Полеты над Сибирью
Иссине-синий астральный свист струится искрами из реактивных сопел самолета. Словно смычок старинного степного инструмента скользит по струнам, сплетенным из сухожилий дзерена. Сверкающая синевой мелодия сплетается с переливами лимбы — восточной флейты. И слышится в сплетении этих звуков высокий женский голос, исполняющий древнюю, как степь, песню, пронзительно тоскливую и светлую, как азиатская «Аве Мария».
Сполохи светильников самолета, вспыхивающих под серебристыми крыльями, словно удары тулумбасов1, сосредоточенно стригут на части этот синий свист. Возникает слитный ансамбль звуков, в котором слышится стук копыт стремительного «Синего всадника».
Синева небосвода на востоке, куда несут нас стреловидные крылья самолета, светлеет на глазах. Серебристые сугробы облаков стали розоветь от скорого восхода солнца. Совсем недавно сиявшие звезды потускнели и, словно светлячки, спешат в сумеречную сторону небосвода. И синий свист стал расслаиваться смутными, неясными пластами, перерастая в «Желтый звук» Кандинского, сопровождаемый свербящими диссонансами музыки Альфреда Шнитке... Вот те краски и мелодии, которые виделись и слышались мне в самолете, когда я последний раз летел в Улан-Удэ.
На протяжении многих лет Сибирь и Дальний Восток — любимые места моих командировок. И каждый раз, пролетая над декабристскими местами, -а их очень много в Сибири, я невольно думаю о них и их судьбах.
Да, Сибирь со времен протопопа Аввакума, первого политического ссыльного, была «страной изгнания», краем каторги и ссылки. Много темных и мрачных углов было во всех ее концах. Немало еще предстоит сделать, чтобы превратить Сибирь в край высокой культуры. Но, ведя эту важную, сложнейшую работу, нельзя забывать и мощную культурную подпочву, которую создавали целые поколения ссыльных революционеров, от декабристов до большевиков. Совершенно согласен со словами Е. Петряева: «Факты решительно опровергают одностороннее представление о старой Сибири как о царстве невежества, кнута и каторги. Даже в «гиблых местах» Забайкалья, особенно там, где были сосредоточены политические ссыльные, — всюду смелая и честная мысль пробивала себе дорогу к народу, несмотря на полицейские рогатки и административный произвол».
М.К. Азадовский писал, что «в орбиту влияния декабристов были втянуты все слои населения». И это действительно так — не только купцы, учителя, врачи, чиновники, но и крестьяне, охотники, лесорубы.
Высокие человеческие качества, благородство, демократичность поведения отличали всех «первенцев свободы». Князь С. Волконский удивлял всех тем, что запросто общался с крестьянами, часами беседуя с ними на рынке, постоялых дворах, улицах Иркутска. Легко находили общий язык с местными жителями, в том числе с бурятами, тунгусами, братья Бестужевы, Кюхельбекеры, Горбачевский, Лунин...
Описывая их взаимоотношения с сибиряками, не стоит преувеличивать влияния декабристов, рисуя их как миссионеров духа, благодаря которым сибиряки и «воспряли ото сна». И до прибытия декабристов они имели четко выраженные черты сибирского характера — прямодушие, искренность, гостеприимство, трудолюбие, сознание собственного достоинства. Сами декабристы высоко оценили моральный облик сибиряков при первом же знакомстве с ними.
«Чем далее мы продвигались в Сибирь, — писал Н. Басаргин, — тем более она выигрывала в глазах моих. Простой народ казался мне гораздо свободнее, смышленее, даже образованнее наших русских крестьян и в особенности помещичьих. Он более понимал достоинство человека, более дорожил правами своими».
Декабристы были поражены не только величием, красотой природы, но и разнообразием наций и племен, издавна живущих в мире и согласии между собой. Д. Завалишин восторгался тем, что сибиряк «не враждовал против чуждых национальностей и религий». Н. Бестужев и А. Розен сравнивали Сибирь по составу населения и характеру освоения с Америкой, где общественный строй в ту пору был конечно же выше российского, самодержавного.
Более близкое знакомство с Сибирью и ее народами пробудило у декабристов надежду на «политическое существование за пределами политической смерти». Тут следует повторить слова М. Лунина, под которыми расписались бы, пожалуй, все декабристы: «Настоящее житейское поприще наше началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили». Все они подтвердили это и словом и делом. Вот почему сибиряки до сих пор хранят благодарную память о декабристах и первыми начали открывать музеи, посвященные их памяти.
Как только бортпроводница объявляет о том, что наш самолет пересекает Урал, и мы из Европы попадаем в Азию, я пытаюсь, если мы летим днем и тучи не заволокли землю, рассмотреть внизу Тобольск, Ялуторовск, Курган, где располагались «колонии» декабристов. Ялуторовский музей одним из первых давно развернул экспозиции памяти декабристов, ведь здесь жили И. Муравьев-Апостол, И. Пущин, И. Якушкин й другие. Директор музея Н.В. Зубарев, четверть века возглавляющий его, рассказывает о них так, как будто знал их лично.
