КОЛЫБЕЛЬ ПОЭТА

Судьба сложилась так, что родители Александра носили одну и ту же фамилию: своей женитьбой они объединили две ветви одного старинного дворянского рода. (Герб Грибоедовых еще раз подтверждает это.)

Отец его, секунд-майор Сергей Иванович Грибоедов, принадлежал к владимирской ветви дворянского рода, известного с первой половины XVII века. Во Владимирской губернии многочисленное семейство Грибоедовых владело рядом имений. Отставному подпрапорщику лейб-гвардии Семеновского полка Порфирию Ивановичу Грибоедову принадлежало село Щапово, а земский комиссар Владимир Леонтьевич Грибоедов владел деревнями Сергейцево и Бабенки. Дед Александра Сергеевича, Иван Грибоедов, долгое время служил воеводой во Владимире.

Совсем недавно в селе Алачино Ковровского района Владимирской области местные краеведы обнаружили за алтарем Никольской церкви захоронение "какой-то барыни". После расчистки плиты появились крест и надпись:

"Тело Анны Владимировны Трусовой погребено в 1805 году".

Как выяснилось, Анна Владимировна - дочь Владимира Леонтьевича Грибоедова, который приходился родным братом Никифору Грибоедову - прадеду Александра Сергеевича.

Его сын Иван Грибоедов, следуя примеру старших, избрал воинскую службу и, поступив солдатом в лейб-гвардию Преображенского полка, быстро дослужился до офицерского чина. При выходе в отставку за безупречную службу и преданность царю Ивана Никифоровича наградили чином надворного советника и удостоили звания личного дворянства.

Сын его, Сергей Грибоедов, родился в 1760 году и с юношеских лет пошел по стопам отца, вступил вахмистром в Кинбурнский драгунский полк. Спустя 10 лет, дослужившись до весьма скромного воинского чина капитана и не имея, по-видимому, каких-либо радужных перспектив по службе, стал настоятельно проситься в отставку "по имеющимся у него разным болезням". Его просьбу удовлетворили в сентябре 1785 года. Сергей Иванович вышел в отставку с награждением последующим званием секунд-майора. В его формуляре осталась немногословная запись: "Грамоте читать и писать по-российски умеет".

В 1793 году отставной офицер, с весьма скромным образованием, незавидными средствами и не со столь лестной репутацией, сумел жениться на своей более богатой дальней родственнице и однофамилице. Она была моложе мужа на восемь лет, но ее именитость, природный интеллект, а также властность характера, которую отмечали современники, позволили ей взять верх в семейной жизни.

От этого брака родилось двое детей - Мария и Александр.

Год рождения Александра Сергеевича Грибоедова до сих пор остается спорным, так как прямые достоверные свидетельства - запись в церковной книге, подтверждающая год его рождения, - отсутствуют, а различные послужные списки, в том числе собственноручно Грибоедовым заполненные, по неизвестным причинам противоречивы. Вполне возможно, что они связаны с искренним желанием еще юного Александра преодолеть возрастные барьеры, чтобы поступить в Московский университет или же записаться корнетом в Салтыковс кий гусарский полк, дабы встать в ряды защитников Отечества в тревожный для России 1812 год.

Очевидно, именно поэтому молодая вдова - Нина Александровна Чавчавадзе - в одном из писем к матери покойного мужа уточняла дату его рождения, необходимую для заказанного в Москве памятника, который она намеревалась воздвигнуть на его могиле.

На фронтоне надгробия, под барельефом Александра Грибоедова, Нина Александровна написала: "Александр Сергеевич Грибоедов. Родился 1795 года января 4 дня, убит в Тегеране 1829 года января 30 дня".

Таким образом, надпись на памятнике с датами рождения и гибели Грибоедова была согласована с матерью поэта, а потому ее можно признать вполне достоверной.

Итак, в январский морозный день, за несколько дней до Рождества Христова, дом Федора Михайловича Вельяминова на Пречистенке, в котором временно проживали Грибоедовы, огласился криком новорожденного мальчика. Двумя годами раньше здесь же Настасья Федоровна родила дочь.

