В.И. Сысоев.

«История усадьбы Прямухино и повествование о жизни главного создателя усадебного комплекса А.М. Бакунина»

Прямухино было куплено Михаилом Васильевичем Бакуниным на имя жены Любови Петровны у премьер-майора Семёна Никифоровича Шишкова 8 апреля 1779 года, через несколько лет после указа Петра III «О даровании вольности и свободы дворянству», когда помещик, по выражению садовода-просветителя А.Т. Болотова, «вспрыгнул от радости», получив известие о том, что он может подать в отставку и заняться устройством частной жизни, уединившись в своей провинциальной усадьбе, в тишине и покое.

Вообще, фамилия Шишковых в истории Новоторжского края известная. С 1542 года упоминается Полуэкт Васильевич Шишков, бывший в то время воеводой в Торжке. После его смерти должность эта перешла к его сыну Ивану. Так в течение почти двух столетий Шишковы наследовали воеводство в Торжке и за это время стали довольно крупными местными землевладельцами.
С.Н. Шишков, продавший Прямухино Бакуниным, занимал некоторое время должность предводителя дворянства сначала Новоторжского уезда, а затем и Тверской губернии. Сын С.Н. Шишкова Александр Семенович Шишков (1754–1841) был видным государственным деятелем, адмиралом,  писателем, президентом Российской академии и министром народного просвещения.
Что же представляла собой усадьба, купленная Бакуниными?
Читаем «Экономические примечания к планам генерального и специального межевания на 1779 год»:
«Село Прямухино и деревни Лопатино, Мытница с пустошами Любовь Петровны Бакуниной с выделенною церковною землею в трех местах. Под усадьбою занято 34 десятины; пашни – 950 десятин; сенных покосов – 125 десятин; лесу – 1525 десятин 827 сажен; неудобных мест – 41 десятина; всего земли – 2675 десятин 827 саженей. Село на левой стороне реки Осуги. Церковь каменная во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Дом господский деревянный. При селе на реке Осуге мучная мельница о четырех поставах. Деревня Лопатино на суходоле, Мытница на суходоле при большой дороге. Церковные земли: первая на правой стороне реки Осуги, а вторая и третья на суходолах. Земля иловатая, хлеб и покосы средственные. Лес строевый, сосновый и дровяной, березовый, осиновый. Крестьяне на пашне».
На «Геометрическом специальном плане» 1797 года, хранящемся в РГАДА, показаны главный усадебный дом с хаотично разбросанными хозяйственными постройками, церковь на том же месте, где и ныне существующая, мост через реку Осугу, расположенный чуть выше нынешнего, уже указана рощица на правом берегу, выделены церковные земли, обозначены границы парка и владений.
Плодовый сад располагался западнее господского дома, здесь Шишков выращивал русскую вишню. Рядом находилась конюшня с каретным сараем. Была в усадьбе и ткацкая мануфактура по производству холста и грубого армейского сукна.
На холме рядом с церковью были посажены вязы, которые к началу XIX века уже состарились. На противоположном берегу Осуги Шишковым была посажена маленькая берёзовая роща.
Таким образом, первоначальная структура – ядро усадьбы – сложилась уже в XVIII веке при прежних владельцах.
Господский дом, доставшийся Бакуниным от Шишковых, был деревянный, из круглого елового леса, обшитый тёсом (оштукатурен по дранке он был, вероятно, позже, одновременно с постройкой кирпичных флигелей). Размеры дома составляли 32,6х16 метров. С восточной стороны дом был одноэтажным, с западной – под крышей располагался мезонин с четырьмя комнатами-светёлками, в которых проживала прислуга.
Михаил Васильевич Бакунин в течение двадцати лет владения Прямухином предпочтение отдавал хозяйственному строительству. Им были построены каменный «магазейн» возле церкви, мельница на левом берегу Осуги, конюшня на двадцать четыре лошади, рига, гумно. Уделялось большое внимание и благоустройству усадьбы: при нём было начато устройство прудов, разбит новый плодовый сад, украшен парк.
У каждого из членов семьи М.В. Бакунина в парке был свой уголок, где можно было заниматься благоустройством по своему усмотрению и украшать его на свой лад и вкус. Так, любимое место «матушки» Любови Петровны было на Дуловском ручье возле реки, она называла его «ваксалом», а её сын Михаил Михайлович – «пустынькой». У дочери Татьяны Михайловны был свой ботанический садик. Сыну Михаилу Михайловичу был отдан ручей, на лужайке возле ручья стояла его «палатка». Другой сын – Иван Михайлович, устроил в парке альпийскую горку и деревянный храмик. Два небольших прудика именовались Батюшкин и Матушкин.
Существовала традиция высаживать в парке деревья самими Бакуниными и их гостями. Так, возле Батюшкиного (Стерлядного) пруда тополя «посадила сестра Варвара Ивановна за себя и за брата, Васинька, Дуняша, Любинька и Варенька за себя – за Парашу я посадил,» – писал в своих записках А.М. Бакунин. Из этих же записей Бакунина узнаём мы, какие растения была завезены и выращивались в парке и в саду его родителями: жёлтая акация, сирень, вишня владимирская, белая малина, «бычье» дерево, «волчьи» лилии, «царские кудри», розы, нарциссы. Растения получали от родственников и знакомых из Москвы, братья Михаил и Иван привозили и присылали саженцы, отводки, семена растений из различных мест, куда забрасывала их судьба, – из Петербурга, Москвы, из Крыма и с Кавказа.     Эта традиция – отовсюду привозить в Прямухино интересные растения – продолжалась во всех поколениях семьи Бакуниных.

Александр Михайлович Бакунин – создатель Прямухинской гармонии
(1765/68–1854)

В 1781 году Александр Бакунин, не без помощи своего дяди Петра Васильевича Бакунина-Меньшого, пользовавшегося большим влиянием в Коллегии иностранных дел, получил в ней должность актуариуса  и был отправлен в Италию, в Турин, для службы при российском посольстве. С 1783 года он причислен там же к канцелярии русского посланника, затем служил переводчиком при императорских миссиях в Турине и Флоренции, в 1787 году пожалован в коллежские асессоры. В Италии Александр Бакунин получил университетское образование – в 1789 году он, по окончании Падуанского университета, защитил на факультете философии диссертацию по гельминтологии (наука о глистах) на латинском языке и стал доктором философии. Экземпляр этой диссертации длительное время хранился в семейной библиотеке в Прямухине. За большие научные достижения в июле 1789 года Бакунин был причислен к членам-корреспондентам Туринской королевской академии наук.
Есть сведения, что Александр Михайлович был свидетелем кровавых событий Французской революции 1789 года и, потрясённый её жестокостью, на всю жизнь сделался консерватором, противником любых социальных потрясений.
Позже в своей поэме «Осуга» он так написал об этом:

Какой-то сыч зловещий стонет:
«Le droit de l’homme»   – и на подхват
С ним журналистика трезвонит
Философический набат.
От этой музыки вскружила
Пустые головы хандра,
И чернь, озляся, завопила
Ослиным хором «Ca ira!»
Я наяву всё это видел
В стране драчливых петухов –
И с той поры возненавидел
Музыку тигров и ослов.

В Италии познакомился и подружился Александр Михайлович и с Н.А. Львовым, который в 1781 году жил здесь некоторое время.
Жизнь в Италии, поездки по многим странам Европы дали возможность Бакунину непосредственно познакомиться с трудами выдающихся философов и просветителей, с великими произведениями искусства и творениями архитектуры, с регулярными садами-парками Италии и Франции.
По желанию родителей, в марте 1790 года Александр Бакунин возвратился в Россию. 14 июля этого же года он был уволен от занимаемой должности, а 31 марта 1791 года с чином надворного советника вышел в отставку.
Перед тем как поселиться в отцовском имении Прямухине, он некоторое время жил в Петербурге. Здесь благодаря Н.А. Львову, который к этому времени стал ещё и его родственником, он стал членом его литературного кружка.
Н.А. Львов был с давних пор знаком с семейством Бакуниных, проживавшим в столице, – ещё в 1774 году Ю.Ф. Соймонов познакомил его с Петром Васильевичем Бакуниным-Меньшим. Львов часто бывал у него. На черновиках некоторых его стихотворений, написанных в то время, стоят адресные пометки: «на даче Бакунина», «у Бакунина… на скорую руку», а с 1776 года он вообще переезжает в дом Бакуниных на жительство. В этом гостеприимном доме часто устраивались домашние спектакли. Главные женские роли в них непременно исполняли сёстры Дьяковы – дочери обер-прокурора сената Андрея Афанасьевича Дьякова и жены его – Авдотьи Петровны (урождённая княжна Мышецкая), сестры жены Михаила Васильевича Бакунина. Трое из сестёр Дьяковых и стали жёнами членов литературного кружка: Александра – женой В.В. Капниста, Мария – женой Н.А. Львова, а Дарья – второй женой Г.Р. Державина. Итак, трое главных участников кружка были женаты на двоюродных сёстрах Александра Михайловича Бакунина.
В кружок этот в разное время также входили Ф.П. Львов, М.Н. Муравьёв, А.С. Хвостов, И.И. Дмитриев, И.И. Хемницер, А.Н. Оленин, Н.М. Карамзин. Члены кружка занимались поэтическим творчеством, живо откликались на события исторического и семейного характера и присылали свои произведения друг другу. До наших дней дошла тетрадь стихотворений Александра Михайловича Бакунина, подаренная Н.А. Львову 24 января 1799 года в Черенчицах (имение Львова в Новоторжском уезде Тверской губернии). Большинство его стихов этого времени адресовано двум дворовым девушкам, жившим в имении Львова, – Лизе и Даше, бывшим объектом поклонения не только А.М. Бакунина, – им посвящал стихи Г.Р. Державин, их рисовал художник В.Л. Боровиковский.

Прелестно стихотворение  «Утро»:

Звёзды на небе чуть блещут,
Ждут весёлых дней царя,
Сквозь листов, кои трепещут,
Видна утрення заря;
Проснись, Лиза! Голосистой
Уже петел возглосил,
И зефир росой душистой
Твои кудри окропил.
Уже небо голубеет,
Аромат цветы лиют,
На ключе туман белеет,
Птички хором все поют:
«День прекрасной, возвратися,
Освети лицо полей!
Лиза, милая, проснися,
Из цветов вязанку свей…»

Интересно, что при занесении этих стихов в начале 1810-х годов в альбом своей жены он предусмотрительно заменил обращение «проснись, Лиза» на «проснись, Варя». Некоторые стихотворения Александра Михайловича Бакунина были высоко оценены друзьями. На рукописи его идиллии «Жатва», также адресованной одной из дворовых девушек Львова, – на этот раз Даше, сохранились восторженные пометки В.В. Капниста, а Г.Р. Державин в 1814 году послал это стихотворение В.И. Панаеву как образец идиллии:
Заплети волнисту косу,
Платье лёгкое надень;
Серп возьми, а мне дай косу:
Даша! В поле встретим день…

