Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » РОДСТВЕННОЕ ОКРУЖЕНИЕ ДЕКАБРИСТОВ » Мусина-Пушкина Эмилия Карловна.


Мусина-Пушкина Эмилия Карловна.

Сообщений 1 страница 10 из 27

1

ЭМИЛИЯ МУСИНА-ПУШКИНА

https://img-fotki.yandex.ru/get/55431/199368979.34/0_1ea328_e8f3f559_XXXL.jpg


Графиня Э. К. Мусина-Пушкина (1810—1846). Акварель В. И. Гау. 1840 г.

...Несмотря на то, что роскошный бал был в самом разгаре, один из гостей, молодой человек в гусарском мундире, отчаянно скучал, демонстративно зевая, раздражался буквально на каждое слово окружавших его друзей и язвительно критиковал всё и всех, кто имел несчастье попасться ему на глаза - особенно доставалось дамам, их нарядам, прическам, фигурам, манере себя держать.
- Ну ты совсем сегодня не в духе, - миролюбиво сказал один из друзей, статный элегантный красавец, и, улыбаясь, указал на нескольких дам. Его несговорчивый друг, небольшого роста брюнет, только отмахнулся:
- "Какие-то уроды с того света, и не с кем говорить, и не с кем танцевать!" - желчно процитировал он Грибоедова и жестко, на каблуках, развернулся лицом к выходу, явно намереваясь покинуть бал. И застыл, пораженный...
...Под руку с импозантным немолодым мужчиной, опустив длинные черные ресницы и ни на кого не глядя, в зал входила молодая женщина невероятной красоты. Легкие пепельно-русые локоны воздушно оттеняли нежное лицо с изысканными чертами, с угольно-черными длинными бровями, изящным ртом, ослепительно-белой кожей; белый атлас платья, блестя, струясь, подчеркивал красоту и плавность форм стройной фигуры, точеную талию; в отличие от других присутствующих дам, на красавице почти не было украшений, кроме простенькой бархотки на высокой шее. Голубая шелковая накидка на плечах, подбитая белым мехом, вколотая в волосы алмазная эгретка с голубыми перьями - каждая деталь наряда, каждое движение создавали чистый и нежный, свежий как ландыш образ. Друг подвел его знакомиться - и на него поднялись глаза такой глубокой и ясной синевы, что дух захватило, и как во сне он услышал её имя...

"Графиня Эмилия
Белее, чем лилия.
Стройней ее талии
На свете не встретится,
И небо Италии
В глазах ее светится.
Но сердце Эмилии
Подобно Бастилии!"
(М.Ю.Лермонтов)

...Эмилия Шернвалль была всего на два года младше своей ослепительной красавицы-сестры, и когда она в 1826 году начала выезжать в свою очередь, "в свет", то гельсингфорское высшее общество, сравнивая её с сестрой, вынесло свой вердикт - Эмилия, может быть, и не отличается такой царственной статью, как Аврора, но её еще не расцветшая прелесть многим показалась гораздо милее, нежнее и грациознее. Впрочем, нежно любящие друг друга сёстры никогда не конкурировали, да и слишком разные они были.

По свидетельству современников Аврора была женщина ослепительной красоты, необыкновенного обаяния и большого ума. Это её умолял Евгений Боратынский:     

Выдь, дохни нам упоеньем,
Соименница зари,
Всех румяным появленьем
Оживи и озари.

Аврору и Эмилию очень рано начали прельщать балы. До них в Гельсингфорсе главную скрипку на всех светских приёмах играла молодая супруга финляндского генерал-губернатора и командира отдельного финляндского корпуса – графиня Аграфена Закревская.
И вдруг у первой красавицы Финляндии появились сразу две соперницы.
Десятки русских офицеров, прожигавших молодость на балах, воспылали желанием танцевать в первую очередь с сёстрами Шернваль и только потом с Закревской.
Назревал грандиозный скандал. Их отчим Валлен не на шутку испугался. Он побоялся, что из-за легкомысленного поведения его падчериц генерал-губернатор мог отказать ему в доверии.

Выход из ситуации неожиданно нашла сама Аврора. На одном из балов её сердце вдруг покорил 23-летний корнет Александр Муханов, служивший адъютантом непосредственно у Закревского. Она сразу перестала замечать ухаживания Евгения Боратынского, служившего в Нейшлотском пехотном полку.

Муханов ей показался человеком более надёжным. Кстати, время показало, что гельсингфорсская красавица была права, когда отвергла Боратынского. Тот не только сразу смирился с тем, что ему дали отставку, но быстро подыскал Авроре замену. Солдат пехотного полка сломя голову бросился ухаживать за женой командира корпуса. «Раба томительной мечты» – так он назвал её в своих стихах. «Это роза, – утверждал Боратынский в письмах к Николаю Путяте, – это царица цветов, но поверженная бурею, её листья чуть держатся и беспрестанно спадают». Боратынский, видимо, надеялся, что Путята, будучи человеком, вхожим в дом финляндского генерал-губернатора, в случае чего, его защитит. Но уже через год с небольшим Боратынский одумался и поспешил жениться на Анастасии Энгельгардт.

Барону Валлену выбор падчерицы очень понравился. Ему хотелось, чтобы молодые как можно быстрей сыграли свадьбу. Однако Муханов чуть ли не в последний момент связывать себя узами Гименея отказался. Корнет решил, что должен готовить себя к карьере полководца, а женитьба исполнению его мечты могла только помешать. Развязку ускорил поступивший в Гельсингфорс приказ о переводе корнета в 29-й егерский полк. Окончательно с Финляндией Муханов распростился в 1825 году.

Когда Авроре исполнилось двадцать лет, к ней посватался её кузен граф Карл Маннергейм. Она сначала дала молодому графу надежду и даже успела с ним пококетничать, но потом почему-то ответила кузену категорическим отказом.

Юная красота темноволосой Авроры Шернваль фон Валлен была похожа на озаренную рассветным солнцем, всю в бриллиантовой росе яркую розу - тогда как белокурая, белокожая, нежная Эмилия сразу вызывала сравнение с букетом белых лилий, приглушенных легкими сумеречно-таинственным светом. Хотя в характере самой девочки ничего сумеречного и таинственного не было - открытая, любящая, мягко-жизнерадостная, ясная её натура очень перекликалась с характером Авроры, а если добавить к этому непритворную естественную доброту и восприимчивый ко всему природный ум, развитый весьма неплохим образованием, что было свойственно в равной степени обеим сестрам, то сомнению не подлежало, что девицы Шернваль сразу станут звездочками любого общества, где бы они ни появлялись. Тем не менее все знающие их родителей весьма удивлялись, как в семье такой строгой суховато-чопорной дамы, как Ева-Густава фон Валлен и отчима девочек - Карла-Йохана фон Валлена, холодного сурового чиновника, как бы вечно затянутого в "официальный мундир", смогли вырасти такие лучезарные цветы. (Отец девочек, выборгский губернатор, швед, состоявший на русской службе, Карл Иоганн Шернвалль, умер в 1815 году - когда Авроре было семь лет, а Эмилии - пять). Тем более, что родители девочек не блистали ни красотой, ни обаянием, и детей держали в большой строгости.