Поначалу жизнь родителей была беспокойной и неустроенной. Они часто меняли место жительства и после рождения сына переехали на Остоженку, в дом Прасковьи Шушириной, но прожили в нем недолго. В конце 1795 года семья Грибоедовых покинула Москву и отбыла на Владимирщину, где и обосновалась в селе Тимирево. Здесь, как и в Первопрестольной, Сергей Иванович продолжал вести беспутную жизнь. Целые дни он проводил в обществе местных помещиков, интересы которых ограничивались лишь игрой в карты и попойками. И жизнь в деревне, и времяпрепровождение мужа были не по душе Настасье Федоровне. Вскоре, получив наследство, она приобрела под Новинским деревянный двухэтажный дом с мезонином и посвятила себя воспитанию детей. С того времени муж и жена жили порознь и не проявляли интереса друг к другу.

Настасья Федоровна, несмотря на сложный характер и семейные неурядицы, продолжала вести светский образ жизни. В предместье Москвы, в доме под Новинским, часто собирались представители московской знати - Нарышкины, Одоевские, Римские-Корсаковы, Разумовские, состоявшие в родстве с хозяйкой.

Задавшись целью дать сыну блестящее образование, мать не скупилась на гувернанток и гувернеров. Одним из первых она пригласила известного по тем временам ученого энциклопедиста Иоганна-Бернгарда Петрозилиуса (впоследствии он стал библиотекарем Московского университета).

Музыкальные уроки детям давал известный композитор и пианист Джон Фильд. Он возлагал на своих учеников большие надежды, видя, с каким желанием и интересом они относились к учебе. И если Мария оттачивала свое исполнительское мастерство, то Александр более увлекался импровизацией и сочинительством.

В 1803 году восьмилетнего Александра устроили в Благородный пансион при Московском университете, отличавшийся обширной программой образования, прекрасным подбором преподавателей; опытный и любящий свое дело директор проявлял литературный и художественные интересы.

Высокий уровень преподавания (среди педагогов было много профессоров и лиц с учеными степенями), хорошо отлаженная организация учебного процесса и прекрасное домашнее образование принесли плоды.

После окончания Благородного пансиона Александр начал готовиться к поступлению в Московский университет. Эту миссию возложили на того же Петрозилиуса и еще на нескольких учителей.

30 января 1806 года мальчик успешно прошел испытания, и его приняли слушателем в Московский университет. Ему шел лишь двенадцатый год! В университете Грибоедов приступил к занятиям на словесном отделении философского факультета. Можно предположить, что из-за отсутствия возрастного ценза для студентов в университет поступали и молодые дарования, однако и для того времени столь юный возраст слушателя считался редким исключением.

С. Н. Бегичев, близкий друг и наставник поэта, уже после гибели Грибоедова в Тегеране писал в "Записке об А. С. Грибоедове": "Он вступил студентом тринадцати лет, знавши уже совершенно французский, немецкий и английский языки и понимавши свободно в оригинале всех латинских поэтов; в дополнение к этому имел необыкновенную способность к музыке, играл отлично на фортепьяно и если б посвятил себя только этому искусству, то, конечно, сделался бы первоклассным артистом. Но на пятнадцатом году его жизни обозначилось уже, что решительное его призвание - поэзия".

Если не считать досадной ошибки с возрастом Александра, Степан Никитич дал своему другу вполне искреннюю и объективную характеристику.

К этому времени относится приглашение другого, молодого, но весьма образованного гувернера Иоганна-Готлиба Иона - доктора права, с которым, в отличие от Петрозилиуса, Александр Сергеевич сохранил надолго приятельские отношения.

Среди профессоров, у которых учился Грибоедов, много довольно известных ученых, заслуживших признание на Западе: Гейм, Шлецер, Рейнгард и другие. Под стать именитым иностранцам были профессор русской истории Каченовский, ординарный профессор Сохацкий, преподававший курс эстетики, экстраординарный профессор Гаврилов, у которого студенты разбирали произведения лучших российских прозаиков и поэтов, а также магистр Мерзляков, читавший теорию поэзии.

Расположенный на Моховой Московский университет вскоре стал вторым домом для молодого Грибоедова и его сокурсников, в числе которых были И. Д. Якушкин, В. И. Лыкошин, П. Я. Чаадаев.

Через два с половиной года, 3 июня 1808 года, Грибоедов успешно закончил словесное отделение философского факультета в звании кандидата словесности и с аттестатом, дающим право получения гражданского чина 12-го класса и казенного жалования, достаточного для безбедного существования.