Часть ранних стихотворений Александра Михайловича Бакунина опубликована К.Ю. Лаппо-Данилевским в «Литературном архиве» за 1994 год и в книге «Русская литература. Век XVIII. Лирика».   Как отмечает данный исследователь, стихи Бакунина были ориентированы на узкий круг просвещённых ценителей литературы, каковыми были члены державинского кружка, и они по своим художественным достоинствам вполне соответствовали общему уровню произведений писателей-сентименталистов, а в чём-то, пожалуй, даже превосходили их.
В 2001 году Тверской государственный университет выпустил наиболее полное на данный момент «Собрание стихотворений» А.М. Бакунина.
После вступления на престол Павла I, в январе 1797 года А.М. Бакунин был вызван из Прямухина в столицу, пожалован в коллежские советники (гражданский чин VI класса, соответствовавший воинскому званию «полковник») и «почти невольно» определён на службу советником в только что учреждённое Павлом I гатчинское городовое правление.
В ведении возглавляемой им камерной экспедиции находились «экономия казённая и крестьянская, фабрики, заводы и дела по апелляции на Ратушу, строении по Дворцу и городу, слобод, посадов и деревень, дабы по плану и фасаду строений исполнялось». Бакунин руководил в Гатчине и работами по сооружению в парке «Сильвия» на речке Колпанке каскада, спроектированного Львовым.
Каскад представлял собою подобие руины небольшого греческого храма, подмытого и разрушенного водой, «которого остатки, колонны и капители, размётаны были по местам, а иные, вполовину разрушенные, ещё существовали».
Вероятно, о строительстве именно этого сооружения рассказывается в эпизоде, воспроизведённом в недавно вышедшей книге А.Г. Звягинцева и Ю.Г. Орлова «Жизнь и деяния генерал-прокуроров в России в сценах и зарисовках». Вот фрагмент повествования о П.Х. Обольянинове, назначенном Павлом I  2 февраля 1800 года генерал-прокурором. Зарисовка называется «Ручей в Гатчине».
«Однажды Пётр Обольянинов гулял по Гатчине с известным архитектором Николаем Львовым. Пос¬ледний, обладавший исключительным художествен¬ным вкусом, остановил свой взор на прекрасном ручье и обратил внимание своего спутника на изящ¬ную природную красоту этого уголка Гатчины. Ге¬нерал-провиантмейстер лишь недоумённо пожал плечами.
– А что, Петр Хрисанфович, – продолжал рас¬суждать Львов, – из этого прелесть что можно сде¬лать. Так хороша тут природа.
Обольянинов только теперь сообразил, на что намекает Львов, но, правда, сразу нашёлся:
– А что, берёшься, Николай Александрович, сделать что-нибудь прекрасное?
– Берусь, – кратко ответил архитектор.
– Вот будет сюрприз государю, – оживился Обольянинов. – Я, Николай Александрович, в про¬гулках отвлеку его от этого места, пока ты работать станешь.
На следующий день Николай Львов представил Обольянинову эскиз: быстрый ручей течёт среди останков древнего храма.
Работы были проведены быстро. Когда Николай Львов показал сделанное Обольянинову, тот был вне себя от изумления.
– Еду сейчас же за государем, привезу его сюда, а ты, Николай Александрович, спрячься за эти ку¬сты, я тебя вызову.
Павел I приехал верхом в сопровождении много¬численной свиты. Спешился. Увидев красивый бы¬стрый ручей и искусно полуразрушенные колонны и катерли, император пришёл в восторг. Он обнял Обольянинова и горячо поблагодарил его. После этого все сели на лошадей и ускакали, а Николай Львов так и остался за кустами.
Вскоре Пётр Обольянинов был назначен сена¬тором».
Здесь не упоминается имя А.М.Бакунина, ведь речь идёт об Обольянинове. Автор этой книги осенью 2001 года побывал в Гатчине. Такого сооружения, как «Каскад», в гатчинском парке «Сильвия» нет. На схеме обозначен объект «Руинный мост с каскадом». С трудом разыскав это место, я увидел обыкновенный металлический мостик с дощатым полуразобранным настилом, переброшенный через ручей, и остатки деревянных свай, торчащих из воды. На противоположном берегу ручья находилось полуразрушенное здание бывшего птичника. По берегам ручья валялись валуны, в густой траве с трудом удалось обнаружить остатки каменной стены, а рядом – несколько каменных колонн. Это всё, что осталось от сооружения, созданного Н.А. Львовым и А.М. Бакуниным.
Прослужив в Гатчине с 12 января по 14 ноября, Александр Михайлович по настоянию матери подаёт в отставку и вновь поселяется в Прямухине «с больным отцом, с матерью и незамужними сёстрами, проводившими свой век в молитвах, постах и чтении священных книг».

ПЕРЕСТРОЙКА УСАДЕБНОГО ХОЗЯЙСТВА

Финансовое положение семьи к моменту возвращения Александра Михайловича из Италии было очень тяжёлым: по состоянию на март 1791 года долги Бакуниных достигали пятидесяти трёх тысяч рублей.
И этот груз долгов постоянно давил на него; переписка его в конце XVIII века изобиловала перечислением денежных проблем: в письме Н.А. Львову 1 марта 1792 года он умолял его помочь с уплатой процентов и просил даже в крайнем случае продать бриллианты матери. «Неужели всё исчезнет, – в отчаянии писал Бакунин, – ради Бога достаньте деньги, хотя бы волшебством… я бы счастливейший был на земле человек, если бы добился денег.» В многочисленных письмах к старшему брату своему Михаилу Михайловичу он так же подробно, как бы отчитываясь, описывает состояние дел, перечисляет долги семьи, предлагает вернуться в усадьбу и заняться усадебным производством – ткацкой фабрикой и мельницей.
Поразила Александра Михайловича убогость существования русских крестьян, и конкретно, собственных: «Грязь, духота, темнота, дым, сверчки, тараканы и скот в одной избе с людьми». «Безобразие наших деревень так меня поражает, – писал он Н.А. Львову, – что, когда ни войду в мрачное селение, где чёрные избы и дворы грозят падением, где всё изображает беспечность и уныние, что-то у меня ляжет на сердце, пожар, болезни, нищенство в лицах явятся». Он, безусловно, считал, что помещик в первую очередь ответственен за такое положение своих крестьян, но видел здесь и вину самих крестьян: их природную леность, склонность к воровству, небрежность. Он не намерен был им просто помогать, да и возможности такой у него не было, он хотел создать условия для стимуляции их труда, благодаря которому они только и могли улучшить своё положение.
Необходимо было перестраивать и рационализировать всё усадебное хозяйство, все взаимоотношения, подчиняя всё основной задаче: повышению доходности родительского имения. Но не надо забывать, что Александр Михайлович был доктором философии, и любому его начинанию всегда предшествовало серьёзное философское обоснование, разрабатывалась соответствующая концепция. В основу своей концепции переустройства усадьбы он положил те просветительские идеи, которые сформировались у него в результате знакомства с трудами великих философов и учёных Запада и собственных выводов, базировавшихся на российской действительности.
Основной задачей просвещения, в России вообще и у себя в усадьбе в частности, он видел общественное благосостояние, которое, по его понятиям, заключается в вере, трудолюбии, развитии наук, художеств, торговли и промыслов народных, в закреплении законом прав и обязанностей власти и подвластных, в том числе права собственности и личной независимости, воскрешении правосудия.
Обосновывая свои взгляды на просвещение, он написал несколько «философских писем», которые символически адресовал своим друзьям, членам львовско-державинского кружка.
Им были написаны «Письма к Н.А.Л.»: «О садах», «О климате», «О том же», «О народном характере», о русской истории, «Опыт мифологии русской», разбор Несторовой летописи, заметки о расселении и верованиях славян, сами названия которых говорят о проблемах, затронутых в них.
В «Письмах» этих, рассуждая о культуре эпохи Просвещения и обнаруживая прекрасное знакомство с работами европейских просветителей, Бакунин ведёт с ними откровенную полемику по многим проблемам.
Так, он заявляет, что просвещение есть не что иное, как благосостояние народа, и утверждает: «Не просвещение от наук бывает, а успехи наук от просвещения». Бакунин уверен, что освобождение и улучшение нравов и просвещение должны сопровождать друг друга, что противоречит идее Руссо, заключающейся в том, что просвещение должно предшествовать вольности.
По-своему Александр Михайлович трактует и вольность: «Государственная вольность во гражданине есть спокойство духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственно наслаждается безопасностью: и чтобы все люди имели вольность, надлежит быть закону такову, чтобы гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов».
Он был убеждён, что философские системы не способны помочь человечеству. А.М. Бакунин приводит много доказательств того, что учёность, грамота не делают человека счастливым, что просвещение заключается в «нравственном и физическом здоровье народов». Изучив теории знаменитых просветителей, таких, как Монтескье, Бентам, Гельвеций, Вольтер, Руссо, Рейналь, Бакунин отвергает их претензии на приближение к истине.
Это же предубеждение против философских систем обнаруживается и в его письмах к А.Н. Муравьёву в 1812–1813 годах и в более поздней заметке «Мысли о современной философии» (1839 год). Автор этой книги не ставит перед собой задачу разбора философских работ Бакунина, это дело учёных. Тема «Просветительские идеи в творчестве А.М. Бакунина в контексте русской культуры второй половины XVIII – первой половины XIX века», детально разработанная Л.Г. Агамалян, стала темой её кандидатской диссертации. Она же готовит к публикации и другие работы Бакунина.
С попытки введения собственного законодательства в усадьбе и начал Александр Михайлович осуществление своих замыслов.
В начале 1803 года, незадолго до обнародования «Указа о вольных хлебопашцах», им был написан трактат «Условие помещика с крестьянами», в некоторых исследованиях называемый конституцией, а чаще – просто договором. Он недавно обнаружен в архиве А.Н. Оленина, которому он был в своё время направлен. Подробный разбор трактата также осуществлён Л.Г. Агамалян. Познакомимся вкратце с этой работой А.М. Бакунина.
Вообще просветительская идея «Общественного договора» восходит к Руссо, который считал, что «основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения», а не право сильного, что существовало в реальности. И в России наиболее популярной среди представителей русского просвещения была теория естественного права и договорного принципа построения государства.
В предисловии к своему трактату А.М. Бакунин на основе анализа отечественной истории доказывал, что времена славы и могущества России всегда были связаны с вольным положением её народа, а рабство поселян, которое многим представляется изначальным, естественным и даже традиционным, есть результат татарского ига и не обузданного законом корыстолюбия русских князей-вотчинников и вельмож.
Он видел две возможности сохранить «ныне существующее право помещика на крестьян – или договор, или насилие; буде насилие, то угрожает взаимным насилием, буде договор, то уравнение выгод помещика и земледельца сделает его прочным». «Цель заключаемого договора, – писал Бакунин, – взаимный прибыток и безопасность, ибо раб, единым страхом движимый, всегда готов обмануть, бежать и восстать на притеснителя, дабы освободиться от притеснений». Многие пункты договора почти целиком взяты из Большого наказа Екатерины II, составленного в основном из «Духа законов» Монтескье и «О преступлениях и наказаниях» Беккариа. Таким образом, в основу проекта договора между А.М. Бакуниным и прямухинскими крестьянами были положены идеи великих просветителей XVIII века.
Договор состоял из 21 пункта.
Первый пункт гласил, что заключаемый договор уравнивает выгоды помещика и крестьянина и не может быть отменён как договаривающимися, так и их наследниками.
Следующими пунктами предусматривается выделение крестьянину с семейством пятнадцати десятин земли в одном или двух округах в наследственное владение, из которых по меньшей мере две трети её должны быть пахотными, ибо «земледелие (по мнению Александра Бакунина) не только корень народного богатства, но единый узел, образующий общество».
В четвёртом пункте определяется размер крестьянских повинностей помещику за предоставляемый земельный надел – «третью долю урожая всех земных плодов», только в редких случаях допуская замену на денежный эквивалент. «Вольно нам договориться вместо отдачи натурою ему платить, а мне от него получать деньгами. Но как цены меняются, то и оценка каждыя четыре года возобновляется по сложной цене минувшаго четырёхлетия».
Пятый пункт предписывает поселянам под страхом денежной пени в пользу мирской ссудной казны разводить картофель, плодовые деревья и кусты, пчёл, устраивать живые изгороди, осушать, в случае надобности, землю, то есть «способствовать благообразию земной поверхности».
В следующем пункте А.М. Бакунин предлагает в случае отлучки крестьянина от земледелия на сторонний промысел платить помещику цену найма с 1 апреля по 1 октября вольного, равного ему работника: «На зимния же безопасныя промыслы отлучки позволяются».
Далее предусматривается невмешательство помещика в брачные дела крестьян – «не располагать самовольно свадьбами», кроме случаев противлению браку со стороны семьи.
Могли крестьяне получить и свободу, но опять же при условии, что земледелец или кто из его наследников, «трудолюбием своим разбогатев», докажет суду, что имеет достаточные средства на покупку себе земель «или для торгу, или для моего удовлетворения, суд, в том удостоверясь, объявит его лично и жену его и детей его лично свободными, обязав его платить ежегодно денежный оброк, равный доходу, получаемому мною с того участка по средним ценам минувшего четырёхлетия. Обязательство сие по его смерти переходит на его детей и существует, пока не уничтожится».
Согласно проекту Бакунина, помещик также отрекается от власти произвольно «отдавать, продавать или назначать» крестьян в рекруты и обязуется соблюдать очерёдность в этом деле.
Бакунин предлагает ввести мирские суды для крестьян, отказаться помещику от права брать крестьян в дворовые, продавать, переводить или иначе нарушать их семейную и личную безопасность.
В договоре отдельно указывается, что земля передаётся крестьянам в наследственное пользование: мужу наследовала жена, по её смерти – старший сын и так далее. «Без наследственного владения нет собственности, – писал Бакунин, – без собственности нет граждан, а земледелец буде не гражданин, то каторжной».
Договором предусматривается, что при разделе землевладения между наследниками помещика крестьянские участки не делятся, не дробятся, раздел регулируется деньгами, а не землёй.
Двадцатый пункт оговаривает наказание за нарушение правил контракта как со стороны крестьянина, так и со стороны помещика. В равной степени «нарушитель подвергается денежной пене, которая на поселян налагается миром», а на помещика – дворянским судом. В случае «злоумышленного, насильственного и человечеству оскорбительного» нарушения поселянин теряет все права, данные ему помещиком в соответствии с договором, а помещик – при аналогичном нарушении – теряет права на крестьянина и участок, который переходит к наследникам крестьянина.
Заключительный, двадцать первый пункт контракта объявлял его вечным. А.М. Бакунин допускает изменения только когда «по впредь издаваемым государством умозаключениям что-либо в пользу земледельца переменится, но отнюдь не делать перемен ни под каким предлогом умножения власти и выгод помещика с ущербом свобод и польз земледельца».
По замыслу Бакунина, результатом такого договора должны были стать любовь и доверие крестьян к своему хозяину, а также благосостояние как крестьянского, так и помещичьего хозяйства, своего рода гармония взаимоотношений.
Однако на деле проект этот так и остался проектом, крестьяне его просто не приняли всерьёз, посчитав за очередную блажь своего барина. Таким образом, первая попытка практического применения одной из основных просветительских идей закончилась для Александра Михайловича неудачно.
И в дальнейшем А.М. Бакунин не оставлял попыток рационализировать ведение хозяйства в усадьбе. После Отечественной войны, в 1813 году, он предлагает новые реформы.
Вместо существовавшей тогда системы «пятого снопа», при которой помещик, владевший землёй, раздавал её крестьянам и получал двадцать процентов от собранного урожая, он предлагал, «призвав поселян, сказать им: вот вам земля, пашите, косите, а мне отдавайте мою часть как владельцу земли, но при заведении сего нового порядка необходимо соблюдение следующих правил:

