Письмо 73

3-го марта 1852 г. Рыскино

Ты удивишься, Левочка, нашедши здесь кредитный билет в 3 <рубля серебром>? Эта бумажка фальшивая; не знаю, откуда она мне попала, но чем ее жечь, как бы оно следовало, я вздумала переслать ее к тебе. Может статься, не послужит ли она как-нибудь к отысканию мошенников, которые ее состряпали.

Ангел мой, благодарю тебя за справку о ремнях из гуттаперчи. Но зачем же их покупать? Они слишком дороги, да и тут сказано, что их надо употреблять, когда колеса в воде, а наша машина не в воде работает, и потому это была бы дорогая и напрасная издержка. Между тем, благодарю тебя за предложение купить эти ремни, но прошу тебя их не покупать — и дороги и не годятся нам. Я только об этих ремнях узнать хотела, что они такое. Теперь по крайней мере думать о них не стану и отложу всякие намерения заводить их у нас. А тебя, мой ангел, тысячу раз благодарю за твою всегдашнюю готовность помогать мне.

Сокрушаюсь я крепко о положении нашего Николиньки и страх боюсь, чтобы он не поплатился своим здоровьем. Скажи, пожалуйста, нельзя ли бы ему полка не принимать, пока смотр не отойдет. А то все вдруг, это можно в постель слечь, да и как же ему брать на свою ответственность чужие ошибки и недостатки. А не знаешь, Лева, от чего Государь послал из Петербурга делать смотр именно этой дивизии? Всегда так делается или вышел какой особенный случай?

Слава Богу, что ты, как пишешь, доволен так Мишинькой. За твои добродетели Бог посылает в детях утешение. А помнишь, как ты бывало унывал. Мое сердце угадывало вернее, когда я уверяла тебя, что и Миша будет хорош. Что ж делать, не всякий родится таким отменным, как Николинька. Он-то нас и избаловал, что видя от него одно утешение, мы не могли сносить пылкости Мишиной, которая была причиною всех его ошибок. Коля родился, рос и возмужал каким-то фениксом; Миша перенес все слабости и недостатки человеческие и теперь, очистившись в горниле опытности, почти сравнялся в нравственном отношении с Николинькой. А как они умны оба? Когда они вместе и их слушаешь, то надивиться не можешь, чтобы столько нашлось ума, рассудка, логики, даже мудрости в двух таких еще молодых головах. К Николиньке я привыкла, а Миша всегда такой резвый, ветреный, софист, как он сделался рассудителен, это меня восхищает. Иногда слушаю его с восторгом, сердце так и прыгает от радости, что он так умело и мило говорит. Славные дети, нечего сказать. Благодарю Бога, в особенности, что они тебя так утешают. Ты так много для них сделал по службе, так счастливил их своею добротою и щедростью, что надо тебе получать от них утешение, зато и любовь их к тебе неописанна. Дай Бог тебе здоровья за Шепелева. Как он будет рад получить свои деньги.

Ты пишешь, Левочка, что не советуешь Александре Ал<ексеевне> выходить замуж. Но знаешь пословицу: «хоть щей горшок, да сам большой». Ей надоела зависимость и хочется пожить своим домком. Жить со мною, надо мне угождать, меня покоить, делать мою волю, а не свою, но уж она и немолода, ей хочется и на своей воле пожить и себя попокоить. Как же это иначе сделать, как не замужем? Не будет она жить богато, ни роскошно, но будет сама хозяйка, сама себе госпожа; а это-то ей и дорого в ее лета. Служить другим, зависеть от других ей наскучило. Хочется для себя пожить. Бог с нею, Левочка, пусть выходит замуж, не мешай ей.

Я сегодня получила твое письмо, мой ангел, где ты пишешь, что Кат<ерина> Ник<олаев-на> Орлова приводила тебе дочь55 Марьи Ник<олаевны> Волконской, вышедшую замуж за Молчанова, чиновника особых поручений при Муравьеве. Ты жалеешь о молодой этой женщине и говоришь, не то бы она была, если бы отец'6 не попортил ее будущности. Но слава Богу и то, что она вышла хоть за титулярного советника Молчанова. Фамилия хорошая, и ежели он сам порядочный человек, то родные жены подвинут его вперед очень скоро. Но как странно думать, что у Машиньки Раевской, этой еще в Киеве при нас едва выровнявшейся девице, которую замужем за Волконским я даже и не видела, — что у нее уже дочь замужем!

