1846 год

1

С.-Петербург

7-го (19-го) февраля 1846 г.

Искренно благодарю тебя, мои любезный отец командир, за поздравление с помолвкой нашей Оли, слава Богу, что она нашла тоже себе по сердцу, достойного себя, вовсе неожиданно нам было подобное и мы в том видеть хотим Божие благословение. Будем надеяться на милость Его и впредь. Кажется, эта свадьба, как говорят, не нравится ни в Берлине, ни в Вене, но Бог с ними, не мешайся они только в наши дела. Покуда пруссаки кажется поиспугались тому, что у них открылись, очень им здорово. Хотя не верю истинно, а еще менее возможности исполнить замыслы у нас, но не мешает и нам держать ухо востро, что думаю и делается. Здесь холода непомерные, с моего приезда только два раза было 7°, а то никогда менее 12°, а сегодня опять 27°. Больных в народе, теперь и в войсках, очень много, госпитали полны, и всем должно отказывать в приеме за недостатком места. Впрочем, нового ничего. Обнимаю от души.

Навеки твой искренно доброж. Н.

Куда девался Туркуль?

2

С. -Петербург

24-го февраля (8-го марта) 1846 г.

Слава Богу! слава тебе, мои отец командир, дело вел прекрасно, и за то и славный конец. Признаюсь, что не могу довольно выразить тебе моей радости, что мы под носом выгнанных из Кракова австрийцев поспели ранее всех и заняли Краков. Теперь и более силы будет поставить на нашем, ибо мы, а не австрийцы, не пруссаки, заняли Краков. Меня душевно радует тоже поведение мужиков у нас; награждай щедро и более усердствующим давай медали; надо сколь можно их поощрять и награждать и за верность и усердие. Известия, которые привез мне вчера Коновницын из Галиции, весьма любопытны. Мне кажется, что комюнизм, ибо он точно есть, мужики там поняли по-своему, то есть резать помещиков при первом законном предлоге. Здесь оно хорошо, но опасно дать этому развиться. Теперь настало время соседям наказывать виновных, будет ли у них столько духу? Сегодня писал я к ним, что требую уничтожения Кракова, не хотят взять его австрийцы, как условлено в Теплице, возьму я, ибо мы вошли; но не желаю того. Французы и Англия может быть протестуют по Венскому конгрессу, но так как Бельгию по революции они же отняли у Голландии, то имеем и мы право по революции же уничтожить это вредное гнездо, и уничтожим. Принятые тобой меры нахожу прекрасными, но побереги войска и лишних не держи на площадях, тогда как жители теперь обезоружены и все притихает. Сомнительных молодцов-помещиков хорошо бы прибрать к рукам. [...] Как ведут себя духовные? Любопытен знать, исправно ли явятся бессрочные в Царстве, всякому, кто явится исправно, вели выдать по злоту серебра, тоже дай войскам, вошедшим в Краков, и по 1/2 злота серебра прочим, в отрядах бывшим. Спроси у эрцгерцога, какие у него и от кого сведения на счет бунта, готовящегося в Петербурге ко Святой, о которых начальник полиции говорил поновницыну, подобного нельзя упустить из виду, не проясняя. Посмотрим, как у них-то кончится и что будет в Венгрии.

На днях пришлю тебе твоего сына. Прощай, мой любезный отец командир, обнимаю тебя от души, навеки твой искренно доброж.  Н.

3

Москва

14-го (26-го) марта 1846г.

Получил здесь два твоих письма, мой любезный отец командир, и за оба весьма благодарю. Слава Богу, что все продолжает быть спокойным, и благодаря твоим мерам и сделанному примеру над Седленкими злодеями не полагаю, чтоб нашлись довольно смелые вновь что попробовать. Радуюсь очень, что наконец австрийцы совершили над Чарторижским меру, которую по справедливости следовало им исполнить тогда, когда уже у нас он политически предан смерти как государственный изменник; тогда бы смело сказать можно, ничего бы теперешнего у них не произошло. Нет сомнения, что теперь конечный ему и всей эмиграции удар; не полагаю, чтоб могли оправиться, хотя у пруссаков найдут еще долго опору. Все, что Фонтон по сему пишет, очень любопытно; их стыд, что опоздали и удивление нашей быстроте - прекрасно. По краковскому делу я с тобой не согласен. Брать себе ничего не хочу. Дело решено еще в Теплице, Краков должен быть австрийским, а не прусским, так этому и быть. Но ежели хотят австрийцы поменяться и отдать мне Галицию, взамен всей Польши по Бзуру и Вислу, отдам, и возьму Галицию сейчас, ибо наш старый край. Ты очень хорошо сделал, что воли мужикам не даешь, их дело слушаться и, под предлогом усердия, не нарушать порядка и повиновения. Накормить и помогать должно, сколько можно. Отпускных не сбираю, так как ты не хотел, на что ты уполномочен был. Здесь был всем весьма доволен, видел 6 полков 6-го корпуса, смело скажу отличных во всем; Тимофеев колдун, на корпус в 54 т. человек нет и 500 больных, а рекрут 54 т.!!! славно, и что за лица, весело глядеть.

