15-го мая.
Вот я опять объезжала все наши госпитали. Как только проехал шах и все его багажи и казна, я поехала в Караклис, там было мне много хлопот – госпиталь № 4-й опять открывается, но уже для русских. Я просила прислать туда сестер, только не как прежде, как будет готов госпиталь, но в Тифлисе поторопились и послали их очень поспешно.
Оба главные врача там новые, ходила с ними знакомиться, показывала письмо генерала Старосельского. в котором сказано, чтоб я условилась с главными докторами на счет сестер, но они нашли, что это не довольно официально, и с ними я ничего не уладила. Вернулась сюда. Ждала доктора Реммерта, он теперь на место Брюшневского инспектором Кавказского военного округа, но так как он скоро не приехал, то и пришлось писать к Д. С. Старосельскому, просить официального распоряжения, чтоб сестры были приняты в постоянный полугоспиталь до открытия № 4-го.
В Караван-сарае № 44-й уже имеет больных, сестры живут вблизи своего лагеря в намете, у леса очень мило и красиво, много цветов. Но одна гроза сменяет другую, так что в палатках грязь. В № 57-м тоже довольно больных, делали одному ампутацию. Теперь в Караван-сарае два госпиталя, а в Акстафе остался один; я туда ездила с сестрой Бондаревой и так кстати, при нас приехала сестра Лосева из Тифлиса, и мы могли ей все показать и рассказать, она там должна заведовать и складом. Из тюрьмы все больные переведены в палатки, местность некрасивая, тропинка при дожде очень скользкая. Но теперь еще не было жарко, и трава не сгорела.
Мы ночевали в Акстафе, провели день и только поздно вечером вернулись в Караван-сарай. Я ночевала у сестер в намете, очень мне хотелось, чтоб pour la couleur locale (для местного колорита – с фран. ред.) покричали шакалы, но, увы, кроме петухов никого не слыхала, а это более напоминает русскую деревню, чем Кавказские ущелья.
22-го мая.
На днях проехала здесь сестра Свербеева, она едет старшей в Александрополь заменить сестру Хилкову, которую просили ее подождать, Свербеева приходила ко мне, она занималась в Костроме, в больнице, устроенной в женском монастыре игуменьей Марией (бывшая Софья Давыдова). С ней едут 16 сестер, тоже из Костромы, и еще несколько сестер из Тифлиса.
Сестра Свербеева была мне очень симпатична, и мне было очень досадно, что скоро пришли сказать, что лошади заложены, я ее проводила до почты.
В маленьком Делижане очень большие перемены в нашем госпитальном мире.
Доктора, смотрители, аптекари, комиссары – все в волнении. Дело в том, что нумерные госпитали в 200 человек соединяются по три вместе, так что госпиталь будет на 600 человек. И это не у нас только, а везде. Итак, из трех главных врачей два останутся без места, а у нас и три, так как главным врачом соединенного госпиталя назначается доктор Куласовский. Но, может быть, в № 63-м, который должен прийти к нам, нет главного доктора. Но главные врачи номеров 25-го и 29-го уже получили новое назначение, № 29 в Караклис, а № 25-ый на санитарную стоянку, которая нынешний год будет устроена в больших размерах и с улучшенным содержанием.
Из прочего персонала кто останется, кто нет, еще наверно не знаю. Итак, теперь оба нумерные госпиталя перешли в лагерь, палатки № 29-го расположены там, где прошлого года стоял № 25-ый, только все 16-ть палаток в один ряд, а другой ряд, где были тоже прошлого года палатки № 25-го, займет № 63-й. Тут все очищено, нивелировано, где срыто, где подсыпано, так как ряды гораздо длиннее. А те места, где стояли палатки прошлого года, до того обливали карболкой, что во всем Делижане ею пахло. Пройдя все эти палатки, надо спуститься в небольшой, но очень красивый овражек, по которому бежит премилый горный ручеек, спуск довольно крут, но все это устраивают. На другой стороне оврага разбито 16 наметов № 25-го, это место было выбрано еще прежде главным врачом этого нумера для своего госпиталя, все перемены произошли так внезапно.