Во время командировок в Хатангу и на Чукотку пролетал над Туруханским краем, в котором в середине прошлого века находились в ссылке Ф. Шаховской, С. Кривцов, Н. Лисовский... А на юге Красноярского края в селе Шушенском жили после каторги на поселении А. Фролов и П. Фаленберг. Знаменитый А. Якубович, храбрый кавказец, умер и похоронен в Енисейске.
Огромная колония декабристов оказалась на территории Иркутской области — С. Волконский, С. Трубецкой, братья А. и И. Поджио, М. Лунин... П. Муханов жил сначала в Братском остроге, а затем в Усть-Куте под Иркутском. В. Раевский умер в Малышевке, рядом с моей родной Молькой, но похоронен в Олонках, где жил долгие годы...
На территории Бурятии в разное время жили на поселении 14 декабристов, имена их уже назывались выше. А в Забайкалье нашли вечное успокоение И. Горбачевский — в Петровском Заводе, А. Луцкий — в Нерчинске, И. Сухинов — в Зерентуе (название происходит от слова «дзерен» — сибирской антилопы, которой уже нет в Забайкалье). Таинственной непонятной смертью умер в Акатуе М. Лунин...
Трудно выразить простым перечислением имен те глубокие чувства, которые охватывают меня, когда мне приходится наяву видеть те места, где бывали декабристы. Их образы и судьбы буквально преследуют меня, где бы я ни был.
...Ранним январским утром мы выехали из Усть-Кута в Звездный, один из первых тогда поселков на БАМе, и еще издали увидели заиндевелый, припорошенный снегом мост через Лену. В лучах ослепительного солнца, в прозрачном, звенящем от мороза воздухе он казался легким, хрупким, словно из хрусталя. Вблизи же он выглядел по-иному. Мощные каменные быки, огромные железобетонные пролеты надежно соединили берега великой реки. С легкой руки журналистов его называли мостом в будущее, а для меня он стал и мостом в прошлое. Дело в том, что, копнув предысторию — и тридцатые годы, и строительство Транссиба, и середину прошлого века, когда впервые зашла речь о строительстве здесь железных дорог, я вновь встретил тему декабристов.
Решив установить, кто из них первым проезжал то место, где находится мост через Лену, узнал, что еще в 1784 году здесь был В. Штейнгейль. Владимир Иванович — один из немногих декабристов, выросших в Сибири. Тогда отца отправили служить на Камчатку, а дорога к ней пролегала в ту пору по Лене. В 1824 году здесь же проехал Д. Завалишин, возвращавшийся из Калифорнии через Охотск, Якутск, Иркутск в Петербург. В пути он составил проект освоения Амура и Сахалина. В разное время Усть-Кут проезжали и А. Бестужев (Марлинский), Н. Бобрищев-Пушкин, Н. Заикин, Н. Чижов, сосланные в Якутию.
Самой трагичной оказалась судьба Н. Бобрищева-Пушкина. Совсем молодой, как и многие декабристы, он был отправлен за Полярный круг — в Среднеколымск, тысячи за две северо-восточнее Якутска! Не выдержав свирепых 60-градусных морозов, полного духовного одиночества, он попытался бежать, но конечно же был пойман. Заключение, допросы еще в Петропавловской крепости, когда он «оказал... в показаниях своих откровенность», затем невероятно длинное путешествие, суровая зима подорвали его психику, и после его перевода в Туруханск было замечено, что он — «в помешательстве ума». Здесь 27-летний Николай Бобрищев-Пушкин сам попросился в монастырь под Туруханском, оттуда его перевели в Енисейский монастырь, затем в Красноярский дом умалишенных, а когда в Красноярск выслали его младшего брата Павла, тоже осужденного как члена Южного общества, они стали жить вместе. В 1840 году им разрешили переехать в Тобольск, где Николай снова оказался в доме умалишенных... Его ад, в котором мучился не только он, но и родные, закончился в 1871 году в Тульской губернии...
Пересекая просторы Сибири в самых разных направлениях, я вспоминал, сколько вдохновения подарили декабристам ее большие и малые реки. Они писали и о «диком береге Иртыша» (К. Рылеев), бросали взор, «туда, где Лена, Обь в гранитные брега плескают» (В. Раевский). В стихах В. Кюхельбекера упоминаются и Енисей, и Байкал, и почти все реки Забайкалья: «Шуми же, о Аргунь, мое благословенье! Ты лучше для меня, чем пасмурный Онон...», «Я простился с Селенгою, я сказал: прости, Уда!» Н. Чижов, сосланный в Олёкминск, написал стихотворение «Журавли», в котором воспеваются «светлого Амура воды».
Но не только поэтическое вдохновение черпали декабристы в реках Сибири. Они выражали заботу и о сугубо практическом использовании их в качестве водных магистралей. М. Кюхельбекер ратовал за соединение рек в одну транспортную систему. Еще более грандиозные проекты связи всех рек России и Сибири в единую воднотранспортную систему разрабатывали Никита Муравьев и Сергей Трубецкой.
Наряду с развитием речного и морского флота, прокладкой шоссе декабристы размышляли над программой железнодорожного строительства. Н. Басаргин предложил провести линию Пермь — Тюмень. Никита Муравьев произвел расчеты по строительству магистрали от Якутска к Охотскому морю. Г. Батеньков, не сломленный двадцатью годами одиночного заключения в Петропавловской крепости, составил проект северной, средне-и южно-сибирской магистралей. Поразительно, что многие участки нынешнего Транссиба и БАМа совпадают с его чертежами. И именно он первым заговорил о вторичном присоединении Сибири к России — о превращении ее в край развитой экономики и высокой культуры.
