в Грузии по случаю некоторых беспокойств в Шамшадильской дистанции. Там агалары, недовольные введенными мною в управлении переменами, наклоняли народ к возмущению, дабы тем понудить меня оставить все на прежнем основании. Обширные родственные связи шамшадильского султана способствовали ему иметь сильное влияние на большую часть простого народа, и сей по привычке покорствовать ему, не вникнув в выгоды нового постановления, умышленно толкуемого ему в превратном смысле, также приносил мне просьбы об отмене оного. Приближалось время, в которое жители дистанции удаляются на [330] кочевья в горы к самым границам Персии; приносились слухи, что султан намеревается бежать и увлечь с собою народ.

Я приказал усилить войска, которые обыкновенно высылаются для караула при кочевьях, а генерал-майору князю Мадатову{*47} взять под стражу султана и одного из главнейших агаларов Казахской дистанции, которые и отправлены на жительство в Россию. Строгость водворила спокойствие, и здешние жители получили пример, что упрямство не всегда средство благонадежное против распоряжений начальства.

Наконец получил я высочайший рескрипт, коим одобрено предположение мое об устроении в здешней стране крепостей без всякой перемены. Проект о составлении особенной обороны крепостей, независимо от действующих войск, не утвержден. Император назначил новый комплект для полков Грузинского корпуса, и впредь каждый из них, в трех баталионах состава своего, должен иметь унтер-офицеров 300, рядовых 3000 человек. Средние баталионы должны быть обращены на защиту крепостей.

Для укомплектования по-новому корпуса вместо рекрут, в которых всегда чувствительная от климата происходит потеря, назначены полки, и им дано повеление расположиться в ближайших губерниях, откуда мог я взять их когда надобно. Полки сии суть следующие: пехотные Апшеронский, Ширванский, Куринский, Тенгинский, Навагинский, Мингрельский, егерские 41-й, 42-й, 43-й, 44-й. Находившийся временно при корпусе 8-й егерский полк поступил также в укомплектование прочих. От прежних полков корпуса должны составиться кадры и отправиться для сформирования в России полков.

Из штаб — и обер-офицеров, не исключая самих командиров полков, предоставлено мне было оставить в Грузии тех, кои могли быть мне нужными. Назначены были сверх того две легкие артиллерийские роты. Государь приказал во всех войсках переменить старое и к употреблению негодное оружие. Было еще таковое со времен покойной Екатерины II. Состоявший в корпусе Грузинский гарнизон из 2-х баталионов полк уничтожен. При сем умножении корпуса имел я случай отправить с кадрами офицеров не столько здесь нужных или которые желали возвратиться в Россию, оставить здесь на службу способнейших из прибывших. [331]

Государь преподал мне большие средства к приведению дел здешней страны в лучшее состояние. Не взирая однако же на все количество пришедших из России войск, в корпусе по новому положению был изрядный недостаток до комплекта.

О сделанном мною предложении переменить одежду солдат, приспособляя оную к здешнему климату, вовсе умолчено.

17-го числа июня отправился я на Кавказскую линию и скоро прибыл к городу Андрей. Во владениях кумыцких было покойно.

К устранению крепости нельзя было приступить, потому что место засеяно было хлебом и надобно было вырубать много весьма леса. Не прежде половины июля начались работы. Вблизи живущие чеченцы и народ Ауха часто беспокоили отводные караула города.

Отряд войск состоял из 2-х бат[альонов] Кабар [динского], одного бат[альона] Троиц [кого], 3-х бат[альонов] 8-го ег[ерского] пехотных пол [ков]. Один из самых последних составлен был из прибывших рекрут, которые ни на какую не употреблялись службу; баталион же Троицкого полка отделен был на прикрытие чрез Терек переправы и сообщение с Кавказскою линиею. Артиллерии состояло 6 батарейных, 6 легких, 4 конных орудий. Линейных казаков 300 человек. Одна пионерная рота.

Со стороны Кубинской провинции небольшою час-тию войск наблюдаемы были дороги, выходящие из Казыкумыцкого ханства, ибо явно было неблагонамеренное поведение Сурхай-хана, также обращали внимание табассаранцы, в совершенном возмущении бывшие.

Дабы с помощию сих народов не могли акушинцы сделать нападение на Кубу или разорить ханство Кюринское, принадлежащее верному нам полковнику Аслан-хану, приказано под начальством генерал-майора князя Мадатова составить отряд из 1500 человек пехоты, 300 казаков и 8-ми орудий артиллерии; при нем должна была находиться конница, собранная в ханствах Шекинском, Ширванском и Карабахском. Она значительно могла усилить отряд, но между тем не меньшую приносила пользу, служа залогом в поведении ханов. Неохотно приняли они сие поручение, но не смели его не исполнить. Мустафа же хан Ширванский не прислал ни одного из знатных людей или ему близких. [332] Аслан-хан Кюринский с величайшим усердием присоединил к нашим войскам конницу свою и пехоту, которые набрать мог.

Генерал-майор князь Мадатов, сделавший смелый марш в самые твердые места Табасарана, разбил мятежников. Жители, пребывавшие верными, много способствовали ему знанием земли и дорог. Главный бунтовщик Эрсинский Абдула-бек, зять беглого Ших-Али-хана, имевший большое влияние в народе, потеряв имущество, бежал в горы.

Жители города Башлы, ожидая наказания, пригласили разные народы соседних вольных обществ и между ними отличающийся храбростию народ, называемый кабодерги, и в силах довольно значительных вознамерились защищать город, в котором успели поправить почти все строения, в прошедшем году генерал-майором Пестелем разоренные. Генерал-майор князь Мадатов атаковал город, и жители, весьма недолго защищавшись, рассеялись. Дом уцмия и весь город разрушен до основания. Уцмий, с своей стороны собрав людей, ему приверженных, войскам нашим содействовал, но сам лично, по недоверчивости, избегал случая быть при войсках.

Желая уничтожить в нем чувство недоверчивости и показать ему, сколько начальство готово благотворить во всяком случае людям, постоянным в своих обязанностях, приказал я отпустить сына его, живущего в Дербенте в виде аманата. Лишь только получил он его, тотчас с ним и вместе с семейством удалился в верхний Каракайдак, который не оказывал нам повиновения.

Генерал-майор князь Мадатов имел с ним свидание, но не иначе, как поехав к нему один, тогда как он сам окружен был толпою вооруженных людей. Напрасны были старания уговорить его, чтобы возвратился. Он обещевал быть в верности непоколебимым, но приметно было желание изменить. Вскоре потом, набрав партию, делал он набеги на дорогу между Дербентом и Тарку, грабил проезжих и торгующих и вошел в связи с явными нашими врагами, думая с помощью их удержать за собою свои владения.

Таковы были многих надежды на Дагестан и дотоле еще могущественных акушинцев. Генерал-майор князь Мадатов, делая с отрядом движения, не давал ему поблизости верного убежища. Родственники его, [333] во вражде с ним бывшие и сильную в народе имевшие партию, действовали против него вместе с нами. Они успели жителей города Башлы привести в раскаяние, и как они, равно жители селений Терекеминских, приняли присягу на подданство, и им позволено возвратиться на прежнее жительство.

Вместе с сим лишился уцмий всех своих доходов. Не было средств наделять наградами приверженцев, не из чего было составить войск, и те, которые прежде обнадеживали в помощи, видя его ничтожество, к нему охладели. Прокламациею объявил я его изменником и что никто из фамилии его впредь не будет уцмием. Таким образом, уничтожилось достоинство уцмия, несколько веков существовавшее в большом между здешними народами уважении.

В течение августа месяца аварский хан начал собирать горские народы, обещая им не только препятствовать нам производить работы, но прогнать нас за Терек и разорить Кизляр; легковерные последовали за ним, и их составилось не менее 6 или 7 тысяч человек. Он пришел к селению Боутугай, в 16 верстах от Андрея лежащему по реке Косу, и занял в ущелье весьма твердое место, которое сверх того укрепил завалами и окопами. Чеченцы пришли ему на помощь; жители кумыкских владений готовы были поднять оружие, из Андрея многие из узденей, отличнейший класс в городе составляющих, с ним соединились. Принадлежащие городу деревни, называемые Солотанскими, нам изменили; словом, все вокруг нас было в заговоре.

Чеченцы сделали нападение на табуны нашего отряда и отогнали не менее 400 упряжных лошадей артиллерии и полкам принадлежащих. Недалеко от лагеря повсюду были неприятельские партии; сообщение с линиею удерживаемо было большими конвоями от самого лагеря до переправы на Тереке. Пост в Сулаке при селении Казиюрте должен был я усилить двумя ротами и с двумя орудиями, ибо дагестанцы угрожали пройти прямейшею на Кизляр дорогою.

В сем положении производил я работы даже в ночное время при зажженных кострах, спеша сделать укрепления способными к какой-нибудь обороне на случай нападения до прибытия войск, которых ежедневно ожидал я из России.

Первый пришел ко мне 42-й егерский полк из Таганрога, и я, дав ему самый краткий растах, в ночь [334] на 29 число августа выступил, чтобы атаковать аварского хана. В крепости, совсем еще не вооруженной, оставил я достаточный гарнизон и несколько пушек.

Неприятель впереди позиции своей встретил мой авангард сильным огнем и бросился с кинжалами. Две роты 8-го егерского полка, удивленные сею совсем для них новою атакою, отступили в беспорядке, но артиллерия удерживала стремление напавших. В сие время прибыли все войска, и баталион Кабардинского пехотного полка, ударив в штыки, все опрокинул, и если бы изрытые и скрытые места не способствовали бегству неприятеля, он понес бы ужасную потерю, но скоро мог он собраться позади своих окопов. Деревню Боутугай тотчас заняли наши войска. Я, избегая потери, не допустил атаковать окопы, но удовольствовался тем, что мог стеснить неприятеля в горах, отрезав сообщение с равниною, откуда получал он продовольствие, уверен будучи, что недолго в таковом останется он положении. Перестрелки продолжались сначала довольно горячие, но артиллерия наводила величайший ужас, и неприятель смешным образом прятался от оной. В ночи на 3-е число бежал с неимоверною поспешностию и в беспорядке. Вслед за ним сделал я один марш в горы, но уже догнать было невозможно. Войска возвратились в крепость, которой дано наименование Внезапная.

Между бегущими лезгинами произошли драки и убийства. Возмутившиеся ожидали нашего наказания. Салотавские деревни просили пощады, на них наложен штраф и ежегодная дань. Таким образом вдруг в пользу нашу обратились все обстоятельства. Аварский хан бежал в Авар [ию], сопровождаемый проклятием разорившихся.

