Выписка из записок А.С. Талузаковой о Крымской войне
ВЫПИСКА ИЗ ЗАПИСОК ЕЯ НА ПАМЯТЬ СВОИМ ДЕТЯМ
( С ПОРТРЕТОМ ЕЯ)
ИЗДАНИЕ ТРЕТЬЕ, П.Л.Е.
САНКТПЕТЕРБУРГ.
В типографии И.И.Глазунова (Б.Мещанская, 8).
1867.
Дозволено цензурою. С.-Петербург, Июля 11 дня 1867 года.
(Из 174-го «Русскаго Инвалида» 1858 года).
ВОЗЛЮБЛЕННЫЯ ДЕТИ МОИ!
Прежде нежели я приступлю к исполнению просьбы вашей, прочту вам ту молитву, которую я во время самых ужасных случаев, обращаясь к Царице Небесной, с умилением произносила:
К Тебе, о Мати преблагая,
Дерзаю возносить свой глас,
Лицо слезами омывая:
Услышь меня в сей скорбный час!
Прими мое к Тебе моленье,
От всяких бед и зол избавь
Пролей мне в сердце умиленье;
На путь спасения наставь,
Покорной научи быть Божьей воле
В скорбях терпение подай,
Будь мне покровом в горькой доле,
И умереть безвременно не дай.
Храни меня- моя отрада,
Молюсь тебе я со слезой;
Будь для меня стеной, оградой,
Умилосердись надо мной!
Но ты, Прибежище для всех несчастных,
Твои молитвы за всех нас.
О! защитижь, когда ужасный
Услышим трубный Божий глас,
Когда суда настанет время,
Господь всех мертвых воскресит
И книга совести все бремя
Грехов моих изобличит.
Вот теперь, милыя мои, как бы с благословения Божия и Царицы Небесной, чтоб исполнить просьбу вашу, я начинаю повесть о своих действиях во время военное.
Только грустно, очень грустно после ужасов и испытаний, перенесенных отечеством в минувшую войну, возобновлять те горькия воспоминания, от которых и в настоящее время от одной только мысли о них как бы тяжелый камень ляжет на груди моей; но, удовлетворяя просьбам вашим, милыя дети, я излагаю, хотя вкратце, то, что удержала в памяти из всего совершившагося в родном нашем Севастополе, где суждено было и вам многое испытать. Как семейную драгоценность я оставляю вам заметки об отдельных случаях, в которых принимала участие, пропущенное дополняйте сами. Вы одинаково со мною страдали, одинаково были свидетелями и геройских подвигов верных сынов отечества и неимоверных их лишений и страданий. И благодарение богу за пройденный нами путь испытания! За Богом молитва, а за царем служба не пропадают! Каждая рана, перевязанная вашими руками, и всякая другая помощь, поданная страдальцам, записаны в книгу вечности, врезаны в памяти очевидцев соотечественников. Мы исполнили свой долг и убеждение в этом есть уже наша высокая награда! Благодарныя слезы страдальцев, их душевныя благословения за какой-нибудь стакан воды, лекарства, облегчавшия на минуты мучения, их едва-едва слышанный шопот благодарности уже уст-вот, вот неоценимая награда!
Прожить постоянно 18-ть лет в Севастополе, я трудами приобрела там два небольших домика. Вам известно, какой случай заставил меня отправиться в С.-Петербург в июле 1854 года. Тогда еще не было положительно известно намерение неприятеля на Крым. Уже на обратном пути я поражена была вестью, что неприятель подошел к Евпатории и высадил там часть своих войск, и что отец ваш послан к Государю Императору с депешами, а вы остались одни в Севастополе среди тревожных ожиданий. По прибытии в Севастополь я узнала, что двое из вас находились при орудиях на бастионе 5-го, что вещи и прочий домашний скарб, составлявший наше имущество, убраны и упакованы уже мужем. Хотя трудно было мне одной утешать вас и всех домашних, но, укрепясь святою надеждою, мне удалось поселить и в ваших сердцах полное упование на Бога. Отслужив молебен, я благословила вас, дети мои, на путь, вам назначенный, взяв от вас обещание пребыть верными Великому Государю и любезному отечеству нашему до последней капли крови. В этот же день я привела в прежний порядок все свое хозяйство и разобрала упакованные вещи. Продолжая успокаивать вас, я сама не могла освободиться от тягостного предчуствия, тревожившаго всех севастопольцев.