Отчим же сразу проявил себя как человек, мягко говоря, не очень любящий чужих детей, и девочки воспитывались у тетушки в Петербурге. Вернее, более всего там находилась Аврора, а Эмилия, прямо перед отъездом выпавшая из перевернувшегося мчащегося экипажа, едва не была растоптана лошадьми и получила весьма серьёзные травмы, отложившие её отъезд на продолжительное время (с Эмилией вечно что-то в таком роде случалось; с Авророй же не случалось ничего, ничего не произошло и на этот раз, хотя они вместе ехали в экипаже - зато вокруг неё происходило множество событий, заставляющих вспомнить проклятие злой похожей на троллиху старухи, произнесенное при рождении девочки. Но в конце концов обе девочки вернулись домой, и встал вопрос о их замужестве.
Поклонники буквально роились возле восхитительных сестер, но с личной жизнью Авроры как-то сразу не очень заладилось - пропадает без вести буквально перед свадьбой её жених, знатный и богатый красавец Карл Маннергейм; покидает Гельсингфорс и отправляется на Кавказ другой поклонник - Александр Муханов - а вот нежная Эмилия со своим избранником определилась сразу, полюбив его, как могут любить только такие искренние и женственные натуры - раз и навсегда. Им стал ссыльный декабрист, воспитанник иезуитского пансиона, разжалованный гвардейский офицер, красавец и интеллектуал 28-летний граф Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин.

Надо сказать, что чувство не было равноценным с самого начала - Владимир никак не мог забыть свою безнадежную любовь к одной из самых известных красавиц Петербурга - княжне Софье Урусовой. Но на сестре Софи - Машеньке - был женат его родной брат - Иван, а Церковь совсем не приветствовала подобные "перекрестные" браки. Влюбленный Владимир, впрочем, пошел бы на все что угодно - но девушка была к нему равнодушна

...Поэтому нежная, еще не расцветшая прелесть Эмилии не произвела на него почти никакого впечатления, хотя он видел, КАК смотрят на него прекрасные синие глаза девушки. Тем более, что она чем-то очень напоминала Софи - но именно это сходство и играло ей во вред - сравнение Владимира было явно не в её пользу - если бы другие синие глаза из-под таких же великолепных ресниц смотрели на него ТАК!

2

"…Она не очень красива, но её лицо так интересно и живо, что заслоняет признанную красоту её сестры...", - писал он родным, как бы в чем-то уговаривая и их, и себя.

Но внезапно девушка вместе с родными на время покидает Гельсингфорс - и только тогда Владимир понимает, что она ему по-своему дорогА, и ему совершенно не хочется терять её из своей жизни. К концу месяца, разделившего его и Эмилию, молодой офицер настолько проникся этим пониманием, что к её приезду решение жениться на ней совершенно созрело. Эмилия приняла брачное предложение с нескрываемым счастьем, и родители её тоже дали согласие. Но, чтобы жениться офицеру, графу, да ещё ссыльному, было необходимо получить разрешение командира полка, генерал-губернатора и императора - и это-то было нелегко, но самое страшное сопротивление ждало Владимира со стороны совершенно неожиданной - от его обожаемой матери.

Графиня Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина, урожденная княжна Волконская, вовсе не была деспотом или самодуром, но, услышав о подобном решении своего младшего сына, была потрясена. Ей стоило огромных трудов добиться для него максимального смягчения наказания за эту, как она говорила, "декабрьскую афёру" - и тут - новая беда - протестантка, бесприданница, незнатного рода... Княгиня и слышать не хотела о подобной женитьбе сына. Конечно, и она, и её десять лет назад умерший муж были очень образованными людьми и придерживались в свое время весьма демократических взглядов, но совсем не до такой степени, чтобы позволить в своей семье подобный мезальянс. Подключаются все связи. По хлопотам родственников Владимира переводят в более отдалённую крепость, чтобы удалить от Эмилии. Генерал-губернатор А. А. Закревский, имеющий свои счёты с отчимом Эмилии, действует заодно с семьей Мусиных-Пушкиных и обещает Владимиру всякие милости и награды, если он откажется от невесты. Но Владимир уже настолько увлечен, что ни на какие посулы не реагирует - он согласен на любую самую скромную жизнь, лишь бы рядом с ним была эта белокурая скандинавская девочка, кроткая и любящая, нежная как лилия. Владимир готов порвать с родней - их поведение, считает он, оскорбляет ни в чем не повинную его избранницу. Мать продолжает упорствовать. На её сторону встают все братья и сестры, вся родня.

Борьба тянется весь 1827 год.
Результатом этой борьбы становится нервный срыв Владимира; в ноябре 1827 года его настигает "нервическая горячка".

...В далеком Петербурге плачущая старая женщина запечатывает письмо. Страх за сына заставляет её принять ненавистное ей решение.

19 декабря 1827 года сын получает письмо со словами: «Ты разрываешь моё сердце» - и согласие на брак.
Начались хлопоты, приготовления, подарки; будущая свекровь посылает Эмилии жемчужное ожерелье, шаль в 3000 рублей и золотой, с мощами, крест.

Свадьба состоялась 4 мая 1828 года, никто из Мусиных-Пушкиных на ней не присутствовал.

В феврале 1829 года В.А. Мусин-Пушкин был переведён в Тифлисский полк, который воевал на Кавказе. Отправляясь туда, граф составил своё первое завещание, так как Кавказ многих друзей уже забрал в могилу. Расстроенная разлукой Эмилия осталась с сестрой. Выехал Владимир Алексеевич вместе с братом жены Эмилем Карловичем Шернвалем, офицером Генерального штаба , состоявшем при командующем Отдельным кавказским корпусом И.Ф. Паскевиче.

В столице Дона - Новочеркасске - к ним присоединился А.С. Пушкин, ехавший на Кавказ и описавший эту поездку в "Путешествии в Арзрум". Несколько раз в своём повествовании Пушкин упоминает Мусина-Пушкина. Вот эти места из пушкинской прозы: "В Новочеркасске нашёл я графа Пушкина, ехавшего так же в Тифлис, и мы согласились путешествовать вместе".
Молодые люди общались с удовольствием и впоследствии сохранили знакомство, окончив Кавказскую экспедицию

Но 1829 год стал для семьи Мусиных-Пушкиных трагическим.

Уже в феврале в Дрездене от чахотки умерла 33-летняя сестра Владимира княгиня Варвара Алексеевна Трубецкая, а через шесть недель (в марте) от той же болезни в Москве умерла старшая любимая сестра - княгиня Наталья Алексеевна Волконская.