Казалось бы, как далеки от нас и восстание декабристов, и годы их каторги. Закованные в цепи, они добирались в Сибирь кто по этапу пешком, кто на лошадях. Но уже при их жизни в России появились первые «чугунные» дороги. Узнав, что инженер Герстнер начал строительство линии к Царскому Селу, Н. Бестужев написал, что она, конечно, «более дело прихоти, нежели необходимости; но... мы понимаем Герстнера, который хочет поскорее и на малом размере показать возможность зимних чугунных сообщений. Мы видим с удовольствием, что Россия не отстает в ходе просвещения от Европы, и, по-нашему, нет лучше способа для просвещения, как легкие и быстрые сообщения всех частей государства между собою. Это важный пункт, но на который до сих пор обращают внимание только в торговом отношении. ...Мы, русские, во многих случаях опереживали других европейцев: чугунные дороги не норы, они существуют на многих железных заводах для перевозки руды бог знает с которой поры».
Как же неправы отдельные мемуаристы, современники декабристов, и те горе-историки, которые утверждали, будто «первенцы свободы» были сломлены на каторге и в ссылке, погрязли в бытовщине, отошли от своих идеалов! Прекрасный ответ дал им еще в 1829 году Александр Одоевский:
Но в нас порывы есть святые,
И чувства жар, и мыслей свет,
Высоких мыслей достоянье!..
В лазурь небес восходит зданье:
Оно незримо, каждый день,
Трудами возрастает века,
Но со ступени на ступень
Века возводят человека.
Какой же силой духа веет от этих строк! Сколько в них исторического оптимизма, веры в людей и прогресс человечества!
«Отчего занимательность увеличивается вместе с древностью? — вопрошал Н. Бестужев и размышлял далее: люди исчезают... но привязанность к ним остается вечной, и тем сильнее, чем отдаленнее от нас действующие лица. Не доказывает ли это родственной связи человеческого рода, передаваемой из поколения в поколение и накопляющейся на отдаленных потомках тем в большей массе, чем больше поколений пользовались этой привязанностью?» Говоря так, Н. Бестужев не мог знать, какой исключительной привязанностью будет пользоваться у потомков поколение декабристов.
Пушкин пророчески предсказывал: «Не пропадет ваш скорбный труд...» В начале нынешнего века В.И. Ленин подтвердил предвидение поэта: «...их дело не пропало». Раскрывая эту краткую, но очень глубокую мысль, некоторые историки считали, что заслуга декабристов лишь в том, что они разбудили Герцена. Однако их исторический подвиг заключается прежде всего в том, что они впервые подняли революционное движение против самодержавия, за освобождение крестьян. Именно это и вдохновило Герцена на борьбу против царизма, и «лучшие люди из дворян помогли разбудить народ».
Глубоко символично, что ленинская «Искра», сыгравшая исключительную роль в революционной борьбе, открывалась строкой Одоевского «Из искры возгорится пламя!»
Попав в Сибирь, на себе познав горести и беды ссыльных каторжан, поселенцев и местных жителей, декабристы сблизились с народом, отдали много сил на его просвещение, на освоение и развитие «страны изгнания». И эту беззаветную деятельность с полным основанием тоже необходимо включить в дело декабристов, дело, величие которого со временем становится все более явным и притягательным.
Роль декабристов в освоении и развитии Сибири до сих пор полностью не раскрыта. Дело не только в том, что они были сосланы в самые разные ее углы, но и в многообразии их деятельности. Неслучайно академик М. Нечкина отмечала, что многие грани научной проблемы «Декабристы и Сибирь», по которой написаны сотни книг, тысячи статей, очерков, еще ждут исследования. Особенно перспективны поиски, выходящие за пределы географических и временных рубежей.
В ту пору понятие Сибирь было гораздо шире: Иркутская губерния, например, простиралась от Енисея до Тихого океана. Именно поэтому генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Муравьев и получил полномочия вести переговоры о границах с Китаем в 1858 году, когда был подписан исторический Айгунский договор, по которому границы между Россией и Китаем пролегли по Амуру. Это во-первых.
А во-вторых, нельзя ограничиваться изучением вклада декабристов в освоение Сибири только их пребыванием в ссылке и завершать его 1856-м годом, когда они получили амнистию. Ведь многие из них изучали Сибирь и Дальний Восток еще до восстания, а целый ряд декабристов — М. Бестужев, И. Горбачевский, Д. Завалишин, А. Луцкий и другие — оставались и жили в Сибири и после амнистии.
Поняв это и начав первые «раскопки» в архивах и старых книгах, я узнал много чрезвычайно интересного. Выяснилось, что декабристы, прошедшие сложный путь от мистических масонских лож до тайных обществ с четкой политической программой, уделяли большое внимание Дальнему Востоку еще в юном возрасте. Так, в 1811 году А.Н. и Н.Н. Муравьевы организовали в Московском училище колонновожатых юношеское собратство «Чока» (так в ту пору называли Сахалин). Под влиянием идей Руссо об общественном договоре они решили создать на Сахалине республику, идеальное государство.