В субботу, с самого раннего утра, начали возить топчаны; те, которые не были заняты, перевезены еще накануне. Один доктор не позволил беспокоить своих больных. А сестры опоздали остановить перевозку. И ты не можешь себе представить, какой печальный вид имела эта большая зала с больными, лежащими на полу, только на шинелях и одеялах, с мешками под головами. Увезли, так увезли, ничего не поделаешь. Больные в этот день обедали в 11-ть часов и должны были ужинать в 3 часа. Я пошла в комнаты сестер, чтоб тоже с ними пообедать, прося мне сказать, когда приедут фургоны за слабыми, они в том же здании, где сестры. Пришли сказать, что фургоны приехали. Вхожу, фельдфебель распоряжается, чтоб больных снимали с коек. Что это? Он отвечает: «Койки, которые стоят здесь, принадлежат Делижанскому госпиталю, и я за ними приехал». Я ему объявила, что этого не будет, и что я не позволю тронуть ни одной койки, пока больных не увезут. И сейчас послала за комиссаром, который и распорядился отправкой больных в этих же самых фургонах. Но что это было за грустное, тяжелое зрелище: иного с трудом несут три человека, другой едва переступает, опершись на двоих, бредут и без помощи одни, шатаясь, другие на костылях. А как трудно поднимать их в эти высокие фургоны, и больным мученье, и служители измучены. А что это за лица! Вот уж живые мертвецы, как-то при солнце еще поразительнее!
Но не думай, что уже все в таком положении, вот один и сам лезет в фургон. Ему говорят: «Подожди, тесно». – «Нет, уж как-нибудь прицеплюсь, мои вещи тут положены». А вот из большого здания целая толпа идет весело пешком. Но, однако, и там есть слабые, которых надо выносить на руках. Две сестры сели в фургоны с больными; а одна сестра, которая очень некстати занемогла накануне, в арбы на волах с сестрой, которой пришлось хлопотать о ней, а не о больных. Что за суета! Кто хлопочет о подушках, кто о кружках, а кто из служителей поленивее да посметливее – тот возьмет одну лампу и несет. Я с сестрой Леман пошла пешком, говорят, что от госпиталя до лагеря две версты, мне кажется, что меньше. Когда мы пришли туда, больные были уже перевезены. Но опять неурядица – больные лежат на траве, не могут войти в гору, служителей мало, они более заняты тасканием сундуков, чем больными.
Только когда пришел смотритель, появилось и больше служителей, и все стало приходить в порядок. Слабых больных внесли в палатки, а которые покрепче остались, гуляли. радуясь на лес и воздух. Собрали кружки, кипяток был готов, и сестры начали поить больных чаем. А я ушла домой утомленная и морально, и физически, было очень жарко – но на счастье наших больных не было ни грозы, ни дождя.
Вчера ходила в Делижанский госпиталь, там тоже в субботу перевели больных из 1-го отделения в палатки, они поставлены высоко, там, где прошлого года было последнее пятое отделение. Сегодня переводят туда же из третьего отделения, но это не так затруднительно, во-первых, близко, а во-вторых, больных в обоих отделениях около 90; те же сестры и те же доктора остаются при своих больных. А в соединенном госпитале, я теперь буду так называть его, 359 человек. Все перепутаны, ни доктора, ни сестры не знают, где их больные. Но обещают, что скоро все придет в порядок, что будут разные отделения, но я теперь всего более надеюсь на хороший воздух. Сегодня целый день провела в лагере, сестры устраиваются в своих офицерских палатках. И я собираюсь также переехать в лагерь.
30-го мая.