8-го сентября разнесся слух о деле под Альмой, а 9-го я уже встретила в городе несколько раненых. Узнав от них о многих, им подобных, жертвах боя, нуждавшихся в пособии, я поспешила, вместе с несколькими домашними своими, на поле битвы, взяв с собою корпию, спирт, бинты и все, что только могла найти второпях. Утешительно было видеть, что не я одна явилась на помощь к нашим защитникам. В столь печальных обстоятельствах все готовы были жертвовать не только последним достоянием, но и жизнию. На северной стороне встретила я несколько купцов наших, спешивших на помощь раненым. Они стояли в нерешительности: страх овладел ими и они не могли приблизиться к месту, где происходило страшное кровопролитие. Признаться, сначала страх овладел и мною, но какое-то неясное желание не показать собою примера трусости меня оживило; я стала ободрять их и мы скоро приблизились к месту боя. Первый встретившийся нам раненый был солдат. С распухшаго тела его не было возможности снять шинель; разрезав ее, нам удалось привести его в чувство и отправить в город. Чем ближе подходили мы к сражению, тем более находили раненых. Между ними встретила я тяжело-раненаго полковника Ковалева (ныне генерал-майор); он лежал на повозке без чувств. Я употребила все средства к спасению храбраго воина. Отврыв глаза, он со слезами проговорил: «благодарю тебя, незнакомая. Кто внушил тебе эту святую мысль поспешить на помощь к страждущим, пренебрегая опасностию? Да благославит тебя Бог за твое благое дело!» Слова эти глубоко тронули меня; я душевно и горячо благодарила Провидение, подвигнувшее меня на помощь воинам. Поощренная словами полковника Ковалева, я решилась не покидать страждущих до последних сил. Примеру моему последовало много добрых людей; отовсюду спешили на помощь с повозками, носилками, корпией и проч. Утещаясь отрадным чувством, что посильная помощь наша приносит пользу, я пошла далее, но ехавший мне на встречу адъютант остановил меня, потому что неприятель был уже, очень близко и бомбы падали беспрестанно. С сокрушенным сердцем возвратилась я домой, взволнованная мучениями раненых и уставшая от понесенных трудов. Между тем неприятель, обойдя Севастаполь, окружил южную часть онаго, устроив на пути в разных пунктах, укрепления. 5-го октября, на разсвете, раздались оглушительные залпы орудий: здания задрожали; от крика и плача испуганных детей и прислуги, вбежавших в мою комнату, я на минуту потерялась. но, опомнясь, превозмогла себя и, скрывая душившую тревогу, подавляя скорбь, успокоилась немного. Мысль, что вы, два старшие сына мои, находились в самом опасном месте, вновь объяла меня ужасом я и не могла уже утаить невольно катившихся слез.
Скоро послышался шум на улице; я выбежала на балкон и увидела раненых, переносимых с батарей. Это зрелище произвело на всех тяжкое впечатление; на всех лицах выразился страх и что-то похожее на отчаяние… Но сердечная готовность принести себя в жертву, лишь бы не оставить страдальцев без пособия, не замедлила вызвать нас на дело богоугодное. Пальба не умолкала ни на минуту; от дыма, объявшаго весь город, трудно было узнать самыя ближайшия улицы. Вечером этого дня разнеслась горестная весть, что адмирал Корнилов убит и перенесен уже в церковь св. Михаила. Питая высокое уважение к этому любимому начальнику черноморцев, благодетелю вашего отца, я поспешила в церковь помолиться об упокоении души его. Принесенный туда преданными ему матросами на носилках, в окровавленной одежде, в которой был убит, он покоился посреди храма. Горячия слезы лились над ним. еще так недавно деятельным вождем черноморцев.