Прощаюсь, в обратный путь после обеда. Обнимаю тебя от души, навеки твой искренно доброж.  Н.

4

Царское Село

8-го (20-го) ноября 1846 г.

Любезный мой отец командир, Саша тебе вручит это письмо; может быть, когда его получишь, уже известна тебе будет роковая весть из Вены! В таком случае прошу тебя сей час велеть выбрать 1 офицера, 2 урядника и 8 казаков линейных, самых видных и надежных, и с одним из твоих адъютантов пошли сейчас же в Вену, для принятия тела, и сопровождения и караула при нем, до Петербурга. Перевоз Михаиле Павлович поручает ген.-лейт. Бибикову, который сегодня же едет в Вену; вели команде быть в его распоряжении. Полагаю, что брат согласится перевозку учинить без церемонии, просто в закрытой карете; в таком случае ни встреч, ни церемоний нигде быть не должно, и тело повезено будет по почте. Но ежели брать пожелает, чтоб перевозка делалась церемониально, то надо будет нарядить сотню казаков на границу и провожать таким же образом. На ночлегах ставить роту в караул, а в Варшаве тело поставить в соборе, и принять архиерею; далее же везти тоже под конвоем казачьей сотни до того же места, где отсюда вышлю принять другим конвоем, что определится в свое время. Но повторяю, надеюсь, что брат согласится перевозку делать просто, келейно и по почте. Так как на днях должно быть в Кракове объявлено присоединение к Австрии, то легко быть может, что будут беспорядки и дорога будет не безопасна; в таком случае я прошу сыну не дозволять ехать тем путем, а обрати его на Шлезию; даже и в таком случае, ежели ты полагать будешь, что проезд его через Краков может подать повод к неприличным изъявлениям. Горе наше велико и отразилось опять на здоровьи жены, молю Бога, чтоб ожидающие нас тяжелые сцены вновь не испортили пользу лечения в Италии, и боюсь этого! Нового ничего, Франция и Англия ныне в нас ищут, ибо обоим мы нужны, но я неподвижен и смотрю на них с презрением. На Кавказе у Бебутова было славное дело, какого давно не было, и теперь все тихо.

Обнимаю тебя от души, жена тебе кланяется, целую ручки княгине. Твой навеки искренно доброж.

Н.

Письма императора Николая I родным.

О событиях декабря 1825 года

14 декабря 1825 - 14 июля 1826

1. Марии Павловне

С.-Петербург, 14 декабря 1825 г.

Молитесь за меня Богу, дорогая и добрая Мари! Пожалейте несчастного брата - жертву воли Божией и двух своих братьев!

Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том Провидение и я исполнил то, что мое сердце и мой долг мне повелевали.

Константин, мой Государь, отверг присягу, которую я и вся Россия ему принесли. Я был его подданный: я должен был ему повиноваться.

Наш Ангел должен быть доволен - воля его исполнена, как ни тяжела, как ни ужасна она для меня.

Молитесь, повторяю, Богу за вашего несчастного брата; он нуждается в этом утешении - и пожалейте его!

Николай

2. Константину Павловичу

С.-Петербург, 14-16 декабря 1825 г.

Дорогой, дорогой Константин! Ваша воля исполнена: я - Император, но какою ценою, Боже мой! Ценою крови моих подданных! Милорадович смертельно ранен. Шеншин, Фредерике, Стюрлер - все тяжело ранены. Но наряду с этим ужасным зрелищем сколько сцен утешительных для меня, для нас! Все войска, за исключением нескольких заблудшихся из Московского полка и Лейб-гренадерского и из морской гвардии, исполнили свой долг как подданные и верные солдаты, все без исключения.

Я надеюсь, что этот ужасный пример послужит к обнаружению страшнейшего из заговоров, о котором я только третьего дня был извещен Дибичем. Император перед своей кончиной уже отдал столь строгие приказания, чтобы покончить с этим, что можно вполне надеяться, что в настоящую минуту повсюду приняты меры в этом отношении, так как Чернышев был послан устроить это дело совместно с графом Витгенштейном; я нисколько не сомневаюсь, что в первой армии генерал Сакен, уведомленный Дибичем, поступил точно так же. Я пришлю вам расследование или доклад о заговоре, в том виде, в каком я его получил; я предполагаю, что вскоре мы будем в состоянии сделать то же самое здесь. В настоящее время в нашем распоряжении находятся трое из главных вожаков, и им производят допрос у меня.