Наконец я получила вещи, посланные милыми Княжевичxv – очень долго они были в дороге, от души благодарю за крестики – я ходила их раздавать. Календарики принимаются с большой благодарностью; а гребни очень нужны, дала во всякую палатку.
Сестра К. Хилкова проехала мимо нашего Делижана, и хотя это было очень рано, но она заходила ко мне. Почти все сестры ее отряда уехали, все эти дни они проезжали по три, по четыре. Всего осталось из ее сестер пять или шесть в Александропольских госпиталях; там тоже большие перемены.
Главный инспектор А. А. Реммерт проехал на этих днях обратно из Эрзерума и Карса. Приехал он ночью. Прежде сказали, что он посетит все госпитали; потом, что он очень спешит и нигде не будет. Мне было необходимо его видеть, и я пошла к доктору Куласовскому, у которого он остановился. Узнала еще разные перемены: у нас по дороге к Караван-сараю открывается соединенный госпиталь №№ 75, 76, 77. В Караклисе к № 4-му еще присоединят два нумера. В Караван-сарае №№ 44 и 57-ой с присоединением третьего сольются в один. Вот сколько перемен предстоит нам на июнь.
Несмотря на то, что доктор Реммерт спешил, он посетил наш лагерь. Потом мы пошли завтракать к доктору Куласовскому. Так как у меня остались деньги от тех. которые Великий Князь дал мне для раненных, то я просила А. А. Реммерта ходатайствовать у Его Высочества за наших помороженных (которые во всех правах уже приравнены к раненым), чтоб мне было разрешено давать им деньги, доктор Реммерт был так любезен, что обещал дать мне ответ телеграммой.
3-го июня. Лагерь соединенных Делижанских госпиталей №№ 25, 29, 63 по Эриванской дороге.
Вот я тоже переехала в лагерь и теперь живу в намете. В мое распоряжение наш уполномоченный Н. Т. Кущев дал прекрасную палатку Красного Креста, она очень большая, но я ее уступила для аптеки, а взяла ту, где была аптека, она меньше, но не думай, чтоб была мала. Я ее разделила на две половины занавеской из одеял, так что у меня приемная и спальня, надеюсь устроиться удобно, только бы дождь перестал, а то и палатку разбивали на мокрой земле. И теперь все еще по несколько раз в день идет у нас дождь.
Много было хлопот с нашим переездом, багаж перевозили на волах, ведь у нас все еще остаются разные вещи в сундуках и в тюках для раздачи больным. Сестры Тихомирова и Пузыревская, которые жили со мной, перешли на горы к своему госпиталю, им устроена кибитка довольно аккуратная, с дверью, которую можно запирать, а у нас в палатках все открыто. Служитель мой состроил себе шалаш из веток и войлока, недалеко от моего намета. Я очень довольна, что живу теперь так близко от больных, надо только сойти несколько под гору, тут и их палатка.
Но эти беспрестанные грозы, дожди всему мешают. Лихорадки возобновляются, скорбутных (больные цингой – ред.) очень много; если б была хорошая погода, они бы скоро поправились. А теперь все идет еще очень плохо.
Лагерь, 5-го июня.
Мне давно хотелось посмотреть санитарную стоянку, – представь, что у нас делается! Устраивают стоянку на 600 человек; палаток и всего нужного посылают только на 400 человек. А вдруг через несколько дней на стоянку послали с лишком 700 человек! Каково! Да еще когда льет дождь всякий день!
Я устроила туда тоже неудачную поездку, не скоро достала лошадей с почты, и когда, наконец, они приехали, поднимались черные тучи. Надеясь, что они пройдут стороной, мы с сестрой Леман поехали, но не успели отъехать двух верст, как пошел дождь, да так и продолжался, но мы все-таки доехали до стоянки, она от нас в пяти верстах. А дождь все сильнее и сильнее, тропинки сделались такие скользкие, что не только я, но и сестра Леман. уроженка гористого Бадена и которая отлично ходит по горам, должна была прибегнуть к помощи служителя, чтоб взобраться на гору. Стоянка расположена в трех отдельных местах. Очень красивая местность, особливо там, где большие дубы и дикие грушевые деревья. Но под туманом все было грустно: промокшие солдатские палатки, в которых помещаются по 10-ти и даже по 12-ти человек, в иных палатках нары из веток, на них солома, в других не было и нар, а только немного соломы.