Потери окончательно подорвали здоровье графини Екатерины Алексеевны - поздней осенью она занемогла и через три дня 17 ноября 1829 года умерла.

Отпевали её в приходской церкви Богоявления в Елохове, а погребена рядом с мужем в своем имении в селе Иловне, Ярославской губернии.

По поводу её кончины А.Я.Булгаков писал брату:
"Графиня Екатерина Алексеевна Пушкина скончалась вчера вечером. Царство ей небесное! Пожила довольно для женщины, была любима, уважаема в семье; несмотря на удар, бывший за несколько дней, могла говорить, была покойна, и сказывают, что последние её слова были, когда лили ей лекарство в рот: «Меня кормят, как галчонка молодого!» Стало, дух её был покоен, ежели шутила... Давно не видел я таких похорон. Весь город, начиная от князя Дмитрия Владимировича до последнего из знакомых, — все тут были, и на лице всякого изображалась грусть непритворная. Да и ежели правду говорить, так в чем можно упрекнуть покойницу? В одной скупости, но и это не мешало ей принимать весь город, жить домом, делать добро..."

В связи со смертью матери в конце 1829 года Владимир получил отпуск в Москву - первое предзнаменование конца наказания.

Хотя несколько позже бывший член Северного общества и писал, что он "почитает царя, которому был верен, хотя оным гоним и не любим не весть за что? а по какой причине, она ему может быть лучше известна, нежли мне...", но тайная полиция прекрасно знала, что "нелюбовь" царя объяснялась декабристским прошлым Мусина-Пушкина.

В 1831 году после отставки у графа взяли подписку об обязательстве жить в Москве и не выезжать за границу. Ему разрешалось посещать только свою подмосковную усадьбу Валуево.

3

https://img-fotki.yandex.ru/get/96803/199368979.36/0_1eafac_982e1bae_XXXL.jpg

Неизвестный художник. Портрет МУСИН-ПУШКИН Владимир Алексеевич.   1817-1825 годы.

4

https://img-fotki.yandex.ru/get/50666/199368979.34/0_1ea327_ed026a37_XXXL.jpg

Vladimir Ivanovich Hau. Портрет графини Э.К. Мусиной-Пушкиной .

5

В июне 1831 года у четы Мусиных-Пушкиных рождается первенец - Алексей.

В этом же году граф в чине капитана Петровского пехотного полка уволен от службы, отобрана подписка об обязательстве жить в Москве и не выезжать за границу.
В ноябре 1831 года Эмилия вместе с мужем едет в Петербург. Аврора следует за ними. Они была представлены ко двору. Аврора была определена фрейлиной в свиту императрицы и поселилась в Зимнем дворце. Обе сестры начали появляться в свете.

Все светила побледнели перед ними.

Ценители прекрасного, увидев «финляндских звёзд», как здесь окрестили Эмилию и Аврору, пришли в восторг.

А. О. Смирнова писала об Эмилии: "В Петербурге произвели фурор её белокурые волосы, её синие глаза и чёрные брови..."

Все "записные" повесы, "модные" жуиры, светские "львы" и известные бонвиваны - Вяземский, братья Булгаковы, Александр Тургенев, граф Соллогуб и многие другие - пылко обменивались мнениями о красоте "скандинавских звезд".

28 декабря 1831 года А.Я.Булгаков писал брату:
«Ну, брат, что за красавица Пушкина, жена Володина! Я не люблю белокурых, но вчера на неё залюбовался; к тому же одета она была прекрасно, с голубыми перьями на голове, а этот цвет идет к ней очень. Скажи Вяземскому, что она решительно лучше сестры своей.»

Несколько позднее он также расхваливал её качества:
«Какая мягкость, какой ум, какая приветливость!»

В свете Эмилия Карловна получила прозвище: "Финская Царица".

В.Соллогуб: "Трудно было решить, кому из обеих сестер следовало отдать пальму первенства; графиня Мусина-Пушкина была, быть может, еще обаятельнее своей сестры, но красота Авроры Карловны была пластичнее и строже".

В 1831—1832 Mусины-Пушкины подолгу жили в Петербурге. Здесь, по свидетельству Н. А. Муханова, 24 июня 1832 у них обедал А.С.Пушкин . В конце сентября 1832 Пушкин писал жене из Москвы о встрече с Мусиной-Пушкиной на балу у В. Ф. Вяземской.

17 ноября 1832 Д. Ф. Фикельмон записала в дневнике о Мусиной-Пушкиной , которая «сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздает поэт Пушкин» . В конце 1832 Пушкин был на завтраке у Мусиных-Пушкиных, и Г.Г. Гагарин зарисовал присутствующих.

И позднее, уже женившись, Пушкин часто общался с Владимиром и Эмилией. Современники постоянно сравнивали красоту Э.К.Мусиной-Пушкиной и Н. Н. Пушкиной , и Пушкин в письме к жене от 14 сентября 1835 писал: «Счастливо ли ты воюешь со своей однофамилицей?».

26 ноября и 30 ноября 1836 Пушкин и Мусины-Пушкины были у Вяземских .
24 декабря 1836 Пушкин был на завтраке у Мусиных-Пушкиных в гостинице Демута - это была их последняя встреча .

...Родив в 1832 году второго сына - Владимира, Эмилия расцвела несравненно. Муж мог теперь сравнить её со своей первой любовью - Софи Урусовой, ставшей к тому времени любовницей Николая Первого, впоследствии выдавшего её замуж за польского магната Радзивилла.

Белокурая шведская девочка безоговорочно затмила знаменитую светскую львицу. К тому же благородная чистота и скромно-естественная манера поведения Эмилии ("графиня Эмилия — эта противоположность кокетству", по словам П.А.Вяземского) привлекали восхищение света гораздо больше, чем запачканная репутация Софи Урусовой - очередной игрушки императора.
В свете сестер Шернваль вообще очень любили.

А. О. Смирнова-Россет писала:
"Эмилия была очень умна и непритворно добра, как Аврора".

...Судьба обожаемой сестры очень тревожила Эмилию Карловну.
После смерти обоих женихов буквально накануне свадеб Аврора как бы сжалась и ушла в себя. Опасаясь за её здоровье, Эмилия пренебрегала своим - доктора обнаружили у неё что - то неладное в легких, усиленно посылали лечиться за границу. Эмилия изящно отмахивалась тонкою ручкой: сначала ей надо было устроить судьбу сестры. Свахой стала сама императрица Александра Фёдоровна - и в 1836 году прекрасная Аврора вышла замуж за богача Павла Демидова.
Сожалея, что Аврора не вошла в их семью, младший брат её умершего жениха в то время писал: «Эта женщина — совершенство, она, кажется, обладает всем для счастья: умна, добра, чиста сердцем, красива, богата».