Главою этого движения был адъютант дяди, Бестужев; он пока еще не в наших руках. В настоящую минуту ко мне привели еще четырех из этих господ.

Несколько позже.

Милорадович в самом отчаянном положении; Стюрлер тоже; все более и более чувствительных потерь! Велио, конной гвардии, потерял руку! У нас имеется доказательство, что делом руководил некто Рылеев, статский, у которого происходили тайные собрания, и что много ему подобных состоят членами этой шайки; но я надеюсь, что нам удастся вовремя захватить их.

В 4 часа.

Бедный Милорадович скончался! Его последними словами были распоряжения об отсылке мне шпаги, которую он получил от вас, и об отпуске на волю его крестьян! Я буду оплакивать его во всю свою жизнь; у меня находится пуля; выстрел был сделан почти в упор статским, сзади, и пуля прошла до другой стороны.

Все спокойно, а аресты продолжаются своим порядком; захваченные бумаги дадут нам любопытные сведения. Большинство возмутившихся солдат уже возвратилось в казармы, за исключением около 500 человек из Московского и Гренадерского полков, схваченных на месте, которых я приказал посадить в крепость; прочие, в числе 38 человек гвардейского экипажа, тоже там, равно как и масса всякой сволочи (menue canaille), почти поголовно пьяной. Часть полков Гренадерского и Московского находилась в карауле, и среди них - полнейший порядок. Те, которые не последовали за сволочью, явились с Михаилом в отличнейшем порядке и не оставляли меня, настойчиво просясь броситься в атаку, что, к счастию, не оказалось необходимым. Две роты Московского полка сменились с караула и, по собственному почину, под командою своих офицеров, явились присоединиться к своему батальону, находившемуся возле меня. Моряки вышли, не зная ни почему, ни куда их ведут; они отведены в казарму и тотчас же пожелали принести присягу. Причиною их заблуждения были все лишь одни младшие офицеры, которые почти все и вернулись с батальоном просить прощения, с искренним, по-видимому, сожалением. Я разыскиваю троих, о которых нет известий.

Только что захватили у князя Трубецкого, женатого на дочери Лаваля, маленькую бумажку, содержащую предположения об учреждении временного правительства с любопытными подробностями.

3. Михаилу Павловичу (сокращ.)

Петергоф, 17 мая 1826 г.

Поздравляю тебя от всей души, любезный Михаиле, с счастливым разрешением жены твоей и с новой прибылью фамилии. Принимаю Елизавету Михайловну с совершенною милостию и надеюсь, что будет так же мила, как и старшая ее сестрица. Нам надо было иметь случай порадоваться после столько печальных случаев. Я передал madame Nicolas твои порученья, и она тебя очень уверяет в своих милостях.

Я тебе могу донести, что все здесь, Богу благодаря, все в порядке. Сегодня утром учил я драгун и с особым удовольствием сказать могу, что я был  отменно доволен. Офицеры весьма поправились в езде, можно даже сказать, что ездят хорошо и смело, а дело свое знают прекрасно: сметливы, живы, словом, прекрасно. Вечером хотел улан учить, но все шло столь непростительно дурно и даже  ошибочно, что я уехал с ученья, оставя Чичерина их распекать; во всякое другое время я строго б взыскал за подобное неряшество и непростительное незнание дела, но на сей раз так оставил.

Видно у вас на наш счет такие же нелепости распушают, как у нас про вас; но я надеюсь, когда дело кончится с молодцами в крепости, так все придет в рассудок. А не мешало б очень добраться [до] источников или разглашателей; но трудно.

Про твой приезд скажу тебе, что ежели, с помощью Божией, у тебя дома все хорошо будет, то не мешает тебе приехать на несколько дней - подписать доклад комитета и быть при начале, если не до самого конца суда; но все сие есть только "хорошо бы", а вовсе не необходимость.

От брата получил я вчера письмо; он, слава Богу, здоров, и сестре лучше. Я еду завтра на рейд в Кронштадт видеть эскадру - 3 корабля и 9 фрегатов. Петергоф прелестен. Поцелуй ручки жене своей и обними Марию и Елизавету Михайловну от имени дяди с длинным носом. Прощай, Бог с тобой.

Твои навеки

Н.

Нашим молодцам мой поклон.

4. Михаилу Павловичу

Елагин Остров, 20 мая 1826 г.

По обещанию нашему, уведомляю тебя, любезный Михаиле, что следствие кончено, и рапорт комиссии переписывается. Если положение жены твоей позволит тебе ехать, и матушка отпустит, теперь самое время тебе приехать подписать, быть здесь во время суда и воротиться в Москву к крестинам твоей маленькой. Но я повторяю, что это в том только случае, если ты можешь без опасения ехать.