В этих сырых палатках на мокрой земле лежали наши бедные только немного еще поправившиеся больные. Уехали мы с грустным, тяжелым чувством, домой ехали все под дождем, и он только перестал, когда мы входили в наш лагерь.
Лагерь, 13-го июня.
Опять объехала все наши госпитали и еще один новый в Чуруслане. Чуруслан – пустынное место, тут только остался казачий пост; была прежде станция, но она переведена в Тарсачай, а то говорят, что осенью тут постоянно бывают лихорадки. Место хотя и пустынное, но очень красивое: большая поляна, окруженная лесистыми горами и обнаженными скалами.
Лагерь в 50 палаток разбит по американской системе, очень просторно; тифозные и другие с заразительными болезнями в большом расстоянии. Кухни, прачечные отлично устроены. Больных очень немного, сестер нет еще. Но доктор очень желает, чтоб были сестры, и просил двух сестер из Караван-сарая перейти в его госпиталь; я думаю, что так и будет. У нас теперь везде большие перемены: в Караклисе № 4-ый открыт, две тифлисские сестры уже там, я просила прислать еще сестер, так как госпиталь будет в 600 человек. Когда я там была – больные лежали очень неудобно, топчаны поставлены один возле другого, так что подойти к больным нельзя, а надо лазить по койкам. Главный доктор теперь очень равнодушен к устройству госпиталя, потому что знает наверное, что по прибытии двух номеров, оно и останется. В Караван-сарае № 44 поглощает № 57-й. Лагерь переставляют на новый лад. Сестры тоже перешли на новое и некрасивое место в большой намет Красного Креста. Была я так же в Акстафе, там ужасно жарко: тяжелый воздух, на холме, где стоят палатки больных, трава вся сгорела, да и дальше только у речки и у ручья видишь немного зелени, а то все желто, как у нас в сентябре. Больные говорят, что всякий вечер видят фаланг; я не видала, а знаю, что один фельдшер был ужален, но кончилось благополучно. Очень желаю и надеюсь, что госпиталь закроется до осени, здесь очень неудобно, теперь решительно ничего нельзя достать, даже духанщики оставляют Акстафу. Если госпиталь закроется, то сестры со своими больными поедут в Караван-сарай, тогда сестер там будет достаточно. Итак, ты видишь, что и для сестер, и для докторов все en suspens (в неопределенном положении – с фран. ред.), и это всем мешает с усердием заняться делом. Надеюсь, что скоро все приведут в порядок.
Получила телеграмму от А. Л. Реммерта: мне разрешено давать помороженным; доктор Реммерт спрашивает (ответ уплачен), откуда я получаю деньги? Я отвечала, что получила один раз прямо от Великого Князя, и кончила словами: откуда получать не знаю, устройте. И мне это устроили также телеграммой: известили, что мне деньги будут присланы. Очень рада, а то число помороженных с ампутацией пальцев, стопы и даже ноги все прибавляется.
Лагерь, 24-го июня.
После довольно большого промежутка времени опять пришел транспорт, мы его ждали, и жена нашего главного доктора г-жа Куласовская пожертвовала 10-ть рублей pour la bien venue (для приветствия – с фран. ред); мы купили чаю, сахару, чуреков – все было приготовлено, и это было очень кстати, так как этот транспорт обедал в Караклисе, а не в Делижане, как это бывает обыкновенно. В Малоканской слободе устроены котлы, в которых всегда варят пищу для транспортов.