Забываешь, сколько лет прошло, а все представляется человек в том виде, в каком помнишь его в последнее свидание. Это чувство Вальтер Скотт сколь чудесно выразил в Астрологе, помнишь, там учитель Самсон, который потерял своего ученика Генриха лет шести, когда тот возвратился домой двадцатилетним молодым человеком, то бывший его гувернер Самсон при первой радостной встрече по его возвращении говорит ему, обнимая его со слезами:

«Ah! Bonjour mon cher Henri! Comment je suis content de vous revoir. A priisent nous reprendrons nos 1езопэ interrompues par votre disparition. Nous reprendrons votre grammaire et calcul, etc.*

Самсону казалось, что его ученик все тот же маленький Генрих, который учился у него первым началам арифметики, а этот Генрих уж думал о женитьбе, был в Индии и так далее. Вот и мне все еще кажется, что я вижу Машиньку Раевскую лет семнадцати, высокую, тонкую, резвую, едва вышедшую из детства — а тут слышу, что уж у нее дочь замужем.

Увидишь Екатерину Николаевну Орлову, очень кланяйся ей от меня, спроси о ее сестрах Елене и Софье37, а также о брате ее Александре Николаевиче38 и его дочери. Какое там было цветущее семейство в Киеве, а теперь как все разбросаны! Кто в земле, кто в Италии, кто в Сибири, а какое было семейство.

Скажи пожалуйста, Левочка, чем кончилась история с власовской ревизией?

Возвращаюсь к Николиньке. Ты опасаешься, чтобы он не делал таких же промахов по службе, как сделал со своей ревизией; но я примечала всегда, что касается службы, то он очень аккуратен. Как он учился в корпусе, как приготовлялся к экзаменам — это была служба. Как были им довольны, когда он был полковым адъютантом; даже Великий Князь Михаил Павлович был доволен. В прошлом году в Кинбурге** он исполнил данное ему поручение с полным усердием. Теперь утопает в польской грязи для отыскания порученных ему рекрутских партий, и я уверена, не даст себе покою, пока не исполнит в точности все, что должно. Поэтому я и думаю, что он газеты читает только тогда, как нечего делать, а как скоро дело есть, он так же исправен, как и ты сам. Но ведь и газеты, особенно иностранные, составляют современную историю, и их нельзя не читать.

Благодарю, мой ангел, за чудесный чай и за все остальные закуски, которые я получила.

* «Ах! Здравствуйте, мой дорогой Анри! Как я рад вновь видеть вас. Теперь мы опять примемся за уроки, прерванные вашим исчезновением. Мы вновь возьмемся за грамматику и счет и т.д.» (пер. с фр.).

** Описка. Правильно Кинбурн (прим. публ.).

Письмо 75

12 марта 1852 г. Рыскино

Ну вот видишь, мой ангел Левочка, ты не пустил меня к Николиньке, а ведь он может и много таких ошибок сделать в Слониме, как сделал в Петербурге; что поехал в дальнюю дорогу зимою на колесах? Оно проще было бы поставить дормез на полозки в Петербурге, а по своей неопытности он сделать этого не догадался, да и промучился дорогой, да и пролежал на боку. Точно такие же простые случаи могут встретиться с ним и в Слониме, он не приметил или не сумеет предвидеть, да и опрокинется как-нибудь, чего Бог сохрани, но всякое может случиться. Если бы я была в Петербурге, я бы не допустила его ехать на колесах, потому что так много ездила зимою и знаю, в России в феврале ездить на колесах невозможно. То же самое может случиться и в Слониме, что он самой пустой вещи не приметит, а я бы смотрела во все глаза, да подчас и надоумила бы его. Ты боялся, Лева, что мое присутствие наделало бы ему развлечений? Да разве я гостья чужая, мой друг, что ему бы надо было возиться со мною? Я слишком люблю своих детей и могу сказать, слишком рассудительна, чтобы обременять их собою по-пустому. Когда им досужно, очень натурально, что я желаю их видеть побольше, но где служба, тут совсем другое дело. Нужна я, со сцены не сойду, мешаю, я сейчас и за кулисы.