Кстати, венчание состоялась в Гельсинфорсе. Вероятно, Авроре захотелось наконец-то порадовать родителей. Праздник и, правда, был грандиозный, пил и гулял весь город, в честь невесты палили пушки, взмывали в небо бесчисленные звезды фейерверков. Такого на окраине российской империи еще не видели. Свадьбу первого богача России в Гельсинфорсе вспоминали потом не один десяток лет.

Сама же Эмилия, радуясь счастью сестры, переживала не лучшее время. Двое её сыновей умерли во младенчестве, два первенца были весьма болезненны и постоянно нуждались в повышенной заботе. Светская жизнь требовала много сил и времени, здоровье, хрупкое от природы, еще пошатнулось. Но эта печать грусти придавала ей еще больше трогательной прелести, что не уставали отмечать её многочисленные поклонники.

П.А. Вяземский:
«18 января. Вечером отправился к графине Мари [Мусиной-Пушкиной] в надежде встретить у нее графиню Эмилию. Она действительно там оказалась, сидела в уголочке софы, бледная, молчаливая, напоминающая не то букет белых лилий, не то пучок лунных лучей, отражающихся в зеркале прозрачных вод. И во всем ее молчании, во всем выражении ее лица была благосклонность, что не всегда ей свойственно, ибо иногда в ее молчании бывает нечто парализующее, враждебное, сквозь нее так и чувствуется то, о чем она молчит».

...А молчать красавице было о чем.
4.01.1834 по ходатайству московского военного генерал-губернатора кн. Д.В. Голицына граф Мусин-Пушкин был освобождён от надзора, разрешено поступить на службу — 14.04.1835, чем он и воспользовался - в качестве чиновника особых поручений при Министерстве финансов. Семья окончательно перебралась в Петербург. Именно тогда Владимир Алексеевич увлекся "соблазном столетия" - карточной игрой. Он легко мог проиграть большие суммы, да и в остальном привык ни в чем себе не отказывать. Закладывались имения, росли долги.

Эмилия становилась всё грустнее и грустнее, она мечтала уехать в одно из прекрасных имений Мусиных-Пушкиных и жить там спокойной семейной жизнью - но вынуждена была оставаться в Петербурге и постоянно появляться в свете, что уже само по себе требовало больших затрат - на платья, драгоценности, выезд, на содержание в надлежащем виде дорогой петербургской квартиры. Эмилии приходилось по несколько раз надевать на балы одно и то же платье, преображая его то новыми кружевами, то новой шалью...

Аврора с радостью одела бы сестру у лучших модисток, но Эмилия отказывалась от помощи: боялась, что это унизит Владимира Алексеевича. Часто хворающие дети держали мать в постоянной тревоге - «белой лилии» было вовсе не до балов и светских раутов.

Тем не менее в свете она затмевала всех. Шлейф из её поклонников всё увеличивался и увеличивался...

А.И. Тургенев:
"Я не знал, слушать ли <церковное пение> или смотреть на Пушкину, Эмилию и им подобных? подобных! но много ли их?.."

Он же писал, что Эмилия "несравненна и всех затмевает" - "Прелесть во всём!"

В.А. Соллогуб:
"А женщины? Кто из старожилов может говорить без восторга о графине Воронцовой-Дашковой, графине Мусиной-Пушкиной, Авроре Карловне Демидовой, княжнах Трубецких, Барятинских, жене Пушкина?.. "

П.А. Вяземский:
«Вчера было открытие Большого театра и оперы Глинки… Либретто довольно холодно и бледно, следовательно, музыканту было труднее вышивать по этой канве узоры. Зато Эмилия Пушкина удивительно хороша, и Тургенев вышивает по ней разные сентиментальные узоры нежно-страстно-пронзительными взорами своими».

Сам Вяземский очарован красавицей настолько, что даже когда Эмилия с сыном временно уезжают в Москву, ежедневно пишет письма и ведет посвященный "Незабудке" дневник:
«А бедному Володеньке как было холодно! — пишет он. — Скажите ему, что я очень сожалею, что не согласился занять место, которое он предложил мне подле Филиппа <графского кучера>. Я предпочел бы это место трону другого Филиппа <французского короля Луи-Филиппа> и всем тронам мира».

Вяземский не одинок в своих «страданиях».

Среди претендентов «на облучок» был и друг Вяземского, пятидесятитрехлетний камергер, писатель и историк Александр Иванович Тургенев. Доверенным лицом и Тургенев и Вяземский избирают московского приятеля, почт-директора Александра Яковлевича Булгакова.
Не подозревая иронии Вяземского и предательства Булгакова, Тургенев продолжает и в декабре, и в январе, и позднее забрасывать московского почт-директора бесхитростными признаниями.

«Эмилия Пушкина всех здесь затмила, — пишет он 7 декабря, — <…> но глаза мои не открывали этого светила и тщетно искали его».

Князь Петр Андреевич ведет наступление более продуманно, полагаясь больше на себя, но тоже не пренебрегая Булгаковым, которого шутя называет «ключником сердец».

«…А все жаль бедной Финской царицы. Что она так долго ехала? — писал он. — Выехала двенадцатого вечером, а восемнадцатого ее еще у Вас не было. Берегись, если ты и твои ухабы виноваты!»

А пока карета продвигается к Москве, Вяземский и заводит тот шутливый дневничок, обращенный к Незабудке, день за днем записывая события петербургской жизни, случившиеся уже в отсутствие Эмилии Карловны. Эмилия время от времени светски-любезно отвечает, чем вызывает новые всплески эмоций поэта:

"Чувства же мои невозможно выразить словами. Это не фраза, это правда, которую исторгает мое сердце, исполненное преданности и симпатии к Вам, сердце, которое так Вами дорожит и не может себе простить, что не знало или, вернее, не распознало Вас раньше.
Как горько я наказан за то, что поздно Вас открыл! Все это очень банально, но я благословляю небо за эту банальность. Это чувство сожаления, возникающее при воспоминании о той, кого суждено было узнать лишь затем, чтобы острее ощутить пустоту, образующуюся в ее отсутствие, — неисчерпаемая сокровищница для сердца, способного любить. Ибо это отсутствие — не смерть любви, а, напротив, — новая жизнь..."

Эмилия же, обворожительно-приветливая со всеми, ко всем поклонникам относится снисходительно и очень спокойно, не давая ни тени надежды и не допуская никакого кокетливого флирта. Сердце её навеки отдано только мужу...

...Но, по-видимому, один раз оно все же забилось неровно - и, чуткий, как все влюбленные, Вяземский это сразу уловил. В его письмах и дневнике той поры звучат мотивы ревности и уязвленного самолюбия.
Ревниво подшучивая над графиней, он то и дело напоминает ей о своем сопернике, называя его то «наикраснейшим», то «сиятельным красным», то «красным в высшей степени», то «красным человеком». Цель этих упоминаний понятна. Они должны задевать Эмилию Карловну, уязвлять ее самолюбие, а значит, и способствовать успеху самого Петра Андреевича.