В город Андрей, совершенно прежде оставленный, начали жители возвращаться, но главнейшие из возмутителей подвергнуты конскрипции.{*48}

Аксаевских и Андреевских владельцев наказал я за то, что без ведома их не могли пройти чеченцы, отогнавшие лошадей наших, что было доказано свидетелями, и они должны были доставить мне равное число из собственных лошадей. Таким образом вдруг в пользу нашу обратились все обстоятельства.

Шамхал между тем по настоянию моему старался удерживать акушинцев в мирном расположении. Они приезжали к нему в большом числе, под видом будто бы примирить его с соседями и заставить брата аварского [335] хана возвратить захваченные у него деревни, но точное намерение их состояло в том, чтобы, пользуясь его боязнью, брать с него подарки и деньги. Шамхал имел осторожность не верить обещаниям их и обо всем давал мне известия, прося беспрестанно о помощи.

Еще прибыли полки: Апшеронский к отряду, Куринский оставлен до особого назначения на линии.

От генерал-лейтенанта Вельяминова 1-го получено известие о происшедших в Имеретин беспокойствах. Причины оных следующие. Экзарх{*49} Грузии Феофилакт, определен будучи для управления духовною частию в Грузии и Имеретин, не узнав подробно обстоятельств, сделал представление Синоду о многих переменах по вверенной ему части, вследствие оного уничтожилось значительное число церквей и приходов, коих причты{*50} оставались без должностей в ожидании размещения на вакансии. Перемены сии были частию необходимы, ибо духовенство было в числе чрезмерном, церкви в бедности и потому без приличного благолепия, доходы без определительности, употребление оных без ясной отчетности. Перемены сии однако же не весьма нравились, ибо в числе духовенства в здешней стране есть люди, принадлежащие знатнейшим фамилиям, имеющие сильные связи. Их оскорбляла строгая подчиненность, уничтожившая прежнее их значение; не менее огорчало то, что не могли они употреблять доходы безотчетно и в свою пользу; но в Грузии не произвело сие никаких худых последствий, ибо экзарх призвал к содействию местные власти. В Имеретин же людьми неблагонамеренными между дворянством, паче же своим духовенством, преобразование управления истолковано было возмутительным образом, и простой народ, в невежестве своем наиболее послушный оному, по сделанным тайно внушениям, не только во многих местах не допустил посланных от экзарха комиссионеров для описания церковного имущества, но угрожал оным, и они были даже в опасности потерять жизнь. Митрополита Феофилакта не раз предупреждал я, что нельзя приступить к равным переменам как по Грузии, так и по Имеретин, ибо в сей последней по недавней ее независимости власти не в полном действии и им не полное оказывается повиновение, и что простой народ, в состоянии несравненно большего невежества, нежели в Грузии, легко может быть возбужден к беспокойствам, и надобно будет прибегать к мерам крайним для [336] укрощения. Митрополит казался согласующимся с моим мнением, но думал, что присутствием своим удалит всякий беспорядок и успеет исполнить свое намерение, ввести новое преобразование. Он отправился в Имеретию и, пребывая в Кутаисе, управлял действиями своих комиссионеров; но когда начал народ собираться толпами, власти, в округах учрежденные, не в состоянии будучи удержать его в послушании и рассеять скопища, удалились, и надобно было послать войска для усмирения их, тогда митрополит уехал обратно в Грузию. Поспешность обнаружила малодушие его и робость, и он, угождая требованиям буйственного народа, приказал возвратить сделанное описание некоторой части церковных имений.

Генерал-майор Сысоев успел без выстрела обратить жителей в дома свои, и толпы рассеялись. Не взирая на сие приметно однако же было неудовольствие народа, известны были люди, возбуждавшие его, и нельзя было сомневаться, что при малейшем случае водворится мятеж.

Я поспешил приходящие полки из России обратить на укомплектование войск, в Имеретин и Мингрелии расположенных. Митрополиту Феофилакту сообщил, чта нельзя оставить без исполнения высочайше утвержденное преобразование, раз уже приступивши к оному; что всякое в подобном случае снисхождение народам непокорливым принято будет за слабость и даже боязнь правительства и может иметь весьма неприятные последствия. Я объявил ему необходимость взять двух старших имеретинских митрополитов, которые весьма ощутительно противились преобразованию и в народе рассеивали нелепое высочайшей воли истолкование, самому ему как первосвященнику не оказывая надлежащего уважения.

Оскорбленное самолюбие горделивого монаха одобряло мое намерение. Я сообщил генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му о сделании распоряжения взять митрополитов сколько возможно скромным образом и менее возбуждая негодование народа. В особенности надлежало удалить митрополита Путателя, явно ненавидящего российское правительство, чего он даже скрывать не старался. Давно известны были поступки сего неблагонамеренного человека, но правительство боялось беспокойств в Имеретин и потому оставляло его совершенно в действиях свободным. [337]

По воспоследовавшей смерти генерал-майора Исмаил-хана Шекинского приказал я для описания провинции и доходов отправиться артиллерии генерал-майору Ахвердову к правителю канцелярии моей статскому советнику Могилевскому. Издал прокламацию, что ханство Шекинское навсегда принимается в российское управление. Приказал всю фамилию хана отправить в Елисаветполь, дабы не могла производить беспорядков; назначил всем членам оной на первый случай пристойное содержание вплоть до усмотрения, каких вознаграждений они достойны за имущество, обращаемое в распоряжение казны. Всем персиянам, которые некогда переселились с отцом умершего хана, приказал я дать позволение возвратиться в Персию, если у нас остаться не пожелают. Удерживать их я не старался; ибо они, будучи другой секты, у жителей провинции были в ненависти, как не менее потому, что находясь при хане в почетнейших должностях, озлобили народ притеснениями.

Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, предположил выгнать их с земель Аксаевских, которые занимали они, сначала по условию, сделанному с владельцами, а потом, усилившись, удерживали против их воли. При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса.

В сем намерении приказал я Войска Донского генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами.

Большую часть дня продолжалось сражение самое [338] упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери, ибо кроме офицеров простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек. Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили как уже оставшихся без всякой защиты и просивших помилования (но гораздо большее число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников, и без их участия, как ближайших к линии, почти ни одно воровство и грабеж не происходили; большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания.

30 числа сентября я сам пошел с 6-ю баталионами и 16-ю орудиями артиллерии к деревням Качкалыкским, и 2 октября атакована деревня Горячевская, сильнейшая из них. Твердое положение оной местами укреплено было окопами, но чеченцы, будучи выгнаны из них штыками, не могли удержаться в самой деревне и только производили перестрелку из лесов, ее окружавших. Потеря наша была ничтожная.

Через день войска приблизились к деревням Ноен-берды и Аллаяр-аул. Из первой выгнаты чеченцы сильною канонадою, последняя была ими оставлена, потому что легко могла быть окруженною. Обе разорены совершенно. При возвратном войск следовании чеченцы показались из лесов, но перестрелка не продолжалась. Деревня Хангельды просила пощады, обещавшая жить покойно и не делать разбоев. Аксаевские владельцы ручались за жителей оных, и им дана пощада. Вообще чеченцы защищались без упорности, и ни в одной из деревень не было жен и детей, имущество также было вывезено. Пример Дадан-юрта распространил повсюду ужас, и вероятно мы нигде уже не найдем женщин и семейств.

В сие самое время генерал-майор Сысоев из крепости Грозной с баталионом 16-го егерского полка и Куринским пехотным полком вступал в чеченскую землю чрез урочище Хан-Кале, дабы согласованным с разных сторон движением, развлекая силы чеченцев, облегчить предприятие против селений Качкалыковских; 5 октября войска возвратились в крепость Внезапную. [339]

Между тем получал я от шамхала Тарковского известия, что брат изменника аварского хана собирает войска, дабы истребить его; что вся Мехтулинская провинция, забыв потерпенное в прошедшем году наказание, по-прежнему повинуется ему.

Акушинцы не только не сдержали обещания смирить его и заставить возвратить захваченные у шамхала деревни, напротив, втайне ему благоприятствовали, желая уничтожить шамхала как человека, нам непоколебимо преданного, хотя по наружности показывали ему приязненное расположение.

Шамхал оставил Тарки, где не мог защищаться против брата аварского хана, ибо как жители города, так и большей части его владений готовы были на него обратиться. Он удалился в небольшой загородный домик и собрал около себя некоторое количество людей приверженных, решившись погибнуть сопротивляясь. Желал я дать ему помощь, но по обстоятельствам не мог того сделать. Брат хана аварского сделал на него нападение довольно с большими силами, и хотя шамхал защищался отчаянно, но конечно должен был уступить им, если бы не устрашил их несколько значительный урон, отчего они поспешно разбежались.

Акушинцы заняли земли вольного общества Гарми-Юзень называемого и нам приверженного, где, расположившись, часть войск их прервала сообщение мое с отрядом генерал-майора князя Мадатова, и посылаемые курьеры (верные из татар) проезжали с большою опас-ностию. В надежде на силы свои и прежние успехи акушинцы думали понудить нас возвратить уцмию Ка-ракайдацкому его владения, и сей предался им совершенно. К себе русских войск они не ожидали, почитая земли свои огражденными горами непреодолимыми.

В то же самое время на крепостцу Чираг, лежащую на границе, отделяющей Кюринское ханство от Казыкумыцкого, сделали нападение дагестанские народы, соседственные акушинцам. Сии последние не могли не иметь в том участия, и Сурхай-хан Казыкумыцкий хотя старался уверять, что народы сии перешли чрез его земли, не прося его на то согласия, и когда не имел он о намерении их ни малейшего известия, но весьма ощутительная была его измена, и я приказал принять нужные против коварства его меры, запретив принимать подвластных ему казыкумыхцев во всех наших [340] провинциях, дабы потерею выгод торговли возродить в них на него неудовольствие.

Небольшой гарнизон крепостицы Чираг отразил нападение, и неприятель рассеялся.

Если бы предприятие сие имело некоторый успех, вероятно, что Казыкумыцкое ханство, Табассарань и с ними соединившись прочие вольные общества, вспомоществуемые сильною партиею, которую беглый Ших-Али-хан имел в Дербенте, произвели бы беспокойство в Кубинской провинции, где войск чрезвычайно было мало. Я должен был бы обратить туда отряд генерал-майора князя Мадатова, которому предстояло другое назначение.

Примечательно также было сомнительное поведение Мустафы, хана Ширванского, который принимал посланных к нему акушинцев старших с просьбою о помощи против русских, и отправил с обнадеживанием и щедрыми подарками. Также служащая при войсках наших, набранная в ханстве его конница почти вся возвратилась в дома свои, и он не только не присылал других людей, но и ни малейшего не сделал наказания самовольно отлучившимся.

