Письмо 10
15-го июня. Рыскино
Милый Лева, во вчерашнем письме моем я забыла попросить тебя о двух вещах: 1-е чтобы приложить все твое старание прислать сюда учителя математики, это очень нужно. Коле теперь надо проходить тригонометрию, и Долгорукий дал ему тетрадки, но без учителя трудно подвигаться вперед без ошибок. Если Бог поможет тебе приискать учителя, то надо, чтоб он знал и тригонометрию. Пожалуйста, не забудь. Постарайся поскорее это сделать, потому что здесь время ему много (то есть Коле) и он может очень хорошо приготовиться для 2-го класса. Примись хорошенько, душинька, ты верно сделаешь, когда твердо захочешь. 2-я просьба о Сенюшке, похлопочи, пожалуйста, о назначении его в Москву, сделай это для меня, если меня любишь хоть сколько-нибудь.
Ты хотел писать к Ростиславскому о запечатанном овсе, не пиши, его распечатали. Левочка, прилагаю здесь два образчика шерсти, вели мне купить точно таких теней хорошей шерсти, самой лучшей, мягкой (ибо бывает и жесткая). Она продается в Перинном ряду, Марко знает, а в 8-м, 11-м и 13-м номерах я всегда покупаю. Эти две тени между собой похожи, но есть разница, одна светлее, другая темнее. Еще в большом Гостинном дворе, в малой суровской линии, в лавке Сокова, под № 96-м, продают остатки ситцев, оставшихся после расчета Фоминой недели (когда обыкновенно купцы рассчитывают продажу целого года). Эти остатки продаются по 60 <копеек> за аршин. Я перед отъездом купила 20 ар<шин> такого ситцу по 60 <копеек>, хотя просили сперва по 1 <рублю>. Купила его для сестрициной и Петра Вас<ильевича> девушек, учащихся в магазине, а теперь сожалею, что не купила еще остаточков для Колюшкиных рубашечек. Там есть остатки прекрасных ситцев, которые и хороши и тонки, аршина по два или по два с половиною, как раз ему на рубашечку. В остатках можно купить этот ситец по 60 <копеек>, а в кусках он продается по рублю и с лишком за аршин, то не вели покупать от большого куска. Пришли мне остатка два или три, аршина по три, хорошеньких узоров. Там был розовинький, очень миленький ситец, а если его уже нет, то хоть какие-нибудь, только чтоб были хороши, непременно из остатков по три аршина, и не дороже 60 <копеек>, а если так нельзя? так и не надо, иначе не вели покупать.
Я в больших горях на счет Каменного. Вообрази, что нынче и половины не сделано бумаги против прошлогоднего. Самую-то большую воду, самое удобное время для делания синей бумаги они пропустили и вместо того, чтобы наготовить ее побольше, не сделали и половины против прежнего. То у них роли были неисправны, то воды много, то воды мало, а все говорят, что это произошло от того, что нанятый управитель и Никифор вместе все пьянствовали или делали бумагу для себя. Не знаю, правда ли это, но все-таки доходу будет с Каменного нынче очень мало. А все отпускные причиною, если бы Никифор не надеялся сделаться вольным, он бы старался нам хорошенько услужить, но эта надежда, а с другой стороны досада, что мы ему мешаем, внушают ему не только желание плутовать, лениться и делать нам назло, но еще вселяют какую-то к нам ненависть, которая может всячески нам повредить, тем более, что ведь доход наш в его руках. Сделай милость, Лева, не ослабевай в производстве дела об отпускных, чтоб скорее кончить — умоляю тебя.
Увидишь Александру Семеновну, поклонись ей от меня и скажи, что наш малютка очень здоров, весел, прекрасно спит по ночам, редко плачет и днем и целый день гуляет, каждый день становясь милее и всех к себе привязывает. Даже мужики им любуются, а он совсем их не боится, и когда увидит мужика, особливо старосту нашего Евстигнея, которого встречает чаще других, то закричит от радости, и, указывая на его бороду кричит кисе, кисе, и всем велит гладить его бороду, и удивляется, что никто его только в этом случае не слушает. Тут он начнет привлекать на себя внимание старосты, станет делать перед ним все свои штуки и стреляет в него ппа!, чтоб он пугался и начнет почти у его ног в землю кланяться (молиться богу), потому что его все за это хвалят, то он думает, что и староста станет хвалить его. А штука-то вся в том, что при мне Евстигней стоит вытянувшись и не смеет поиграть с ребенком, который не понимая причины его бесчувственности и думая, что он не примечен старостою, потому что сам не довольно любезен, всеми силами любезничает, хохочет, делает гримасы и проч., — умора на него смотреть.
Спроси Алекс<андру> Семеновну, не получала ли она писем от Машиньки после моего отъезда: где они и что пишут? Да попроси ее сделать милость спросить Машиньку, когда будет к ней писать, получает ли она исправно мои письма? Я уже четыре письма к ней писала.
Нам всем в Рыскине очень приятно и весело, дети купаются каждый день, только жаль, что погода портится каждый день после обеда, а иногда и до обеда. Сегодня такая была гроза, и град, и дождь проливной, что это ужас, немного рожь попортило, а она и то не очень хороша.
Прошу тебя, Левочка, не забудь о Каховском16, муже Надежды Васильевны, что он просится городничим в Ржев. Постарайся, чтобы это скорее сделали — напиши мне, был ли ты уж в Петергофе, что там делал и видел ли наше место? Что там сработаешь, напиши пожалуйста. Получил ли десять золотых, которые я на той неделе к тебе послала?
Левочка, сделал ли ты что-нибудь по письму графа Олизара17 к маминьке, которое она к тебе прислала, где он просит тебя о каком-то несчастном? Не оставь этого дела без внимания, прошу тебя. Все страждущие имеют право на наше участие и помощь. Тебе бог послал твое место именно для того, чтобы ты был всеобщим благодетелем. Напиши мне, кто это, о ком просил Олизар и что можно для него сделать, и что ты для него сделал.
Дети здоровы, Нельсон приехал благополучно и всякий день купается по нескольку раз, то в реке, то в пруду. Колиньке и мне Рыскино кажет<ся> еще красивее прежних лет, а Миша просто от радости на голове ходит. Старику Соуди так Рыскино понравилось, что он писал к своему приятелю в Петербург, что здесь настоящий рай. Вот каково наше Рыскино.
Целую твои ручки.