26 января Вяземский отправляет очередное шутливое письмо А. Я. Булгакову:
«Я очень счастлив, что графиня Эмилия, милая из милых, как ее называет Жуковский <…> добралась до места <…>.<…> Сделай одолжение, свези несколько сенаторов в красном мундире к графине Эмилии в день ее рождения, 29 января. Прекрасная очень любит очень красное. А шутки в сторону, пошли ей от неизвестного в день рождения или на другой день, если письмо мое не придет в пору, блюдо вареных раков».

6

И сенаторы, носившие красные мундиры, и вареные раки, и любовь Эмилии Карловны к кому-то «очень красному» — все это явления одного порядка. Кто же этот "очень красный" удачливый соперник Вяземского?

...Князь Александр Васильевич Трубецкой принадлежал по рождению к весьма эпатажной семье князя Василия Трубецкого, по службе - к "красным кавалергардам" свиты императора Николая Первого, и по манере поведения - к той группе "золотой" светской молодежи, которая вела себя весьма вызывающе, распущенно и дерзко как в светских салонах, так и на службе, пользуясь близостью к молодежи императорской семьи и личными симпатиями самой императорской четы. К сожалению, именно эта молодежь сыграла самую отвратительную роль в предистории дуэли Пушкина.

С.Н. Карамзина: "...бал в честь леди Лондондерри. Танцевальный зал так великолепен по размерам и высоте, что более двухсот человек кажутся рассеянными и там и сям, в нем легко дышалось, можно было свободно двигаться, нас угощали мороженым и резановскими конфетами, мы наслаждались ярким освещением, и все же ультрафешенебли, вроде княгини Белосельской и князя Александра Трубецкого, покинули дом еще до мазурки — явное доказательство того, что находят бал явно недостаточно хорошего тону».

Демонстративно уйти с бала, на котором осмелились танцевать мазурку недостаточно знатные люди, покинуть театр, где в ложах «незнакомые лица», — это и есть «ультра» - "золотая молодёжь".
Открытое бравирование интимными связями с самыми красивыми и знатными женщинами высшего света вполне входило в неписаный кодекс правил "ультрафешенеблей". Это коснулось и семьи Пушкина - "...и для потехи раздували чуть затаившийся пожар..."
Эмилию от подобного уберег Бог, врожденное понимание чести и достоинства замужней женщины, любовь к Владимиру, пересилившая соблазны высшего света - и умение ставить между собой и этими соблазнами непреодолимый барьер - то есть то, что сейчас бы мы назвали "элитарность".
Трагедия её прекрасной соперницы и произошла именно от того, что в простенькой и наивной Натали Пушкиной элитарность - этот врожденный жесткий стержень-путеводитель натур Высшей Касты - отсутствовала напрочь. Тем более, что "соперницей" Эмилии в некоем её интересе к князю Трубецкому неожиданно стала "шеф" Кавалергардского полка - императрица Александра Федоровна ( Collapse ).

«Бархатные глаза (будем раз навсегда говорить обо всем Бархат, так удобнее) могут рассказать Вам о бале, — писала Александра Федоровна своей подруге и кузине братьев Трубецких С. А. Бобринской, — они словно бы грустили из-за участи брата, но постоянно останавливались на мне и задерживались около двери, у которой я провожала общество, чтобы перехватить мой последний взгляд, который между тем был не для него».

Трубецкой опять-таки ДЕМОНСТРАТИВНО проявлял внимание - несомненно, благоволение императрицы к Трубецкому не только придавало ему вес среди товарищей, но и делало его героем, лидером, поднимало его на недосягаемую высоту в глазах друзей и товарищей по полку, воспринималось как факт «гвардейской» лихости, удальства, бравады, что и поведение его друзей - Дантеса, Куракина, Орлова и других. Конечно, демонстративно растоптать репутацию самой императрицы и потом холодно отвернуться - вот это была бы победа, несравнимая с победой над ЛЮБОЙ ДРУГОЙ светской дамой, включая и Эмилию - победа в глазах приятелей, заложником мнения которых, как все подобные личности, "Бархат" и являлся - но к чести Александры Федоровны, она резко прекратила этот не начавшийся роман, как только почувствовала, что он может угрожать её спокойствию и репутации («Нужно только наблюдать за собой и всегда просить Бога, чтобы он помог тебе не ослепляться на свой счет. Сказать себе вовремя правду, печальную правду, что тебе уже не двадцать лет»).

По-видимому, до этого так же поступила и Эмилия, о чем многократно с облегченным вздохом шутливо намекал и напоминал ей Вяземский:
"Вчера был бал у графини Гурьевой. Ничего стоящего внимания там не происходило, но там были некоторые красные, поскольку это был праздничный день, однако самого что ни на есть красного, очень красного, то есть пре-красного, там не было, так что Вы там долго не оставались. Я видел, как Вы входите, оглядываете всех красных и улетаете через окно, не найдя на этом бале того, кого искали. Я проникся Вашим разочарованием, и сие отсутствие пронзило мне сердце".