1.    Владелец получает четвертую часть всего урожая хлебного и сена, а также конопли, льна и пр. А в скоте, пчёлах, хмельниках, плодовитых садах, огородных овощах участия не имеет.
2.    На тягло определяется 12 десятин полевой земли, 12 десятин покосу (буде покос плохой и менее, соразмерно доброте онаго, и шесть десятин лесу)».

Согласно этому проекту, за работой крестьян должен следить десятский, назначенный помещиком и получающий от него жалование. Оставлял Бакунин для крестьян и ряд ограничений. Так, в рабочую пору им не разрешалось отвлекаться от земледелия, запрещалось продавать огуменный корм и дрова, чтобы не «оголодить земли и не истребить леса». Крестьянин также обязан был «привезть владельцу хлеба, огуменный корм, сено, ему принадлежащие, и по пути вывезть в ближайший торговый город».
Этот проект был более выгоден и крестьянам, и помещику, он освобождал их от барщины, или «сгонной работы», как называл её Бакунин, стимулировал развитие крестьянских хозяйств и в результате вёл к росту производительности крестьянского труда, а значит, давал дополнительный доход помещику. Но и этот проект остался на бумаге.
Александру Михайловичу досталось в наследство и огромное количество так называемых «дворовых» людей, то есть занятых на обслуживании семьи, в подсобном производстве, и не занятых крестьянским трудом. Все они находились на содержании помещика: или на «месячине», то есть ежемесячно получали продуктовое содержание, или считались «застольными», то есть кормившимися за общим столом «от барина». В одной из записных тетрадей 1810 года есть перечень дворовых людей и их обязанностей: приказчик, закупщик, огородник, мужской портной, женский портной, сапожник и два его сына-ученика, башмачник, лекарь, слесарь, парикмахер, по одному человеку – «у кофе и чая», «у буфета», «у конюшни», «у конюшни и сада», «при работах». На скотном дворе – шесть человек, два садовника, два кучера, два медника, два столяра, три повара, пять ткачей, три работающих «в ткацкой», пять – на птичьем дворе, четыре – в больнице или «при больных», два писаря, два человека находились непосредственно при Александре Михайловиче. Женщины: три швеи при Любови Петровне, две занимались белением холстов, четыре убирались в горнице, две в горнице и церкви, три работали в ткацкой, три женщины и одна девочка 10 лет пряли, пять плели кружева, ещё пять были прачками, одна ключница, три «стряпали и стирали и один… полоумный». Всего дворовых было 172 человека – 98 семей.
Бакунин был очень недоволен их работой, считал содержание их не только невыгодным, но и губительным. Он пытался реформировать и эту категорию работников своей усадьбы: некоторых дворовых он переводил «на землю», то есть превращал в крестьян-земледельцев, некоторых даже отпускал на волю, обращая их в наёмных работников, ответственных теперь за свой труд и себя содержащих.
Пытался А.М. Бакунин ввести новшества и в саму систему земледелия. Уже упоминалось, что в проекте договора между помещиком и крестьянами он обязывал крестьян на полученной земле «сажать не менее осьмины (то есть восьмой части) картофеля». Частично картофелем, кроме традиционного жита (ячменя), рассчитывался он и с наёмными крестьянами, стремясь к тому, чтобы «употребление онаго скорее вошло в общий обычай». В записях Бакунина можно найти и предложение по замене традиционной крестьянской сохи на плуг.
Александр Михайлович предлагал и оригинальный способ использования паровой земли при трёхпольной системе земледелия: «Если есть выгон скоту, кроме полей, то в паренине можно бы сеять гречу, а по уборке гречи тем же годом засевать рожью. Никогда бы червь не повредил, ибо хлебный червь только в пару заводится». Кстати, для борьбы с этим «хлебным червём» им было разработано собственное руководство.
Александр Михайлович не прошёл и мимо проблем удобрения почвы. В «Пособиях к удобрению земли в селе Прямухине» он, кроме навоза, как «средства всем известного», предлагал использовать сажу и золу, мох, солому, опилки, подзол, дуб, лист («для саду, а не для полей») и наплыв (ил), подробно описывая свойства каждого удобрения.
Для облагораживания самого внешнего вида земельных угодий обязывал он крестьян осушать заболоченные участки, чинить дороги, засаживать бугры, крутые скаты и берега деревьями. А деревья он рекомендовал высаживать нужные в хозяйстве: «липу, годную для обуви, полезную пчеловодству… берёзу, годную для дёгтя, для бересты и дающую поселянам приятный и здоровый напиток весною; овчарник, годный для дубения кож и составляющий лучшую для овец пищу и полезный пчеловодству; рябину и черёмуху, годных на водошную сидку…»
Бакунин даже давал советы по рациональному использованию сенокосных угодий: он предлагал, очистив их от кустов, разбить на участки, а межи засадить деревьями. Четвёртую часть этих лугов он рекомендовал отдавать «на пастьбу скота, а три части беречь… от потравы. Сена было бы больше, работы меньше, и скотина была бы сыта».
Большинство новшеств, предложенных Бакуниным с целью урегулирования взаимоотношений между помещиком и крестьянами, большая часть предложений и рекомендаций его по повышению эффективности земледелия, по повышению производительности крестьянского труда так и остались на бумаге. Во-первых, потому, что они не меняли сути отношений между помещиком и его крепостными, во-вторых, сам Александр Михайлович предлагал зачастую нереальные, идеалистические проекты, да и крестьяне, с одной стороны, не были готовы к ним, с другой, в силу своей природной осторожности, боялись сделать неверный шаг. Понимал это и сам Бакунин, он признавался, что «не одно упрямство, не одна слепая привычка к дедовским обычаям, но благоразумное и справедливое опасение велит большему числу земледельцев держаться старой битой дороги, которая, как ни дурна, как ни беспокойна, ведет его к ночлегу, и не вверяться новым тропинкам, которые иногда заводят в болотину». Он прекрасно знал русского мужика:

Чудное дело, умной и смелой
И добродушной русской народ
Бросится в пламя и воду прямо
Руку несчастному помощи дать,
А постоянное, как окаянное,
Дело по должности тяжко ему…
И ещё:
…Больно и жалко, что только палкой
Движутся души наших людей…

И тем не менее некоторые шаги А.М. Бакунина с целью повышения доходности имения принесли желаемые результаты: к 1804 году долг семьи сократился почти на двадцать тысяч рублей.
В своих письмах, а также записках, касающихся переустройства усадьбы, он излагал планы по реорганизации работы своих небольших промышленных предприятий, являвшихся источниками дохода: мучной мельницы, расположенной на правом берегу Осуги; пильной фабрики, находившейся рядом и работавшей за счёт той же воды; ткацкой фабрики по производству грубого армейского сукна; винокурни, производившей вино не только для собственных нужд, но и для поставок в Торжок и Старицу. К примеру, о мельнице Бакунин пишет: «Приведи мельницу в должный порядок, можно будет вместо 500 получить тысячи две дохода». А если заменить труд крестьян на труд наёмных работников, то возможно, считал он, получить дополнительно около сорока тысяч рублей дохода. Планировал он завести в усадьбе и конный завод.
В письме к брату Михаилу Михайловичу от 26 июня 1804 года, находящемся в ГАТО, А.М. Бакунин даёт полный расклад финансового состояния семьи на тот момент:

«Всего душ по Тверской губернии за нами     – 837.
Долги – в приказе под залог 60 душ         – 3000
в С.-Петербургском банке под залог 250 душ     – 10000
во вспомогательном банке под залог 175 душ     – 12000
в 20-летнем банке под залог 200 душ         – 6000
без залогу должны Пелагее Михайловне         – 3000
Марфе Алекссевне                     – 1000
Михаилу Ивановичу Бровину             – 1000
разным партикулярным                 – 1500
___________________________________________________
В залоге душ 687 – долгу 36500
За исключением же дворовых людей душ по ревизии за нами
в Осташкове – 237
в Казицыне – 101
в Слапихине с деревнями – 83

Сие назначено сестрицам по матушкиному письму.
В Прямухине с деревнями и в Дядине крестьян. душ         – 293

Дворовых хотя много, или, лучше сказать, – большая часть, оные назначены к крестьянству                                          –124
____________
837
Проценты мы платим:      в 20-летний банк        – 2160
(ещё платить три года)
в вспомогательный банк    –    880
(ещё платить 19 лет)
в 8-летний            –    600
(через 4 года должны  внесть капиталу 10000)
в приказ            –    180

Сверх того, на вороту висит у нас дело по продаже костромских деревень и Борковолов с нас претендует более 4000, а также необходимо выделить ещё приданое сестре Татьяне Михайловне».
В заключении письма Александр Михайлович сообщает брату, что он хочет перевести часть залога имения из 8-летнего банка и приказа во вспомогательный банк, где залог меньше, и таким образом высвободить 110 душ.