Все сии обстоятельства показывали мне необходимость идти с войском в Дагестан и наказать акушинцев, которые служили твердою опорою всем прочим народам и могущественным своим влиянием их против нас вооружали. Известно было, что удар, им нанесенный, прочие народы как слабейшие удержит в страхе и покорности. В крепости Внезапной ускорены работы сколько возможно. Жилища для гарнизона, на зимнее время необходимые, устроены, артиллерия для вооружения крепости доставлена. Оставив один баталион в гарнизоне для охранения оной, 11-го числа ноября выступил я в город Тарки, куда двумя днями прежде отправил часть войск с полковником Верховским. Ему приказано было приуготовить квартиры, ибо некоторое время должен я был остановиться, дабы отряд генерал-майора князя Мадатова мог прибыть из Каракайдацкой области.

14-го ноября пришел я в Тарки, немедленно отправил приказание генерал-майору князю Мадатову прибыть с войсками и всею татарскою конницею в селение Карабудагент, от Тарки в 30 верстах, и, расположив оную, приехать самому за приказанием.

Начавшаяся дождливая погода вскоре переменилась [341] на весьма холодную, и несколько дней беспрерывно шедший снег выпал в таком количестве, что артиллерия и обозы были совершенно оным покрыты. Тесные улицы города так завалены были, что прекращено было сообщение. Отряд генерал-майора князя Мадатова с величайшими затруднениями перешел из Каракайдака, испытав в пути жестокие метели и холод.

В ожидании перемены погоды пробыл и я в Тарках 17 дней; между тем подвозился из Кизляра провиант, ибо находившийся в запасе был уже большею частию в расходе.

Акушинцам отправил я бумагу, коей требовал, чтобы они дали присягу на верность подданства императору, прислали лучших фамилий аманатов, не давали у себя убежиша неблагонамеренным и беглецам, возвратили имеющихся у них русских пленных. Обещал, если не согласятся, наказать оружием и взять главный город, Акуша называемый. Жителям провинции Мехтулли, коих акушинцы склоняли на свою сторону, послал я объявить, что, если не останутся они покойными в домах своих, разорю их до основания и пленных отошлю в Россию. Сии были в ужаснейшем страхе, ибо участвовали в возмущении изменника аварского хана, были в сражении при Боутугае и сопровождали брата его, когда сделал он от шамхала нападение. Сей последний, бывший главною причиною беспокойств в Дагестане, незадолго пред сим умер. Его отравила прекрасная жена его, которой начинал он замечать распутство.

К шамхалу приезжали некоторые из старшин акушинских под разными предлогами, но главное их желание состояло в том, чтобы узнать о числе войск наших и точно ли есть намерение наше вступить в их землю. Всякий раз бывали они у меня, и сего не мог я скрывать от них, раз объявивши мое требование, которое впрочем почитали они за одни угрозы.

Шамхал имел между акушинцами верных людей и потому знал обо всем, что между ними происходило, и о решительном намерении их защищаться. Достоверно известно было, что они, приуготовляя все свои силы, приглашают соседей.

Декабря 2-го числа собранные до 2 тыс. человек жители исправили дорогу, а в некоторых местах расчищали глубокий снег до самой земли, и я выступил в селение Кумторкали, авангард вошел в Мехтулинскую провинцию. Все потребное для войск было в готовности [342] и повсюду совершенное спокойствие. Погода стояла прекраснейшая против обыкновенной, и признака не было снега, хотя уже приближались мы к горам.

В селении Шора соединил я все войска, и отряд генерал-майора князя Мадатова прибыл из Карабудагента. Незадолго перед сим акушинцы довольно в больших силах занимали гору Калантау, чрез которую лежит лучшая дорога в их владения. Подъем не менее шести верст и в некоторых местах довольно крутой затруднял всход на гору; неприятель, с удобностию защищая оный, мог причинить нам чувствительный урон; но мне удалось посредством шамхала внушить акушинцам, что они раздражат русских, занимая землю, принадлежащую Мехтулинской провинции, находящейся под их покровительством. Они оставили гору Калантау, и сие немало облегчило мои предприятия. Немедленно часть войск расположил я на вершине горы, и не менее трех дней продолжался подъем на гору артиллерии и сколько возможно меньшего числа прочих тягостей. Все надобно было втаскивать волами, ибо по крутизне горы лошади не могли быть употреблены без изнурения.

Генерал-майор князь Мадатов с четырьмя баталионами пехоты и частию артиллерии расположился у селения Урума, близ границы Акушинской. Селение сие, принадлежащее мехтулинцам, разорено было пребыванием войск акушинских. Взятые в проводники жители земли, не веря успеху предприятия нашего, посланному для обозрения мест подполковнику Верховскому показывали, как бы в насмешку, места, где разбиты были войска Шах-Надира, дороги, по коим спасались они рассеянные. Таково было мнение о могуществе акушинского народа, и немало удивляло всех появление наше в сей стране. Предместники мои не имели такого количества войск, чтобы идти в горы почти неприступные, к народам, славящимся воинственными способностями.

12-го числа декабря генерал-майор князь Мадатов оттеснил неприятельские передовые караулы и осмотрел им занимаемую не в дальнем расстоянии позицию.

16-го числа пришел я с остальными войсками к селению Урума, на другой день делал обозрение расположения неприятельских войск.

Приметны были многочисленные толпы, занимающие обширное пространство по хребту довольно больших возвышений, к коим доступ чрезвычайно был затруднителен по причине крутизны и защищаем укреплениями, [343] из штатного камня построенными. Нельзя было идти по большой дороге, ибо по мере приближения к позиции спускалась она в глубокий и тесный овраг под самыми выстрелами.

Невозможно было при обозрении видеть всех сил неприятельских, ибо оные частию скрывались за высотами, но замечено было более десяти тысяч человек; правое крыло позиции прилегало к речке, протекающей в берегах чрезвычайно утесистых, чрез которую переправа была неудобна, и потому противоположный берег не был укреплен и только малыми охраняем караулами. Неприятельские стрелки встретили нас, не доходя далеко до позиции, дабы воспрепятствовать обозрению, перестрелка была ничтожная, я не приказал употребить артиллерию.

С мною находился шамхал, которому поручил я под начальство собранных по приказанию моему мехтулинцев, с коими соединил он своих подвластных. Не имел я ни малейшей надобности в сей сволочи, но потому приказал набрать оную, чтобы возродить за то вражду к ним акушинцев и поселить раздор, полезный на предбудущее время.

В лагерь наш приезжали многие из старшин акушинских с разными переговорами, никогда не давая прямого на требования мои ответа; вероятно искали выиграть время, дабы умножить средства обороны, ибо усмотрено было, чтобы работы производились с деятельностию. Или протянуть до ненастной погоды, которой, судя по позднему времени, ожидать надлежало, что могло иметь весьма неприятные для нас последствия. Приметно было, что старались они осмотреть наши войска, но изрытое местоположение скрывало их, и по недостатку дров мало весьма было огней на бивуаках, почему также не могли они судить о количестве.

Не преставал я настоятельно требовать ответа, представляя, сколько упорство со стороны их может быть для них пагубным; но они не только не изъявляли по гордости своей никакого согласия, напротив, присланные 18-го числа старшины ответствовали довольно дерзко, уверяя впрочем, что о настоянии моем рассуждаемо будет в общем совете, которого решение сообщат они мне в непродолжительном времени. Таковы были отзывы их и прежде, и чрез людей, подосланных от шамхала, известно было нам, что ежедневно собираемый совет, по разности мнений, ничего твердого постановить [344] не может, что рассуждения многих благоразумнейших из старшин остаются без внимания; что молодые люди, наиболее имеющие влияние на главного кади, также молодого человека, желают непременно защищаться и народ к тому возбуждают, представляя, что покорностию русским разрушают они воинственную свою славу и знаменитость между дагестанскими народами.

Присланных старшин приказал я, угощая вежливейшим образом, задержать в лагере, и они не прежде отправились обратно, как около полуночи, а в три часа за полночь выступили войска к неприятельской позиции, отстоящей не более восьми верст. Ночь была месячная и чрезвычайно ясная, но войска приблизились почти на пушечный выстрел, не будучи примеченными. До рассвета устроились они в боевой порядок, и пять баталионов пехоты под командою генерал-майора князя Мадатова, спустясь глубокими рытвинами к реке, перешли беспрепятственно на противный берег. Неосторожный неприятель не защищал переправы, и сие одно уже могло ручаться за успех; движение сих войск в гористом местоположении долго не было примечено, и потому прошли они довольно большое расстояние, не будучи встречены неприятелем. Вскоре увидели мы, что из позиции большие толпы поспешно обратились против отряда генерал-майора князя Мадатова, и вдруг загорелся сильный ружейный огонь. В сие время войска, при коих я находился, выслав стрелков, сбили передовые посты пред главною позициею, и батарейная артиллерия начала действовать на укрепления. Но с сей стороны менее опасался неприятель, ибо приближение к укреплениям было (как и выше сказано) чрезвычайно затруднительно. Шамхал, с своими толпами занимавший конечность правого нашего фланга, имел перестрелку с небольшими неприятельскими постами, по возвышениям поставленными, принудил их к отступлению.

Конечно, не с сей стороны могли акушинцы ожидать решительного нападения, но не менее отвлекало оно некоторую часть сил их и для нас тем более полезно было, что прикрывало расположением своим запасный наш парк и за войсками идущие обозы.

Приспевшие к отряду генерал-майора князя Мадатова шесть орудий устроились на продолжении укреплений, и рикошетная стрельба наносила вред полкам. 300 человек линейных казаков, опрокинув слабую неприятельскую конницу, заняли впереди большое пространство [345] и высоту, с которой могли легко спуститься к дороге в тылу неприятеля. Пехота отряда генерал-майора князя Мадатова поддерживала казаков стрелками, которые в то же время начинали приближаться к дороге, угрожая овладеть оною. В позиции неприятельской происходило величайшее смятение, и вскоре толпы бросились в поспешнейшее бегство, так что из некоторых укреплений, наиболее подверженных действию артиллерии, исчезли они мгновенно. Со стороны, где я находился, татарская наша конница набранная в ханствах, с решительностию ударившая на неприятеля, бегущего по большой дороге, изрубила несколько человек и понудила его оставить дорогу. С частию войск начальник корпусного штаба генерал-майор Вельяминов пошел поспешно за неприятелем, поддерживая татарскую конницу, которую неприятель беспокоил с гор выстрелами. Пехота отряда генерал-майора князя Мадатова, переправясь обратно на наш берег речки, с ним соединилась, и селение Лаваша, лежащее в верстах четырех от нашего расположения, немедленно занято. Татарская конница и казаки по обеим сторонам речки посланы вперед преследовать бегущих. Перекопанная во многих местах большая дорога исправлена, и на ночлег при селении Лаваша пришла к войскам вся артиллерия и обозы. Толпы шамхаловой милиции рассеялись грабить ближайшие деревни.