Однако по настоянию матери, которая желала видеть сына на государственной службе, соответствующей его дарованию, Александр Грибоедов продолжил образование.

В 1809 году он стал слушать частные лекции по философии известного профессора Иоганна Буле, которые нередко проходили в доме Грибоедовых (в Новинском). Спустя год Александр записался вольнослушателем этико-политического отделения университета с посещением лекций по естественному и народному праву, политэкономии, системе российского законодательства.

Лишь вторжение французских войск в пределы России не позволило ему добиться степени доктора права.

Позже, в прошении об увольнении от военной службы в 1815 году, Грибоедов так описывал свое настроение: "Я был готов к испытанию для поступления в чин доктора, как получено было известие о вторжении неприятеля в пределы отечества нашего и вскоре затем последовало Высочайшее Вашего Императорского Величества воззвание к дворянству ополчиться для защиты отечества. Я решился тогда оставить все занятия мои и поступить на военную службу".

ДОРОГА НА КАВКАЗ

21 октября 1818 года к полудню Грибоедов и Амбургер въехали в Тифлис, который еще не успел оправиться от опустошительного нашествия персов под предводительством Ага-Магомед-хана. Горожане ютились в более или менее сохранившейся центральной части Правобережья. Там же на главной площади в гостинице, которую содержал француз Поль, остановились секретарь новой дипломатической миссии и его сослуживец.

В Тифлисе их ждали давно, но не только в военной администрации главноуправляющего гражданской частью в Грузии, но и в Нижегородском драгунском полку, расквартирован ном недалеко от Тифлиса. Воспитатель Грибоедова Готлиб Ион вспоминал: "Только что он приехал в Тифлис и вошел в какую-то ресторацию, как чуть ли не на лестнице встретился с Якубовичем".

Неожиданный оборот событий омрачил первые дни пребывания Грибоедова в грузинской столице. Корнет Якубович после петербургской дуэли оказался единственным из всех участников той драмы, разыгравшейся на Волковом поле, который понес, как он считал, самое суровое наказание в виде "ссылки на Кавказ" и, уязвленный этим, жаждал отмщения. Виновником столь "незаслуженной" кары он считал Грибоедова и потому, прослышав о предстоящем приезде своего "обидчика", решил свести с ним старые счеты.

Современники утверждали, что Якубович был великолепным рассказчиком и конечно же в угоду себе сумел не только восстановить офицера ермоловской администрации адъютанта Муравьева против своего противника, но и заручился его согласием быть секундантом.

Встретившись с Грибоедовым, которого он поджидал в трактире француза Поля, Якубович напомнил ему об отложенной дуэли, которую необходимо было завершить.

Грибоедов пытался вразумить Якубовича, объясняя, что не испытывает к нему неприязни и не видит за ним какой-либо вины, но соперник не унимался:

Я обещался честным словом покойному графу отомстить, - повторял Якубович.

Убеждения не помогали, и Грибоедов вынужден был согласиться.

- "Если так, так секунданты пущай решат дело", - пересказывал позже в "Дневнике" Муравьев слова Грибоедова, брошенные в конце того горячего спора, и продолжает: - 23-го я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобного места для поединка. Я нашел Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку. Я воротился к Грибоедову в трактир, где он остановился, сказал Амбургеру, чтобы они не выезжали прежде моего возвращения к ним, вымерил с ним количество пороху, которое должно было положить в пистолеты, и пошел к Якубовичу".

В то же утро, переехав по единственному тогда мосту на левый берег Куры, все четверо и медик Миллер поднялись в гору, мимо деревни Куки и нескольких могил на ее окраине, и оказались на месте. "Мы назначили барьеры, - продолжал свой рассказ Муравьев, - зарядили пистолеты и, поставив ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков.

Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они постояли одну минуту в сем положении. Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала ему в левую кисть руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом; он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел на свою руку, - однако крови не было".

Сразу же после окончания поединка было решено скрыть его, чтобы избежать каких-либо нежелательных последствий, а ранение Грибоедова в руку признать результатом его падения с лошади якобы во время охоты. "Пуля попала Грибоедову в ладонь левой руки около большого пальца, но по связи жил ему свело мизинец, и это мешало ему, музыканту, впоследствии играть на фортепьяно. Ему нужна была особая аппликатура". К этому кожаному чехольчику, который он надевал на мизинец, Грибоедов быстро привык и продолжил играть, доставляя удовольствие слушателям. Несмотря на желание участников тифлисской дуэли сохранить ее в тайне, случившееся все же стало известно Ермолову.