Немного позже выкопали ещё один пруд между дорогой на Коростково и Осугой; питался он водами «святого ключа», над которым была сооружена деревянная часовня  . До этого «святого ключа» ежегодно в святой четверг совершался от церкви крестный ход. Таким образом, с постройкой южного каскада прудов усадьба с трёх сторон оказалась окружена водой, что, безусловно, смягчило климат.
Старый парк перед домом также подвергся коренной реконструкции и расширению. Александр Михайлович решил вынести из него все хаотично расположенные здесь постройки, за исключением храмика Ивана Михайловича и риги. Он убрал отсюда старый господский двор, оранжереи, погреб и избы.
На месте старого господского двора, располагавшегося перед восточным фасадом главного дома, создаётся партерная поляна. Опушки её были засажены группами декоративных кустарников: сирени, трескуна амурского, спиреи, боярышника, жёлтой акации, американской малины. На востоке поляна замыкалась древесной куртиной из дуба и липы.
Перед домом, по центру поляны, была устроена площадка с круглым цветником посередине. По оси она соединялась с другой, на которой располагались цветники круглой, овальной и шестигранной формы. К этой площадке от флигелей подходили две симметричные дугообразные дорожки. От площадки также две дорожки вели в парк. Территория вокруг площадок была украшена цветниками и декоративными кустарниками.
В парке посадили тополя, клёны, вязы, из кустарников – сирень, жёлтую акацию и шиповник.
Границами старого парка теперь стали: на востоке – проезжая дорога от моста вдоль реки к Дуловскому ручью, на юге – большая дорога с моста в село, на западе – Садовая улица, на севере – дорога от Садовой улицы на ключ брата Ивана Михайловича. По границам парка Бакунин устраивает живую изгородь по фашинной насыпи.
Деревянный храмик Ивана Михайловича обветшал и требовал большого ремонта. Александр Михайлович предпочёл бы на его месте построить новый каменный, так как «деревянное непрочно и опасно», да боится повредить при постройке корни деревьев, посаженных вокруг храмика братом, и вынужден будет ограничиться его ремонтом и побелкой.
Ригу переоборудовал он под турецкую паровую баню в виде красивой беседки, а вода была подведена в «печные подвалы трубою из фонтана».
Довольно сложные работы пришлось проделать по преобразованию существовавших в старом парке прудиков.
Засыпали небольшой Батюшкин пруд, и вода из ключа, в своё время обнаруженного Михаилом Васильевичем, по вновь проложенному закрытому каналу направляется в «бассейн». Из этого «бассейна» она по трубам поступала к фонтану и новому «бассейну» на месте погреба, а далее вновь по трубе – к «каскадцу». Засыпан был и старый Матушкин пруд, так как он обмелел. На месте чана для хозяйственных нужд устраивает Бакунин каменный бассейн, воду из которого затем направляет к тому же «каскадцу». От каскада вода попадала в ручей Михаила Михайловича и далее в реку. Через ручей перебросили красивый мостик, а берега его обсадили шиповником. Таким образом, был создан ещё один водный каскад.
Реконструировал Александр Михайлович и два маленьких пруда, расположенных внизу у реки. Щучий, или Тополевый, служивший садком для рыбы, был укреплён дёрном и огорожен живым плетнём, «как для красы, так и для того, чтобы рыба была цела».
«Пруд под садом» несколько расширяется, плотина укрепляется сланью, по ней прокладывается проезжая дорога от моста вдоль реки до Дуловского ручья и далее. Дорога эта проходила мимо ключа брата Ивана Михайловича, обустроенного вначале самим Иваном Михайловичем. Теперь же Александр Михайлович разрабатывает новый проект оформления родника, посвящённого памяти погибшего брата: «В центре ключа поставить циркуль и начертить круг, коего диаметр шесть сажен.» По этой линии он планирует проложить дорожку вокруг ручья. «Круг сей перерезать диаметром по течению реки на два полукружья. Верхнее полукружье должно быть аршином выше нижнего, всход на оный ступеньками, чтобы конной езды не было. На верхнем полукружье посадить в два ряда тополи. Скаты одеть дёрном и в круге устроить лавочки для сидения.» Бассейн вокруг родника предлагал А.М. Бакунин обсыпать землёй и придать ему вид естественного крутобережья, а другой полукруг оставить чистым для конной дороги, отделив от крутобережья перилами. Ручей от родника одеть дёрном, положить в русло большой кварцевый камень, воду под него пустить в трубе. Выходящая из-под камня вода должна далее по каменистому руслу попадать в Осугу. «Справа и слева посадить приличные деревья, а к реке так расположить, чтобы на лавочках сидя можно было рыбу удить. В круг кварцевого камня посадить цветные кусты и на камне поставить ваз с надписью на пьедестале – брату Ивану Михайловичу.»
Проект этот в полном объёме осуществлён не был, к 1830-м годам над родником возвели каменную арку, или грот, как называли его современники. Первое упоминание о нём находим на страницах памятной записки Варвары Александровны Бакуниной: «1828 г. май – грот в маленьком саде.»
О каменном гроте, сооружённом в прямухинском парке, часто вспоминал Михаил Бакунин в 1840-х годах в своих письмах из-за границы: «…Помнишь, Павел, как мы с тобой укрывались от июньского жара под гротом, как мы занимались посреди воды на камешках…» или: «Помните, как я переводил Беттину ночью, при свете фонаря в маленьком саду, на гроте…»
И даже И.С. Тургенев в своей поэме «Параша», навеянной общением с семьёй Бакуниных и особенно прямухинскими барышнями, упоминает о нём:

В саду ж был грот (невинная затея!),
И с каждым утром в этот тёмный грот
(Я приступаю к делу не робея)
Она – предмет и вздохов и забот,
Предмет стихов моих довольно смелых,
Она являлась в платьице простом,
И с книжкою в немного загорелых,
Но милых ручках…

Сооружение это можно хорошо представить по рисунку Н.С. Бакуниной.
На Дуловском ручье была сооружена плотина со спуском и мостом. По обе стороны ручья, следуя его изгибам, были посажены тополя, рябина, черёмуха и кустарники, а возле ручья  поставлены лавочки и оформлено место для ужения рыбы. На лужайке, где стояла палатка Михаила Михайловича, построили каменную беседку. От скота Дуловский ручей был защищён живым плетнём.
На левом берегу Осуги соорудили несколько купален. Одна из них упоминается Александром Михайловичем в дневнике 1812 года – он описывает, как летом он с Варварой Александровной занимался отделкой прудика в саду и как ждал, пока она выйдет из купальни.
Около Маленькой рощи, существовавшей ещё при Шишковых и засаженной в основном белоствольными берёзами, Александр Михайлович делает новые посадки, «и маленькая рощица сделалась большою». У юго-западного подножия холма, на котором расположена Маленькая рощица, сажает Александр Михайлович в виде круга диаметром шестнадцать саженей, через полторы сажени друг от друга, лиственницы. «Лиственницы в большом кругу выращены мною из семечек», – писал Бакунин. Снаружи и внутри по периметру этого круга высаживает он жёлтую акацию. Этот интересный приём посадки деревьев встречается и в других усадебных парках, но такого большого диаметра и, соответственно, количества деревьев больше нет нигде.
В старой роще Бакунин расчищает дорожки, ставит лавочки, на опушке высаживает декоративные кустарники. На высокой обзорной площадке планирует он поставить каменную беседку.
Бакунин очень любил сеять быстро растущую лиственницу, в то время экзотичную для этих мест. Из его записок видно, что первые семена этого дерева были получены им в 1793 году от Н.А. Львова. К 1810 году они уже достигли высоты шести метров и с 15-летнего возраста стали плодоносить.
Пытался Александр Михайлович выращивать и сибирские кедры, но был вынужден признать, что ему «в сём деревце мало удачи». Из семян, присланных братом Михаилом Михайловичем с Кавказа, был выращен клён татарский. Из сада княгини А.М. Голицыной получил он отводки боярышника и таволгу, брат Иван Михайлович привез в Прямухино из Петербурга казацкий можжевельник, а из Москвы – бузину чёрную. Очень нравился Бакунину «прекрасный душистый куст» – чубушник, привезённый из Петербурга. Белая сирень была получена им из Москвы от И.Ф. Болкунова, он очень ценил её за неприхотливость, возможность стрижки, в результате чего можно получить «густой шпалер», и за то, что «зелень особенно долго держится осенью». Для живых изгородей применял Александр Михайлович американскую ежевику, дающую высокие колючие побеги, и шиповник виргинский. Сестра Анна Михайловна развела из семян барбарис.
Пытался Бакунин разводить в саду морошку-паленицу, шелковицу, мяту перечную, земляной миндаль, фаларис, аспарагус, лилию кандидум и реум пальматум, но все эти растения капризные, требовали укрытия на зиму.
Из цветов нравились ему флоксы, полученные от М.А. Львовой, маргаритки – от Н.М. Вревской, ирис германский – от барышень Болкуновых, а также пионы и вечнозелёное растение потериум. Занимался Александр Михайлович и прививками: так, он прививал грушу к рябине, «шпанские вишни» и сливы к черёмухе, но не всегда удачно.

ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ СЛУЖБЫ

Преобразует Александр Михайлович и хозяйственные постройки (службы), предназначенные для обеспечения быта обитателей усадьбы и располагавшиеся в основном северо-западнее и западнее господского дома, на Садовой улице.
Александр Михайлович предполагал построить ещё два двухэтажных флигеля и разместить в них службы. Это сократило бы вдвое количество печей и площадь крыш. На первом этаже одного флигеля должны были располагаться погреба, кладовые, столярная и ткацкая мастерские, на втором этаже – жильё. В другом флигеле – конюшня и каретный сарай на первом этаже, на втором – жильё. Но и этот проект остался на бумаге.
Рядом с существовавшей конюшней строятся новый просторный кирпичный скотный двор, грунтовые сараи и парники. Существующий плодовый сад Бакунин проредил, а в промежутках посадил владимирскую вишню. Западнее Садовой улицы он разбил и новый плодовый сад.
На южной стороне плодового сада, ближе к господскому дому, строится каменная оранжерея с баней и жильём для садовника, а «середи сада в виде башенки – караулка».
От главной сельской улицы хозяйственная зона усадьбы отделяется рядовой посадкой лип.
Двухэтажное кирпичное здание фабрики было построено, вероятно, в 1840-х годах, однако есть мнение, что оно существовало ещё при Шишковых. Известно, что у них в усадьбе находилась ткацкая фабрика по производству холста и грубого армейского сукна (сырьё – льняная и шерстяная пряжа – изготовлялось крестьянами на дому), но располагалась она, вероятно, в одном из деревянных зданий. О существовании фабрики в Прямухине упоминает и В.Г. Белинский, ничего не сообщая о том, что на ней производили и что из себя представляло её здание. Специалисты же на основании стилистических признаков относят постройку доныне сохранившегося здания ближе к середине XIX века.
Фабрика выстроена в стиле позднего классицизма, с характерным для периода его упадка скудным и маловыразительным декором. Стены сложены из кирпича на известковом растворе с подрезкой шва. Базируются они на фундаменте из «дикого» камня. Фасады их разделены на два яруса междуэтажной тягой. Нижний ярус (первый этаж) прорезан неглубокими полуциркульными нишами, в которых располагаются оконные проёмы. Окна второго этажа – высокие, с прямыми перемычками, без наличников. Вход в здание первоначально был с южного торца.
Внутри оба этажа разрезаны продольными коридорами, на нижнем этаже коридор перекрыт цилиндрическим сводом, разделённым арками на три части. Комнаты первого этажа, расположенные по обе стороны коридора, перекрыты крутыми цилиндрическими сводами и длинными распалубками. Второй этаж имеет плоские деревянные перекрытия. Коридор разделён двумя арками. Все стены внутри оштукатурены. Сведения о характере существовавшего внутри здания производства разноречивы. Известно, что в 1853 году здесь был сыроваренный завод, в 1873 году – винный завод, в 1881 году – писчебумажное производство, а в последние годы перед революцией в нём ткали льняное полотно.
В 1867 году в здании фабрики на втором этаже была открыта земская школа. Для одарённых детей, которых принимали в неё, организовали общежитие и  библиотеку с читальным залом.
Сзади мануфактуры было выстроено кирпичное здание склада, а ещё ближе к реке – оранжерея.
Здесь же, на Садовой улице, севернее дороги на ключ Ивана Михайловича, хотел Бакунин построить «каменную больницу и пригородить к ней живым плетнём огород и сад врачебных растений для пользы и для прогулки». Далее за больницей планировал он «построить в безопасном расстоянии, но в перспективу из дому каменный магазейн». Эти проекты Александра Михайловича исполнены не были.
На противоположном, правом берегу реки были размещены хозяйственные постройки: мельница, зерносклады, кузница, конюшня, птичник, рига, пелевни  . Их Бакунин также перестраивает и обустраивает. Так, «плотинные быки» планирует он «сделать прямыми, чтобы вода не в берега била», а рядом с мельницей соорудить «молотильную водяную машину».
Все сооружения со стороны усадьбы Бакунин маскирует посадками деревьев, «как для виду, так и в безопасность от огня».
Так Александром Михайловичем Бакуниным в усадьбе Прямухино на деле была реализована основная просветительская идея, заключающаяся в сочетании рациональности, разумности и естественности.