В селении Лаваша захвачено несколько жителей, которые не успели увезти семейств своих и для них оставались. Они рассказали нам, что тут было во все время пребывания главного кади акушинского и знатнейших из старшин. Ежедневно собирались совещания, и вчера еще уверяемы были жители, что русские не придут; ибо по малочисленности своей сделать нападение не осмеливаются. Один из бывших в лагере нашем старшин, возвратясь, объявил, что нас весьма немного и войска в таком изнуренном состоянии, что против них едва ли оружие употребить достойно. По таковым известиям жители во всех далее деревнях не вывозили семейств своих и имущества, и повсюду совершенное спокойствие.

Тут узнали мы, что с тремя тысячами человек находился единственный сын Сурхай-хана Казыкумыцкого, что на помощь акушинцам приходили койсубукинские народы и многие другие вольные общества Дагестана, менее их значительные, и весьма правдоподобно [346] было показание жителей, что все вообще силы составляли более двадцати тысяч человек. Уцмий Каракайдацкий, известный между здешними народами человеком отличной храбрости, с сыном своим находился против войск левого нашего крыла, и жители селения Лаваша видели его, бежавшего ранее прочих. Вместе с ним бунтовавший родной племянник и зять шамхала. Ших-Али-хан дербентский составлял главнейшую в совещаниях особу, но в опасности не вдавался и в бегстве не был из последних. Аварский хан не был, из его подданных приходили весьма немногие.

Судя по твердости неприятельской позиции, я решался на довольно значительную потерю, и она конечно была бы таковою, если бы отряд генерал-майора князя Мадатова нашел сопротивление при переправе и были заняты трудные места, которые прошел он без выстрела. Но тогда уже встретил его неприятель, когда, воспользовавшись местоположением, мог он развернуть свои силы и уже начинал обходить конечность правого его крыла, после чего вскоре укрепления подверглись действию артиллерии. Сражение вообще продолжалось около двух часов. Неприятель не успел употребить четвертой части сил своих: затруднения в переправе на правый берег реки не допустили обратить таковых, которые бы в состоянии были остановить успехи генерал-майора князя Мадатова, коего решительное и весьма быстрое движение было главнейшею причиною его бегства. Потеря наша вместе с татарскою конницею не превзошла пятидесяти человек, что конечно не покажется вероятным.

Во весь переход 20 числа декабря не видали мы неприятеля; посланные в разъезд партии открыли, что жители из всех деревень вывозят в горы свои семейства, угоняют стада. Конница наша взяла несколько пленных, отбила обозы и множество скота. В селениях находили имущество, которое жители спасти не успели.

Приказано было истреблять селения, и между прочими разорен прекраснейший городок до 800 домов, Уллу-Айя называемый. Отсюда с такою поспешностию бежали жители, что оставлено несколько грудных ребят. Разорение нужно было как памятник наказания гордого и никому доселе не покорствовавшего народа; нужно в наставление прочим народам, на коих одни примеры ужаса удобны наложить обуздание.

Многие старшины деревень пришли просить помилования; [347] не только не тронуты деревни их, ниже не позволено войскам приближаться к оным, дабы не привести в страх жителей. На полях хлеб их, все заведения и стада их остались неприкосновенными. Великодушная пощада, которой не ожидали, истолковала акушинским народам, что одною покорностию могут снискать свое спасение, и уже многие являлись с уверенностию, что они найдут снисхождение.

Посланные партии к стороне главного города Акуши, отстоящего от ночлега нашего в 15 верстах, заметили черезвычайно большое стечение в городе народа и движение необыкновенное, из чего можно было заключать, что жители приуготовляются к защите. По слухам знал я, что дорога на расстоянии 6-ти верст к городу проходит весьма тесною лощиною и местами, где неприятель может нанести нам большой урон, занимая окрестные и во многих пунктах неприступные высоты; что нет дороги, которую бы возможно было обойти оные, и что сверх того сам город лежит в самых крепчайших ущельях, среди коих отделившийся холм защищает вход в них на расстоянии не более выстрела.

Отправив с начальником корпусного штаба генерал-майором Вельяминовым и генерал-майором князем Мадатовым казаков и татарскую конницу до 1500 человек, приказал я осмотреть окрестные города места, не вступая с неприятелем в дело до прибытия пехоты, войскам приказано было выступить весьма рано. На пути встречен был я двумя из важнейших старшинами, из коих один был прежде главным кади. Они просили, чтобы одними сутками умедлил я приближение к городу, и что между тем употребят они старание согласить жителей просить прощения. В ответ, что мог бы я поверить присланным с воли народа, но тогда не было бы их двое, они же не предлагают от имени его, но собственное свое старание, и потому на одних подобных обещаниях не могу я остановить моих предприятий, и войска продолжали марш свой. Старшины уехали. Начальник корпусного штаба прислал сказать, что беспрепятственно дошли они до города, и оный найдя оставленным жителями его, заняли. Вскоре пришел я с войском и расположился в городе. Все окрестные горы наполнены были спасающимися жителями с их семействами и имуществом; я запретил их преследовать, хотя, рассеянными и объятыми ужасом, легко можно было овладеть ими. В городе нашли мы несколько хлеба... [348]

К шамхалу явились знакомые ему люди и посредством их вызваны многие из знатнейших старшин, а вскоре и сам главный кади, который весьма боялся явиться, будучи причиною своевольства акушинцев и следуя внушениям вредных нам людей, которых принимал всегда с особенным дружелюбием и оказывал им помощь.

Наконец начали появляться жители и водворяться по-прежнему. В лагерь приходили женщины отыскивать грудных ребят своих, которых солдаты сберегали. Одному из знатнейших старшин возвращена была молодая дочь его, которую во время плена ее содержали с должным уважением. В городе разорить приказал я несколько домов, принадлежащих друзьям беглеца Ших-Али-хана и участвовавших с ним во всех вредных замыслах его против нас. Войскам доставлен был провиант, в котором начали они нуждаться. Собравшиеся жители и главнейшие из старшин приведены были к присяге на подданство императору в великолепной городовой мечети; войска были под ружьем и сделан 101 выстрел из пушек.

Я назначил главным кадием бывшего в сем звании незадолго прежде и добровольно сложившего оное старика, известного кроткими свойствами и благонамеренностию, и выбор мой был принят акушинцами с удовольствием. От знатнейших фамилий приказал я взять 24 аманата и назначил им пребывание в Дербенте. Наложена дань ежегодная, совершенно ничтожная, единственно в доказательство их зависимости. Они обязались никого не терпеть у себя из людей, правительству вредных, были признательны за пощаду и видели, что от меня зависело нанести им величайшие бедствия. Мне при выражениях весьма лестных поднесена жителями сабля в знак особенного уважения. Многим из отличнейших людей, в особенности пяти кадиям, начальствующим в магалах или округах, роздал я приличные подарки; некоторых, потерпевших разорение, наделил скотом, отбитым во множестве.

Во время пребывания в Акуше явился бунтовавший зять шамхала и некоторые беки, сопровождавшие в бегстве Ших-Али-хана, прося о помиловании и позволении возвратиться на родину, и получили прощение. Нескольких магалов жители казыкумыцкие, недовольные поступками Сурхай-хана, пришли с жалобою на него и просили, чтобы я их отдал под покровительство полковника [349] Аслан-хана Кюринского, которому они присягнули в покорности. Аслан-хан с самого начала военных действий находился с своими войсками в отряде генерал-майора князя Мадатова в Табасаранской и Каракайдацкой провинциях и при мне в Акуше. Ему за непоколебимую верность и усердие государю обещал я Казыкумыцкое владение и достоинство хана в непродолжительном времени.

Во Владикавказе задержан я был двадцать дней беспрерывными бурями и выпавшим в горах снегом, прервавшим совершенно сообщение с Грузиею. В сие время, собрав подобные сведения о шалостях, делаемых чеченцами, приказал генерал-майору Грекову 1-му сделать экспедиции в лесистую часть земли их, куда доступ в зимнее время удобнейший. Одни частые перемены наказания народ сей могут держать в некотором обуздании, и лишь прекратилась боязнь взыскания, наклонность к своевольству порождает злодейские замыслы. [374]

В Грузии нашел я совершенную тишину, также и в провинциях мусульманских. Многие из сотрудников моих и войска рады были моему возвращению; многие, в особенности смиряемые мною князья и дворяне грузинские и избалованные старшины татарские, не с удовольствием меня увидели. Доходили многие слухи о разных на мое место назначениях, и легко мне было понять, что чрезмерная в предместниках моих снисходительность многим нравилась.

В начале года приметны были готовые возродиться в Абхазии беспокойства. Владетель области сей князь Шарванидзе, молодой человек, воспитывавшийся в Петербурге в Пажеском корпусе, назначен будучи в достоинство владетеля, не понравился знатным людям своей земли, ибо, сделавши отвычку от их обычаев, забыв даже природный язык, будучи при том весьма средственного ума, не умел взяться с твердостию за управление и отличить тех, кто привыкли пользоваться большим уважением. Аслан-бей, убийца отца своего, некогда также владетель Абхазии, укрывавшийся после сего преступления во владениях турецких, собрал многочисленную шайку горцев и готовился напасть на Абхазию. Молодой князь Шарванидзе не имел людей приверженных, которые бы его остерегли, напротив, многие были со стороны убийцы и скрывали его намерения, но узнал обо всем правитель Имеретии генерал-майор князь Горчаков, и собрав небольшой отряд войск, пошел поспешно в Абхазию.

Владетель прибег под защиту гарнизона нашего в крепости Сухум-Кале, которую неприятель не будучи в состоянии взять, пошел навстречу князю Горчакову с намерением препятствовать ему в следовании. Дорога от границ Мингрелии на довольно большое расстояние лежит по низменному песчаному берегу моря, по коему не прерываясь протягивается весьма густой лес. Неприятель занимал оный и в одно время вел перестрелку с авангардом и арриергардом его. Но храбрые войска наши и в сем положении умели рассеять оное и даже с весьма незначительною потерею. Дорогу очищала артиллерия, распространяющая ужас между народами, к ней не приобыкшими. В лесу и наши стрелки не хуже? здешних. Более урона понесли трусливые мингрельцы, которые присоединены были к нашим войскам, и не принося ни малейшей пользы, делали одно лишь замешательство. Неприятель бежал, не [375] видя возможности противостать войскам нашим; генерал-майор князь Горчаков, взяв из крепости Сухум-Кале владетеля, последовал за бегущими, привел в покорность возмутившихся подданых, взял аманатов из лучших фамилий, и Цебельдинское, никому не повиновавшееся общество, довольно сильное и воинственное, привел в зависимость. Аслан-бей скрылся в горах, спасаясь от самих сообщников его, которые негодовали на него за претерпенный ими урон и обманутые надежды на добычу и приобретение пленных.