Вернувшись на короткий срок в Тифлис, генерал вызвал к себе Грибоедова и дружески пожурил его, в то время как Якубович уже в который раз оказался на гауптвахте, а затем его отправили к месту расположения полка, который находился недалеко, в Кахетии.

Оправившись от ранения, Грибоедов приступил к своим служебным обязанностям. В первую очередь он стал знакомиться с городом. Благодатный край, каким являлась Грузия, и важное стратегическое положение страны и столицы приковывали внимание грозных соседей. Последний сокрушительный удар нанесли городу в 1795 году полчища Ага-Мухамед-хана. Часть города лежала в руинах. На них и обратили внимание и Грибоедов и Амбургер при въезде в Тифлис.

Центр города обустраивался новыми зданиями, крытыми постройками караван-сараев, площадями, европейскими и экзотическими азиатскими кварталами.

Новая обстановка и богатые впечатления вызвали у Грибоедова очередной прилив творческих сил. Он уже не ограничивается только путевыми набросками, которые Степан Бегичев просил его делать в пути, специально подарив для этого перед отъездом друга походную чернильницу.

"Музам я уже не ленивый служитель. Пишу, мой друг, пишу, пишу. Жаль только, что некому прочесть", - делился с ним своими переживаниями Грибоедов в письме от 29 января 1819 года, которым начинаются его путевые заметки "Тифлис - Тегеран". К сожалению, ни одно из произведений того периода и даже стихотворные строки не дошли до нас.

Прерванный в Тифлисе на три месяца путь из Петербурга в Тавриз продолжился после того, как генерал Ермолов, возвратясь из Чечни, где он возводил крепость Грозную и усмирял горцев, дал молодому дипломату-советнику наставления и рекомендации по поводу предстоящей миссии. Вместе с Грибоедовым выехали Мазарович, переводчики и другие члены миссии. Впереди их ждала долгая дорога в Тавриз, где в то время размещалось российское консульство в Персии.

ВО ВЛАСТИ МУЗЫ

Физическая боль отступила перед острейшим желанием воплотить свой поэтический дар в комедии, которая станет одной из главных наград в его жизни.

Огромный поэтический сгусток энергии, накопившийся в нем, вырывался наружу. Он писал, писал свободно, и сцены, сменяясь одна за другой, складывались в действия. А персонажи? Они, словно живые и такие знакомые, всплывали перед ним из прежней жизни.

В прохладную погоду, облачившись в шерстяной архалук, он почти не выходил из дома и в течение дня трудился над комедией.

К счастью для поэта, в Тифлис из Петербурга не без помощи друзей определился к Алексею Павловичу Ермолову Вильгельм Кюхельбекер. Успешно окончив Царскосельский лицей с серебряной медалью и отличным аттестатом, он вместе с Пушкиным, Горчаковым и Корсаковым был зачислен на службу в Главный архив Коллегии иностранных дел, тогда-то и состоялось их первое знакомство. Но затем Кюхельбекер увлекся преподаванием русской словесности и... вольнодум ством, что нашло отражение в его стихотворениях, из-за которых он чуть было не угодил в Соловки или Сибирь. В сентябре 1820 года Кюхельбекер отправился за границу. Окунувшись в политические страсти, которые бурлили в Италии и Греции, он увлекся идеями конституционной власти. В ноябре Кюхельбекер посетил Веймар, где познакомился с Гёте, а затем и Париж, где выступал с лекциями о русской литературе. Лекции русского поэта были настолько радикальными, что парижская полиция поспешила их запретить.

Когда в конце 1820 года Кюхельбекер вернулся в Россию, его друзья, боясь осложнений с официальной властью, порекомендовали ему покинуть российскую столицу и переехать на Кавказ. Грибоедов радостно встретил его в Тифлисе. "Я встретил здесь своего милого петербургского знакомого: Грибоедова, - писал Кюхельбекер в 1821 году. - Он был около двух лет секретарем посольства в Персии: сломал себе руку и будет жить теперь в Тифлисе до своего выздоровления".