Город в это время опустел; все женщины и дети перебежали на северную сторону; на южной остались одни только войска и некоторые из граждан.
Некому было заняться похоронами покойнаго адмирала: важныя обязанности удерживали всех далеко от него; только один вице-адмирал Рагуля находился в церкви. Он просил меня принять участие в похоронах; тотчас же распорядилась я перенесением покойного в дом адмирала Новосильскаго. Но здесь едва-едва спас нас Бог. Только что тело покойного внесено было во двор упомянутаго дома, над крышею онаго пазорвалась бомба и всех нас оглушила; осколки бомбы и полетевшая с дома черепица могли легко положить конец и нашим дням. За тем похоронили мы незабвеннаго Влад. Алекс. Корнилова, с почестями, соответствовавшими его заслугам. Это утешило всех добрых моряков и жителей Севастополя. Адмирал Павел Степанович Нахимов душевно благодарил меня за деятельное участие, принятое в похоронах; благодарил также всех моряков за их усердие и признательность к покойному.
Бомбардирование с каждым днем усиливалось; число раненых увеличивалось. Между тем морской госпиталь был уничтожен; раненых помещали в частных домах, где во многом встречался недостаток… да и невозможно было приготовить даже самаго необходимейшаго. Я обратилась к жителям, которые оставались еще в городе, с просьбою о пожертвовании в пользу страждущих, и купцы: Шнейдер, Дудченко, Топалов, Христафопуло и другие со всею готовностью исполнили мою просьбу.
Таким образом получив достаточныя средства для пособия больным, нам оставалось присоединить к тому свои неусыпные труды, и мы, можно сказать, принесли себя на жертву этому делу. Я так свыклась с моею обязянностью, что никакия другия занятия не могли меня отвлечь от бдительнаго наблюдения за ходом болезни раненых.
Жизнь моя ежеминутно находилась в опасности. Не было никакой возможности предохранить себя от ужасных снарядов неприятеля. Так, в один день, когда я едва успела напоить больных чаем и возвращалась домой приготовить подушку для гроба убитаго мичмана Тучанскаго, бомба влетела в ту комнату, где я за пять минут пред тем разливала чай, и разрушила все бывшее там в прах, убив на-смерть несколько больных.
Бог видимо хранил жизнь мою на пользу страдальцам. По мере усиления бомбардировки число раненых умножалось; сделалось необходимым учредить 3-й перевязочный пункт в казенных зданиях близ Малахова кургана. Здесь наиболее оказывался недостаток в попечении о раненых, потому что не каждый решался быть в этом опасном месте; но, не взирая ни на какия предостережения, я поспешила туда вместе с двумя из вас, сыновья мои, Николаем и Венедиктом, оставив весь свой дом и имущество на волю Божию. Заведывавший 3-м перевязочным пунктом штаб-лекарь, надворный советник Павловский, и другие бывшие там медики, встретили меня с истинной радостью, потому что вполне сознавали необходимость и важность в добровольных, следовательно и ревностных для себя помощниках. Нас поместили в той комнате, где производились ежеминутныя операции. Безошибочно могу сказать, что на попечении у меня было до 2 т. человек. Хотя при операциях нельзя было оставаться равнодушною, однакоже, при сердечном желании оказать всякую помощь раненым, мне часто случалось вместе с медиками делать перевязки. Особенно ценил труды мои покойный адмирал Павел Степанович Нахимов. Однажды, при посещении перевязочнаго пункта вместе с главнокомандующим князем Горчаковым, Павел Степанович представил меня его сиятельству, отзываясь обо мне в самых лестных выражениях: «Как люди, мы не можем вполне оценить трудов ваших и вознаградить за них: Бог да вознаградит вас за столь угодное Ему дело».
