Льва Николаевича Толстого, по возрасту сына декабристов, тема о деятелях 1825 года преследовала всю сознательную творческую жизнь. Он то уходил от нее, то возвращался к ней вновь. Толстой оставил несколько глав недописанного романа, конспекты, многочисленные варианты начал, планы, записные книжки, копии, снятые с документов декабристской эпохи. Первая ступень интереса — 1856–1863 годы, вторая — конец 1870 — начало 1880-х годов, и в начале 1900-х годов Толстой снова и снова возвращается к оценке 14 декабря и личностей его героев.
У Толстого было много личных знакомств в декабристской среде. Так, еще мальчиком он хорошо знал семью Колошиных, и Сонечка Валахина — героиня «Детства, отрочества, юности» — это Сонечка Колошина.
В 1853 году Толстой на Кавказе близко познакомился с Н. С. Кашкиным — петрашевцем, сыном декабриста.
Однако мысль о романе из жизни первых революционеров родилась у писателя лишь в 1856 году. Среди амнистированных были люди круга графа Толстого и даже родственники его. К таковым принадлежал и князь Сергей Григорьевич Волконский.
28-летний Лев Николаевич признавался в частном письме: «Я начал писать повесть с известным направлением, героем которой должен был быть декабрист, возвращенный с семейством в Россию»[392].
В 1856–1857 годах, бывая на московских балах и светских приемах, Толстой восхищался красотой, грацией, тактом Нелли Молчановой — дочери Волконского.
В 1857 году писатель встретился с Н. И. Тургеневым, С. Г. Волконским, М. И. Пущиным — братом друга Пушкина. Последний рассказывал о знакомстве с великим поэтом и о своем брате Иване. Толстому Пущин и его жена Мария Яковлевна казались удивительно симпатичными. В своем дневнике он награждает их трогательными эпитетами, а в письме к тетке Т. А. Ергольской от 17 мая 1857 года сообщает: «Пущин — старик 56 лет, бывший разжалованный за 14 число, служивший солдатом На Кавказе; самый откровенный, добрый и всегда одинаково веселый и молодой сердцем человек в мире и притом высокой христианин»[393].
Несколько позднее Лев Николаевич познакомился с сестрой князя С. П. Трубецкого Е. П. Подчасской. Она произвела на него «весьма положительное и сильное впечатление; крупная, изящная и нежная натура»[394].
Все эти знакомства происходили во время пребывания писателя за границей. Оттуда же он привез несколько книг «Полярной звезды», издаваемой Герценом, где обильно печатались декабристские материалы. 26 марта 1861 года Толстой писал Герцену в Лондон: «Кроме общего интереса, Вы не можете себе представить, как мне интересны все сведения о декабристах в „Полярной звезде“. Я затеял месяца четыре тому назад роман, героем которого должен быть возвращенный декабрист. Я хотел поговорить с Вами об этом, да так и не успел»[395].
Ивану Сергеевичу Тургеневу Толстой не только рассказал о задуманном романе, но и читал в начале 1861 года его первые главы. Этот приступ к теме ограничился написанием трех глав, и исследователи творчества Толстого утверждали, что прототипом его героя Петра Ивановича Лабазова был князь Волконский, а его жены — княгиня Волконская. Раздавались и другие голоса: главный герой — это лишь отчасти С. Г Волконский, более же М. И. Пущин, а его жена — это и М. Н. Раевская-Волконская, и М. Я. Пущина, и А. Г. Муравьева-Чернышева.
Толстой романа о декабристах так и не написал и от него ушел в прошлое своего героя, в «Войну и мир». Беллетрист П. А. Сергеенко, побывавший впервые в Ясной Поляне в 1892 году, рассказывал в книге о Толстом: «Впоследствии я узнал, что „Войну и мир“ он написал как бы случайно, в виде вступления к Декабристам. Происходило это таким образом. Задумавши писать Декабристов, он начал изучать эпоху, предшествовавшую их деятельности, и ради этого даже познакомился с знаменитым Ермоловым и даже был у него»[396].
Как бы там ни было, всемирная литература одним из лучших своих созданий обязана тем же декабристам.