Здесь все в порядке; Лоло тебе расскажет. Прощай, жене ручки поцелуй и обними твоих маленьких. Кланяйся всем нашим товарищам.

Твой навеки

Н.

5. Марии Федоровне

Царское Село, 25 июня 1826 г.

...Что касается моего поведения, дорогая матушка, то компасом для меня служит моя совесть. Я слишком неопытен и слишком окружен всевозможными ловушками, чтобы не попадать в них при самых обычных даже обстоятельствах.

Я иду прямо своим путем - так, как я его понимаю; говорю открыто и хорошее и плохое, поскольку могу; в остальном же полагаюсь на Бога. Провидение не раз благословляло меня в некоторых случаях жизни, помогая мне в самых запутанных по видимости делах достигать удачи единственно благодаря простоте моих жизненных правил, которые целиком в этих немногих словах - поступать, как велит совесть.

Я хорошо знаю, что и тогда, когда кажется, что следуешь велениям этого правила, можно все же ошибиться; но так как я видел, что, пренебрегая им, люди делали ошибки на каждом шагу, я предпочитаю заблуждаться честно, нежели как-нибудь иначе, и иметь совершенно спокойную совесть.

Да поможет мне Бог; так как он захотел возложить на меня это ужасное бремя, то я буду нести его до тех пор, пока у меня хватит силы, покорно принимая горести и заботы; ибо таков, очевидно, мои жребий.

6. Марии Федоровне

С.-Петербург, 13 июля 1826 г.

Мы вернулись сюда час тому назад. По имеющимся у меня сведениям, все совершенно спокойно; величайшее негодование и общее удовлетворение тем, что все закончено.

Подробности относительно казни, как ни ужасна она была, убедили всех, что столь закоснелые существа и не заслуживали иной участи: почти никто из них не выказал раскаяния. Пятеро казненных смертью проявили значительно большее раскаяние, особенно Каховский. Последний перед смертью говорил, что молится за меня! Единственно его я жалею; да простит его Господь и да упокоит Он его душу!

Войска были превосходны, общий дух их прекрасен. Завтра утром мы отслужим на площади молебен, эстрада поставлена как раз на том месте, где погиб бедный Милорадович. Печально, но и торжественно будет воспоминание обо всем ужасе, который вышел на свет в этот день! Для меня же самым утешительным останется навсегда мысль о том, что наш Ангел был избавлен от всего происшедшего, что наша национальная честь была спасена, и что Господь явил новое доказательство своего милосердия в отношении нашей дорогой, славной, старой родины.

Мысли мои устремляются к вам, дорогая матушка. Я вспоминаю все, что вам угодно было для меня сделать, особенно в эту ужасную пору, и я благодарю Бога за то, что, наконец, приближается та желанная минута, когда я смогу броситься к вашим ногам. Молю Бога скорее даровать мне это счастье.
7. Константину Павловичу

Елагин Остров, 14 июля 1826 г.

Милосердый Господь дал нам, дорогой и бесценный Константин, увидеть конец этого ужасного процесса. Вчера была казнь. Согласно решению Верховного Суда, пятеро наиболее виновных повешены, остальные лишены прав, разжалованы и присуждены к каторжным работам или на всю жизнь, или на более или менее долгие сроки. Да будет тысячу раз благословен Господь, спасший нас! да избавит он нас и наших внуков от подобных сцен! Все прошло при величайшем спокойствии, порядке и при общем негодовании.

На том самом месте, где пал 14-го бедный Милорадович, мы сегодня отслужили молебен и панихиду по нем и погибшим в тот день. Гарнизон был под ружьем, и зрители все до одного были сильно взволнованы, начиная с вашего покорного слуги. Да будет Господь благословен за это тысячу и тысячу раз! Не подумайте однако, что я считаю возможным успокоиться в эту минуту; совсем наоборот: я каждому проповедую удвоить внимание, чтоб избежать вспышек и покушений; нужно быть постоянно настороже.

Примите мою самую сердечную благодарность за ваше любезное и милое письмо от 25-го. Ваша дружба - всегда мне лучшая награда; все, чего я всегда желал - это, чтобы вы были довольны бедным вашим братом. Какое другое утешение может у меня быть?

Несколько дней тому назад уехали дети, я же с Божьей помощью рассчитываю выехать с женою после завтра утром, чтобы 21-го вечером быть в Москве.

С нетерпением жду, что вы мне скажете о результате Комиссии Новосильцева, чтобы порешить насчет моего путешествия к вам. Дай Бог мне скорее узнать, что ваше следствие тоже кончено. Когда, приблизительно, вы предполагаете, что все может кончиться?..

...Прощайте, дорогой и бесценный Константин, сохраните благоволение и дружбу к вашему, преданному на всю жизнь сердцем и душой, верному брату и другу.

Николай.