Личность Грибоедова и его поэтический дар оказали сильное влияние на творчество Кюхельбекера. Он остался верен дружбе и высоко ценил талант поэта и его бессмертную комедию, ограждая автора от нападок недоброжелателей после его трагической гибели.

Сам же Грибоедов, разборчивый на знакомства, угадал в Кюхельбекере недюжинную натуру и собрата по перу. Как и все, кто с ним общался, Александр признавал в этом худощавом, странноватом Вильгельме человека необыкновенного.

В квартире на Экзаршеской, рядом с Сионским собором, где проживал Грибоедов, кроме Кюхельбекера бывали тифлисский губернатор Роман Ховен, поэт Александр Шишков, коллега поэта, секретарь канцелярии главнокомандующего в Грузии Петр Сахно-Устимович и другие.

Желанными гостями у Грибоедова бывали сыновья известной в то время грузинской поэтессы Текле Багратиони, младшей дочери грузинского царя Ираклия II. Она жила по соседству с Грибоедовым на Экзаршеской площади с детьми Александром, Дмитрием и Вахтангом. "Царевнины сыновья, царевичи", - так о них упоминал сам Грибоедов.

Вечерами Грибоедова видели во многих тифлисских домах, но чаще всего он бывал у рано овдовевшей Прасковьи Николаевны Ахвердовой (урожденная Арсеньева, она приходилась родственницей по материнской линии Михаилу Юрьевичу Лермонтову). Красивая образованная женщина вышла замуж за генерал-майора, начальника артиллерии Отдельного Кавказского корпуса Федора Исаевича Ахвердова, но семейное счастье их длилось недолго. В 1820 году генерал-майор Ахвердов скончался.

По этому поводу в письме к Рыхлевскому в том же 1820 году Грибоедов сокрушался: "Отчего на генералов у нас безвременье? Один сошел с ума. Другой пал от изменнической руки, Ахвердов от рук мирных благодетельных, докторских, жаль его семейство..."

Прасковья Николаевна жила на южной стороне центральной городской площади, у подножия Мтацминды, в большом доме, флигель которого на время строительства собственного дома снимал князь Александр Герсеванович Чавчавадзе с семьей.

Будучи военным офицером, воспитанником Пажеского корпуса, участником Отечествен ной войны 1812 года, Александр Чавчавадзе находился в должности адъютанта фельдмарша ла Барклая-де-Толли, был ранен под Лейпцигом, дошел до Парижа. За боевые подвиги князя наградили золотой саблей и орденом Святого Георгия 4-й степени; в 32-летнем возрасте в чине полковника он возвратился в Грузию, где принял участие в покорении горцев и в войне против Персии. Из-за этого часто отсутствовал в семье, и во флигеле в основном проживали его мать Мариам, жена Саломэ и дети Нина, Катенька и Давид. Дети в отсутствие отца все время проводили у Прасковьи Николаевны, которая с огромным удовольствием занималась их воспитанием. Вместе с детьми Александра Чавчавадзе росли и ее дочь Дарья, падчерица Софья и сын Егор.

Нина Чавчавадзе и Софья Ахвердова были ровесницами, и в тот год, когда Александр Сергеевич Грибоедов, оправившись после перелома руки, навестил впервые гостеприимный дом вдовы, им минуло девять лет.

Грибоедов, несмотря на строгий взгляд, высокий рост и очки, которые делали его еще более взрослым, при виде детей преображался - шутил, играл и веселился с ними, но наибольший восторг вызывала у детей игра Грибоедова на фортепьяно.

По просьбе Прасковьи Николаевны Грибоедов даже давал уроки фортепьяно Ниночке и Софье. Хорошо воспитанные девочки уже неплохо говорили по-французски и свободно изъяснялись по-русски.

Ниночка Чавчавадзе была очень хороша собой. До знакомства с ней он уже мог слышать от генерала Ермолова удивительно трогательную историю, которая приключилась с главноуправляющим Кавказа, когда однажды князь Александр Чавчавадзе пригласил его к себе в родовое имение в Цинандали. При виде маленькой Нины, которую ему представили, обычно строгий с виду генерал просиял и воскликнул:

- Боже, какое чудо!

И тут же, обратившись к родным, произнес:

- Право, на ее ресничках впору иволге вить гнезда!

Девочка, смутившись, убежала.