В конце 1877 года прославленный автор «Войны и мира» и «Анны Карениной» снова вернулся к старому, не дававшему ему душевного покоя сюжету. Со времени восстания прошло немногим более 50 лет, но некоторые из его деятелей еще оставались живы.
Старший сын писателя, Сергей Львович Толстой, свидетельствовал в своих мемуарах «Очерки былого»: «Этот срок он (Лев Толстой. — Н. Р.) считал достаточным для того, чтобы относиться к тому времени как к истории, и не слишком отдаленным сроком, чтобы утратилась свежесть воспоминаний о нем»[397].
О личных контактах писателя с декабристами П. Н. Свистуновым и М. И. Муравьевым-Апостолом мы уже говорили на страницах биографических очерков, посвященных этим деятелям. Но источниковедческие поиски и знакомства Толстого названными людьми не ограничились.
Толстой некогда говаривал: «Когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности»[398]. А для того чтобы оказаться ей верным, следовало эту действительность не только почувствовать, но в совершенстве изучить. Он достает через М. И. Семевского, П. И. Бартенева, Н. Н. Страхова, А. А. Толстую все возможные декабристские документы, едет в Петропавловскую крепость, осматривает бастионы, кронверк, казематы, расспрашивает коменданта. В Москве Толстой знакомится с дочерью Никиты Михайловича Муравьева — автора «Конституции», одного из известнейших деятелей Северного общества, тщательно изучает фамильный музей Софьи Никитичны Муравьевой-Бибиковой. В Туле писатель встречается, как мы помним, с дочерью Рылеева Анастасией Кондратьевной Рылеевой-Пущиной, слушает ее рассказы.
1 марта 1878 года жена писателя отмечает в дневнике: «Л. Н…. весь поглощен историей декабристов, читает привезенную из Москвы целую груду книг и иногда до слез тронут чтением этих записок»[399].
Через три дня Софья Андреевна Толстая обращается с письмом к сестре Т. А. Кузьминской: «Левочка последнее время очень много читал и занимался изучением эпохи царствования Николая Павловича и историей бунта 14 декабря 1825 года. Он даже ездил в Москву знакомиться с декабристами-стариками, бывшими в ссылке и возвратившимися оттуда. Он хочет писать роман из этого времени и принимается за это так же, как в старые годы за „Войну и мир“»[400].
Как нам удалось установить из находящегося в архиве Государственного Исторического музея письма М. И. Муравьева-Апостола от 6 марта 1878 года к А. П. Сазанович, Толстой познакомился с декабристами-москвичами через В. А. Казадаева. «Граф Лев Николаевич Толстой, — писал Муравьев-Апостол, — автор романов „Война и мир“ и „Анна Каренина“ — с последним своим приездом в Москву, он проживает в имении своем в Орловской губернии, навестил меня два раза. В. А. Казадаев его познакомил с Петром Николаевичем (Свистуновым. — Н. Р.)»[401].
Владимир Александрович Казадаев, согласно азбучному указателю имен русских деятелей для «Русского биографического словаря», изданному в 1887 году, оказался сыном сенатора, писателя и переводчика, 4-го класса камергером и бывшим курским гражданским губернатором. Дальнейшие поиски следов Казадаева привели к установлению факта, что он в 1840-х годах был почт-директором Восточной Сибири, принадлежал к числу заказчиков акварелей Николая Бестужева и переписывался с В. К. Кюхельбекером. Письма последнего к Казадаеву находятся в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея.
Таким образом, этот человек познакомил Толстого с декабристами в 1878 году и, кроме того, мог сам о них, о пребывании в Сибири порассказать писателю «много интересного».