Князь Горчаков, оставивши две роты в месте пребывания владетеля в селении Соупсу, возвратился в Имеретию.

Спустя несколько времени после сего Аслан-бей обольстил обещаниями легковерных, и еще нашлись многие, пожелавшие испытать счастия. В больших силах напал он на селение Соупсу, но войска наши, находясь в замке, к которому присоединили некоторые укрепления, защищаясь храбро и вспомоществуемые действием артиллерии, причинили неприятелю урон, какого он никогда не испытывал, и он, бросивши тех, спасся стремительным бегством. После сего совершенное водворилось спокойствие.

При сем последнем происшествии подданные владетеля не изменили своим обязанностям и, находясь с меньшим его братом, усердно сражались. Чарские лезгины, соседственные Кахетии в буйственных наклонностях своих и надеясь на силы свои и некоторые прежде удачи, начали выходить явно из послушания, принимать разбойников и способствовать им в нападениях на Кахетию. Когда требованы были от них захваченные пленные, они не возвращали оных, посланным к ним с приказанием причинили побои и оскорбление. Защищаться против нас обязались присягою. Генерал-майор князь Эристов{*67} послан был с отрядом войск для усмирения возмутившихся. В марте переправился он за реку Алазань, прошел равнину без сопротивления. Лезгины укрывались в селениях своих у самой подошвы гор, избирая места твердые. Князь Эристов занял Чары, главнейшее из селений; жители укрепились в части оного, называемой Закатала, которую почитают неприступною. Князь Эристов по твердости местоположения не решился атаковать, боясь большой потери, но жители медление его, в ожидании моих приказаний приняв за уготовление, прислали [376] просить о прощении, объявляя, что готовы выполнить все его приказания. Дав прощение, генерал-майор князь Эристов пошел к лежащему недалеко оттуда селению Кахети, коего жители не помышляли просить о прощении. Они, оставив селение, удалились в тесное место между почти неприступных гор, укрепились окопами и готовы были упорно защищаться, ибо при них были семейства их, которых по причине в горах снегов не могли отправить далее. Баталионы 1-го Грузинского гренадерского и 41-го егерского полков атаковали укрепления под жарким огнем неприятеля, который обращен был в бегство штыками, но собрался для защиты семейств своих. При сем случае потерпел он большой урон, пострадали многие семейства и в плен взято некоторое число.

Водворившееся повсюду в областях наших спокойствие, дружественные отношения с Персиею, которым, сколько могло от меня зависеть, дал я по возвращении из Петербурга еще большую прочность, доброе согласие с пограничными турецкими начальниками, дало мне возможность отправиться в Кабарду, которую предположил я занять войсками, и часть старой линии нашей, порочную по слабости своей, пагубную для войск по нездоровому местоположению перенести в места несравненно удобнейшие и выгодные. Между тем отряд войск артиллерии подполковника Коцарева в начале зимы не оставлял Кабарды, некоторых из владельцев, более наклонных в жизни безмятежной, согласил жить на плоскости под нашею зависимостию, других непреклонных и нам непокорствующих преследовал повсюду, разорил селения их, отогнал во множестве лошадей их и стада, но по малочисленности войск не мог изгнать злейших разбойников, и они не переставали возбуждать мятеж.

Проехав с малыми весьма затруднениями чрез горы, в Екатеринограде собрал я отряд войск и 22-го мая вступил в Кабарду. В состав отряда вступили: 1 бата-лион 7-го карабинерного полка, 1 баталион Ширванского пехотного полка, легкой артиллерии 8 орудий, 300 линейных казаков.

Генерал-майору Сталю 2-му приказал я усилить отряд подполковника Коцарева, расположенный на реке Баксане, присутствовать при нем лично и занять на реке Малке урочище, называемое Каменный мост. На вершинах Кубани наблюдать предписано Войска [377] Донского полковнику Победнову с небольшим легким отрядом.

Первое обозрение начато с реки Уруха и по течению оной [до] впадения ее в Терек и далее вверх по оному. Потом отряд ходил на вершины реки Черека и имел небольшую перестрелку, где и сожжено несколько непокорных селений. Партия, посланная на реку Нальчик, отбила табун лошадей и стадо овец. Осмотрены места по реке Чегему, где в самых трудных местах истреблено селение, и кабардинцы, неожиданно атакованные, не воспользовались удобностию обороны.

Отряд под личным моим начальством, соединясь с отрядом под командою генерал-майора Сталя 2-го, ходил к самым вершинам реки Баксана до того, как не только кончились дороги, по коим могли проходить пушки, но где и самая пехота должна была пробираться по тесным тропинкам. Отряд генерал-майора Сталя 2-го следовал по левому берегу реки. Засевший в самом сжатом месте ущелья неприятель предпринял остановить войска наши. Ночью четыре орудия на людях подняты были на гору, и от нескольких выстрелов неприятель удалился; но как удобно мог он засесть в некотором назади расстоянии, и орудий далее провезти было уже невозможно, то по обоим берегам реки посланы были в обход команды, которые, заняв ближайшие к дороге места, могли затруднить его отступление. Неприятель сего не дождался, и поспешно побежав, открыл путь войскам нашим.

Далее нашли мы довольно пространные долины, где и все войска собрались и занимали оба берега реки. Наконец близ селения осетинского, называемого Ксан-ти, где собрались главнейшие силы кабардинских разбойников, войска встретили сопротивление, но неприятель в ночи оставил сделанные им каменные завалы и бежал за Кубань, более же в земли карачаевского народа, живущего на Кубани. Осетины пришли просить пощады. Войска, вышедшие из Баксанского ущелья, перешли на реку Куму близ истребленного Бибердова аула. Отсюда генерал-майор Вельяминов 3-й с частию войск, к каким присоединился с отрядом полковник Победнов, отправлен на Кубань к Каменному мосту для воспрепятствования кабардинцам при побеге за Кубань увлечь подвластных их с семействами и имуществом. Лишь скоро узнали они о движении [378] войск, поспешили перейти за Кубань, но некоторых застали еще войска наши, отбили стада их и преследовали спасающихся вверх по Кубани, где места неприступные могли служить им убежищем. Далее семи верст и с величайшим затруднением не могли пройти войска наши, и нигде при всем усилии не мог остановить их неприятель. 7-го Кабардинского полка несколько человек, переплыв Кубань, сожгли оное селение, перестрелка во многих местах была довольно сильная.

От речки Тахтамыш прошел я сам до Каменного моста для обозрения Кубани. Оттуда все войска возвратились к речке Тахтамышу, и сим кончено обозрение Кабарды во всем ее пространстве от Владикавказа до Каменного моста в вершинах Кубани.

Офицеры квартирмейстерской части сделали довольно обстоятельную съемку или по крайней мере совершеннейшую всех дотоле произведенных обозрений, хотя нельзя сказать, что недостаточно было времени собрать о стране сей сведения, особенно когда Кабарда наслаждалась продолжительным прежде спокойствием и совершенно повиновалась нашей власти. В делах предместников моих ничего не нашел я, кроме нелепо составленной карты из произведенных частных экспедиций, для связи коих надобно было прибегать к разным вымыслам. Не избежала оных и лучшая карта Буцковского, по рассказам сочиненная.

Впрочем войска в сей раз приходили туда, где никогда прежде не были.

На возвратном пути моем от реки Кубани для образования новой чрез Кабарду линии избрал я следующие места...

Во время пребывания моего в Кабарде некоторые укрепления приводились к окончанию, всем сделан чертеж и начались работы. Войскам в зимнее время приказано сделать шалаши.

В Кабарде учрежден суд из князей и узденей на основании прежних их прав и обычаев, уничтожено вредное влияние глупого и невежественного духовенства, которое со времени удаления князей от судопроизводства и уничтожения их власти в народе произвело все беспорядки и разбои, побудившие наконец местное начальство желать ближайшего за кабардинцами присмотра. В составлении суда почти ни одного не нашлось способного человека. Никто почти из князей, [379] и лучшие непременно, ни читать ни писать не умеют. Молодые люди хвастают невежеством, славятся одними разбоями и хищничеством...

Два баталиона Ширванского полка оставлены в Кабарде, баталион 7-го Кабардинского пока возвращен в Грузию, излишние казаки распущены по домам. Сентября 7-го числа я возвратился в Тифлис.

Во всех областях наших на полуденной стороне Кавказа было совершенно покойно. Персия, не получив от Турции удовлетворения за сделанные торгующим утеснения и обиды, причиненные ездящим на богомолье в Калбалай, начала неприязненные действия. Война с греками, отвлекающая все внимание Порты и большую часть средств ее и многочисленные из Анатолия войска, поставила ее в затруднительное положение против персиян. Сии воспользовались оным, без всякого почти сопротивления заняли Баязетский пашалык, крепостцу Муш, Малашгерд и некоторые другие места, разграбили многие селения и увлекли значительное количество в плен армянских семейств. Набеги их простирались до окрестностей Багдада, где все небольшие сшибки окончились в их пользу. Измена одного из турецких пашей много способствовала лучшим их успехам.

Со стороны Эриванского ханства не с одинаковыми действовали персияне выгодами, ибо один из главных куртинских чиновников с тысячью и более семейств воинственного сего народа, предавшись к туркам, снискал храбростию и предприимчивостию своею их доверенность и с их войсками, делая на ханство набеги, производил опустошение и брал в плен. В одной довольно горячей схватке вырезал часть персидской конницы, состоявшую из разбойников, бежавших давно уже из татарских наших дистанций.

Турецкие посланные начальники в отношении к нам поступали весьма дружественным образом, повсюду прекращено было почти обыкновенное воровство, и паша Карсский не только не препятствовал армянам в числе пятисот семейств, боявшихся разорения от персиян, переселиться в наши пределы, но впоследствии вывезти оставленный ими хлеб и скот.

Некоторое время жители Карса, страшась персиян, присылали ко мне с предложением, чтобы я занял войсками их город и места, по границе расположенные. Не мог я сделать сего по настоящим обстоятельствам, [380] но многие селения спасли мы тем, что для охранения купленного у них нами хлеба расположен был малый отряд войск наших.

Время совершенно свободное вознамерился я употребить на обозрение некоторых провинций. Осмотрев расположение артиллерийских рот на горе Гомбор, в первый раз видел я Кахетию, богатую и прелестную страну, лучшую во всей Грузии.