А спустя некоторое время сердце матери почувствовало что-то неладное. Саломэ вышла поискать дочь и нашла ее в спальне перед зеркалом, пытающуюся материнскими ножницами отстричь свои длинные ресницы.

Сейчас на Грибоедова смотрела девочка-подросток, которой он, выполняя ее просьбу, часами играл на фортепьяно все что ни приходило ему в голову: и танцевальные мелодии, и арии из опер, и вальсы, вальсы, вальсы...

От ее внимательного взгляда не ускользало, что, прежде чем сесть за инструмент, он старался незаметно надеть на мизинец какой-то чехольчик, после чего начинал играть.

У себя на квартире Грибоедов продолжал упражняться на фортепьяно, выписанном из Петербурга. Наконец-то оно нашло своего хозяина.

Он боялся прервать даже ненадолго работу над комедией, но и не хотел заранее выставлять ее на суд перед каждым встречным, даже перед Тимковским, который слыл умным, авторитетным человеком. Внезапная смерть Амлиха, преданного слуги и спутника в течение 15 лет, о которой сообщал Грибоедов в письме Кюхельбекеру от 1 октября 1822 года, сделала поэта еще более одиноким и даже угрюмым.

Трудно сказать, что перевесило в его желании уйти в отпуск, на который без серьезных возражений согласился Ермолов: поскорее представить своим друзьям - ценителям поэзии и литературы - комедию "Горе от ума", которую он считал законченной, или, как предполагают другие, окончательно подлечить сломанную руку, которая продолжала его беспокоить. Однако желание показать свой труд было более предпочтительной и важной причиной.

Мечущаяся душа стремилась в Москву, к друзьям... Им он вез с собой то, что считал самым ценным, - комедию "Горе от ума". Будучи человеком тщеславным, он спешил вынести на суд соотечественников свою комедию, хорошо понимая, что широкое признание "Горе от ума" в случае успеха может получить лишь в России, на подмостках столичных театров.

Тифлис провожал поэта цветущим миндалем в зелени садов. Весна только вступала в этот край, с которым он расставался.

ПРЕВРАТНОСТИ СТОЛИЧНОЙ ЖИЗНИ

Каким бы ни был головокружительный успех, выпавший в Петербурге на долю автора комедии, А. С. Грибоедов желал лишь одного - скорой, полной публикации пьесы в журнале или постановки на сцене столичного театра. Но ему приходится прилагать максимальные усилия, чтобы преодолеть цензорские барьеры на пути к постановке пьесы. Вполне понятное тщеславие, свойственное творцам, желающим побыстрее увидеть свое произведение на сцене, заставило его даже обратиться и к министру внутренних дел Василию Ланскому, с которым семья Грибоедовых состояла в дальнем родстве, и к писателю Александру Шишкову, занимавшему в те годы пост министра народного просвещения, и к генералу Паскевичу, но... тщетно.

"Надеюсь, жду, урезываю, меняю дело на вздор, так что во многих местах моей драматической картины яркие краски совсем пополовели, сержусь и восстанавливаю стертое, так что, кажется, работе конца не будет... будет же, добьюсь до чего-нибудь; терпение есть азбука всех прочих наук; посмотрим, что Бог даст. Кстати, - продолжает он, - прошу тебя моего манускрипта никому не читать и предать его огню, коли решишься: он так несовершенен, так нечист; представь себе, что с лишком восемьдесят стихов или, лучше сказать, рифм переменил, теперь гладко, как стекло".

Автор добавляет новую развязку к одной из сцен с Чацким, читает комедию Крылову, Шаховскому, Колосовой, Каратыгину, Григорьеву...

В один из теплых июньских дней 1824 года Грибоедов навестил в Царском Селе известного историка, автора многотомного труда "История государства Российского" Николая Карамзина, у которого провел целый день, считая своим долгом нанести визит тому, "кто наибольшую России честь приносит своими трудами".

К нему, человеку, прославившему себя не только историческими исследованиями, но и художественными произведениями, в числе которых были "Письма русского путешественника", "Бедная Лиза" и другие, Грибоедов собирался приехать еще раз, однако удалось ли это ему - неизвестно.

В июле 1824 года Василий Каратыгин, брат известного актера Петра (и сам знаменитый в то время актер), исключительно тепло расположенный к драматургу, с сожалением сообщал Павлу Катенину: "Он теперь хлопочет о пропуске своей прекрасной комедии "Горе от ума", которой вряд ли быть пропущенной".