ЖЕНИТЬБА А.М. БАКУНИНА

За первые двадцать лет жизни Александр Михайлович показал себя неплохим хозяином: как было уже сказано ранее, в 1791 году долг семьи составлял 53 тысячи рублей, 1804 году – 36 тысяч 500 рублей, а к февралю 1810 года, несмотря на развернутое серьёзное усадебное строительство, долг уменьшился до 24 тысяч 453 рублей 42 копеек, из них Бакунины должны были во «вспомогательный банк» 16 тысяч 645 рублей 50 копеек (было сделано два займа), в приказ – 3 тысячи рублей, остальные долги были частным лицам. Александр Михайлович планировал рассчитаться с долгами к 1822 году, то есть в течение двенадцати лет, для чего он брал в учёт и доход с казанского имения, и с осташковских земель, хлебный доход, доход с мучных мельниц и мелкие оброчные доходы, а в случае успешной работы пильной фабрики, доход от которой планировался в размере 5 тысяч 288 рублей в год, он считал возможным рассчитаться в течение пяти лет, «а при неудаче – в шесть» лет.
Однако дальнейшая женитьба и рождение большого количества детей привели к значительному увеличению семейных расходов. Не только не удалось погасить имевшиеся перед женитьбой долги, но и пришлось занимать вновь.
Шли годы. В 1806 году А.М. Бакунин был избран предводителем дворянства Тверской губернии. «Меня выбрали в отсутствии, – пишет он 20 мая 1806 года брату Михаилу Михайловичу в Могилёв, – без ведома моего, противу воли, я прошу губернатора об увольнении – он отвечал, что уволить не может, а может только представить министру. Я побоялся, всё равно спросят, что за Бакунин? – брат могилёвского губернатора?..»
К 1810 году Александру Михайловичу было уже 42 года. Двадцать лет занимался он родительским имением, похоронил отца, многих друзей, а у самого до сих пор нет ни семьи, ни детей. В стихах его этих лет то появляются молитвы о любви:

Приди, любовь, приди, рассмейся,
Воспламени холодну грудь,
В крови моей, в душе разлейся,
Дай мне от радости вздохнуть…

то приходят на ум мотивы смерти, ухода из этой жизни:

Распростясь с людьми, с заботой,
В дальний я пустился путь.
Жизнь казалася работой,
И хотелось отдохнуть.
Шёл я скорыми шагами,
И близка была ко мне
Под высокими соснами
Там часовня на холме  ,
Где конец мечтам тревожным
В недрах хладныя земли
И тем слаще сон дорожный,
Чем томительнее шли.
Обозрев спокойным оком
Неизбежный всех предел,
Ношу жизни одинокой
Сбросить я с себя хотел.

И вот в 1810 году он влюбляется в восемнадцатилетнюю девушку – Варвару Александровну Муравьёву.
Мать её, Варвара Михайловна, урождённая Мордвинова, после смерти первого мужа, отца Варвары, бригадира артиллерии  Александра Федоровича Муравьёва, родственника всех декабристов Муравьёвых, вторично вышла замуж за Павла Марковича Полторацкого, чьё имение Баховкино находилось в 30 километрах от Прямухина. Родными братьями Варвары Александровны (по матери) были Александр Павлович Полторацкий, впоследствии ставший членом декабристских обществ «Союз спасения» и «Союз благоденствия», Алексей Павлович Полторацкий, в 1820–1823 годах – кишиневский приятель Пушкина, с 1839-го по 1863 год занимавший пост председателя тверской казенной палаты, а сестрой – Елизавета Павловна, бывшая замужем за П.Н. Безобразовым. Это потом у неё останавливались Бакунины во время приездов в столицу.
Семьи Бакуниных и Полторацких в начале XIX века уже породнились: в 1803 году сестра Александра Михайловича Татьяна вышла замуж за брата хозяина имения Баховкино – Александра Марковича Полторацкого.
Знакомство их могло состояться как в Баховкине, так и в Прямухине: общались семьи Бакуниных и Полторацких довольно активно, часто приезжая друг к другу. Александр Михайлович Бакунин, по описанию одного знакомого, встретившего его в Торжке, был «близорук, неловок, не слишком опрятен, имел чёрные волосы и сросшиеся брови, был добр, знающ, умён и… писал стихи».
Не рассчитывая на успех в сватовстве, Александр Михайлович уже собрался покончить жизнь самоубийством, но сестра Татьяна взялась всё уладить, и вскоре Варвара приняла предложение Бакунина – 3 июня 1810 года состоялась их помолвка, а 16 октября, накануне дня рождения Александра Михайловича, состоялось венчание в прямухинской домовой церкви.
Теперь в стихах его появляются совсем другие мотивы:

И хранитель мне явился,
Ангел жизни и любви.
Лель в очах светился ясных,
Чистым пламенем горя,
Как возвестница дней красных –
Утра тихая заря.
Я стоял в недоуменье,
Но к ногам его упал,
Когда в ангельском явленьи,
Милый друг, – тебя узнал.
Грудь моя затрепетала.
Закипела хладна кровь,
Нову жизнь мне даровала
Всемогущая любовь.

Варвара Александровна Бакунина, ур. Муравьёва.

Сохранилось воспоминание А.П. Керн о первых днях супружеской жизни Бакуниных: «Я его (Александра Михайловича) помню, когда он после свадьбы приезжал в Берново, и мы любовались детьми   умению его жить и любить свою жену. Она была молодая, весёлая, резвая девушка: он – серьёзный, степенный человек, и, однако, на них было приятно смотреть. Я помню их сидящими дружно рядом, когда он её кругом обнимет своими длинными руками, и в выражении её лица видно было, как она довольна этой любовью и покровительством. Иногда она его положит на полу и прыгает через него, как резвый котёнок. Его положение тогда не было ни странно, ни смешно. И тут являлись с любовью покоряющая сила и доброта – идеал доброты! Помню ещё раз бальный вечер; они сошлись в нашей общей комнате с маминькой; он лежал на её кровати, она, в белом воздушном платье, прилегла подле него, и как он, шутя, уверял её, что кольцо, надетое на его палец, не скинется, врастет в него; она беспокоилась, снимала его, велела подать воды, мыла, а он улыбался и, наконец, успокоил её, что это была шутка».

В ТВЕРИ

Александр Михайлович после женитьбы восстановил свои светские связи и ради молодой жены некоторое время жил с ней в Твери. Поселились Бакунины в доме Кондратия Леонтьевича Ефимовича. Здесь в 1811 году знакомится он с приехавшим в Тверь уже известным портретистом О.А. Кипренским. В «Дневнике за 1811–1812 годы», который вёл Бакунин, и уничтоженном им, но затем в 1813 году по памяти восстановленном и находящемся ныне в рукописном отделе Пушкинского дома, Александр Михайлович так вспоминает об этом: «Из всех знакомств приятнейшим мне тут было, через Катеньку Муравьёву  , с Орестом Адамовичем Кипренским, с которым мы взаимно друг друга полюбили. Он редкий художник.»
Варвара Александровна в это время ждала своего первого ребенка и не могла появляться ни при дворе великой княгини Екатерины Павловны, что находился в Тверском императорском путевом дворце, ни в других общественных местах. «Мы жили тихо, спокойно и весело, – вспоминает дальше Александр Михайлович, – великая княгиня прислала мне каталог своей библиотеки и позволила отпускать мне из оной по запискам моим книги. Поутру встав и напившись кофею, я занимался чтением, писал домой   или в Баховкино, Варинька училась генерал-басу у Лодия  – после ходили гулять – обедали в два часа – после обеда я отдыхал – опять ходили гулять пешком – вечер занимались музыкою, рисованием, чтением. Гуляли мы обыкновенно пешком по валу и на набережной, которую тогда отделывали.»
Итак, музыкальные уроки Варвара Александровна брала у итальянца Лоди, а уроки рисования – у О.А. Кипренского. С графической работы Кипренского (портрет мужа) на одном из уроков рисования она сделала копию. К сожалению, ни сам портрет, ни его копия не сохранились. Но в Государственной Третьяковской галерее находится «Портрет неизвестной», выполненный итальянским карандашом на листе бумаги размерами 27,8х19,2 см., надпись на нем гласит: «4 ноября 1811. Тверь» и монограмма Кипренского «ОК» – это портрет В.А. Бакуниной.
В том же «Дневнике» по поводу написания этого портрета Александр Михайлович Бакунин делает следующую запись: «…В девятый день, кажется, после родов  , начал Кипренский рисовать карандашом портрет Вариньки, который не очень ему удался – Варинька ещё так была слаба, что, слушая Лоди, который разыгрался на фортепиано, сделалось ей дурно».
Только после того как Варвара Александровна полностью оправилась после родов, она вместе с Александром Михайловичем была приглашена на обед в Каминный зал Путевого дворца и представлена их высочествам – великой княгине Екатерине Павловне и принцу Георгу Ольденбургскому. «Не помню, тогда же или после великая княгиня сказала Вареньке между прочим, что Кипренский в портрете ей не польстил», – пишет Бакунин.
С Орестом Кипренским Бакунины ещё некоторое время переписывались. В одном из писем 1813 года Кипренский просил Варвару Александровну прислать сделанные им графические портреты Александра Михайловича и Варвары Александровны, чтобы снять с них для себя копии, но Бакунин в ответном письме сообщил, что портретами этими они очень дорожат, и предлагал сделать с них копии одному их общему знакомому тверскому художнику, – так и остались портреты в Прямухине. В свою очередь, А.М.Бакунин выражал желание «иметь со временем образ собственно вашей работы украшением храма и памятником вашей дружбы», то есть хотел получить работу Кипренского для строящегося храма, но так, вероятно, ничего и не получил. Портрет же Вареньки до 1918 года находился в Прямухине, затем – в собрании И.С. Остроухова – Музее иконописи и живописи им. И.С. Остроухова, а с 1929 года – в ГТГ.
Из того же «Дневника за 1811–1812 годы» становится известно, что А.М. Бакунин встречался при дворе великой княгини Екатерины Павловны и участвовал в дискуссиях на литературные и исторические темы с Н.М. Карамзиным.
После прочтения дневника становится более или менее ясной ситуация во взаимоотношениях А.М. Бакунина с Н.М. Карамзиным и снимается вопрос о возможном посещении Прямухина историографом. Вот что пишет Бакунин  : «Познакомился я в Твери с профессором Булле, человеком, учёностью своей весьма известным. Однажды при нём показывали какую-то монету Карамзину. Её высочество   спросила Карамзина о значении надписи латинской. Он искусно замял этот вопрос. Булле привёз эту монету ко мне, с другими. Варинька, помнится, спросила меня о надписи, которую я перевёл ей, хотя очень плохо латынь знаю. Булле не удержался и сказал: «Но вы знаете более нашего историографа». Карамзин в великом был уважении у Их Высочеств, барился, а жена его пуще его. Со мной был учтив, но только я и виделся с ним раз у губернатора, а другой случилось обедать вместе у Их Высочеств. Я спросил его мнения о начале имени русов и рода наших князей. Он решительно отвечал мне, что шведы и пр. Великая княгиня подошла: «Историограф и дилетант привели одни и те же исторические факты, о которых мы говорим, о происхождении русов и их государей. Вы согласны с этим?» – «Нет, мадам, у меня абсолютно другое мнение. Тут Карамзин говорил, что древле римляне обладали следом – а теперь очередь немцев. Я приметил, что следы обладания татарского и пр. сохранились поныне в России, а следов немецкого обладания вовсе нет.» Великая княгиня, улыбаясь, от нас отошла. За столом Карамзин рассказывал об Аристотеле, строителе Успенского собора. Я дивился, как можно высказывать то, что всем известно и со всеми обстоятельствами давно в описании Левшина Успенского собора напечатано. Великая княгиня говорила мне, «что у меня много фабрик и что я много знаю о земледелии». Но как я ни на то, ни на другое не согласился, то она продолжала: «Но я знаю, что вы много хорошего делаете в деревне, хотя вы и с этим не согласны». Я отвечал: «Это покушение на репутацию, мадам.» Иные уверяли, будто я, сказав это, посмотрел на Карамзина, но я, право, не имел сего намерения. Карамзин читал по вечерам свою Историю Их Высочествам. Я не могу судить о ней. Потому, что никогда на сих вечерах не был. Тут приглашались только самые знатные или близкие Их Высочествам люди.»
Великая княгиня Екатерина Павловна благоволила к А.М. Бакунину, ему предлагалось место попечителя Казанского университета или гофмейстера великокняжеского двора, однако Александр Михайлович, равнодушный к почестям и блеску придворной и светской жизни, отказался от них.
Осенью 1811 года Бакунины уехали в Прямухино, а в марте 1812 года Тверь покинул и Кипренский. Одной из причин их отъезда в имение была дороговизна жизни в Твери. А.М. Бакунин писал в дневнике: «В Твери мы пожили весело, но без денег в городе жить невозможно. Бабушка Катерина Александровна прислала Вариньке перед отъездом нашим из деревни тысячу рублей… Я занял с матушкиного позволения в приказе 9520 рублей сроком осьмилетним… Из 9520 вычли процентов – около 600, осталось, следовательно, 8920. Из сих заплатил я тысячу пятьсот рублей долгу Д.К. Мячкову, две тысячи Л.А. Теильсу, тысячу М.В. Храповицкому. На семь сот купил я скота у Петра Марковича Полторацкого, на триста рублей провизии для дома. И так прожили мы тысяч пять побольше месяца в четыре, хотя муку, крупу, птиц, овёс, сено из дома имели. Дороговизна в Твери на всё была необыкновенная, а мы жили весьма скромно. Я не жалею о сих деньгах, а жалею очень, что не имею достатку к доставлению Вариньке побольше приятного в жизни».
Возвратясь в Прямухино, они отдыхали от городского шума, иногда навещали родственников в Бернове, Грузинах, Торжке, Василёве, Баховкине.
В начале 1812 года было куплено и доставлено в Прямухино фортепиано – то, вокруг которого потом собиралась вся семья, музицировали дети, играли знаменитые гости. «Дорога портилась, – писал в дневнике по этому поводу А.М. Бакунин, – и мы уже теряли надежду получить наше фортопиано. Наконец оно прибыло. Надлежало, по предложению Павла Марковича, держать его несколько дней в сухом и прохладном месте, но терпения нашего не стало. Мы его внесли, и, к радости нашей, фортопиано прекрасное. Выбирал Александр Мордвинов, хлопотал Павел Маркович. Стоило 1200 рублей. Деньги Варинькины. Я более Вариньки его прибытию обрадовался, потому что для неё была только одна радость, а для меня две: 1 – иметь хорошее фортопиано, а 2 – Варинькину радость.»

ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ

К осени 1816 года у Бакуниных было уже пятеро детей: дочери – Любовь (1811), Варвара (1812), Татьяна (1815), Александра (1816), и сын Михаил (1814). После родились ещё пятеро сыновей: Николай (1818), Илья (1819), Павел (1820), Александр (1821) и Алексей (1823) и дочь Софья (1824), которая умерла, не достигнув двухлетнего возраста, от дифтерии. И основной заботой Александра Михайловича стало воспитание детей.
Под руководством Александра Михайловича дети изучали французский, немецкий, итальянский, английский языки и латынь, причём каждый изучал с отцом какой-то один язык, а в результате общения они перенимали друг у друга познания в других языках, тем самым одновременно как бы изучались все пять языков.
Бакунин писал в своей поэме, что дети

…на пяти языках разных,
учась взаимно, говорят.
Так как
Любовь наречьем итальянским,
Немецким дума говорит.
………
Французским водевиль смеется,
Британец славит короля.

Варвара Александровна занималась с детьми музыкой, пением и рисованием:

И днём учила, повторяя
За дочками сто раз и сто,
Как мелоди перебирая,
До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до…
Терпеньем лень одолевая,
Ты душу им свою дала
И, в хоре певчем напевая,
Их капельмейстером была.
В архивах сохранились нотные тетради Алексея Бакунина с упражнениями по теории музыки и гармонии. Большое количество сочинений выполнено им на высоком уровне, что свидетельствует о музыкальном даровании Алексея и серьёзности обучения. Дошел до наших дней и написанный им в 1863 году в Зайкове «Псалом №12″ – произведение для голоса и струнного квартета, предназначенное, в отличие от церковных псалмов, для домашнего пения.
Татьяна хорошо играла на арфе, Михаил – на скрипке, Варвара – просто прекрасно – на фортепиано, с ней часто в четыре руки играл и Николай. Обучали детей ещё игре на виолончели и мандолине.
И покинув родительское гнездо, младшее поколение Бакуниных не оставило музыкальных занятий. Алексей во время учёбы в Московском университете брал уроки музыки у Л.Ф. Лангера, временами поражая учителя своими выдающимися способностями. Николай на всю жизнь остался не только страстным поклонником, но и организатором домашних музыкальных вечеров. Варвара, живя в Германии, также часто устраивала такие вечера.
Рисованием в семье увлекались все дети, но наибольших успехов достиг всё же Александр. До наших дней дошли несколько его рисунков и акварельный портрет брата Алексея, все они – в экспозиции Тверского объединённого музея.
Неплохо рисовал и Михаил: известно несколько его автопортретов и портрет Гегеля.
Сохранилось и несколько рисунков Алексея, в том числе карандашный портрет Тургенева.
Богатейшая библиотека, собранная Бакуниным, давала возможность познакомить детей с произведениями выдающихся европейских и русских писателей и поэтов:

Крылова, Пушкина, Козлова,
Жуковского читаем мы
И перечитываем снова,
Встречаем новые цветы.
И Ломоносов, гений мощный,
В беседе нашей не забыт…
Львов перевёл Анакреона,
Гомера – Гнедич воскресил.
Читал я некогда Байрона,
Но, слава богу, позабыл.

Чтение сменялось подвижными играми, иногда – шахматами:

Но полно с книжками возиться,
Ума полемика не даст,
А лучше, дети, порезвиться
Дружнее – кто во что горазд.
Пошла возня – забыв уроки,
В столовой бегают, шумят,
А тут задумалися доки:
Шах ферязи царю – и мат!

Александр Михайлович очень уважительно относился к своим родителям, бережно – ко всему созданному ими, и очень любил и уважал свою жену. От своих детей он надеялся в дальнейшем получить то же. Ещё в дневнике своём в 1811 году он писал: «Чем более детей, по моему мнению, тем более радости. Я не знаю, почему я уверен, что наши дети будут любить нас всем сердцем, будут считать нас лучшими друзьями, ни в чём от нас не будут таиться… О, я уверен, что Бог услышит мою молитву, и мы будем ими утешены. Мне дети мои после Варюши всего на свете дороже. И Варюша, любя детей своих, ещё более будет дорожить их отцом. Я для неё оживу в них, и ничто никогда не разлучит нас с нею». В поэме «Осуга» можно найти много очень нежных строк, посвящённых жене. Так, описывая грозу, застигшую их в парке, Александр Михайлович пишет:

Ты с радостью ко мне прижалась,
Коса густая расплелась,
Лицо горело, грудь вздымалась
И – ливнем полил дождь на нас.

Видимо, Варвара Александровна полностью соответствовала тому идеалу женщины – хранительницы семейного очага, который он нарисовал в своей поэме:
А женщине – домашний быт.
Она его, как ангел мирный,
Под кровом крыл своих хранит.
Совет и дружбу водворяет
И дом ея – как небеса.
В согласный хор соединяет
Единодушны голоса…

Александр Михайлович был уверен сам и уверял других:

Кто с милою женой в совете
И добрым умыслом живёт,
Тот верует теплу на свете,
И Бог ему тепло даёт.

Помогали «многодетной» матери выкармливать детей кормилицы из молодых чистоплотных крестьянок. Известно, что кормилицей Николая была Анна Ларионова, бабушка Я.А. Морякова, чьи воспоминания будут цитироваться на страницах данной книги.
Александр Михайлович выработал свои правила-заповеди воспитания детей и руководствовался ими в течение всей своей жизни:
1.    Приобретать ласковым, дружеским и снисходительным обращением искренность и любовь детей своих.
2.    Не оскорблять их несогласием не только с моими прихотями, но и со мнениями, и когда нужно вывести их из заблуждения, убеждать их в истине советами, примерами, рассудком, а не отеческою властью.
3.    Отнюдь не требовать, чтобы они меня исключительно любили, но радоваться новым связям их, лишь бы непорочны были, как залогом будущего их и, по смерти моей, благополучия.
4.    Стремиться, чтобы они праздными никогда не были и жили по возможности нашей весело и приятно.
5.    Как скоро достигнут совершенного возраста, сделать их соучастниками нашего имущества… Варинька моя так молода, что могу и её причесть к детям своим. Она как старшая дочь, пусть и управляет моим семейством.
6.    Не требовать, чтобы дети мои волею или неволею богомольничали, а внушать им, что религия единственное основание всех добродетелей и всего нашего благополучия…

Когда вечернею порою
Сберётся вместе вся семья,
Пчелиному подобно рою,
То я счастливее царя…
Кто с книгою, кто с рукодельем
Беседуя в кругу стола,
Мешаючи дела с бездельем –
Чтоб не сойти от дел с ума.

Все прочитанное, по существовавшей традиции, обсуждалось в кругу семьи. Так формировались взгляды детей, их вкусы и предпочтения.
Один из главных принципов Александра Михайловича в воспитании детей – общение с природой. Здесь первое место занимали прогулки: по парку, по окрестным полям и лесам, при этом он знакомил детей с флорой и фауной, рассказывал об истории края, об обычаях и нравах народа, формируя у детей определённую систему взглядов и нравственных ценностей. Одно из стихотворений, написанных Бакуниным в 1826–1828 годах, так и называется: «Прогулка». Кроме строк о русском народе, уже приведённых ранее, здесь есть и такие назидательные строки:

Будь летом краше,
Солнышко наше,
Душу в бездушное тело вложи,
Не разрушая,
А соглашая
Собственность личную с пользою всех –
Тогда и слуги
Будут нам други,
А не сокрытые в доме враги:
Нужда к работе
Придаст нам охоты,
Дармоедов – на рудники.