Нетрудно понять, как удобно смирить соседственных Кахетии лезгин чарских, которые не только давали у себя убежище всем преступникам, но способствовали горцам разными пособиями и вместе с ними нападали на Кахетию и производили в ней грабежи. Занимаемые сими лезгинами земли, лучшие в сей стране и будучи расположены на возвышенностях, в знойное время лета несравненно менее подвержены болезням, свирепствующим на низменности. Занятие земли сей отдаст нам в руки все выгоды из гор, все торговые горских народов сношения и сверх того по крайней мере четыре тысячи семейств, бывших не в давнем времени христианами, народа весьма трудолюбивого, который лезгины оторвали от Грузии, пользуясь слабостию царей и внутренними раздорами, несчастную страну сию раздиравшими. Покоренный ими народ сей под зверскою их властию и нас ожидает как избавителей. Необходимо нужно привести сие в исполнение, но не мне будет предлежать оное, ибо занят будучи другими делами, не менее возможности заключающими, не имею я времени.

Пробыв несколько в поселении Нижегородского драгунского полка, осматривал я урочище Царские Колодцы, где располагается штаб Ширванского пехотного полка и одна батарейная рота.

Вскоре после сего был я в Карталинии и в...{156} отправился осмотреть Шекинскую, Ширванскую и Карабахскую провинции. Сию последнюю особенно нужно мне было видеть после набега генерал-майора Мехти-хана. Причины удаления его в Персию были следующие: родной племенник хана полковник Джафар-Кули-ага, наследующий по нем ханское достоинство, имел с ним явную вражду, которую несколько раз старался я прекратить безуспешно и которая более усилась от несправедливости хана при разделе между ними имения. Проезжая [381] по городу Шуше в позднее время ночи, Джа-фар-Кули-ага неподалеку от ханского дома был ранен двумя выстрелами из ружей; следовавшие за ним несколько человек прислужников, испуганные, не имели смелости броситься на убийц, и они успели скрыться. Окружной в Карабахе начальник генерал-майор князь Мадатов по жалобе Джафар-Кули-аги, который по происшествии прямо к нему явился, произвел строжайшее исследование. На хана первого пасть должно было подозрение: сам Джафар-Кули-ага доказывал, что за несколько дней предупрежден он был о сем намерении хана, и потому взяты были под стражу люди, служащие при хане, и на которых, по известной особенной их предприимчивости, удобнее мог он возложить подобное препоручение. Между тем по другим совсем причинам арестован был знатнейший из беков, к которому наиболее имел хан доверенности, и хан, боясь, чтобы не быть изобличенным если не в намерении убийства, то в других каких-либо непозволительных поступках, паче же в худом управлении землею, против которого доходил до него ропот народа, бежал поспешно в Персию. До приезда моего приказал я отпустить в Персию оставшихся двух жен его, и не только позволил взять имущество свое, но и дал денег на дорогу.

Прибыв в Карабах, учредил я городской суд (диван); народ во всей провинции приведен был к присяге на верность подданства императору, и чиновникам поручено было, описав землю, привести в ясность принадлежащее казне имущество. Я оставил имущество каждого неприкосновенным, прежние права и обычаи в прежней силе. Главнейшего из беков, который именем хана управлял землею, пользуясь неограниченной его доверенностию, приобрел огромное имение и не надеялся сохранить его, оставил при прежних правах его, не отъемля его собственности. Словом, употребил я все средства, чтобы успокоить каждого и внушить приверженность к новому правительству.

В исчислении доходов, казне принадлежащих, приказал я соблюсти умеренность, и все, что поступило в оную из частных имуществ, не оставил я без должного вознаграждения. Распоряжением сим оставил я всех довольными. Исследование на покушение на жизнь полковника Джафар-Кули-агу было довершено и совершенно обнаружилось, что хан не имел ни малейшего в том участия; напротив, весьма многие из лучших [382] людей заключили, что Джафар-Кули-ага сделал то сам, с намерением взвести подозрение на хана, подвергнуть его наказанию и воспользоваться его местом. Наиболее производило сомнение то, что он прежде за несколько дней говорил многим, что известно ему намерение хана, а сам ни малейше не брал предосторожности, хотя генерал-майор князь Мадатов особенно ему то советовал.

Таковой поступок, худое расположение к Джафар-Кули-аге всего Карабаха и то обстоятельство, что будучи уже не раз изменником и находясь при персидских войсках во время нападения Аббас-Мирзы на Карабах, коему, по знанию мест, служил наилучшим провожатым в земле собственного отечества, заставили меня удалить его в Россию, положив ему достаточное содержание, и я при себе отослал его.

Был я в Ширванской и Шекинской провинциях, вошел в подробное рассмотрение казенного хозяйства и взимаемых в пользу оных разных податей. В первой из сих провинций обширные посевы сарачинского пшена, требующего большой работы и трудов поселян и с большими затруднениями за малую цену поступающено в продажу, переменил на заведение шелковичных деревьев, ибо шелк приносит несравненно более выгод и может долгое время сохраняться без повреждения. В облегчение народа и дабы дать торговле несколько более свободы, уменьшил я рахтарный сбор (таможенный).

В первый раз мог я видеть обстоятельство, сколько богаты сии провинции хлебопашеством и шелководством, и что если бы могла казна сделать некоторые заведения и фабрики, они доставили бы казне доход весьма значительный. Некоторое время воздерживаюсь я предложить о сем, дабы сколько-нибудь более могли привыкнуть жители к недавно введенному российскому управлению и не могли думать, что главнейшее внимание оного обращено исключительно на умножение выгод казны.

Будучи в старой Шемахе, вызвал я к себе генерал-майора барона Вреде, бригадного командира, начальствующего в Дагестане, и обоих полковых командиров. Предписал штаб-квартиру Апшеронского пехотного полка перенести из города Кубы на избранное вновь место на реке Куссар. Давно желал я избавиться [от] неопрятного и гнусного города, в котором войска подвергались [383] всегда необыкновенной смертности, но по недеятельности и лености барона Вреде не мог того достигнуть, хотя место избрано в близком весьма расстоянии. При сем полку назначено поселить женатых оного солдат, перенести военный из Кубы госпиталь [и] жилище окружного в Дагестане начальника. Так же равномерно назначено место для штаб-квартиры Куринского пехотного полка неподалеку от Дербента и для поселения женатых солдат. Осмотрена кратчайшая дорога из Шемахи в Кубу, но по затруднительной разработке не признана удобною: приказано осмотреть идущую через Алты-Агач.

На возвратном пути из Нухи к Тифлису проезжал я владениями полковника султана Елисеуйского, имея в виду учредить со временем прямейшую в Грузию дорогу. Конечно, некоторое время не будет она безопасною по близости лезгин Чарского общества, но при значительном сокращении представляет большие удобства.

В феврале возвратился я в Тифлис. Поручику путей сообщения Боборыкину поручал я прежде осмотреть новую чрез хребет Кавказа дорогу по направлению от города Гори чрез Рачинский округ Имеретинской области и далее по северной покатости гор, следуя течению реки Ардон до плоскости Кабардинской. Переправясь чрез хребет гор, в небольшом расстоянии от оного остановлен он был непокорствующими нам осетинами селения Тиби, все перейденное им расстояние нашел он несравненно удобнейшим теперешней чрез Кавказ дороги, и если расстроено будет прочное сообщение, то оно менее подвержено будет разрушению и меньших потребует издержек. Кроме сего новая дорога и ту представляет важную выгоду, что, с Кавказской линии достигая до Рачинского округа, разделяется она надвое, и проходя Грузию, в то же время идет в Имеретию и другие по Черному морю лежащие провинции. Теперь же как войска, так и вообще транспорты, проходят из России весьма в близком расстоянии от Тифлиса. Посланный со стороны линии офицер также не допущен был сделать обозрение. С Кавказской линии получил я известие, что закубанцы, собравшись в больших силах, сделали нападение на Круглолеское селение, и разграбив большую часть оного, увлекли в плен до четырехсот душ обоего пола. Две роты пехоты, спешившие идти на помощь селению, [384] встречены были особенною толпою закубанцев в превосходных силах, и хотя перестрелка была весьма жаркая, но роты, опрокинув их, не допустили истребить всего населения, и неприятель обратился поспешно к Кубани.

Генерал-майор Сталь 2-й, направив ближайшие войска на преследование неприятеля, не мог с пехотою догнать его, но линейные казаки в числе до семисот человек с двумя орудиями конной артиллерии при самой переправе чрез Кубань ударили на толпы с решительностию, и неприятель в замешательстве бросался в реку, причем из собственного признания закубанцев потерю свою почитают они свыше полутораста человек убитыми и потонувшими. Немало погибло и наших поселян, захваченных в плен, ибо всех их не успели они переправить прежде. Отбито пленных как в сем случае, так и при отступлении из Круглолеского селения, не более как до ста человек. Отогнанные стада вообще все остались в руках наших.

При первом известии о нападении закубанцев командир Навагинского пехотного полка подполковник Урнажевский, перешедшй довольно с большим отрядом за Кубань и к реке Лабе, мог удобно разбить неприятеля, в большом беспорядке спасающегося и обремененного добычею, но посланные от него для разведывания закубанцы, находившиеся проводниками при его войсках, уверили его, что неприятеля вблизи нет, и что, напротив, все разъехались в свои жилища, и он возвратился на линию. После достоверно дознано, что неприятель в самом расстроенном положении и, боясь быть атакованным при переправе, находился в близком растоянии.

В то же время между кабардинцами, владельцами и узденями, тайным сношениям с закубанцами приверженными нами людьми даны известия, что сии последние обещали кабардинцам прийти с силами, дабы способствовать им увлечь с собою подвластных своих, ибо без оных не могли они за Кубанью найти средства удобного существования.

В июле месяце отправил я на Кубань начальника корпуса штаба генерал-майора Вельяминова 3-го, приказал собрать ему сколько возможно войск и казаков, остановить два донских казачьих полка из числа сменившихся и отправляющихся на Дон. С сим отрядом перешел он Кубань, напал на селения живущих [385] за Кубанью ногайцев, которые участниками были в разорении Круглолеского селения, и к толпе закубанцев присоединили 500 человек своей конницы, предводительствуемой многими из их князей.

Генерал-майор Вельяминов 3-й{*68} при разорении селений не встретил почти никакого сопротивления, взял в плен 1400 душ обоего пола и всякого возраста и весьма большое количество скота. Возвращаясь от реки Большого Зеленчука, затрудненные нестройным движением великого числа арб и скота, войска наши вскоре догнаны были закубанцами в числе до тысячи человек. Арриергард наш испытывал жестокое нападение намеревавшегося отбить пленных, и наконец толпа неприятеля, отделясь, обскакала вперед, думая остановить войска наши при переходе одно тесное и неудобное место. Но войсками нашими предупрежденный неприятель не мог воспрепятствовать следованию отряда и был опрокинут с потерею, весьма для него чувствительною. В действии со стороны нашей были одни линейные казаки и конные орудия, от пехоты малое число стрелков. После сего, не видя успеха в дальнейшем преследовании, неприятель возвратился, и отряд без препятствия перешел обратно за Кубань.