Любопытной параллелью к этому замыслу является мысль А. Пушкина, отмеченная историком Н. Эйдельманом: одна из последних работ поэта о путешественнике П. Крашенинникове была посвящена своеобразной вольной казацкой «республике», существовавшей в начале XVIII столетия на Камчатке.
В начале 1820-х годов декабристы М. Орлов, М. Дмитриев-Мамонов при участии Н. Тургенева в своем проекте преобразований страны предусматривали построение гавани при устье Амура! Став правителем канцелярии Российско-Американской компании, К. Рылеев непосредственно занимался проблемами освоения Русской Америки и Дальнего Востока. Приступив к работе в компании, Рылеев обнаружил весьма дельные предложения разных лиц об исследовании этого гигантского региона. Останься он в живых, Рылеев наверняка приложил бы силы для претворения в жизнь проектов декабристов Д. Завалишина и В. Романова об освоении Приамурья и Севера в районе Новой Земли.
До наших дней дошла записка П. Пестеля «Открытие торговли морем округ мыса Доброй Надежды между Россией, Китаем, Японией, Филиппинскими островами и Камчаткой». В «Русской правде» он предлагал новое административное устройство России после победы над самодержавием. На приложенных к ней картах детально районирована Сибирская область, на востоке которой намечалось создать Иркутский, Якутский и Камчатский округа. Менее подробно, но с большим учетом природно-хозяйственных особенностей разных частей страны была разграничена Россия в проекте конституции Никиты Муравьева. Эти наметки нашли развитие в его капитальном труде «О сообщениях в России», написанном в годы сибирской ссылки.
Близкий друг семейства Бестужевых Д. Василевский в 1819 году советовал Н. Бестужеву поискать в архивах, «не затевал ли чего Петр Великий на Амуре». Николай Александрович, назначенный историографом адмиралтейского департамента, начал капитальный труд «Опыт российского флота», в котором подробно рассказал не только о деятельности Петра I, но и о самых первых экспедициях отважных русских землепроходцев.
«Ледовитое море и часть Восточного океана от севера сделались известны русским посредством предприимчивого Дежнева, коего имя останется незабвенным в летописях открытий, — писал Н. Бестужев. — ...После северных экспедиций в Якутск принесены были известия о р. Амур томскими казаками... Сии известия... заставили отправить первого якутского воеводу Головина отряд под начальством письменного головы Василия Пояркова в 1643 году июля 15-го дня для разведания обстоятельно о странах, Амуру прилежащих». Далее декабрист подробно рассказал о путешествии Пояркова.
Капитальный труд Н. Бестужева остался незавершенным: арест, ссылка прервали его. Нет сомнения, что он так же детально рассказал бы о том, как шло дальнейшее освоение Дальнего Востока. В частности, о том, как русские в 1648 году пересекли Байкал, открыв новый, более короткий путь на Амур (Поярков и Хабаров ходили туда из Якутии), как в 1654 году был основан Нерчинский острог, в 1665-м — Албазинский, а в 1666-м — Верхнеудинский, ставший отцом нынешнего города Улан-Удэ...
Мечты и боль, надежды и страдания — сколько было связано у декабристов с Амуром! По этой реке они намечали неосуществленный побег в первые годы каторги. Многие из них были моряками — Н. и М. Бестужевы, М. Кюхельбекер, К. Торсон, В. Штейнгейль, В. Чижов. И путь от Байкала к Тихому океану представлялся им водным, что, кстати, более отвечает «водному» названию Байкало-Амурской магистрали.
«Мысль об Амуре меня занимала с 1809 года, когда я в первый раз увидел Ингоду и Шилку, — писал В. Штейнгейль. — В 14-м году я говорил об этом предмете с Николаем Семеновичем Мордвиновым, и он не противоречил мнению моему о возможности предварительной экспедиции на Амур...»
Весной 1857 года Михаил Бестужев принял предложение иркутских купцов доставить к Тихому океану 150 тысяч пудов груза и отправился в долгое, опасное путешествие. Баржи часто садились на мели, их приходилось разгружать, тащить волоком, снова загружать. Несколько работников, не выдержав адского труда, сбежало с полпути. И все-таки осенью того же года караван из 42 барж и плотов прибыл в Николаевск-на-Амуре, находящийся недалеко от устья реки, напротив Сахалина.
Этот самый настоящий подвиг, потребовавший от Бестужева напряжения всех моральных и физических сил, настолько поразил меня, что именно плавание по Амуру стало сюжетной основой моей книги о Михаиле Бестужеве. Беседуя с генерал-губернатором Н. Муравьевым, Бестужев и в Иркутске, и на Амуре неоднократно доказывал ему, что Николаевск не имеет особого торгового и стратегического значения, настаивал на поиске более удобного незамерзающего порта на юге.
Точка зрения декабриста удивительно совпала с мнением на этот счет Герцена, который писал в «Былом и думах»: «...Тихий океан — Средиземное море будущего. В этом будущем роль Сибири, страны между океаном, южной Азией и Россией, чрезвычайно важна». Далее Герцен говорил о том, что осваивать Сибирь надо южнее, стоит ли «мерзнуть и дрожать в Березове и Якутске, когда есть Красноярск, Минусинск и проч.».