Но после роковой дуэли тон Вяземского сменился:
"...Что за ужасный перерыв нарушил течение нашей переписки! До сих пор я не могу прийти в себя. Вечером 27 числа, в то самое мгновение, когда я брался за перо, чтобы писать Вам и готов был наболтать Вам всяких пустяков, ко мне в комнату вдруг вбежала моя жена, потрясенная, испуганная, и сказала мне, что Пушкин только что дрался на дуэли. Остальное Вы знаете. Из моего письма к Булгакову Вы, конечно, ознакомились с разными подробностями этого плачевного происшествия.
Мои насмешки над красными принесли несчастье. Какое грустное, какое позорное событие! Пушкин и его жена попали в гнусную западню, их погубили. На этом красном, к которому, надеюсь, Вы охладели, столько же черных пятен, сколько и крови. Когда-нибудь я расскажу Вам подробно всю эту мерзость.
Я должен откровенно высказать Вам (хотя бы то повело к разрыву между нами), что в этом происшествии покрыли себя стыдом все те из красных, кому Вы покровительствуете, все Ваше Красное море. У них достало бесстыдства превратить это событие в дело партии, в дело чести полка. Они оклеветали Пушкина, и его память, и его жену, защищая сторону того, кто всем своим поведением был уже убийцей Пушкина, а теперь и в действительности застрелил его...
...Я содрогаюсь при одной мысли, что в силу предубеждения или по упорству Вы можете думать обо всем этом иначе, чем я. Но нет, нет! Ваше доброе сердце, Ваша способность чувствовать живо и тонко, все, что есть в Вас возвышенного, чистого, женственного, разубеждает меня, обеспечивает мне Ваше сочувствие.
Вы должны довериться мне, Вы не знаете всех фактов, всех доказательств, которые я мог бы представить, Вас должна убедить моя уверенность, Вы должны проникнуться ею.
В Пушкине я оплакиваю друга, оплакиваю величайшую славу родной словесности, прекрасный цветок в нашем национальном венке, однако, будь в этом ужасном деле не на его стороне право, я в том сознался бы первым. Но во всем его поведении было одно благородство, великодушие, высшая вежливость.
А Вы, дорогая графиня, что делаете в настоящую минуту? Сегодня вторник, бал в собрании. Не собираетесь ли Вы туда? О Вас говорят, что Вы больны, что Вы уезжаете, что Вы остаетесь. Чему верить?
Какая драма, какой роман, какой вымысел сравнится с тем, что мы видели! Когда автором выступает Провидение, оно выказывает такую силу воображения, перед которой ничтожны выдумки всех сочинителей, взятых вместе. Ныне оно раскрыло перед нами кровавые страницы, которые останутся памятными навеки. Проживи я тысячу лет, мне не уйти от впечатлений этих двух дней, считая с минуты, когда я узнал об его дуэли, и до его смерти.
И что за удивительные совпадения! 29 января — день Вашего рождения, день рождения Жуковского и день смерти Пушкина. Сердце мое было разбито скорбью, но я все-таки не забыл вознести свои мольбы о Вас и провозгласить безмолвно за Вас тост, услышанный небом и Вашим ангелом-хранителем.
Я готовил Вам свой портрет в красном одеянии, бальную сцену, где выступают преимущественно красные, но поставьте над этим крест, в этом цвете нет более ничего забавного, всякая шутка по этому поводу будет отныне святотатством..."

7

Эмилия всё же уехала - в имение, с детьми. Нордически немногословная, она вряд ли так же эмоционально откликнулась в переписке на это поразительное и в чем-то даже обвиняющее её письмо. Что происходило на самом деле в её сердце в то время - никто не знает. Но то, что судьба уберегла её доброе имя и репутацию её обожаемой семьи от подобной страшной доли стать игрушкой в руках капризных подлецов (кстати, в большинстве своем, педерастов, что тоже весьма было распространено среди "золотой молодежи", сгубившей Пушкина - как Дантес, тот же Трубецкой, Долгорукий, муж уже упоминаемой Белосельской - Сухозанет и прочие) - я чисто по-женски предполагаю, что она поняла правильно - и несмотря на горькую правду, продолжила общение с Вяземским, интересующим её только в качестве друга, и в остальных смыслах для её чувств совершенно безопасным.
А он, чутким сердцем влюбленного мужчины улавливая малейшее её настроение, не сомневался в том, что она ПРАВИЛЬНО поймет все, что произошло с Пушкиными и чуть было не произошло в её семье и писал ей о своих благодарственных молитвах её Ангелу-Хранителю: "все, что есть в Вас возвышенного, чистого, женственного...обеспечивает мне Ваше сочувствие...я все-таки не забыл вознести свои мольбы о Вас и провозгласить безмолвно за Вас тост, услышанный небом и Вашим ангелом-хранителем..."

30 января, на следующий день после смерти А. С. Пушкина, императрица посылает записку своей подруге С. А. Бобринской: "Ваша вчерашняя записка! Такая взволнованная, вызванная потребностью поделиться со мной, потому что мы понимаем друг друга, и когда сердце содрогается, мы думаем одна о другой. Этот только что угасший гений, трагический конец истинно русского, однако ж иногда и сатанинского, как Байрон. Эта молодая женщина возле гроба, как ангел смерти, бледная, как мрамор, обвиняющая себя в этой кровавой кончине…"

На месте прекрасной Натали могла бы вполне оказаться её "однофамилица"-соперница, прекрасная Эмилия.
Вяземский, по-видимому, это хорошо понимал. Эмилия, проводя зиму вдали от Петербурга и имея возможность взглянуть на ситуацию как бы со стороны - тоже...

Когда Мусины-Пушкины вернулись в Петербург, то увидели, что ничего не изменилось, да и не могло измениться в светской жизни. В Аничковом и в Зимнем, в ультрафешенебельных петербургских салонах Сухозанет, Синявиной, Нессельроде, Бобринской, Трубецких продолжались балы…

Но ухаживания многочисленных поклонников больше не зажигали огня ни в синих глазах "финской царицы", ни в её сердце. Владимир делал карьеру, по-прежнему играл в карты и очень увлекся Владимир Алексеевич литературой, искусством, как и его отец. Сам он превосходно музицировал, а его личным другом стал гениальный Карл Брюллов, нарисовавший в 1838 году прекрасный портрет графа.

Чуть ранее Брюллов закончил портреты Эмилии и Авроры Демидовой - но если прекрасный портрет Авроры сохранился до наших дней, то портрет Эмилии утерян и, похоже, безвозвратно. Остается только с грустью предполагать, как мог бы выглядеть этот портрет, как могла бы быть на нем изображена тридцатилетняя красавица-графиня.

...Зима 1838-1839. Светское общество наслаждается балами, вечеринками, маскарадами, гуляниями. Литераторы собираются в салонах. Одним из самых популярных становится салон графа Соллогуба - но увы! - дамы туда не допускаются. Впрочем, из каждого правила есть исключение...

В.А.Соллогуб:
"...женщинам самым милым и высокопоставленным мне приходилось наотрез отказывать, так как их появление привело бы в бегство не только мой милый зверинец, но и многих посетителей кабинета. Только четыре женщины, разумеется, исключая родных и Карамзиных, допускались на мои скромные сборища, а именно: графиня Ростопчина, известная писательница, графиня Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова, графиня Мусина-Пушкина и Аврора Карловна Демидова..."

"Посиделки" в салонах сменяются пышными балами - и на одном из них Эмилию и встречает молодой Лермонтов.

В.А. Соллогуб:
"...Самыми блестящими после балов придворных были, разумеется, празднества, даваемые графом Иваном Воронцовым-Дашковым. Один из этих балов остался мне особенно памятным. Несколько дней перед этим балом Лермонтов был осужден на ссылку на Кавказ. Лермонтов, с которым я находился сыздавна в самых товарищеских отношениях, хотя и происходил от хорошей русской дворянской семьи, не принадлежал, однако, по рождению к квинтэссенции петербургского общества, но он его любил, бредил им, хотя и подсмеивался над ним, как все мы, грешные... К тому же в то время он страстно был влюблен в графиню Мусину-Пушкину и следовал за нею всюду как тень. Я знал, что он, как все люди, живущие воображением, и в особенности в то время, жаждал ссылки, притеснений, страданий, что, впрочем, не мешало ему веселиться и танцевать до упаду на всех балах; но я все-таки несколько удивился, застав его таким беззаботно веселым почти накануне его отъезда на Кавказ..."