Большие чрезвычайно воды делали переправы затруднительными. Генерал-майор Вельяминов 3-й заметил, что войска наши, по Кубани расположенные, долгое время не имевшие действий с закубанцами, имеют к ним чрезмерно большое уважение, в котором участвуют и самые офицеры.

Избегая ужаснейших в Тифлисе жаров, отправился я для осмотра части границы с Турциею и Персиею.

Прибыли в Караклиссу назначенные мною для разграничения с Персиею по Гюлистанскому трактату чиновники генерал-майор Ермолов, действительный статский советник Могилевский и полковник Ага-бек Садыков, со стороны Персии ожидаемы были чиновники.

Со всем возможным вниманием осмотрев в военном отношении округ Самхетию, для лучшей обороны земли и преграждения путей к Тифлису избрал я разоренное селение Манглис для штаба 7-го карабинерного полка, урочище Белый Ключ определил для 31-го егерского полка, и при обоих должны быть поселены женатые их солдаты. Перемена расположения егерского полка наиболее представляет выгод, ибо он переходит [386] из места чрезвычайно нездорового, где всегда необыкновенная бывала между людьми смертность.

В урочище Гергер, где расположен баталион 41-го егерского полка, назначил я поселить женатых солдат Тифлисского полка. На Каменной речке (Джалал-Оглу), у самой чрез оную переправы, квартиры одной артиллерийской роты, полки казачьи, содержащие стражу на границе, переменят теперешние места свои.

Крепость Цалку нашел я в разрушенном состоянии, каковое терпимо быть может по одному мирному с турками согласию. Местоположение оной худое, не мог я в окрестности избрать лучшего; покрывает она собою места по большой части гнусные, землю совершенно опустошенную; желал я отклонить ее далее от границ, но она скрылась бы между горами, и сообщение ее с другими и даже в самой близи лежащими местами сделалось бы совершенно затруднительным. Итак предполагаю я несколько ее исправить, в такое приведя состояние, чтобы невозможно было сорвать малыми силами.

Проезжал я до Дилижанского ущелья с намерением рассмотреть место для устроения небольшого укрепления, ибо дорога сия есть лучшая для караванов и кратчайшая.

Возвратясь в Тифлис, приказал я командиру Херсонского гренадерского полка полковнику Попову со отрядом из 400 человек пехоты пройти по вновь отыскиваемой чрез Кавказ дороге столько далеко, как без большого затруднения могут проходить повозки, дабы мог я сообразить, до которого расстояния можно будет подвозить провиант для войск, которые употреблены будут на обозрение дороги. Со стороны Кабарды послан был путей сообщения майор Кершень.

Полковник Попов прошел все расстояние до хребта и несколько даже за оный, встречен был теми же осетинами, которые прежде посланного офицера не пропустили, имел с ними перестрелку и весьма благоразумно не упорствовал идти далее, ибо опасно вдаться в незнакомые совершенно места с малым числом людей и когда по отдалению никем не мог он быть вспомоществуем. Майор Кершень с пособием священника, проповедующего в горах христианскую веру и весьма уважаемого по его благочестию, успел осмотреть дорогу по северной плоскости Кавказа на всем пространстве, где представляет она самые величайшие затруднения, [387] и подходил довольно близко к тем деревням, жители коих противились полковнику Попову. По мнению осматривавших дорогу и доставленным ими сведениям заключать можно, что дорога должна быть гораздо удобнейшею прежней. Я сам желал ее видеть, но удержан был разными обстоятельствами.

От командующего в Дагестане генерал-майора фон Краббе{*69} получил я донесение, что некоторые из деревень Мехтулинского округа вышли из повиновения, не исполняют обязанностей своих, и когда поставленный над ними пристав понуждал их к высылке рабочих и подвод, то жители имели дерзость нанести ему побои, и что к такому поступку возбуждены они неблагонамеренными людьми, обнадеживающими их пособием. Генерал-майор фон Краббе, находя малое число войск, занятых работою при крепости Бурной, недостаточным на случай важнейшего возмущения, поспешил отправить с шестью ротами пехоты, 6 орудиями артиллерии и частию татарской конницы Куринского пехотного полка командира полковника Верховского, которому хорошо известны были места и самый народ того края, ибо он в 1820 году в продолжение нескольких месяцев расположен был в оном с значительным отрядом войск. По прибытии в Мехтулинский округ к полковнику Верховскому должен был присоединиться один баталион Апшеронского полка и 4 орудия из крепости Бурной. Управляющий работами при сей крепости пионерный подполковник Евреинов до прибытия полковника Верховского усмирил оказавшие против пристава дерзость деревни, которые не только без всякого сопротивления обратились к покорности, но и просили прощения в вине своей и приступили к исполнению прежних повинностей. Сие скорое усмирение дало повод полковнику Верховскому возвратиться с отрядом, и он, достигнувши селения Карабудагент, пошел обратно к Дербенту. Находившийся при полковнике Верховском родной племянник и зять шамхала Умалат-бек, которому благодетельствовал он в продолжение 3-х лет, воспользовавшись отдалением его от войск, убил его выстрелом из ружья и скрылся в горы. Точной причины гнусного злодейства сего неизвестно. Некоторые думают, что оно было следствием заговора с аварским бывшим ханом, с которым убийца имел сношения с позволения г. Верховского. Другие полагают, что, отчаявшись в примирении с шамхалом, с которым [388] был он во вражде за развод с дочерью его, что между знатными мусульманами почитается величайшим бесчестием, подозревал он, что полковник Верховский тому препятствует, и будто, подозревая перемену его к себе прежнего расположения, боялся, чтобы начальство не имело насчет его сомнения. Вскоре после сего происшествия убийца, имея приверженных людей между подвластными шамхала, взбунтовал некоторые из его деревень, к ним присоединился горский народ, называемый койсу-бойменцы.

Генерал-майор фон Краббе тотчас возвратил войска и не замедлил сам прибыть к ним. Желая не дать усилиться возмущению, тотчас пошел он наказать селения Каранай и Эрпели. Первое из сих при малом сопротивлении разорено до основания. При последнем собравшийся в силах неприятель, пользуясь лесистым местоположением, дрался довольно упорно. С нашей стороны не было удобности употребить с выгодою артиллерии и по малочисленности войск нельзя было овладеть всею деревнею, и потому не вся истреблена оная. Войска, проводивши ночь на месте сражения, отошли на другой день. Неприятель не осмелился выйти из лесов. Сражение сие, происходившее 29 и 30 июня, удержало многих от возмущения, но подъявшие оружие недовольно были наказаны. Генерал-майор Краббе возвратился к своей должности в Кубу, войска остались по старшинству в команде подполковника Евреинова и расположились в Мехтулинском округе.

В первых числах августа жители Мехтули убили определенного при них от начальства пристава, и тотчас во всем округе приметно было расположение к бунту, хотя еще не было ничего явного. Но 13-го числа, когда от войск отделена была рота для препровождения транспорта с провиантом, внезапно конница неприятельская напала на оную при селении Каффер-Кумык, два часа продолжалась перестрелка, но против построенного из повозок каре, при коем было орудие, конница ничего решительного предпринять не осмелилась. На звук выстрелов пришел из Параула весь отряд, и неприятель, увидев движение оного, удалился. Войска, соединясь, расположились при Каффер-Кумык в твердой позиции. Транспорт провианта и обоз, устроенный в каре, защищаемы были малым числом людей и все прочие занимали лежащие по области высоты.

В ночи собрался неприятель в больших силах и [389] расположился по возвышениям далее пушечного выстрела. Во весь день продолжалась перестрелка, но в таком расстоянии, что вреда от оной не произошло никакого. На 15-е число в продолжение весьма темной ночи неприятель, собравшись в значительном количестве за обширным курганом, начал работу укрепления, и вырыв род траншей, приблизился к передовым нашим постам, занимающим высоты, с тем, чтобы, не проходя под выстрелами большого расстояния, вдруг из траншей сделать нападение.

Высланные от передовых постов наших на ночное время секретные пикеты открыли работу неприятеля, весьма уже близко производимую. Тотчас будучи подкреплены, начали они перестрелку, которая продолжалась до рассвета не менее двух часов. Лишь только возможно было различать предметы, пехота наша при сильном действии артиллерии ударила в штыки на неприятельские окопы и в такое привела замешательство стеснившиеся в траншеях толпы, что они, не скоро выбравшись из оных, подверглись поражению штыками, и оставив до двухсот тел, предались поспешнейшему бегству. Войска преследовали их до самого селения, которое немедленно было очищено. В продолжение дня неприятель оставил и самые отдаленные возвышения. Отряд, не более как из 1300 человек и 6 орудий состоявший, потеряв убитыми 11 и ранеными 32 человека, рассеял силы не менее 6 тысяч. Войска беспрепятственно, и даже никого не встретив, прибыли к селению Параул и около его расположились лагерем.

Жители всех селений, участвовавших в действии против наших войск, пришли просить пощады, не скрывая своего преступления. Избегая необходимости наказывать большое число виновных, им объявлено прощение, но наложен штраф хлебом и скотом в пользу войск и весьма небольшое число денег, дабы взыскание было чувствительнейшим. Некоторые из главнейших зачинщиков бунта взяты под стражу.

Получив о сих происшествиях известие, почел я нужным быть сам в Дагестане. Малое число войск, там находящееся, могло ободрить горские народы к новым предприятиям, тем более, что по глупости своей верили они распущенным убийцею слухам, что с турками и персиянами война занимает все войска наши и туда никто не прибудет. Сверх того нельзя было совершенно положиться на акушинцев, которых присоединение [390] к мятежникам могло быть опасным, хотя до того не брали они в беспокойствах никакого участия, и поведение их было без упрека. Итак, составив отряд во Владикавказе из одного баталиона Херсонского гренадерского полка, из Грузии отправленного, одного взятого из Кабарды баталиона Ширванского пехотного полка, восьми орудий артиллерии и одной сотни линейных казаков, пошел я с оным сентября 20 числа по реке Сунже, дабы осмотреть места вновь учрежденной линии.

Сделав один день роздыха в крепости Грозной, пошел я чрез крепость Внезапную, укрепления Амир-Аджи-Юрт и Казиюрт до крепости Бурной, куда прибыл октября 3-го числа, и немедля вошел в Мехтулин-ский округ, расположив квартиру мою в селении Каза-нишь. Два некомплектных баталиона, прибывших со мною, показались силами ужасными, ибо никого здесь не уверишь, чтобы могло их быть мало при главном начальнике. Горцы, которые, как предполагали жители, намерены были собраться и сделать нападение, отложили предприятие, соседственные им селения, надеявшиеся на помощь их и до того не покорствовавшие, просили помилования, которое и даровано им, и войска расположились по селениям, где назначены им зимние квартиры.