Бывший начальник штаба севастопольскаго гарнизона, Свиты Его Величества генерал-майор (ныне генерал-адъютант и генерал-лейтенант) князь Виктор Иларионович Васильчиков, узнав о действиях моих и пожертвованиях с упомянутыми купцами на пользу раненых, поспешил одушевить всех нас своим отрадным участием в этом душеспасительном деле. Оно тем более было благотворно, что сумма, пожертвованная нами, уже истощалась. Дав начало этому благому делу, князь вызвал к нему и других. Расходование собранной таким образом суммы его сиятельство предоставил моему усмотрению. Лестное поручение это я выполнила свято. Для облегчения страдания больных у меня всегда был готов для них чай, булки и прочие припасы. Действия мои видел князь лично и всегда выражал мне свое удовольствие за точное и неуклонное исполнение его поручений. За эти посильные труды мои великодушный князь исходотайствовал мне Высочайшую награду: золотую медаль на владимирской ленте, с изображением портрета в Бозе почившаго Императора Николая Павловича, с надписью «за усердие». Князю угодно было лично вручить мне эту всемилостивейшую награду.
Потом Их Императорския Высочества Великие Князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич, обрадовавшие войска и жителей Севастополя прибытием своим, благоволили посетить 3-й перевязочный пункт, и я имела счастие удостоиться личной Их Высочеств благодарности. Состоящий при Их Императорских Высочествах, Свиты Его Величества генерал-майор (ныне генерал-адъютант) Василий Сергеевич Корф, подробно разспрашивал тогда о всех наших занятиях и о средствах, какими располагаем мы для помощи больным. Я объяснила все и указала на недостаточность наших средств, Так-как объяснения эти были сделаны согласно с желанием его превосходительства, то я тотчас же получила от него достаточную сумму и несколько фунтов чаю. Причем его превосходительство просил меня продолжать деятельную заботливость о раненых и немедленно предупреждать его о встречающихся в чем-либо недостатках.
Столь отрадное попечение о раненых его сиятельства князя Виктора Иларионовича и его превосходительства Василия Сергеевича и многих других лиц, открыли мне полную возможность делать для больных все необходимое. Постоянно ласковым обращением и угождением я приобрела любовь больных, и они не иначе называли меня как матерью. Имя это отрадно было для моего сердца. Слова одного раненаго, котораго я старалась ободрять, хотя уже не было никакой надежды на его выздоровление, глубоко врезались в моей памяти. Почти умирая, он обратился ко мне со слезами:»не знаем, матушка, чем мы можем отблагодарить тебя: ты ходишь за нами как родная мать; да сохранит и наградит тебя Царь Небесный, а мы будем ожидать тебя там… и будем служить тебе как ты здесь служишь нам».
Желая быть равно полезною для всех больных и не внимая предостережениям медиков, я посещала и палату гангренозных… Страдания этих больных, их просьбы о помощи отгоняли далеко всякую мысль об опасности и я помогала им как и всем прочим больным. Среди этих трудов приближался светлый праздник Пасхи. Чтобы сделать приятное моим пациентам, я просила дозволения его сиятельства князя Виктора Иларионовича приготовить для них пасху. «С удовольствием бы исполнил ваше прошение — ответил мне князь — но, ведь, для этого нужны средства и надобно много способных людей, чтобы для такого огромнаго количества раненых приготовить пасху».