Дети достойно оценили нежную заботу и душевную теплоту отца.
Через много лет, находясь за тысячи верст от Прямухина, Михаил Бакунин вспоминал в письме к отцу:
«Вы были для нас всех чем-то великим, выходящим из ряда обыкновенных людей. Вы редко бранили и, кажется, ни разу не наказывали нас… Я помню, с какой любовью, с какой снисходительностью и с каким горячим вниманием вы слушали нашу детскую болтовню… Я никогда не забуду этих вечерних прогулок… где вы рассказывали какой-нибудь исторический анекдот или сказку, где вы заставляли нас отыскивать редкое у нас растение… Помню ещё один лунный вечер: небо было чисто и усеяно звёздами, мы шли в Мытницкую рощу и вы рассказывали нам историю солнца, месяца, туч, грома, молнии и т.д. Наконец, я помню зимние вечера, в которые мы всегда читали «Robinson Crusoe», и это было для нас таким великим, таким неограниченным наслаждением. Потом наступал Великий пост, и мы вместе с вами говели, и Страстная неделя имела для нас что-то неизъяснимое, торжественное… Эта святая торжественность, нарисованная на вашем лице, эти чёрные ризы, эта мрачная и грустная служба, поздние всенощные… После всенощной мы приходили в гостиную, которая не была ещё освещена… вы говорили нам о страданиях, о божественной святости Спасителя… Потом, когда подавали свечи, мы вместе читали Евангелие… наступала среда, и мы вместе исповедовались и после исповеди собирались вечером к ужину, и было так тихо, так светло, так торжественно… Мы не понимали тогда, но чувствовали, что совершается что-то великое… Вы, маменька, сёстры, все мы были в одной комнате: тут не было никого постороннего, никто не разрушал своим неуместным присутствием этой святой гармонии… О, всё это слилось, неразрывно слилось с нашей жизнью!»
А чего стоила такая трогательная сцена:
В ноябре 1834 года, когда семья в полном составе впервые покидала Прямухино и отправлялась на зиму в Тверь, А.М. Бакуниным была сочинена прощальная песня «Настал уж час, готовы кони…», которая предназначалась для семейного хора и должна была исполняться на мотив швейцарской песни «Es kommt die Zeit». Вспоминая в письме к А.А. Беер момент расставания с Прямухином, Татьяна Бакунина писала, что сестра Варвара села за фортепиано, а остальные братья и сёстры начали петь эту песню: «Но только начали второй куплет, слёзы прерывают Любенькин голос, все следуют её примеру, никто не может кончить!»

Настал уж час, готовы кони!
Село Прямухино, прости!
В город скучный, в город душный
Ехать мы теперь должны.
Другие будут там законы,
Свобода сельская, прости!

Дом, где жили наши деды,
Дом прямухинский, прости!
Дом печальный, как опальный,
Оставаться будешь ты.
Дом, где жили наши деды,
Дом прямухинский, прости
Сад, руками насажденный
Отца и матери, прости!

Ты священный, незабвенный,
Будешь нам залог любви.
Ключ, которого мы пили
Воду чистую, прости!

И ты, нам милая, родная
Осуга светлая, прости!
И купались, и плескались
В светлых мы твоих струях –
Осуга тихая, родная,
Подруга верная, прости!

Храм, где Сони нашей милой
Прах покоится в земле,
Ты святая, нам родная,
Бога там за нас моли!
Храм, где Сони нашей милой
Прах покоится, прости!

Зовут, зовут, готовы кони!
Село Прямухино, прости!
Край священный, незабвенный,
Край нам милый, край родимый,
Надолго мы тебя покинем,
Святая родина, прости!

Новая страница жизни в Прямухине начинается в 1835 году, когда после учёбы в артиллерийском училище и года военной службы старший сын Михаил, направленный в служебную командировку в Тверь, приехал в родное имение и, сказавшись больным, решил бросить военную службу и заняться более достойным делом.
Возвратился уже не тот Мишель, что покидал усадьбу семь лет назад: теперь это был довольно самоуверенный, самонадеянный и честолюбивый юноша, мнения которого были зачастую категоричны, а поступки – вызывающи и дерзки. Он считал и заявлял об этом отцу, что ему, как человеку чувствующему и мыслящему, нет места в армии, что он видит своё предназначение в служении более высоким идеалам, уровень которых – всё человечество.
К этому времени у него уже сформировалось своё жизненное кредо, отчасти изложенное в его письмах.
«А в чём заключаются основные идеи жизни? – Это любовь к людям, к человечеству, стремление к совершенствованию… Что же такое человечество? Бог – заключённый в материи. Его жизнь – стремление к свободе, к соединению с целым. Выражение его жизни – любовь. Этот основной элемент вечного», – писал он Наталье Беер. «Всё, что живёт, что есть, что прозябает, что только существует, – должно быть свободно, должно доходить до своего собственного сознания, возвращаться до этого божественного центра, который одушевляет всё сущее. Абсолютная свобода и абсолютная любовь – вот наша цель: освобождение человечества и всего мира – вот наше назначение,» – внушал Мишель сестре Татьяне.
Александр Михайлович, скептически относившийся к философским рассуждениям Михаила, был раздражён нежеланием сына исполнять военную службу, а ещё более – его открытыми рассуждениями о свободе и внушением этого понятия, совершенно не имеющего, по мнению Александра Михайловича, отношения к женщине, сёстрам.
Но Михаил вполне осознанно и целеустремлённо начинает готовить себя к избранной высокой миссии.
В конце марта 1835 года, в один из своих приездов в Москву, в доме Бееров он знакомится с Николаем Станкевичем, молодым философом и литератором, год назад закончившим Московский университет и возглавлявшим небольшой философский кружок. При первой же встрече молодые люди проявили интерес друг к другу, и после возвращения Мишеля в Прямухино завязалась их переписка. Члены кружка Станкевича – А.П. Ефремов, В.П. Боткин, И.П. Клюшников, В.Г. Белинский – уже были знакомы с Александром Михайловичем Бакуниным и двумя его дочерьми: Татьяной и Любовью, чуть раньше приезжавшими в Москву и останавливавшимися у Бееров. Семья Бееров к 1835 году состояла из матери – Анастасии Владимировны, довольно взбалмошной и упрямой женщины, двух сыновей – Алексея и Константина, и двух дочерей – Александры и Натальи. Алексей Беер, в бытность студентом, состоял членом кружка Станкевича и часто предоставлял свой дом для вечерних встреч друзей. Наталья Беер, кроме этого, была ещё и влюблена в Станкевича. А с Бакуниными Бееры были хорошо знакомы потому, что их имение Попово находилось рядом с Прямухином.
Бакунин привлёк Станкевича и его друзей и своей внешностью: высокий рост, атлетическая фигура, крупная голова с мощной, поистине львиной гривой, звучный голос, характерная манера разговаривать, сопровождая речь жестикуляцией, и тем, что он был братом очаровательных сестёр, с двумя из которых молодые люди уже были знакомы, о двух других много слышали, а имена всех сестёр «глухо и таинственно носились в кружке как осуществление таинства жизни».
В начавшейся с апреля 1835 года переписке между Михаилом Бакуниным и Николаем Станкевичем, осуществлявшейся с соблюдением всех правил эпистолярного этикета: обращением на «Вы», «Милостивый государь», «Ваш покорный слуга», Станкевич заверяет Бакунина, что вполне разделяет образ его мыслей и желает их сближения.
Как бы подтверждая правильность избранного Михаилом пути, Станкевич писал ему: «Философия не может решить все наши важнейшие вопросы, но она приближает к их решению, она зиждет огромное здание, она показывает человеку цель в жизни и путь к этой цели, расширяет ум его…»
Сближение их состоялось во время пребывания Станкевича вместе с Ефремовым в Прямухине в середине октября 1835 года. На семейное торжество – день рождения Александра Михайловича – были приглашены и соседи по имению – Бееры.
Пока Ефремов «своей любезностью увеселял дамское общество», которое состояло из сестёр Беер и сестёр Бакуниных, Станкевич уединялся с Михаилом Бакуниным иногда в его уютной комнатке на первом этаже, а чаще – наверху, в комнате, которая выделялась гостям; и с трубками в зубах, в клубах табачного дыма строили планы на будущее, делали первые попытки вникнуть в философское учение Канта.
В стенах прямухинского дома звучали теперь такие слова, как «метафизика», «теория познания», особенно будоражило воображение принимавших иногда участие в философских беседах прямухинских барышень такое понятие, как «чувственное восприятие», по Канту, только и дающее реальные сведения о действительном мире.
Если раньше прерогатива изложения философских мыслей и понятий принадлежала только Александру Михайловичу, то теперь философскими категориями начало постепенно выражаться и даже мыслить почти всё молодое поколение Бакуниных.
И именно в это время в стенах бакунинского дома поселилась любовь – между Станкевичем и Любенькой постепенно стали развиваться любовные отношения.
Не осталась равнодушной к гостю и Варвара… Мы расскажем об этом на страницах, посвящённых сёстрам.

Зинаида Ермакова.

«Сестра милосердия»

О выдающейся подвижнице на ниве сестринской помощи раненым воинам Екатерине Михайловне Бакуниной (1812–1894).

«С именем Бога — все для людей», — девиз Е. М. Бакуниной, которую знаменитый хирург Н. И. Пи­рогов считал «идеальным типом сестры милосердия». «Неоценимо было особенно то, — писал он, — что вся ее личность дышала истиной, что полная гармония царствовала между ее чувствами и ее действиями. Чем более встречала она препятствий на своем пути самозабвения, тем более выказывала она ревности и энергии».
Е. М. Бакунина родилась в Петербурге. По матери она приходилась внучатой племянницей фельдмаршалу М. И. Кутузову. Ее дед — Иван Логгинович Голенищев-Кутузов (1729-1802) — адмирал, писатель, с 1764 года и до конца жизни возглавлял Морской кадетский корпус, внес крупный вклад в постановку военно-морского образования в России, писал стихи и прозу. Отец Екатерины Михайловны — Михаил Михайлович Бакунин (1764-1837) — дослужился до чина тайного советника, был губернатором Петербурга, затем сенатором.
Мы мало знаем о молодых годах Е. М. Бакуниной. В воспоминаниях она пишет, что молодость ее «прошла так, как в то старое время проходила жизнь девушек нашего звания, т. е. в выездах, занятиях музыкой, рисованием, домашними спектаклями, балами, на которых я, должна признаться, танцевала с удовольствием, и, может быть, вполне заслужила бы от нынешних девиц, посещающих лекции и анатомические театры, название «кисейной барышни». Вероятно, Екатерина Михайловна здесь не совсем справедлива к себе. Отнюдь не только развлечения интересовали ее. Она чуть ли не с самого детства мечтала стать сестрой милосердия. Эта мечта исполнилась во время Крымской войны (1853-1856). Однако Бакуниной пришлось проявить незаурядное упорство, добиваясь своего. В 1854 году, узнав, что Великая княгиня Елена Павловна учредила в столице Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия для попечения о раненых и больных воинах, она выразила желание вступить в общину и ехать на войну. Теперь «собирают петербургских», был ответ, а когда дело дойдет до «московских», позовут и ее. «На это я написала, что меня очень удивляет такое разделение, что когда дочь Бакунина, который был губернатором в Петербурге, и внучка адмирала Ивана Логгиновича Голенищева-Кутузова желает ходить за матросами, то странно, кажется, отказывать ей в этом. На это мне отвечали, что в первый отряд, который соберется, и я попаду».
Против решения Екатерины Михайловны отправиться в Крым восстали и родные, и знакомые. Двоюродный брат Алексей Александрович Бакунин рассказывал ей об ужасах сражений, о переполненных тифозными больными и ранеными госпиталях, однако уговорить сестру не надеялся: «Ведь я тебя знаю — тебе теперь еще больше захотелось туда ехать».
Наконец Екатерину Михайловну вызвали в Петербург, где состоялось ее знакомство с Великой княгиней Еленой Павловной: «Всем давно было известно, что Великая княгиня очень образованная и умная женщина, но я не ожидала, что при этом она так мила и приветлива. С каким чувством, с каким жаром и участием она относилась к начатому ею делу! Я была ею очарована».