После множества внесенных поправок автор признавался в неопубликованной "Заметке по поводу комедии "Горе от ума": "Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь ее. Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое создание сколько можно было. Такова судьба всякому, кто пишет для сцены..."

В конце июня 1824 года Грибоедов с горечью сообщал в Москву Петру Вяземскому: "Любезней ший князь, на мою комедию не надейтесь, ей нет пропуску: хорошо, что я к этому готов был, и, следовательно, судьба лишнего ропота от меня не услышит, впрочем, любопытство многих увидеть ее на сцене или в печати или услышать в чтенье послужило мне в пользу, я несколько дней сряду оживился новою отеческою заботливостью, переделал развязку, и теперь кажется вся вещь совершеннее... Погода пасмурная, сыро, холодно, я на всех зол, все глупы, один Греч умен", - заключает в сердцах драматург, которому и встречи с людьми, и пустые беседы об искусстве, и непрерывные хлопоты за свою комедию становятся в тягость. И когда Александр Одоевский предложил ему на лето покинуть Петербург, Грибоедов незамедлительно согласился.

Пребывание в летних казармах лейб-гвардии Конного полка, в котором служил Александр Одоевский, решало для Грибоедова кроме уединения и материальную проблему. К тому времени он нуждался в деньгах до такой степени, что даже заложил в ломбард полученный им из рук персидского шаха орден Льва и Солнца.

Почти два месяца пробыл Грибоедов в этом дивном уголке природы, на берегу Финского залива. Неподалеку, в окружении садов и парков, располагались дачные особняки, один из которых снимал Одоевский, где и гостил Грибоедов. Только в конце лета он возвратился в Петербург и тут же окунулся в театральную жизнь, занялся переделкой комической оперы "Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом", постановка которой на петербургской сцене состоялась 1 сентября 1824 года.

Для петербургской сцены Грибоедов изменил помимо прозаической части некоторые куплеты, стремясь сделать водевиль более энергичным. Кроме того, в угоду актрисе Монруа пришлось добавить и вокальную партию. Музыку к водевилю написал Верстовский. Спектакли прошли весьма успешно.

Лишь в конце октября Грибоедова вызвали в Особую канцелярию Министерства внутренних дел, которая ведала цензурой театральных постановок, и барон Максим фон Фок объявил ему решение, запрещающее постановку и публикацию где бы то ни было комедии "Горе от ума". Разгневанный драматург, придя домой, в сердцах разорвал в клочки свое произведение. В письме Гречу он даже просил вовсе не печатать в альманахе комедию, если какие-то места из нее будут запрещены цензурой.

В декабре Александра Грибоедова избирают действительным членом Вольного общества любителей российской словесности, которым руководил поэт Федор Глинка.

К этому времени появилась возможность поставить "Горе от ума" на подмостках любительской сцены. "Мы с Григорьевым, - вспоминал актер Петр Каратыгин, - предложили Александру Сергеевичу разыграть "Горе от ума" на нашем школьном театре, и он был в восхищении от нашего предложения... Большого труда нам стоило упросить доброго инспектора Фока дозволить и воспитанницам принять участие в этом спектакле... наконец он согласился, и мы живо принялись за дело".

Автор увлекся этой идеей, хотя не очень-то всерьез воспринимал готовящийся к постановке спектакль, в котором должны были участвовать молодые, начинающие актеры и просто любители, не постигшие даже азов мастерства, несмотря на то что роль Репетилова взял сам Петр Каратыгин. На одну из репетиций Грибоедов пригласил Бестужева и Кюхельбекера.

В письме к Бегичеву он упоминает об этом событии: "...нынешний вечер играют в школе, приватно, без дозволенья ценсуры, мою комедию. Я весь день, вероятно, проведу у Мордвиновых, а часов в девять явлюсь посмотреть на мое чадо..."

Но в тот же день Каратыгин и Григорьев сообщили ему о получении официального запрета на постановку комедии даже в школе от петербургского военного генерал-губернатора графа Милорадовича, ведавшего тогда и делами императорских театров. Основным мотивом запрета спектакля стало отсутствие одобрения комедии со стороны цензуры.

С тяжелым сердцем покидал Грибоедов северную столицу.