В средствах, Ваше Сиятельство, сказала я ему, Бог нам поможет, и людей много не надобно: я одна, с помощью только двух человек, все сделаю, все приготовлю к светлому празднику». «О! когда так, угодница Христова и сердобольная мать — как вас обыкновенно называют все раненые — когда так, то вот вам собственная моя лепта (вынув из кармана сто руб. сер. и дав их мне, сказал) примите их от меня и употребите их на благоугодное и святое дело». Приняв от его сиятельства таковую жертву и получивши еще от некоторых благотворителей денежное пособие, я немедленно отправилась в город , где, купив все потребное для пасхи, занялась своим делом и в течение страстной недели напекла куличей так много, что, взирая на таковое количество, удивлялась, как у меня доставало столько силы и как помог мне Господь все вполне и все хорошо изготовить! А более еще дивилась, дети мои, тому, обливаясь слезами благодарности, что Господь чудесно спас жизнь мою и избавил меня от близкой смерти. Случай к этому был следующий: в вечерние часы, когда я занималась печением хлебов, пришлось мне из кухни выйти в другую комнату; но когда я возвратилась оттуда, удивилась, что кухня вся была в дыму, штуквтурка со стен отвалилась и все было разбросано в беспорядке, а на том самом месте, где я, до выхода в другую комнату в кухне стояла, занимаясь печением, усмотрела, к изумленью моему, огненное раскаленное ядро (тридцати фунтов), которое, пробив крышу и потолок, слетело на пло и, вертясь на нем, начало производить уже пламя — пожар; но я вскрикнула, созвала людей, и вдруг огонь затушили и ядро залили. Ну, если бы эта нежданная и постылая гостья застала меня до выхода из кухни на своем месте, то тут бы и конец жизни моей был…
Но, слава Богу! чудно Он сберег меня, чудно спас своим Святым промыслом! И конечно, сие чудо было сделано за предстательством Царицы Небесной и всех святых. И сделано для того, чтобы меня, грешницу, своею благостию призвать на покаяние, а вас, милые, и с вами всех раненых, о которых я имею старание, не опечалить для наступающаго великаго праздника Христова. А то бы как для вас, так и для них, и праздник был бы не в праздник, и радость не в радость; и самая пасха обливалась бы не слезами радости, а слезами скорби; да и была ли бы она у вас, ибо ужасный случай тот последовал в начале недели, когда еще я не изготовила ее, а без меня некому было бы и изготовить.
Но как я, благодарение Господу Богу, живою осталась, то и все потребное к празднику было исполнено, все было в порядке.
Накануне Светлаго Христаго Воскресенья я распорядилась всем больным — а их было три тысячи человек — разнесть пасху большими частями с надлежащими припасами. А когда наступил самый праздник, то я пошла к раненым для поздравления и, войдя в палату их, сказала громким голосом:»Христос Воскресе!» и больные все единогласно и с восхищением отвечали мне: «воистину воскресе! воистину Христос воскресе! мать наша». Тут я подходила к каждому и поздравляла с великим праздником, и они меня взаимно поздравляли с тем же, обливаясь слезами радости. И светлый день сей для всех нас вообще был днем светлейшим, торжественнейшим всерадостнейшим!
Но не на долго сие величайшее торжество восхищало нас, не на долго отрадное красное солнышко проглянуло из-под туч и осияло страждущих.
С разсветом втораго дня Святой Пасхи для всех, но особенно для меня, собирались грозныя громовыя тучи. Непрятель со всех своих батарей и укреплений открыл страшную пальбу. Поистине, казалось, наступил последний нам день. Здание нашего перевязочнаго пункта потрясалось в своем основании; мы ожидали ежеминутно конца своей жизни; но, как всегда, с твердым упованием на Бога, мы не предавались страху и отчаянию.
Вечером втораго дня праздника я занималась перевязкою раненых, вдруг разорвалась бомба близ окон комнаты, в которой я находилась, отбила часть угла здания и так оглушила меня, что я упала без памяти и едва осталась живою и кровь полилась из гортани и ушей.