Однако и на сей раз работы Толстого закончились на стадии, далекой от завершения. Духовный кризис писателя, вопросы общественной морали, выступление против официальной церкви увели его от «Декабристов». Но лично знавший Толстого и даже помогавший ему в сборе документов М. И. Муравьев-Апостол указывал и на другие основания невозможности написать роман. И его рассуждения не были лишены глубокого смысла. В беседе с внуком декабриста Якушкина — В. Е. Якушкиным Муравьев-Апостол скептически заявил: «Для того чтобы понять наше время, понять наши стремления, необходимо вникнуть в истинное положение тогдашней России; чтобы представить в истинном свете общественное движение того времени, нужно в точности изобразить все страшные бедствия, которые тяготели тогда над русским народом; наше движение нельзя понять, нельзя объяснить вне связи с этими бедствиями, которые его и вызвали; а изобразить вполне эти бедствия графу Л. Н. Толстому будет нельзя, не позволят, если бы он даже и захотел. Я ему говорил это»[402].
Как мы уже знаем из писем Толстого к Свистунову, писатель продолжал поддерживать добрые личные отношения с деятелями 1825 года. Он помог напечатать воспоминания декабристу А. П. Беляеву, посещал Д. И. Завалишина и хотел также опубликовать мемуары последнего. Сошлемся на тот же Отдел рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина, где частью хранится переписка Завалишина. 7 сентября 1885 года Завалишин сообщает редактору-издателю газеты «Московские ведомости» С. А. Петровскому о приезде к нему графа Льва Николаевича Толстого и о его предложении «напечатать мои Записки без всяких с моей стороны хлопот и расходов»[403].
Декабристы так и не оставили Толстого в покое, он продолжал удивляться им, думать о них, говорить. Прочитав документы о Батенькове, Лев Николаевич рассказывал в кругу близких: «Будучи посажен в тюрьму, он, Батеньков, громко расхохотался и сказал: „Вы запираете меня за мои идеи. Но ведь идеи мои не здесь, а там — разгуливают на свободе“»[404]. Это было в 1898 году.
В 1904–1905 годах, в период назревания и взрыва первой русской революции, Толстой снова возвращается мыслями и занятиями к взволновавшей его когда-то теме. 8 мая 1904 года он пишет В. В. Стасову: «Только что окончил статью о войне и занят Николаем I и вообще деспотизмом, психологией деспотизма, которую хотелось бы художественно изобразить в связи с декабристами»[405].
Он вновь страстно зачитывается декабристскими материалами: записками Оболенского, Трубецкого, Якушкина, выписками из присланного Стасовым следственного дела, недоступного десятки лет. «Получил и выписки из дела декабристов, прочел с волнением и радостью и несвойственными моему возрасту замыслами. Есть ли еще такие бумаги? Если есть, пришлите, очень, очень буду благодарен»[406].
Знаменитый пианист Александр Борисович Гольденвейзер рассказывает в своей книге «Вблизи Толстого»: «В день нашего приезда, 27 мая (1904 г.) за обедом Л. П. вспоминал о декабристах, которых он знал после ссылки. (Он теперь опять изучает их время.) Между прочим, он говорил о Волконском (1788–1865). Его наружность с длинными седыми волосами была совсем как у ветхозаветного пророка. Как жаль, что я тогда так мало говорил с ним. Как бы он мне теперь был нужен…»[407]
В другой записи того же Гольденвейзера читаем: «Опять Л. Н. с любовью говорил о декабристах: Не говоря уже о Рылееве, Муравьев — благородный, сильный и его Горацио — Бестужев. Бестужев был еще очень молод и ослабел, и когда они шли на казнь, Муравьев его ободрял и успокаивал»[408].
В январе 1905 года Толстой сказал о декабристах замечательные слова: «Это были люди все на подбор — как будто магнитом провели но верхнему слою кучи сора с железными опилками и магнит их вытянул»[409].
В письме к внуку Волконского, Сергею Михайловичу, старый Толстой признавался: «Декабристы больше чем когда-нибудь занимают меня и возбуждают мое удивление и умиление»[410].
Политическая жизнь страны возвращала великого художника к сюжету о декабристах импульсивно и закономерно. К факту первого в России вооруженного восстания во имя свободы и к его добровольным жертвам, их психологии, мировоззрению, воспитанию влекли Толстого как писательский интерес, так и сложнейшие, противоречивые философские искания.
Судьба незавершенного и мучившего Толстого всю жизнь романа о декабристах — это важная часть личной и творческой биографии великого писателя. Она органически вписывается в ленинское определение Толстого как «зеркала русской революции».
* * *