И.С. Тургенев:
"...Лишь издали, из уголка, куда я забился,- пишет Тургенев,- наблюдал я за быстро вошедшим в славу поэтом. Он поместился на низком табурете перед диваном, на котором одетая в чёрное платье сидела одна из тогдашних красавиц - белокурая графиня Мусина-Пушкина - действительно прелестное создание..."

Поклонение Лермонтова красавице было напрасным - она в ситуации с Трубецким получила, по-видимому, хороший урок - и Лермонтов был для неё из тех, "красных" - тем более, что и репутация его была соответственная... И результат - "...сердце Эмилии подобно Бастилии". Больше никогда Графиня ни на шаг не приблизится к тому, что даже предположительно может испачкать её "белые крылья". Но точка в отношениях Эмилии и Лермонтова не поставлена. Эмилия Карловна принимала участие в похоронах великого поэта в Пятигорске 17(29) июля 1841 года...

В конце мая 1838 года Эмилия совершила поездку в Германию для встречи с лечащейся там на курорте Авророй и её мужем. Владимир Мусин-Пушкин не получил разрешения на поездку, Эмилию сопровождали мать, сестра Алина Шернвалль и брат Эмиль Шернвалль. Также были четверо детей Эмилии, их няни и воспитатели. Уже в начале пути пароходу «Николай» пришлось бороться с движущимся льдами, а перед приходом его в Травемюнден вспыхнул пожар. От места случившего до берега было около двухсот локтей. Спасательными лодками доставили на береговую скалу сначала женщин и детей, а потом остальных. Трое-четверо путешественников утонули в темноте на волнах, остальные блуждали по необитаемому берегу, завернутые в простыни и одеяла, поскольку стихия застала их отдыхающими в каютах. На заре следующего дня кто-то из мужчин нашёл деревню и получил помощь для всей компании. Во время кораблекрушения Алина Шернвалль познакомилась со своим будущим мужем — испанским послом в Стокгольме Корреа, который поступил геройски, надев свой мундир на полуодетую девушку. Эмилия радовалась счастью обеих сестер, но...

В 1840-м году на свет появился последний ребенок Мусиных-Пушкиных - дочь Мария - и в этом же году болезнь унесла мужа Авроры - Павла Демидова. Эмилия, как могла, утешала сестру. Наследница несметных демидовских богатств, Аврора Карловна неоднократно пыталась помочь Эмилии материально, но та отвергала любое предложение помощи - а Владимир продолжал вести широкий образ жизни и играл, играл, играл - одновременно раздаривая друзьям-живописцам драгоценные полотна из коллекции своего отца.

Так, например, в октябре 1843 года он писал К.П. Брюллову:"В последний раз я вам прислал "Святую фамилию" Тициана, не знаю, как она вам понравилась, сегодня посылаю Доменикина,-картина так же не дурна, хотя она, кажется, не совершенно кончена. Я так был занят все эти дни, что не мог заехать к вам. Как вы себя чувствуете? Вчера давали в опере "Пуритане"(опера Беллини) и отлично, пели бесподобно. До свидания! Я на днях вас непременно увижу. Искренне вас любящий граф Мусин-Пушкин".

Сердце Эмилии было подобно Бастилии, то есть холодно и неприступно, не только потому, что она хранила верность мужу, но еще и потому, что ей было не до любовных шалостей... Здоровье её было расшатано частыми родами, нестабильной финансовой обстановкой, болезнями детей - из шести рожденных ей детей двое умерли, остальные были слабого здоровья. Экономические трудности семьи росли, затраты намного превышали доходы. Денег не хватало, их поступало на счёт недостаточно даже от больших имений. Аврора Карловна со слезами умоляла сестру принять от неё хоть какую-то помощь. Та согласилась лишь на маленькое имение в любимой Финляндии. Во время поездки в новое имение и был создан этот портрет работы неизвестного художника, изображающий бледную худощавую усталую женщину - тень былой красавицы

В 1843 году в Петербурге граф Мусин-Пушкин составил завещание, которое даёт представление о его семейном и имущественном положении. По завещанию - "родовое имение, находящееся в Ярославской губернии, разделить так, чтобы Мологское имение разделено на две части сыновьям моим: Владимиру - Борисоглеб, Алексею - Мусино и Прозорово... Мышкинское имение - село Семенцово, Романов-Борисоглебское - село Мехальцево, Рыбинское-Быково и деревни - дочерям Александре и Марии".
В Рыбинске ему принадлежал деревянный дом на каменном фундаменте, оценённый в 715 рублей. Владимир Алексеевич получил в наследство от своего отца - коллекционера рукописи и книги, которые распорядился передать в Публичную библиотеку или Академию Наук( после смерти Владимира Алексеевича собрание насчитывало 823 рукописи и книги). Но, слишком полагаясь на управляющих, граф не замечал, что имения почти не приносили дохода. Впрочем, в начале 1845 года Эмилия наконец-то уговорила мужа заняться имущественными вопросами - во имя будущего подрастающих детей - и, к её удивлению, Владимир согласился неожиданно легко, чувствуя себя виноватым перед всегда кроткой и безропотной женой и перед детьми.
Эмилия с детьми решила переехать из Петербурга, где жить было дорого, в имение Борисоглебское.

8

https://img-fotki.yandex.ru/get/215803/199368979.34/0_1ea326_ae892304_XXXL.jpg

Vladimir Ivanovich Hau. Графиня Эмилия Карловна Мусина-Пушкина. 1845 г.

9

В 1845 году переезд состоялся. В сердце Эмилии снова появилась надежда, Владимир был предупредителен и заботлив, и она снова расцвела, о чем свидетельствует портрет В.Гау, написанный перед отъездом Эмилии в провинцию, в 1845 году.

Аврора писала подруге: «Эмилия решила остаться на пять лет в имении и за этот период поправить свои финансовые дела, так как в настоящее время средства не позволяют им оставаться даже на зиму в Петербурге. И вдобавок к этому, Эмилия никогда и ничего не делала без энтузиазма. Она наслаждалась работой, за которую бралась, и говорила, что счастлива, когда может украсить жизнь полезным трудом и добрым делом…»

В имении, где длительное время отсутствовал хозяин, было много беспорядка. Эмилия занималась садоводством, подыскивала в окрестности умельцев рукоделия, устраивала их на работу и выделяла им помещение. Через знакомых она узнавала о новых модах, принимала заказы на изготовление вещей.

Эмилия старалась облегчить жизнь своих крестьян. Её больницы, школа для крестьянских детей и хорошие условия для обучения молодежи свидетельствовали о её стремлении к улучшению положения крестьян.
От крестьян же Эмилия получила имя «Борисоглебский ангел».
Эмилия умела уменьшить жизненную обыденность своим веселым, очаровательным характером, похожим на искры шампанского. Сама же она упивалась успехами - теперь жизнь её была наполнена радостью и смыслом.