Что я не поехала, мне же лучше. На месте покойнее и тысяча серебром остались в кармане; но я желала ехать, чтобы ему быть полезной, а после истории о полозках еще более уверена, что я во многом бы помогла ему и его бы надоумила.

Ты говоришь, Лева, что как за Гатчиною есть люди, так они тоже люди и потому продали Николиньке дрянные полозки под его экипаж. Но я думаю, других, лучших не было. Где ж там достать хороших полозков? Коле следовало бы поставить дормез на зимний ход на месте в Петербурге, на полозки, крепкие прочные окованные железом, как следует. А то где же можно достать дорогой на какой-нибудь маленькой станции хорошие полозки, да еще окованные? Извини меня, Левочка, что я так много толкую о полозках, но это опять от того, что я опасаюсь, чтобы такие же истории и промахи не встретились с нашим гусаром и в Слониме. Несмотря на свои 32 года, живя постоянно под твоим крылышком, он мало знает трудности жизни и не привык с ними бороться.

А я как помогала ему в детстве и в юношестве, так помогала бы и теперь, не полком командовать, а усматривать те простые случаи жизни, которые кажутся иногда ничтожны, но бывают иногда чрезвычайно важны по своим последствиям. Жаль, что ты с Николинь-кой не пустили меня ехать за ним.

16 марта

Третьего дня, в пятницу, были у меня дорогие мои Корсаковы, обедали, пили чай и ввечеру уехали часу в осьмом, уже при свечах. Я так была им рада, что трудно выразить. Люблю их до безумия, а уже лет пять не видела. Они так меня расшевелили, что я чуть не поехала вслед за ними в Тарусово. Какие милые, умные, добрые, образованные люди! Как с ними весело время идет, да и то много значит, что эта привязанность с детства.

Целую твои ножки за чудесные закуски. Этакие славности ты прислал!

Письмо 77

31 марта <1852>

Христос Воскрес!

Дорогой Левочка, поздравляю тебя с праздником и желаю, чтобы ты провел его беспечально. Не знаю что у вас там делается. Ты пишешь, мой ангел, что нет надежды удержать Мишу в Петербурге, ты сокрушаешься об этом. Но что же делать? Видно Богу так угодно. Миша сам виноват, что стремился на Кавказ, никого не слушая, ни на кого не смотрел и думал, что там заключается все его блаженство. Теперь сам видит, что на Кавказе служба тяжелая и самая неблагодарная. Ее бы надо поставить выше гвардейской, а она хуже армии, где награждаются за смотры точно так же, как за кавказские раны. Может статься, отъезд Миши на Кавказ послужит к его пользе.

Скажи, пожалуйста, Левочка, Слоним в Царстве Польском или нет? Я писала к Нико-линьке давно уже и до сих пор не вижу, чтобы он получил мое письмо. Как писать к нему, чтобы доходили письма повернее и поскорее.

Что-то у вас делается? Я давно не посылала за письмами, оттого что дорога совсем испортилась. Ни на санях, ни на колесах проезду нет, даже и верхом опасно, скользко, и лошади скользят и падают. Снегу сошло больше половины с полей, а на дороге ни снег, ни земля, где бугры ужасные, а в другом месте голая земля, смерзшаяся комками. Самое неприятное время для праздника. Еще большая для меня неприятность, что все мои горничные нездоровы, их у меня пять: Надежда, Матрена, Ирина, Фекла и Дуняша. Из них Матрена лежит, Ирина лежит, Фекла давно лежит, остается в горничной одна Надежда с Дуняшей; к ним в помощь я взяла дочь Земского, — зато Надежда все по больным, то ходит, то ездит, а в горнице две девочки, которые еще и служить не умеют. Не знаю, скоро ли это кончится, а скучно жить без прислуги.