Не под знаменем Марса, бога войны, а под сиянием Меркурия, бога торговли, проходило труднейшее путешествие Бестужева, который проявлял искреннюю заботу и внимание к маньчжурам, манеграм, солонам, гольдам и другим жителям Приамурья. Такое доброе отношение к аборигенам всегда отличало русских путешественников, вспомним Пржевальского, Арсеньева, Миклухо-Маклая, Потаниных и др.
Значение первых сплавов по Амуру, один из которых провел М. Бестужев, огромно и в международном отношении. Благодаря им Россия и Китай избежали интервенции англичан на Дальнем Востоке, улучшилось положение приамурских племен. Мирное освоение Амура русскими способствовало сближению России и Китая.
Возвращение М. Бестужева совпадает с поистине историческими событиями — русско-китайскими переговорами в Айгуне и подписанием трактата о границе по Амуру. Декабрист не принимал непосредственного участия в переговорах, но, давая мудрые, точные советы Муравьеву и его приближенным, Бестужев был не просто свидетелем, а одним из действующих лиц в укреплении дружбы народов России и Китая.
20 июня (2 июля) 1860 года военный транспорт «Маньчжур» под командованием Алексея Шефнера вошел в бухту Золотой Рог. Так появился пост Владивосток. Узнав об этом, М. Бестужев написал Д. Завалишину: «...я налегал на избрание порта Восточн[ого] океана и, как кажется, это немного подействовало...» Декабрист ратовал за «будущий Севастополь на Тихом океане», и вот его мечта сбылась — им стал Владивосток!
Хотя город возник как военный пост, он стал подлинным форпостом мира и дружбы на Дальнем Востоке. Позднее благодарные потомки назовут именем Бестужева одну из улиц Владивостока у бухты Золотой Рог. А на острове Путятин имя Старцева присвоят мысу и горе.
Что-то далеко в глубины истории занесли меня «Полеты над Сибирью». Впрочем, передвижения в пространстве почти всегда превращаются в путешествия во времени. Ведь «прошлое... связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекавших одно из другого... дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Эти слова Чехова невольно вспоминаются мне во многих местах Сибири, связанных с декабристами.
Музеи и мемориалы в их честь появились в Иркутске, Чите, Петровском Заводе, Баргузине. В сорока километрах восточнее Тынды одна из новых станций БАМа названа — Бестужеве. Приятно сознавать, что в увековечении памяти «первенцев свободы» есть и какая-то доля моих усилий, ведь первые мои статьи о создании музеев декабристов появились еще в середине пятидесятых годов.
Особой гордостью Бурятии является музей в Новоселенгинске, один из лучших в Забайкалье. Прилетая к своим родителям, я обязательно навещаю могилы Н. Бестужева и К. Торсона. Так было и в 1989 году, когда я, проездом из Кяхты, специально остановился в Новоселенгинске.
Десятки раз бывал тут, но ни разу не доводилось быть на противоположном берегу. В этот приезд мне это удалось.
Все, кто едут в Кяхту, Джиду, Закаменск или в Монголию, обращают внимание на высокий собор на той стороне Селенги. На фоне быстрой реки, островов, высоких гор, покрытых лесом, он сверкает рафинадной белизной, изящный, стройный и в то же время строгий.
По пути к пристани — памятник жене и детям английского миссионера Роберта Юилля, который от имени Лондонского евангелистского общества вместе с пасторами Эдвардом Сталибрасом и Вильямом Сваном с 1820 года пытался охристианить бурят-буддистов. Надпись на обелиске у трех могил — на латыни. В переводе она звучит так:
«Памяти Марты Кауи верной супруги и верного соучастника Лондонского общества миссионеров, родившейся в Шотландии в городе Глазго, жившей в Сибири у города Селенгинска. В годе Господнем 1827. Память справедливая благословенна». А внизу на русском: «Блажени мертвии, умирающие в Господе».
Удивительное дело: пытались распространить евангелие среди ламаитов, однако сами приобщились к их культуре. За пятнадцать лет пребывания здесь миссионеры настолько изучили монгольский и бурятский языки, что в 1836 году издали «Монгольский словарь» и «Монгольскую грамматику», которые отпечатали в своей типографии на берегу Селенги. Памятник поражает. То ли он сделан скульптором-бурятом, то ли англичане сами соорудили его таким, но своей формой он очень похож на буддийский субурган, который можно увидеть в любом дацане (монастыре).
К. Торсон и братья Бестужевы еще застали миссионеров, но в 1840 году русские православные власти добились высочайшего воспрещения дальнейшего пребывания миссии в Забайкалье, и бедняги евангелисты, оставив три могилы в такой далекой от Англии глуши, были вынуждены покинуть Селенгинск.
Недалеко от скалы Англичанки, которую местные жители до сих пор называют так в память о самоотверженной женщине, мы садимся в широкую моторную лодку, и местный рыбак Матвиевский мчит нас вниз по течению.
Длинный Чайный остров, названный так, потому что именно здесь любили отдыхать и чаевать братья Бестужевы с родными и друзьями, перегораживает прямой путь, и нам приходится огибать его, а потом подниматься вверх.