В этом транспорте очень много помороженных. Им были уже сделаны операции, но к несчастью придется делать опять – у многих кости обнажены, и вид ран не очень хорош. Я их переписала, чтобы дать им денег. Это мне было очень легко, так как я теперь всякое утро хожу их перевязывать. Хирургическое отделение внизу прямо под моей палаткой, отделение это самое большое – семь наметов, в них также занимается и сестра Леман.
Ты спрашиваешь о сестре, которая занемогла в день перехода в лагерь. Она была очень больна, у ней была febris recurrens (возвратный тиф – с лат. ред.), но, слава Богу, возврат был гораздо слабее, и теперь она понемногу начинает уже ходить к больным.
В эту минуту у нас очень много больных, 525 человек, иные совсем поправились и можно бы их выписать, но теперь не позволено из госпиталей выписывать иначе, как на стоянку, а в санитарной или, как называют наши больные, в секретарной стоянке 670 человек, что ж тут делать?
Ты пишешь, что у вас жарко, а у нас даже не тепло, насилу согреешься под двумя байковыми одеялами и пальто. Дождь все идет, только что велишь открыть палатку в надежде все просушить, приходится опять ее закрывать от дождя.
Здешние жители, говорят, что нынешний год совсем особенный, что у них в это время никогда не бывает такой погоды. А Р. К. Раак говорит, что это милость Божья, и что эти беспрестанные дожди и грозы самая лучшая ассенизация и больше сделают пользы, чем все комиссии.
26-го июня.
Эти дни было очень много дела. Проехала одна сестра в Караклис в соединенный госпиталь со специальной целью, заниматься там хозяйством. Потом приехала ко мне сестра Гнедкова, она еще прошлого года была сестрой близко от Карса. Ее брат, ее единственная надежда, пошел в санитары по желанию служить нашим раненым (прежде он был учителем и помогал своей сестре) после какого-то дела, она напрасно ждала его возвращения, он пропал без вести! Старались разузнать о нем, но ничего не узнали, она , бедная, убита этим горем. Мне ее прежде хвалили, как очень хорошую сестру. Я ее послала в Чуруслан, куда уже переехали сестры Иностранцева и Солодовникова, и я надеюсь, что этих трех сестер будет там вполне достаточно.
В воскресенье, когда я была очень занята перевязкой, явилась вдруг передо мной сестра и объявила, что с ней еще пять сестер, что они присланы в мое распоряжение, но очень бы желали быть в Караклисе, она прибавила, что за ними едут еще шесть или восемь сестер. Я пришла в недоумение! Что делать? Не знаю, надо ли еще сестер в Караклисе. Двух я туда назначила в постоянный полугоспиталь. Решаюсь послать телеграммы, одну в Караклис главному новоприбывшему доктору соединенного госпиталя с вопросом: нужны ли ему сестры? и с уполномоченным ответом; другую в Тифлис: чтоб сестер не присылали до востребования. Очень была рада, когда на другое утро получила ответную телеграмму от доктора, что он просит сестер для своего госпиталя.
Вот тебе для рассеянья описаны вечера в нашем лагере и с эпиграфом:
Свой бледный свет простерши по горам,
Луна наш стан больничный.
Не пугайся подчеркнутому слову. Если бы вчера вечером кто-нибудь взглянул на наш лагерь, то не подумал бы, что тут больные. Взгляни на план, который я тебе прислала, только против него есть уже маленькое изменение. В дальнем от меня лагере, под самый его конец, к лесу из нижнего ряда, то есть того, что ближе к речке, сняты три палатки и поставлены как продолжение верхнего ряда – так что тут не двойной ряд, а шесть палаток, ясно освещенных хотя и не полной, но яркой луной, сзади лес по горе, – а к речке лепятся по скату горы дубы, ясени и мелколистный клен с очень густой зеленью.