10 декабря 1854 года восемь сестер Крес­товоздвиженской общины, в их числе и Е. М. Бакунина, одетые в коричневые платья, белые передники и чепчики, пошли к обедне в верхнюю церковь Михайловского дворца. После обедни священник прочитал клятвенное обещание, в котором говорилось, что посвящаемая вступает в общину по доброй воле и с искренним желанием подражать господу Иисусу Христу. Сестры обещали упот­реблять все свои силы «на богоугодное служение больным братьям», действуя «с искренним милосердием к страждущему человеку». «И мы стали подходить и целовать Спасителя и крест, а потом становились на колени перед священником, и он надевал на нас золотой крест на голубой ленте. Эта минута никогда не выйдет из моей памяти», — вспоминала Е. М. Бакунина. В Москве сестер благословил митрополит Филарет (Дроздов).
К этому времени в Симферополе скопилось несколько тысяч раненых после битв при Альме и Инкермане и первой бомбардировки Севастополя. «Несчастные, наполнявшие дома, были лишены почти всякого ухода. Многие валялись без матрацев, в грязном белье, на грязном полу, без всякого разбора и без присмотра. Воздух был страшно испорчен, раны смрадны и воспалены. Недоставало ни умов, ни рук, чтобы хоть немного привести весь этот невообразимый хаос в известность и порядок». Положение значительно улучшилось с прибытием сестер Крестовоздвиженской общины. 25 января 1855 года Е. М. Бакунина начала работу в осажденном Севастополе. Прекрасное здание Дворянского собрания, с просторными, изящно отделанными мрамором и деревом залами, с паркетными полами, было превращено в главный перевязочный пункт, описанный Л. Н. Толстым в рассказе «Севастополь в мае». «Большая, высокая темная зала, освещенная только четырьмя или пятью свечами, с которыми доктора подходили осматривать раненых, — была буквально полна. Носильщики беспрестанно вносили раненых, складывали их один подле другого на пол, на котором уже было так тесно, что несчастные толкались и мокли в крови друг друга, и шли за новыми. <…> Говор разнообразных стонов, вздохов, хрипений, прерываемый иногда пронзительным криком, носился по всей комнате. Сестры, со спокойными лицами и с выражением не того пустого женского болезненно-слезного сострадания, а деятельного практического участия, то там, то сям, шагая через раненых, с лекарством, с водой, бинтами, корпией, мелькали между окровавленными шинелями и рубахами». Рядом в боковой комнате устроили операционную, где «на трех столах кровь лилась при производстве операций; отнятые члены лежали грудами, сваленные в ушат. Бакунина постоянно присутствовала в этой комнате с пучком лигатур (нитей для перевязывания кровеносных сосудов. — З. Е.) в руке, готовая следовать на призыв врачей. <…> Ежедневно днем и ночью можно было застать ее в операционной комнате, ассистирующей при операциях; в это время, когда бомбы и ракеты то перелетали, то не долетали, и ложились кругом всего Собрания, она обнаруживала <…> присутствие духа, едва совместное с женскою натурою». Когда изнуренным сестрам предложили прекратить ночные дежурства, «неутомимая Бакунина не захотела отдыхать и продолжала дежурить ночью с некоторыми другими сестрами до самого окончания осады».

Для смертельно раненых и гангренозных больных отвели в Севастополе частный дом Гущина, над входом в который, по словам Бакуниной, как и над вратами ада в «Божественной комедии» Данте, следовало сделать надпись: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». В свободное от дежурств время Екатерина Михайловна посещала обреченных, разговаривала с ними, зная, что это не менее важно, чем медицинский уход. «В Гущином доме, куда я ходила, постоянно увидишь трех или четырех умирающих. Однако и в этом ужасном месте были такие, которые выздоравливали. Я сама имела удовольствие отдать одному его деньги, которые он мне поручил переслать жене после его смерти».

Н. И. Пирогов поручил также сестрам «нравственный» присмотр и контроль за администрацией госпиталей, осуществляемый Бакуниной с необычайным тактом, энергией и совестливостью. «Она заботилась о доставлении больным надлежащей порции пищи и непременно хорошего качества; смотрела за чистотой и сменой белья, за прачечными, за частой переменой соломы в матрасах и неотступно требовала от госпитальной админист­рации всего, что надлежало быть выдано. Все, что прежде удерживали и не выдавали, и теперь еще старались удерживать, но Бакунина, пунктуально исполняя мои и других медиков предписания, настоятельно вытребовывала недоданное». По словам Екатерины Михайловны, она «должна была сопротивляться всеми средствами и всем уменьем злу, которое разные чиновники, поставщики причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться и сопротивляться этому я считала и считаю и теперь священным долгом».
30 июня 1855 года от раны в голову умер адмирал П. С. Нахимов. О прощании с ним Екатерина Михайловна писала сестре: «Никогда не буду я в силах передать тебе этого глубоко грустного впечатления. Представь себе, что мы были на возвышенности, с которой виден весь Севастополь, бухта с нашими грустно расснащенными кораблями, море с грозным и многочисленным флотом наших врагов, горы, покрытые нашими бастионами, на которых Нахимов бывал беспрестанно, ободряя еще более примером, чем словами. <…> Заунывная музыка, перезвон колоколов, печально-торжественное пение; очень много священников, генералов, офицеров, на всех лицах грустное выражение.

Так хоронили моряки своего синопского героя, так хоронил Севастополь своего неустрашимого защитника. С тех пор, как умер Нахимов, я не видела ни одного моряка, который бы не сказал, что с радостью лег бы за него».
Из-за усилившихся обстрелов было решено перевести всех раненых из здания Дворянского собрания в казематированные помещения Николаевской батареи. Очевидец сообщал: «Не могу не упомянуть здесь о высоком поступке одной из утешительниц наших бедных страдальцев: во время беготни в Дворянском собрании сестра Крестовоздвиженской общины Бакунина объявила, что дает слово выйти из дома не ранее той минуты, когда в нем не останется ни одного больного, и не только сдержала это слово, но сама несколько раз провожала переносимых до Графской пристани, чтобы помочь при размещении их на баркасах, и, благодаря Бога, осталась невредимой и успела благополучно перебраться в Николаевское укрепление. Женщина показала пример самоотвержения и мужества, редких даже в мужчинах».
27 августа 1855 года начался общий штурм Севастополя. Малахов курган был взят, вечером русские войска по наплавному мосту переправились на Северную сторону. Бакунина была последней из сестер, вышедших из города. Прасковья Михайловна Бакунина, ничего не зная об участи сестры и находясь в большой тревоге, написала стихотворение, где были такие строки:

Ты в каждый миг и дня и ночи
В моей душе, в моих мечтах!
В незримый край вперяю очи,
Живу не здесь, а в тех местах,
Где ты на поприще страданья.
Молюсь, страдая и любя,
Но в сердце грустном упованье:
Господень крест хранит тебя!

После падения Севастополя деятельность сестер Крестовоздвиженской общины сосредоточилась в Симферополе. Н. И. Пирогов предложил Бакуниной сопровождать транспорты больных и раненых до Перекопа, а затем до Екатеринослава. Транспортные сестры находились в пути не менее 10 дней, так как перевозка осуществлялась крестьянскими подводами. На этапах они раздавали теплое питье, лекарства, делали перевязки. А едва возвратившись, снова пускались в уже знакомый путь. «Нужно иметь крепкое здоровье, самоотвержение и постоянство нрава, чтобы совершать дело милосердия, не громкое, не лестное для суеты, но существенно полезное для бедствующих больных». Всеми этими качествами обладала Е. М. Бакунина. «В больших сапогах и бараньем тулупе она тащилась пешком по глубокой грязи <…> и сопровождала мужицкие телеги, битком набитые больными и ранеными, она заботилась, насколько было возможно, о страдальцах и ночевала с ними в грязных холодных этапных избах. <…> Она сделалась примером терпения и неустанного труда для всех сестер общины».

Московский журнал

№ 3 (243). Март 2011 г.

«О дате рождения Екатерины Михайловны Бакуниной»

Зав. Сектором отдела информационного обеспечения  Государственного Музея им. А.С. Пушкина  Сидоров Игорь Саввович

О дате рождения Екатерины Михайловны Бакуниной

В Государственном архиве Российской федерации (ГАРФ), в фонде Бакуниных (ф.825), хранится дневник Евдокии Михайловны Бакуниной (старшей сестры Екатерины Михайловны) за 1818 – 1820 гг. (ГАРФ, ф. 825, опись 1, единица хранения 246). Дневник представляет собой своего рода журнал, в котором Евдокия описывала поведение и ученье своих младших сестер – Паши и Кати, воспитанием которых она занималась в семье, будучи почти на двадцать лет старше них.

Дневник начинается записью:

«1818.

Август.

19.

Сегодня Катеньке минуло 5 лет, Пашиньке уже 6, <…>». [1]

Казалось бы, что вопрос о дате рождения Екатерины Михайловны решается однозначно: 19 августа 1813 г. При этом ясно, что она на год моложе Прасковьи Михайловны, то есть Екатерина Михайловна является младшей дочерью.

Однако, если мы обратимся к воспоминаниям М. А. Дмитриева, известного в свое время литератора и знакомого семьи Бакуниных, то прочтем:

«Мы сблизились с этим семейством в 1839 году <…>.

Простота обращения, умеряемая светским приличием, светский же, но не пустой разговор, любовь к литературе младшей дочери Прасковьи Михайловны  (выделено мной. – И. С.) — все это согласовалось с моими вкусами и привлекало меня более и более».[2]

То же мы находим и в воспоминаниях А. А. Фета, который писал о вечерах у Ф. Н. Глинки в начале 40-х годов: “Между дамами замечательны были по уму и по образованию две сестры девицы Бакунины, из которых меньшая, несмотря на зрелые лета, сохранила еще неизгладимые черты красоты (выделено мной. – И. С.)» [3] Красотой отличалась в семье Бакуниных именно Прасковья Михайловна. Например, будучи с Катей и Пашей в Петербурге, их мать Варвара Ивановна писала в Москву мужу о рауте у графини Фикельмон 9 января 1837 г.: «Многие спрашивали об наших, а об Паше – с эпитетом: кто эта хорошенькая особа?» [4]

Теперь самое время обратить внимание на то, что в приведенной выше дневниковой записи цифра 5, обозначающая лета Кати, вписана по явно подтертому месту. Можно, конечно, гадать о том, что было там написано сначала: то ли просто стерли что-то неудачно написанное и пятерка соответствует действительности, то ли зачем-то заменили истинную цифру на пятерку (из каких соображений и когда – это еще более гадательный предмет). Но, перелистав несколько страниц дневника, мы находим следующую запись, не несущую никаких следов исправления:

«12 <ноября 1818>

<…> вечером когда оне (Катя и Паша.  – И. С.) раздевались Катя расплакалась зачем не ее первую раздевают, ето так умно для восмилетней девочки (выделено мной. – И. С.), что и слов не достает что об этом сказать» [5]

Из этой записи становится совершенно ясно, что 19 августа 1818 года Кате исполнилось не 5, а 8 лет; что родилась она 19 августа 1810 года и что Паша, родившаяся 22 апреля 1812 года, действительно была младшей дочерью Бакуниных в полном соответствии с приведенными выше свидетельствами мемуаристов.

Итак, можно со всей уверенностью утверждать, что Екатерина Михайловна Бакунина родилась в 1810 году, 19 августа по старому стилю или 31 августа по новому стилю.

[1] ГАРФ, ф. 825, оп. 1, ед. хр. 246, л. 1.

[2] М.А.Дмитриев. Главы из воспоминаний моей жизни. М.: Новое литературное обозрение, 1998, с.392.

[3]А.А.Фет. Ранние годы моей жизни // А.А.Фет. Воспоминания. М.: Правда, 1983, с.171.

[4] И. Сидоров. «Это нам читал Пушкин, поэт, у Фикельмон…»  // Солнце нашей поэзии (Из современной Пушкинианы). М.: Правда, 1989. С. 124.

[5] ГАРФ, ф. 825, оп. 1, ед. хр. 246, л. 14 об. Сохраняем пунктуацию оригинала.