Дети, вам памятно это страшное мгновение, вслед за которым я получила горестную весть, что второй брат ваш , находившийся на 5 бастионе, ранен слегка; в самом же деле он уже был безнадежен — и сердце мое это предчувствовало. Несмотря на бурю, холод, дождь и темную ночь, и не слушая никаких убеждений, я поспешила к раненому сыну. Из участия к моему тяжкому горю сопутствовал мне один только иеромонах, отец Серафим, неутомимый труженик около больных как на 3-м перевязочном пункте, так и на Малаховом кургане. Путь наш лежал через док. Под градом бомб и ядер достигли мы места, где бедный брат ваш лежал уже мертвый. Это неожиданное несчастье сильно потрясло мое здоровье и без того уже разстроенное. Оплакав безмолвный труп милаго сына, я долго оставалась при нем, не имея сил покинуть его. Я чувствовала сильную боль в груди, которая оказалась потом неизлечимою. На другой день похоронила я милаго брата вашего на северной стороне Севастополя, там, где мноние сыны отечества нашего обрели славную для себя могилу.
Упадок душевных и телесных сил не позволил мне скоро возвратиться в город, и я долгое время оставалась в квартире начальницы Сестер Милосердия Александры Петровны Стахович, оказавшей в моем тяжком положении истинно — материнское обо мне попечение. Наконец, в последний раз обняв могилу сына, укрепив себя молитвою, я возвратилась к прежним своим занятиям.
Боль в груди, которую в первый раз почувствовала я, стоя у тела павшаго в бою юнаго вашего брата, усиливалась. Грусть об утрате его совершенно овладела моею душою; самыя утешения окружавших меня, казалось, более умножали печаль мою.
Так долгое время тянулись эти для меня скорбные дни. Но милосердный Бог облегчил мои страдания, порадовал сердце мое успехами по службе старшаго из вас, милых сыновей моих, Александра. Участие его во многих вылазках с охотниками, его храбрость и оказанныя отличия, засвидетельствованныя начальством, обратили на себя высокое внимание Их Императорских Высочеств Государей Великих Князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича. Этот брат ваш награжден был знаком военнаго ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия лично Его Императорским Высочеством Великим Князем Николаем Николаевичем. Поощренный столь лестною наградою и желая еще более заслужить ее, он испросил дозволения перейти на опаснейшую из батарей, известную под именем Жерве, где действовал из трех мортирный орудий. Соревную своим товарищам, перенося с ними все тягости и лишения на этом опасном пункте, он, 26-го мая, в 11 часов дня, удачно направленным выстрелом взорвал на неприятельской батарее пороховой погреб, причем большая часть этой батареи, вместе с находившимися на ней орудиями и людьми, взлетела на воздух. За этот отличный подвиг он представлен был в офицеры.
К этому времени отец ваш возвратился из Петербурга, исполнив поручение светлейшаго князя Александра Сергеевича Меншикова. За скорый приезд из Севастополя в С.-Петербург с депешами, ныне в бозе почивающий Император Николай Павлович благоволил приказать выдать ему денежную награду и перевести в Фельдъегерский Корпус.
Среди всех этих радостных для меня событий, болезнь моя не прекращалась; медицинския пособия оставались безуспешны. Не могу без глубокой душевной благодарности вспомнить о живейшем участии, какое принимали во мне во время этой болезни многие достойные люди. Г-жа Стахович очень часто оставалась при мне по нескольку часов, а многие из семьи больных, бывших на моем попечении, едва оправясь от тяжких недугов — кто без рук, кто без ног, на костылях — приходили навестить меня, принося с собою хотя кусочек булки и упрашивая со слезами принять от них эти их душевнаго участия. Они говорили: «от этого вам будет легче!» Эти простодушныя выражения признательности за те попечения, которыя привел меня Бог оказать страдальцам — воинам, и ныне до глубины души меня трогают.
Лихорадка, совокупно с тифозною горячкою, усиливалась и меня, по совету докторов, перенести с перевязочнаго пункта в город.