Извини, Лева, что я тебе пишу неинтересные вещи; да что ж делать, как интересного написать нечего. А как я тебе благодарна за эти листики, мой ангел. Эта бумага так хороша и на ней писать ловко и приятно. Обнимаю вас всех и поздравляю с праздниками — тебя, Мишу, сестру, Соничку. Скучны нынче праздники, что погода не хороша.

Ты говел, Левочка, на страстной неделе и я также, и мы в тот же день причащались в страстной четверг. Я все дни тебя вспоминала. Верно? и Миша с тобою и Коля в Слониме также причащались в тот же день.

Я получила присланные тобою чай, окорок и колбасы. Благодарю тебя, мой добрый Левочка, за все твои милости. Целую твои ручки.

Письмо 79

13 апреля 1852 г. Рыскино

Дело Мишиньки, мой ангел Левочка, конечно так важно, что нельзя не задуматься над ним от всего сердца. Вот увижу его послезавтра, наговоримся вдоволь. Дай Бог, чтобы его выбор послужил к его счастию. Одно меня беспокоит, что состояние у нее невелико, и то состоит в деньгах, которые легко прожить. Миша любит издержки, а от 100 <тысяч рублей ассигнациями> только 4 <тысячи рублей ассигнациями> доходу. Как бы не пришлось им нужды терпеть. Но деньги дело нажитое. Мы с тобой женились бедны, а теперь богаты, тогда как брат Иван, Оболенские, Орловы были богаче, а теперь беднее нас. Всего важнее личные достоинства и взаимная привязанность. Кто бы ни были наши невестки, лишь бы не актрисы и не прачки, они всегда будут нам любезны и дороги как родные дочери. Не так ли, Лева? Но я не понимаю, отчего же не дали слова теперь, а отложили до осени? Ну, а как Миша передумает, как было с Сенявиной.

Ты не пишешь, как зовут нашу будущую невестку, но я спрошу Мишиньку об этом. Когда я заплачу долги свои, то мне будет чем поделиться с Мишинькой, но теперь я ничего не могу ему назначить больше того, что я даю, то есть тысячи <рублей> серебром. Разумеется, все что будет в моей власти отнять от себя и дать ему, будет ему отдано, но уплата процентов в опекунский совет много меня подкашивает. Твои золотые прииски59 также идут хуже прежнего. Много ли ты можешь дать Мишиньке в год?

Ежели это дело состоится, Левочка, Ланские60 согласны ли будут отпустить дочь свою на Кавказ, или Миша тогда перейдет в Петербург? Ты говоришь, Лева, что это дело пока надо содержать в тайне, а Николиньке можно писать об этом? Сестра Алек<сандра> Кон-ст<антиновна> знает про то или нет? Напиши мне, для кого это не тайна?

Верно, уже Николинька писал тебе, как он желает, чтобы ты употребил полученные из Власова деньги — на заказ для себя нового дормеза? Он пишет тебе о тысячи рублях, но ты получил только 900. Однако у Евстигнея есть еще 100 <рублей серебром>, которые он тебе доставит как только дорога позволит проехать от Власова до большой дороги. Умоляю тебя, Левочка, целую твои ручки и ножки, употреби эти деньги на сооружение для тебя нового дормеза. Ты нас всех этим разутешишь. Не упрямься, Левочка, это необходимо для твоего здоровья, которое всем нам так дорого.

Ты писал Лева, что жена Федора Федоровича при смерти. Что с нею теперь? А здесь наша ильинская попадья умерла 10-го апреля, вчера ее похоронили. Каково теперь нашему священнику век вековать одному?

Прощай, Левочка, береги свое здоровье. А как бедный Коля наш скучает! Хоть бы теперь ты позволил мне съездить к нему. Что смотреть на людские толки? Неужели мать не может навестить сына, когда он пропадает от скуки и одиночества? Или высватай его на Наташиньке Львовой61, теперь бы ему необходимо жениться, а она невеста славная. Жаль упустить. Вот бы осенью обоих сыновей под венец в один день — то-то было бы славно, как бы душа радовалась. Похлопочи об этом, Лева, разумеется, с согласия Николиньки. Он тебя послушает. Прощай, мой ангел.