Я за морем синим, за синею далью

Я за морем синим, за синею далью
Сердце свое схоронил.
Я тоской о былом ледовитой печалью,
Словно двойной нерушимою сталью,
Грудь от людей заградил.

И крепок мой сон. Не разбит, не расколот
Щит мой. Но во мраке ночей
Мнится порой, расступился мой холод
И снова я ожил, и снова я молод
Взглядом прелестных очей.

<К Рылееву>

Он привстал с канапе,

Он понюхал ране,

Он по комнате вдруг зашагал,

Подошел он к бумаги стопе

И «Поэма» на ней написал.

Вот приходит Плетнев,

Он певец из певцов,

Он взглянул, он вздрогнул, он сказал:

«За возвышенный труд

Не венец тебе – кнут

Аполлон на Руси завещал».

1823 или 1824 (?)

Михаил Тверской

В темнице мрачной и глухой

Ночною празднею порой

Лампада томная мелькает

И слабым светом озаряет

В углу темницы двух мужей:

Один во цвете юных дней;

Другой, окованный цепями,

Уже покрыт был сединами.

Зачем сей старец заключен

В твоих стенах, жилище страха?

Здесь век ли кончить присужден,

Или ему готова плаха?..

Не слышно вздохов на устах,

И в пламенных его очах

Божественный поной сияет.

То к небу взор он подымает,

То с нежной грустию глядит

На сына, полного печали,

И так в утеху говорит:

«В слезах довольно утопали

Твои глаза, друг добрый мой;

Пора расстаться мне с тобою

И Михайловой главою

Купить отечеству покой.

Всегда будь верен правде, чести.

И если хочешь, чтоб венец

Имел веселью твой отец,

Оставь врагов его без мести…»

На площади народ шумит

В столице хищных, злобных ханов,

России яростных тиранов;

Он с зверской радостью глядит

На труп, весь ранами покрытый.

Над ним, отчаяньем убитый,

Младой князь слезы горьки льет.

Свои власы, одежду рвет,

Татар, Узбека укоряет

И бога мести призывает…

Он внял ему, сей сильный бог,

Россиянам восстать помог

И снял с лица земли тиранов:

Их город стал жилищем вранов;

Иссохли злачные луга,

Ослабла в брани их рука,

И, пораженные слугами,

Они их сделали рабами.

<1824>

Часы

И дум и дел земных цари,

Часы, ваш лик сияет страшен,

В короне пламенной зари,

На высоте могучих башен,

И взор блюстительный в меди

Горит, неотразимо верный,

И сердце времени в бесчувственной груди

Чуть зыблется приливом силы мерной.

Оживлены чугунного стрелой

На вас таинственные роки,

И оглашает вещий бой

Земле небесные уроки.

Но блеск, но голос ваш для ветреных племен

Звучит и озаряет даром

Подобно молнии неведомых письмен,

Начертанных пред Валтасаром.

«Летучее мгновение лови, –

Поет любимцу голос лести, –

В нем золото и ароматы чести,

Последний пир, свидания любви

И наслажденья тайной мести».

И в думе нет, что упований прах

Дыханье времени уносит,

Что каждый маятника взмах

Цветы неверной жизни косит.

Заботно времени шаги считает он

И бой к веселию призывный;

Еще не смолк металла звон,

А где же ты, мечты поклонник дивный?

Окован ли безбрежный океан

Венцом валов – минутной пеной?

Детям ли дней дался победный сан

Над волей века неизменной?

Безумен клик: «хочу – могу».

Вознес Наполеон строптивую десницу,

Сдержать мечтая на бегу

Стремимую веками колесницу…

Она промчалась! Где ж твой меч,

Где прах твой, полубог гордыни?

Твоя молва – оркан пустыни,

Твой след – поля напрасных сеч.

Возникли светлые народов поколенья

И внемлют о тебе сомнительную речь

С улыбкой хладного презренья.

1829