На площадке перед палатками, ближе к деревьям, весело трещит и сверкает костер, на перекинутой на подпорках палке качаются с шипением солдатские котелки, больные варят чай, они это очень любят, но я не советую заглядывать в котелки, потому что в них попеременно наливается борщ, варится картофель и грибы, и я думая, чай выходит на манер китайского, несколько с жирком. Вокруг этого костра сидят человек восемь; на приступках возле палаток сидят и лежат в разных позах больные, другие, опустив полы палаток, выглядывают из них. Вот из обоих рядов палаток сходятся больные на пустое пространство, где уже стоит толпа в шестьдесят или семьдесят человек. Посередине этой толпы один из больных, разумеется выздоровевший, сбросив халат, пляшет с разными затеями, туфли летят вверх, и он со вскрикиванием и свистанием выделывает ногами разные выкрутасы; другой подыгрывает на гармони. Но вот пляска сменяется пением, и тот же, который плясал, обращается в запевалу, а хор человек в десять подхватывает за ним. Но ведь они не спевались – иная песня идет на лад, другая вдруг обрывается, пошло не ладно, и раздается громкий смех в толпе и между поющих. Затянули другую, эта пошла согласно и допевается до конца. Но вот опять пение сменилось пляской, к плясавшему прежде присоединилось два казака, толпа радуется, хохочет.
Я сидела близко на лавочке с сестрой Никольской, и она весело говорила мне, как она счастлива – ее сын, только что произведенный в офицеры, приехал к ней доволен и важен, как всегда бывает прапорщик, он уже имеет Георгиевский солдатский крест и Сербский орден, так как был добровольцем. А я очень задумалась, мои мысли перенеслись в уединенный уголок Новоторжского уезда, когда бравые солдаты запели столько раз слышанную там песню, петую девушками и даже девочками в зале нашего деревенского дома: «Ах вы сени, мои сени…» и «выпускала сокола из платочка белова…» и пр. Вот весело подбежала к нам молоденькая сестра, она держит на листке светящегося червячка, который ярко блестит зеленоватым огоньком.
Долго продолжались пение и пляска; в других местах разговоры: о штурме Карса, о страшных снегах по Урзюмом (Эрзерумом), о хорошем белом хлебе турок. Внутренность палаток осветилась керосиновыми лампами, на столбах зажглись фонари тоже с лампами. луна спускалась к противоположной высокой горе. Больные стали расходиться, но неугомонный запевала остановился против своего намета, и они еще пропели несколько песен и вошли в свои палатки.
Свежая ночная мгла стала подниматься от речки, и тень от горы постепенно закрывала стихнувший лагерь, только кой-где свистнет птичка, да кузнечики завели свое бесконечное и монотонное пение. В большом лагере, через который проходила я в свою палатку, все смолкло, только в некоторых наметах еще слышался тихий говор солдат.
22-го июля.
Вчера мы провели с сестрой Леман очень приятный день. нас давно звал на стоянку доктор Сивицкий, который теперь там живет; он хлопотал, чтоб к нам пораньше приехала известная тебе почтовая линейка, которая дребезжит и скоро, кажется, совсем развалится. Погода была нам очень благоприятная: серенький теплый день, ни жара, ни дождя, ни пыли. Как только мы кончили перевязку, которая идет очень скоро, с нами теперь перевязывают два студента из Казанского университета, мы поехали.
Теперь там все устроилось: дают по 1 ½ фунта говядины, по 3 фунта хлеба, чай два раза в день дается на руки, и солдаты варят его в своих котелках. Они теперь очень довольны. У них там 25 коров. Но так как на всех не достает молока, то дают поочередно один лень одной роте, а на следующий день – другой и т. д. по порядку, у них разделено на роты.
Вчера там было 580 человек. В одном только недостаток – это в белье.
Я привезла 20 рубашек, но боялась сама их раздавать, а то получит тот, кто понахальнее. Заведующие стоянкой лучше знают кому нужнее.
Мы обедали у доктора с майором и офицером и пробыли там до 5 часов.