Моя родная Селенга (именно на ней, в сотне километров ниже прошло мое детство) в этих местах еще довольно чистая, рыбная. Собирая прозрачные ключевые воды своих притоков в Монголии, — а совсем рядом в нее впадает Чикой, по которому можно подняться в Усть-Киран, — она быстро несет свои мощные струи к Улан-Удэ и Байкалу, отцу своему. Но, к сожалению, самый крупный приток не только пополняет священное море, но и сильно засоряет его.
На том берегу просим лодочника причалить ниже собора, высаживаемся, идем по бывшему кладбищу старого города. Могильные холмики почти сровнялись с землей, деревянные кресты частью сгнили, частью сожжены туристами и рыбаками. Но вблизи собора лежат толстые надгробные плиты, на которых можно прочесть буквы.
«Михаил Климович Лушников...» Дат жизни не видно. Вот так сюрприз! Это же дед А.М. Лушникова, ученика и друга Бестужевых!
«Дмитрий Ильич Ворошилов. Род. 26 октября 1756. В Селенгинске сочетался браком июля 17 дня 1777 г. Скончался 1827 г. 21 марта». А это дед Старцевых по матери. Именно в его доме поселились и жили первое время Бестужевы, сосланные сюда. Федосья Дмитриевна Старцева, урожденная Ворошилова, окружила Бестужевых материнской заботой (в ту пору она была уже старушкой). М. Бестужев написал о ней М. Семевскому: «...это настоящий тип сибирячки, т. е. человека, не имеющего никакого образования, но здравомыслящего, проницательного и верного в суждениях даже тех предметов, которые выше его понятия; прибавьте к этому необыкновенную доброту, симпатичность к ближнему и набожность, столь редкую в Сибири...» Она ко всем, даже к генерал-губернаторам, обращалась на «ты».
Много незнакомых мне фамилий: С.Ф. Власов, умерший в 1782 году, Василий Фирсов — в 1726-м. Господи, какая древность! И тут я вспоминаю, что Селенгинск основан еще в 1665 году. Именно тогда отряд казаков Гаврилы Ловцова прибыл из Баргузина и в одно лето поставил здесь острог, который не понадобился для обороны, буряты встретили русских, можно сказать, приветливо, так как теперь они перестали страдать от набегов монгольских князьков.
Но в 1685 году, когда империя Цин перешла в наступление на русских в Приамурье и когда Монголия, подчиненная маньчжурам, стала наступать на русские владения, Селенгинск пришлось срочно перестраивать и укреплять. Тогда-то и началось строительство того Спасского собора, который до сих пор украшает окрестности Новоселенгинска.
Именно в эти годы Канси, глава маньчжурской династии Цин, захватившей власть в Китае, разработал стратегию борьбы с Россией, в которой двумя важнейшими направлениями стали Албазин и Селенгинск. Пользуясь тем, что русские никак не хотели выдавать перешедшего в их подданство тунгусского князя Гантимура, Канси стал посылать войска в Приамурье, которые неоднократно осаждали Албазин.
Еще большую роль в планах Канси играл Селенгинск. Используя силы монгольских князей, он хотел не просто отвлечь от Амура войска русских, но и, взяв Селенгинск, пройти дальше, захватить Верхнеудинский, Иркутский, Братский остроги. В случае удачи грандиозной стратагемы вопрос о Приамурье отпал бы сам собой, более того — границы между Россией и Китаем переместились бы к западу от Байкала.
Обольстившись авантюрными планами, монгольский хан Очирой (он же Тушету-хан) послал большое войско во главе со своим братом Батуром-Хунтайджи на Селенгинск. Явно бросается в глаза манера загребать жар чужими руками, как у Канси, так и у Очирой-хана. Обороной Селенгинска командовал бывший украинский гетман Демьян Многогрешный, сосланный сюда. Военного опыта ему было не занимать — он сражался и побеждал и турок и поляков. Опальный гетман выдержал мощную осаду города, а когда монголы перешли на левую сторону Селенги, направляясь к Байкалу, полностью разгромил врага. Убитых было много и с нашей и с той стороны. И в память о том сражении гора и падь, где проходило оно, до сих пор зовутся в народе Убиенными.
И ликующим праздником вознесся к небу освященный в следующем 1689 году красавец Спасский собор, который поставил точку на набегах иноземных захватчиков и восклицательный знак защитникам и жителям этого одного из древнейших русских городов Сибири!
Демьян Многогрешный нашел вечное успокоение на этой земле.
По свидетельству М. Бестужева, о пребывании его «не сохранилось здесь никаких преданий, даже место, где он похоронен, не известно, потому что плита с его могилы снята при постройке каменного собора в Селенгинске и заложена в каменный пол нижней церкви в числе других плит».
Город этот вошел в историю России тем, что через него в 1677 году возвращался из Китая русский посол Спафарий. А в 1727 году сюда был сослан Меншиковым арап Петра Великого Абрам Ганнибал «для построения на новом месте Селенгинска». И как причудлива судьба! Савва Рагузинский, основатель Кяхты, ведя переговоры с Китаем, заезжал в Селенгинск и встречался с Ганнибалом, которого он в 1704 году привез в Россию и подарил Петру I.
Не буду лезть в дебри истории, скажу лишь о том, что именно здесь и в Нерчинске служил дядя декабристов Василий Сафронович Бестужев, тот самый, который, не нажив службой никакого богатства, был вынужден уйти в Москву пешком.