...Осень 1846 года выдалась плодотворной.

Эмилия хлопотала о продаже скота, когда услышала о том, что в Борисоглебском несколько крестьян заболели брюшным тифом. Вскоре эпидемия охватила несколько окрестных селений. Графиня распорядилась поместить больных в госпиталь, сама обучала крестьянок уходу за лежачими. Словно настоящий ангел, склонялась она над больными, помогая выполнять самую грязную работу.

И в конце концов заразилась сама...

Четыре дня она металась в жару и бреду, и 17 ноября 1846 года тридцатишестилетней графини Эмилии Карловны Мусиной-Пушкиной - не стало...

Все знавшие её были безутешны.

А. О. Смирнова-Россет:
"...Она была очень умна и непритворно добра, как Аврора. В деревне она ухаживала за тифозными больными, сама заразилась и умерла..."

А.К.Демидова:
"...Даже страшно подумать, что наша Эмилия могла умереть в такой молодости, такой любящей и нужной для всей семьи, какой она была… Она управляла всей землей в имении, придумывала и создавала облегчения крестьянам, делилась правдой, защищала бедных и угнетенных…"

В.А.Соллогуб отозвался на ее кончину поэтическими словами, достойными стать эпитафией этой благородной красавице: «Графиня Мусина-Пушкина умерла молодой — точно старость не посмела коснуться её лучезарной красоты…»

...После смерти Эмилии Владимир полностью ушел в себя, запершись в Борисоглебском. Жизнь потеряла смысл. Он вышел в отставку и в одиночестве растил четверых детей.
Аврора, вышедшая к тому времени замуж за А.Н.Карамзина, помогала ему, как и чем могла. Прожил он после смерти Эмилии менее восьми лет.
В 1854 году умирает его юная дочь Александра.
И после этого, 21 августа 1854 года умирает в Москве в возрасте 56-и лет от сердечного приступа и он сам.

Он завещал:
"Я желаю быть похороненным в селе Борисоглебе подле покойной жены моей в склепе, мною устроенном. Хоронить меня просто, без лишних церемоний и издержек".

Его похоронили в селе Борисоглебском возле Казанской церкви, построенной ещё в 1798 году дедом Мусина-Пушкина ( в советское время церковь и склеп оказались затопленными водами Рыбинского водохранилища).

10

Трое детей Мусиных-Пушкиных - 21-летний Алексей, 20-летний Владимир и 14-летняя Мария получают наследство, опутанное колоссальными долгами - около 700 тысяч рублей.

Вновь овдовевшая к этому времени Аврора берет к себе Марию и делает все, чтобы избавить племянников от долгового бремени.

О судьбе младшего сына Мусиных-Пушкиных, Владимира, известно мало. Он прожил недолго и умер в 1864 году в возрасте 32-х лет.

Старший его брат, Алексей (5.06.1831-27.10.1889), был женат на Екатерине Алексеевне Мусиной-Пушкиной, которая вскоре после свадьбы покинула мужа и вышла в 1873 г. замуж за кн. Б.А. Куракина. Алексей Владимирович, бывший в ту пору мологским уездным предводителем дворянства, от горя сошёл с ума.

Мария, унаследовавшая красоту и обаяние женщин своего рода, вышла замуж за министра, статс-секретаря Финляндии Линдера, одного из богатейших людей Финляндии.

Мария была настоящей «эмансипе» — ездила верхом в мужском седле, пила пиво и ходила одна в рестораны.
В 1863 году, во время визита Александра II в Хельсинки, она осмелилась обратиться к нему, предложив ввести в великом княжестве свободу вероисповедания. Умерла она совсем молодой, в возрасте 30-и лет, оставив сиротами четверых детей.

Ее сын, внук Эмилии и Владимира Ялмар Линдер, ввел для своих рабочих восьмичасовый рабочий день, гарантировал социальное обеспечение, платил за них налоги. После гражданской войны в Финляндии он призывал не наказывать побежденных революционеров, а использовать их труд на благо родины. Но идеи национального примирения не были популярны в то время... Разочарованный Ялмар Линдер уехал в Европу — путешествовать своим личным поездом... По Западной и Центральной Европе скиталась тогда масса русских эмигрантов: многим из них он обеспечил бесплатный проезд. Свои странствия Ялмар закончил в Монте-Карло.

Линдер вынашивал планы освобождения царской семьи из екатеринбургской ссылки — даже купил для нее замок где-то в южной Швеции, но тот показался ему слишком мал, и Ялмар начал возведение большого царского дворца!.. Не удивительно, что после Октябрьской революции Ялмар Линдер хотел выкупить у новой власти четверых великих князей, предлагал за каждого из них миллион шведских крон. Но пока Ялмару удалось «достучаться» до Петрограда, князья уже были казнены...
Бывал у него в гостях и офицер царской армии, будущий маршал и президент Финляндии Карл Густав Маннергейм. Но, похоже, приезжал он сюда не только потому, что рос по соседству, и даже не потому, что Ялмар Линдер был женат на его сестре Софи (позже она прославилась своей активной работой на благо финляндского Красного Креста). Будущий маршал, волевой и суровый офицер, был безумно влюблен в Китти Линдер, очаровательную младшую сестру Ялмара - внучку прекрасной Эмилии . Но та отвергла его предложение: «Выйти замуж за военного! Как это возможно?»

Может, если бы Китти ведала, что перед ней не просто царский офицер, пусть и знатного рода, а человек, которому судьбой было предначертано возглавить Финляндию, она бы отнеслась к нему по-иному...

Для Маннергейма же Китти осталась любовью всей жизни. Его брак с Араповой был несчастным, и они развелись...

После всех своих странствий Ялмар Линдер проматывал последние деньги в Монте-Карло. Наследников у него, как и у остальных троих детей Марии Мусиной-Пушкиной, не было...
После его смерти линия рода Владимира и Эмилии Мусиных-Пушкиных полностью прекратилась...
Но в воспоминаниях современников,в памяти людей, в старинных письмах, на портретах и фотографиях навсегда запечатлелись образы того, кто когда-то писал:"Россию, кою любил, люблю и буду любить даже за гробом паче всего и за которую бы положил живот с радостью", эта любовь и привлекла молодого графа Мусина-Пушкина в лагерь передовой революционно настроенной молодёжи - и прелестной, похожей на нежный цветок лилии скандинавской девочки, озарившей ясным светом и жизнь своей семьи, и судьбу многих людей, и образ своей необычной эпохи.


Вы здесь » Декабристы » РОДСТВЕННОЕ ОКРУЖЕНИЕ ДЕКАБРИСТОВ » Мусина-Пушкина Эмилия Карловна.