У нас теперь всякий вечер концерты и иллюминации, концерт, разумеется, вокальный, а иллюминация – очень блестящие червячки. Недавно одна сестра принесла мне вечером букет, на котором их было пять, – очень мило.
13-го июля.
Жду окончательного решения нашей судьбы и надеюсь, что Д. Кулосовский. который теперь в Тифлисе, привезет нам это решение. Но он ждет А. А. Реммерта, а д-р Реммерт ждет сдачи Батума, а я жду Куласовского. Могу тебе сказать одно очень хорошее: это то, что в соединенных госпиталях, в которых мои сестры, больных не очень много – все они устроены на 600 человек, а у нас только 327 человек. В прочих от 200 до 300 человек.
Вчера полковник Морозов меня уверял, что в августе все военно-временные госпитали закроются. Он мне также говорил, что на всем Кавказе 18 тысяч больных, что очень много для 100-тысячной армии.
Твои мечты найти здесь из солдат работника к нам в деревню так и останутся мечтами, они неисполнимы. Во-первых, потому что все здешние солдаты из далеких от нас губерний, очень обильных и хлебородных, особливо против нашей. О наших линейных казаках и говорить нечего – они владеют десятками, если не сотнями десятин земли. Во-вторых, молодые солдаты или уже будут признаны совершенно неспособными, или отпущены на поправку. Они недавно поступили на службу и рвутся домой. Если б ты видела, сколько я пересылаю писем; вот уже теперь восьмая сотня. В-третьих, призывные: порядочные почти все женаты, имеют семейства; остаются плохонькие: но они-то и здесь много делают нам хлопот – воры и пьяницы.
Сейчас прочитала в «Обзоре» Англо-Турецкую конвенцию. Прочла «Московские Ведомости» — 1, 2, 3 июля и нахожусь точно под давлением кошмара. Что ж это!? В договоре между Англией и Турцией сказано, что мы не можем иметь ни Карса, ни Ардагана, на конгрессе нам их отдают. Бисмарк поздравляет с миром! Катков пророчит войны! Не знаешь, что думать, чего ждать. А пока жду доктора Куласовского и сейчас пойду к его жене узнать, не приехал ли он.
20-го июля.
Доктора Куласовского я дождалась, но ничего не знаю окончательно и не могу определить, когда отсюда уеду. Доктор Реммерт обещал известить письмом или телеграммой, а сюда он теперь не собирается. И я могла опять объехать наши отдаленные госпитали. Слава Богу, в Акстафу не надо ехать – госпиталь закрыт, больные и сестры переехали в Караван-сарай. К прежним двум нумерным госпиталям присоединился
№ 52-й. Лагерь очень велик, докторов много, и во все наши госпитали прислали студентов из Казани по три и по четыре, но, благодаря Богу, больных мало.
Я не рано добивалась лошадей и ехала при ужасном жаре и пыли.
В Чуруслане остановилась у сестер на полчаса, обещала вернуться на другой день и пробыть дольше.
Весь вечер в Караван-сарае было очень жарко. Сидели мы у палатки сестер с лампой. Комаров и мух у нас мало, но жучки не давали покоя, но несколько вдруг забивалось под чепчик. После ужина с сестрой Бондаревой обошли лагерь, нашли, что мало наружных фонарей, на другой день их прибавили.
Лагерь, как я уже писала, широко раскинулся на поляне, окруженной горами и скалами. Напротив лагеря, на другом берегу речки Акстафы, которая бежит у самого шоссе возвышается уступами гора и на более широких уступах засеянные поля и сенокосы, а подымаясь выше, гора оканчивается грозными скалами. Немного грустный вид давала поляне высокая, но совершенно засохшая трава. За кухней, которая у самого шоссе, разбросаны в недалеком расстоянии разные наметы, офицерские палатки, шалаши из сучьев и палатка Красного Креста, в них помещаются все служащие при госпитале, аптека, цейхгауз и проч.
Вечером я еще обошла с главным доктором всех больных.