Домы мои были уже разрушены и потому поместили меня в доме севастопольскаго градскаго главы Красильникова. Затем отец ваш, не имея никакой надежды на мое выздоровление и, в избежание опасности от усилившейся бобардировки, испросил позволение отправить меня, вместе с раненым старшим братом вашим, в Николаев. Там пользовал меня доктор Шрейдер. Его искренней, неутомимой заботливости и всевозможным его медицинским пособиям обязана я спасением своей жизни. Брат ваш, Александр, по выздоровлении, определен был на пароход «Тамань» кондуктором по механическому управлению.
Затем новыя радости ожидали меня. Его Императорское Величество с Августейшими Братьями Своими изволил осчастливить посещением г. Николаев. В это время Великий Князь Михаил Николаевич, уже прежде благоволивший удостоить меня своего высокаго внимания при посещении в Севастополе 3-го перевязочнаго пункта, встретив меня с братом вашим, узнал и вновь удостоил милостиваго внимания, осведомясь о моем настоящем положении. Затем генерал-адъютант Алексей Иларионович Философов, также знавший уже нас, обласкал вашего брата и, удостоив его драгоценными советами, вскоре представил Великим Князьям Николаю Николаевичу и Михаилу Николаевичу. Их Высочества тогда же представили Александра Государю Императору и благоволили отозваться о нем весьма похвально.
В то же время представили Его Императорскому Величеству и меня с отцом вашим. В присутствии Великих Князей и всего Штаба. Его Величество осчастливил всех нас лично Монаршею благодарностью за труды засвидетельствованные Их Императорскими Высочествами; причем брат ваш Александр, за оказанныя им отличия, удостоился от Его Высочества Великаго Князя Константина Николаевича личнаго поздравления с чином прапорщика. При этом случае Их Императорския Высочества Великие Князья Константин Николаевич, Николай Николаевич и Михаил Николаевич изволили поцаловать Александра, чему последовали и все особы, бывшия в свите Государя Императора. Внезапное это счастие трк преисполнило душу мою радостью, что только одними слезами могла я выразить чувства моей глубочайшей верноподданической благодарности ко Всемилостивейшему Государю и Их Императорским Высочествам. На другой день, к довершению нашего счастия, Его Императорскому Величеству благоугодно было повелеьб выдать нам в награду 200 руб. сер. Их Высочества Великие Князья благоволили также оказать нам милость присылкою, чрез адъютанта, ротмистра Грейга, по 75 руб. сер. каждый. По прибытии же нашем в Петербург, я получила от его сиятельства князя Виктора Иларионовича установленную за защиту Севастополя серебряную медаль на георгиевской ленте, которою удостоил меня Его Императорское Высочество Великий Князь Константин Николаевич. Затем получила я и третью медаль в память войны 1853-1856 годов.
Столь великия благодеяния, излиянные на наше семейство Всемилостивейшим Государем и Его Августейшими Братьями Великими Князьями, превысили меру заслуг наших, и потому да будет исполняем свято и ненарушимо всегдашний священный долг наш — посвящать каждую минуту жизни теплой, сердечной молитве Всевышнему Подателю благ о здравии и долгоденствии Его Императорскаго Величества и всей Августейшей Фамилии.
Сохраните, милыя дети, этот слабый очерк участия нашего в достопамятную эпоху славной защиты Севастополя, как живое свидетельство того, что исполнение долга к Богу и Помазаннику Его, всемилостивейшему Государю Императору всегда благотворно как отдельно для каждаго вернаго сына Отечества, так и вообще для всей любезной нам России.
Сохраните — и с сердечным умилением м духовною радостью благовестите день от дне спасение Бога нашего (Пс. 95, 2). Говорите себе и всем ближним вашим: Господь сил с нами, заступник наш Бог Иаковль. Приидите и видите дела Господа, Который сотворил чудеса на земли, отъемля брани до конец земли (Пс. 45, 8-10)
Подвиги благотворительности или благотворныя действия, сопряженныя с лишениями и с самоотвержением оказанныя раненым Александрою Сергеевной Талузаковой. 1858 год.
Friederike Charlotte Marie Prinzessin von Württemberg (1806-1873).