И еще одна совершенно неожиданная для меня декабристская реминисценция: с другой, западной стороны собора, рядом с часовней Святого Креста высится памятник на могиле воеводы Варфоломея Валентиновича Якобия, деда кавалергарда Ивана Анненкова. В кинофильме «Звезда пленительного счастья» прекрасно показана не только любовь Ивана к француженке Полине Гебль, но и богатство дома Анненковых, хозяйка которого и была дочерью похороненного здесь генерал-майора Якобия, матерью декабриста. Варфоломей Валентинович был комендантом Селенгинска с 1740 по 1769 год.
В отличие от В.С. Бестужева Якоби нажил тут такие богатства, которых хватило и дочери, и внукам, и правнукам, — множество деревень, тысячи крепостных душ, дома в разных городах России... Но знал бы он, что его внук окажется членом тайного общества и проведет много лет в Сибири вовсе не на воеводской должности!
Ну а теперь о Спасском соборе. Всем своим обликом он напоминает деревянные церкви русского севера, особенно луковицы многоглавого храма, оригинальные лестницы и входы на второй этаж. Высокая восьмигранная колокольня почти в пятьдесят метров завершается не шпилем, а шатровым покрытием, увенчанным маленькой луковкой и крестом. И что-то неуловимо восточное грезилось в облике храма. Каково же было мое удивление, когда я прочитал в одной из книг по архитектуре о «монголизированной орнаментации», которая явно видна в лепных украшениях оконных проемов. Л. Минерт в прекрасной книге «Памятники архитектуры Бурятии» пишет о подобных мотивах и на церквах города Тотьмы на реке Сухоне, по которой плавал в молодости Василий Кандинский и где жил Терентий Андрианович Бестужев, прадед декабристов, стольник, воевода Тотьмы.
Этот подлинный шедевр русского зодчества XVIII века вполне мог бы украсить любой город России. Строил его, по свидетельству М. Бестужева, томский мещанин Мальцев. Но Л. Минерт утверждает, что «собор возведен архитектором-самоучкой Воротниковым, тюменским мещанином». Подрядчиком строительства был купец И.С. Басов, наверняка предок кяхтинского купца И.А. Басова, которого монголы почитали святым за его добрые дела по отношению к ним.
Но во что собор превратился сейчас! Судя по снимкам, еще в 1920-х годах он находился в прекрасном состоянии. Потом то ли по распоряжению местных властей, то ли по инициативе местных атеистов были взорваны оба придела, построенные с двух сторон храма. Заряд огромной силы был заложен и внутри собора. После варварского взрыва вылетели двери, стекла и слюда (!) во всех окнах. Осколки иссекли стены, но прочнейшая кладка, на протяжении трех столетий выдержавшая немало сильных землетрясений, устояла и на этот раз. Кирпич, который хотели использовать для постройки новых зданий, не удалось отслоить от раствора, замешенного на яйцах...
Зайдя внутрь, мы увидели метровую толщу навоза и птичьего помета. Огромная стая диких голубей гнездится здесь долгие десятилетия, а пастухи колхоза имени Ленина, который расположен на том же берегу, загоняли сюда овец, коров.
Однако такому скотскому отношению, кажется, пришел конец. Летом 1989 года общественность Бурятии отметила 300-летие уникального исторического памятника. На торжество приехали архиепископ Иркутский и Читинский Хризостом, протоиерей из Владивостока и два священника из Улан-Удэ. Специально зафрахтованный и оплаченный епархией теплоход перевез на тот берег селенгинцев, гусиноозерцев, жителей других сел, пожелавших принять участие в святом празднике. Кино- и фотокорреспонденты, репортеры газет, телевизионщики запечатлели митинг на фоне собора и большущего креста, высотой пять-шесть метров, на трех концах которого были закреплены иконы из фондов музея декабристов. Одна из них, пробитая пулей на Малаховом кургане во время Крымской войны 1854—1855 годов, принадлежала 41-му Селенгинскому полку, который сражался и под Бородином в 1812 году.
В завершение празднества Камерный хор из Улан-Удэ прямо в соборе исполнил духовные песнопения на музыку Чайковского, Рахманинова, Бортнянского. Слезы невольно появились на глазах многих людей, когда прекрасные хоралы впервые за шестьдесят с лишним лет огласили своды собора.
Сейчас принято решение о реставрации Спасского собора и включении его в мемориальный комплекс туристского кольца, на другой стороне которого находится еще одна уникальная жемчужина — Гусиноозерский буддийский монастырь. Заговорили и о передаче собора верующим, но на той стороне сел близко нет, а жителям Новоселенгинска, среди которых, кстати, почти нет верующих, переправляться туда не на чем...
В тот раз не было времени сходить на Караульный камень. Но позже я добрался до него. Этот утес стоит недалеко от места слияния Чикоя с Селенгой. Отсюда хорошо видно, кто едет по дороге или приближается по этим рекам. В случае тревоги часовые, как когда-то запорожцы, зажигали сторожевой огонь, предупреждая горожан об опасности.