На другой день утром я пошла прямо в хирургическое отделение с сестрой Гнедковой, которая там перевязывает, записать и дать деньги помороженным и раненым. Потом обошла и прочие отделения. Слава Богу! Больных мало, а докторов много.
В этот день отправляли на стоянку 22 чел., и я пошла к цейхгаузу. Там у столика сидели: сестра Иностранцева и офицер с завязанным глазом, он был ранен в самом начале кампании и с прошлого года лежал в Делижане (теперь вещевым комиссаром). Перед ними два унтер-офицера развязывали то белые холщевые мешки, то свернутые шинели, завязанные башлыками. Они громко читали фамилию того, кому принадлежит связка; если нет сапог, то комиссар записывает, что такому-то надо выдать; если нет белья, то сестра записывает имя и фамилию и что надо дать.
От цейхгауза я пошла со смотрителем в кухню. Обед был хорош: куриный суп вкусен, молочная каша хорошо размешана и сварена. Но цинготная порция неудовлетворительна: капусты нет, только лук, крошеная говядина, квас, уксус, горчица; последних очень мало, но смотритель велел прибавить.
Из кухни прошли в прачечную. Прачки очень довольны, что белье все бумажное, его гораздо легче мыть и оно красивее.
Все недавно сформированные госпитали имеет такое белье, и у нас в № 63 все бумажное, даже простыни. Потом я пошла в аптеку, вот если б ты видела, то никак бы не догадалась, что мы тут делаем. Я и со мною двое докторов, и аптекарь, мы ходим вокруг палатки, где аптека; у одного из них склянка, и он льет на землю какую-то жидкость, а у другого что-то болтается на нитке; мы часто наклоняемся к земле, походили, поглядели. Наконец один сказал: нет, охота неудачная – не нашли ни одного тарантула. А их тут много водится и их ловят, наливая спирт в круглое отверстие, в котором предполагают, что находится тарантул, и он оттуда сейчас же вылезает, или опускают восковой шарик и тарантул ухватывается за него своими лапками, так его и вытаскивают. В утешение неудавшейся охоте мне показывали в банке, в спирту, и обещали подарить двух фаланг. Какие у них злые, противные физиономии, нельзя себе представить, чтоб у насекомого могло быть такое выражение.
Вернулась в нашу палатку, но скоро раздался свисток, призывающий к обеду. Здесь все обедают вместе. Заведует этим управляющий аптекой, и по истечении месяца он рассчитывает, на артельном основании, сколько каждый должен заплатить. Иначе в этом пустынном месте нельзя устроиться. Он должен посылать в аулы доставать провизию, а все аулы довольно далеко, так что ему очень много хлопот.
Обедало нас 22 человека. Обед был очень хорош.
Мы уговорились, когда все кончат свои занятия, идти на ту сторону Акстафы. Мне говорили, что с горы, где сенокос, очень хорош вид на лагерь, и видно все его расположение.
20-го утро серенькое, но теплое, так тихо, что не один листочек не шевелится; белый флаг с красным крестом висит неподвижно у древка. Сестры пошли по своим отделениям: больных не много, всего 156 человека.
По мере того, как кончалась визитация, из палаток выходили больные: кто с повязанной головой, кто с завязанным глазом, кто хромая насилу идет, опираясь на палку, а кто и на двух костылях – все они направляются в серединный угол лагеря. И я пошла туда же. Там стоял стол, покрытый белой скатертью; на столе два образа и свечи; перед столом стоит священник в очень скромной, но красивой ризе коричневой, вместо галунов синие ленты. Ильин день, служат обедницу; четыре солдата поют очень стройно, а все другие, положив на стол свои заветные копейки, усердно молятся за Царя и за мир, и за все Христолюбивое воинство. И я усердно помолилась, как это было умилительно. Служба кончилась, зазвенел колокольчик, приехала почтовая тройка, и я уехала в Делижан.