Пред самым отъездом моим из Грузии наследник Персии Аббас-Мирза прислал ко мне чиновника с объявлением, что между Персиею и Турциею прекращены неприязненные действия и уже составлены пункты мирного договора{*70}. При сем случае довольно хвастливо упомянул, что турки принуждены к тому блистательными успехами его оружия.

Комиссары наши, посланные для назначения границы, уведомили, что вскоре последовать долженствующий мир чрезвычайно возгордил персиян и что в переговорах их с чиновниками на каждом шагу начинали они испытывать противоречия вопреки здравому смыслу и в самых ничтожных случаях. Например, берега реки определяют они не по течению оной, но напротив. Впрочем подобные понятия принадлежат собственно Аббас-Мирзе, которого многие почитают великим гением, преобразователем своего народа и вводящим европейское просвещение. Мнение сие разделяет с прочими и наше министерство, имеющее нужду знать его короче. [391]

От начальника штаба получил я донесение, что он сделал вторительный поиск за Кубань. Первое нападение произвело такой ужас между жителями, ближайшими к нашей границе, что они сколько можно отдалились к горам, и сие было причиною, что войска, под командою его бывшие, сделали три перехода, не будучи никем усмотрены. Внезапно напал на три ногайские аула, в совершеннейшей беспечности бывшие, с потерею двух человек вырезано до 400 душ всякого возраста и обоего пола, взято в плен 566 душ и более 2 тыс. рогатого скота. Владетель успел спастись с женою, но всего лишившись имущества. Непомерная потеря неприятеля произошла от того, что казаки на самом рассвете застали жителей спящих, мгновенно отрезали между аулами сообщение и не допустили их соединиться. Оставалась одна сторона, свободная к реке Лабе, но скрытно прошедшая к самой переправе наша пехота, встретив на оной спасающихся, многих побила и перехватала.

На возвратном пути к Кубани собрались большие толпы неприятеля, думая воспользоваться затрудненным движением войск от пленных и большого числа скота, но, в подобном же случае испытав прежде чувствительный урон, не осмелились сделать они чувствительного нападения и ограничились одною издалека перестрелкою. Места открытые способствовали беспрепятственному движению. В верхнем Каракайдаке и части независимой от нас Табасарани обнаружились беспокойства, и небольшие шайки разбойников начали производить грабежи на землях наших. Родственники возмутившегося изменника тайно ему вспомоществовали тем более успешно, что занимали почетные у нас места, но я приказал в селениях их расположить войска и на их продовольствии, смотря в то же время за исправностью обывательских караулов, и тотчас прекратились шалости. Генерал-майор Аслан-хан Кюринский и Казыкумыцкий наказал табасаранцев отгоном стад их.

В сем году в первый раз в странах здешних появилась опасная болезнь Choiera morbus. В 1821 году перенесшись из Индии в Персию, произвела она там большие в некоторых местах опустошения, повторилась в следующем году не с меньшей жестокостию, и наконец у нас на границах, первоначально посетив лежащие по нижней части реки Куры селения, распространилась [392] в город Баку, по Ширванской провинции, некоторым округам провинции Кубинской и даже в городе Астрахани. Нельзя исчислить точной потери людей, ибо между мусульманами, паче кочующими, нет средства собрать верных сведений, но где таковые были возможны, заметно, что из числа заболевающих умирал пятый и даже шестой человек.

Правительство не упустило в сем случае прислать несколько лекарей и наставления, но прежде сего взяты уже были нужные меры, и первые сведения о средствах пользования сей болезни доставлены мне англичанами, давно знакомыми с нею в Индии, и там пребывающими армянами. Вообще, к счастию нашему, болезнь сия стоила нам несравненно меньшей потери, нежели в Персии.

По известиям из Грузии мир между Персиею и Портою не приведен к окончанию по некоторым несогласиям, но правдоподобно, что Порта по причине неудачных действий в Греции стараться будет устранить все затруднения, ибо имеет нужду в войсках, против Персии употребленных. Аббас-Мирза имел свидание на границе Карабаха с генерал-майором князем Мадатовым, и встретились весьма дружелюбно.

Но объяснение сего, что беспрерывное переселение и бегство кочующих народов порождает между дружественными державами неприятности и охлаждение, что беглые ханы и всякого другого состояния люди, принимаемые в Персии, получая позволение жить близко границ наших, производят разбои и подговаривают подданных наших, что имеют тайные связи и сношения, правительству вредные, и что разные по сему предмету мои представления Персия, не приемля никаких мер, дает мне право поведение ее почитать неблагонамеренным.

Аббас-Мирза, приняв объяснение благосклонно, уверял, что он употребит все средства доказать, как велико желание его приобрести милостивое к себе расположение императора, и что он не замедлит сделать распоряжение, которым здешнее начальство будет довольно. Мне остается сказать, что, зная Аббас-Мирзу, я никогда ни одному слову его не поверю.

Генерал-майор Власов донес, что войско Черноморское весьма удачно отразило шайку закубанцев из 1500 человек, которые под предводительством известных разбойников намеревались напасть на учреждаемое [393] вновь на левом фланге селение. Черноморцы были в гораздо меньшем числе, ибо известие о приближении неприятеля, незадолго полученное, не дало достаточно времени собрать большое число войск. Казаки особенно оказали решительность и бесстрашие под собственным распоряжением генерал-майора Власова.

Я намеревался наказать лежащее в горах селение Ара-Кан, и, собрав войска при селении Джангутай, часть небольшую отрядил для обозрения дороги, которая по слухам была непроходимою. Она найдена совершенно не таковою, и даже артиллерия, хотя и с затруднением, могла однако же следовать за войсками на большое расстояние, но наставшая ненастная погода, недостаток леса для дров и трудность подвезти фураж, заставили меня отложить предприятие. Вскоре потом, с частию войск прошедши до селения Эрпели, приказал я осмотреть дороги к деревням Гимри и Иргана, принадлежащие обществу Койсу-бойлинцев, нам не повинующемуся. Переход чрез хребет, называемый Ара-кес, оказался несколько затруднительным, особенно спуск по необычайной крутизне своей; ущелье, по коему пролегает к деревням путь, паче к Иргана, довольно проходимо, но без артиллерии. При осмотре дороги произошла перестрелка. Неприятель, трусливо защищавший хребет, обратился в поспешнейшее бегство.

Генерал-майор Власов 1-й, составив отряд войск в три тысячи казаков, с двумя ротами пехоты и несколькими орудиями, выступил за Кубань для наказания народа абадзехского, во всех набегах на границы наши участвующего и дающего у себя пристанище разбойникам. Предупрежденный о движении войск неприятель укрыл в лесах семейства, но не мог спасти имущества. Генерал-майор Власов, прошедши в ночь до шестидесяти верст, окружил два селения, но уже не было жителей, кроме караулов и нескольких человек, засевших в ближайшем лесу, из которого производили ружейный огонь. Селение было разграблено и обращено в пепел и взято одно медное шестифунтовое орудие из числа тех, кои даны анапским пашею закубанцам. В обратном следовании чрез лесистые места абадзехи думали остановить войска наши и отбить захваченное орудие, но повсюду отраженные с уроном уступили храбрости казаков. На равнине встречены были большие толпы конницы закубанцев, но они не решились препятствовать следованию войск. [394]

Со стороны Дагестана продолжалось бездействие войск наших. Посредством шамхала и акушинцев надеялся я достать аманатов от ближайших горских народов. Я сам не должен был их требовать, дабы не подвергнуться отказу, который легко могли сделать, не будучи угрожаемы никакою опасностию и не видя вблизи войск наших. Я заставил жителей страны разуметь, что главнокомандующему нельзя сделать отказа безнаказанно, и покорение акушинской области в сем смысле было им вразумительнейшим примером.

Здесь в Казанише склонил я шамхала пригласить к себе Сеид-ефенди, известного ученостию и между горцами пользующегося величайшим уважением и доверенностию. Принадлежа к числу главнейших священных особ, он имел большое влияние на действия ближайших к нам народов. В дружеских с шамхалом сношениях, он приехал к нему и познакомился со мною. Несколько раз виделся я с ним, но не иначе, как у шамхала и в ночное время, дабы не было подозрения между горцами о знакомстве между нами, и они оставались в убеждении, что он не угождал ни одному из русских начальников. В нем нашел я человека здравомыслящего, желающего спокойствия, и мне нетрудно было угадать, что он не откажется быть мне полезным. О свиданиях с ним не знал никто из моих приближенных, кроме одного, необходимого мне, переводчика. Посредством шамхала я обещал Сеид-ефендию доставлять жалованье.

Умершего мехтулинского владельца Гассан-хана сын, молодой человек, увезенный дядею его, изменником аварским ханом, бежал из Авара, явился ко мне, испрашивая прощения в беспокойствах, которые возбуждал он во владениях, отцу его принадлежавших, подстрекаем будучи к тому умершим в недавнем времени его дядею. Сей последний мечтал, в глупости своей, казаться опасным для нас и тем наклонить правительство к прощению гнусной его измены и возвращению отнятого жалованья, которое давало ему избыточные способы существования и средство иметь людей, себе приверженных. Молодому человеку, надеявшемуся на великодушие правительства, даровал я прощение и возвратил деревни, бывшие отца его, приняв присягу на верность подданства императору. Мера сия, по удостоверению здешних, может дать спокойствие, ибо всегда мятежники возрождались со стороны жителей мехтулинских, [395] которыми легко может он управлять по привязанности к нему оных.

Наставшее холодное время и снега, покрывшие горы, составляющие границу нашу с Персиею, воспрепятствовали комиссарам нашим продолжать их действия по предмету назначения границ, и я приказал им возвратиться в Тифлис. Из присланных ими донесений обнаружились затруднения, которые сам Аббас-Мирза вымышлял для воспрепятствования в разграничении и при свидании с комиссарами старался в присутствии многих своих чиновников выставить несправедливое занятие русскими войсками части ханства Талышинского. Окружающие его не раз говорили, что Аббас-Мирза намерен отправить в Петербург доверенную особу, если встретит со стороны комиссаров несговорчивость в определении границы, как он желает, то есть совершенно уклоняясь смысла трактата{*71}. Он нимало не сомневается в успехе, полагаясь на внимание, которое правительство оказывает без разбора каждому ничтожному из персиян. Весьма мало понимает Аббас-Мирза великодушную систему нашего правительства и, конечно, не подобного ему человека, исполненного всех низких свойств, можно вразумить легко в оную.

Болезнь начальника штаба генерал-майора Вельяминова 2-го заставила меня позволить ему ехать в Тифлис для излечения, и войска, по Кубани расположенные для охранения границы от набегов, поручены артиллерии полковнику Коцареву.