Смотрел на бурые воды Чикоя и Селенги и невольно думал о том, что по одной из этих рек спустились к Байкалу и на Ангару мои предки, бежавшие из Халха-Монголии. Это могло быть и до и после битвы на Убиенной горе. А бежали они как шаманисты от преследования не только буддийских лам, но и хана Очироя. Далеко не все монголы поддерживали служение императору Канси и антирусские настроения. И хан Галдан, властелин Джунгарии, откуда произошли калмыки, разбив войска Очироя, сорвал планы дальнейших походов на Селенгинский, Верхнеудинский, Иркутский остроги. Скажем спасибо его воинам, которые пресекли дальнейшие набеги на русские земли.
Вообще буряты и монголы — народы одного этнического корня. В эпоху киданей и Чингисхана, да и раньше, спасаясь от истребления в междоусобных войнах, северные племена монголов откочевали по Селенге к Байкалу, расселились по его берегам и в Приангарье. Эти таежные и горные монголы, которые стали называться бурятами, вытеснили оттуда предков нынешних якутов, вынужденных спуститься вниз по Лене и Ангаре.
Миграция северных монголов продолжалась и в XVII — XVIII веках из-за нашествия маньчжуров и проникновения ламаизма из Тибета. Не случайно бурятский историк M. Н. Хангалов и другие ученые неоднократно отмечали появление в Приангарье многих шаманских родов, бежавших из Монголии. В годы гражданской войны и коллективизации некоторые буряты бежали на родину предков. Так что волны миграции прокатывались и в ту и в эту сторону...
Вернувшись в Москву, я рассказал о своих впечатлениях кузену Николаю Хунданову, а он вдруг говорит, что его бабушка Антонина Ильинична Немчинова происходила из Кяхты и была кузиной Юлии Барм а — жены К. Рокоссовского. Зимой 1925/26 года она участвовала в лыжном, переходе «Иркутск — Москва». В 1926 году она вышла замуж за H. М. Тарантаева, работника ОГПУ, которого вскоре командировали в Монголию, где он служил с Благовестовым-Волконским и Чайвановым. Там у них родились дочь Валя и сын Володя. В 1929 году, когда гоминьдановцы начали происки на КВЖД, возникла необходимость послать нашего человека в Маньчжурию. Молодая мать, еще кормившая ребенка, вызвалась выполнить опасное задание. И хотя ее отговаривали, она заявила, что ее знаменитая кяхтинская фамилия поможет ей. Кяхтинские купцы Немчиновы были известны всей Сибири и Дальнему Востоку, включая Китай и Монголию. Одни из них были миллионерами, другие — победнее. К каким из них относилась Антонина Ильинична, Коля Хунданов не знает, как не знает подробностей героического рейда и смерти своей бабушки: его матери Валентине Николаевне было всего два года, а дед Николай Максимович Тарантаев, как многие чекисты, репрессированный в 30-х годах, успел лишь сказать, что ее разоблачили белые и выдали гоминьдановцам. После допросов и пыток она была расстреляна...
В каких-нибудь архивах, наверное, есть несколько страниц или строчек об Антонине Ильиничне. Но конечно же и сейчас они за семью печатями: восток — дело тонкое... Сколько же тайн хранится там, в том числе и тех, которые касаются близких и дальних родственников! И как причудливы связи: оказывается, я являюсь далеким родичем кяхтинцев!
Стою у слияния Чикоя и Селенги, и мысли, воспоминания несутся так же быстро, как воды этих рек, завихряясь воронками, затягивая в глубины времени и тут же вознося к более светлым слоям памяти. Смотрю вниз по течению. Где-то там пристань Арсентьева, на которой белые расстреляли кяхтинского священника Парнякова. Невольно вспомнилось ровное поле на бывшем кладбище у Успенской церкви, где похоронен он и куда до сих пор приходит его племянница, чтобы возложить цветы...
А у мемориала декабристам — группа людей, вышедших из автобуса. Переехав на другую сторону Селенги, я хотел взять и увезти с собой горсть земли с могилы Николая Бестужева, но сделать это невозможно, так как все залито бетоном и асфальтом. Тут я согласен с В. Распутиным, который пишет, что нет среди этого площадно-бетонного торжества «клочка земли, куда бы могла упасть слеза чувствительного потомка и откуда ответным благодарствованием могло донестись ожидаемое дуновение». И тогда я набрал земли с места бывшей усадьбы Бестужевых, находящейся неподалеку от могилы, за буераком.
Один за другим подходят к мемориалу большие автобусы, легковые автомобили. Из Гусиноозерска, Улан-Удэ, Кяхты, из Монголии. А летом сюда подходят теплоходы, катера, лодки. Надгробье завалено цветами, венками и... монетами. Нет в этом ничего кощунственного — буряты издавна оставляли в святых для них местах деньги. На местах молебствий — обоо, у целебных источников, в глухой тайге и на горных перевалах, рядом с шумным трактом можно увидеть деревья, кучи камней, увешанных ленточками, усыпанных конфетами, монетами и даже бумажными деньгами...
И хорошо, что одним из таких святых мест стали декабристские могилы в Бестужевской пади на левом берегу Селенги.
Примечания
1. Барабан кочевников. Даль называет его турецким, но этот инструмент более древнего происхождения. В Предуралье, где турок никогда не было, есть железнодорожная станция Тулумбасы.
