17
Почтенный Павел Христофорович
Отправляющий на Кавказ корпуса жандармов подполковник Кушинников просил меня поручить его благосклонному вниманию Вашему. Об нем много говорил мне хорошего, и я в этом не хотел отказать близкому родному хорошего и долгое время приятеля моего Марченко, бывшего члена Государственного Совета.
Он едет, как обыкновенно отправляется к Минеральным водам чиновник жандармский и, вероятно, не будет напрашиваться на военные действия, на что, впрочем, я настаивал, зная, что ты имеешь г-на Юрьева, к которому сделал уже привычку.
Итак, да будет по благоусмотрению твоему, а человеку достойному тебе приятно быть полезным! Он будет уметь высокую дать цену благосклонному отзыву твоему на счет его, отзыву многоуважаемому.
Прощай. Будь благополучен согласно с желанием истинно любящего Ермолова.
18 апреля 1841 С.Петербург

Надеюсь, что по дружбе ты не забудешь юношу Горского употребить на настоящую службу. Может быть, этим развяжешь мешковатость, и уменьшится почти непрерывающийся сон его, единственное его занятие.
Признаюсь, что, мало ожидая от подобного существа, рад я буду чрезвычайно, если природа не откажет ему в храбрости подобно как многим не весьма благородным животным.

19
От А. П. Ермолова. 1 июля 1842 [27 - Эта строчка написана рукой П. X. Граббе.]
Почтеннейший Павел Христофорович
Без сумнения Вы одобрите молодого человека, от службы покойной испрашивающегося на службу тяжелую, опасную, и потому теперешнему случаю безболезненно прошу Вашего взора на поручика Волкова, который по желанию его переведен из Бородинского Егерского в Апшеронский пехотный полк, для того чтобы быть в действии против горцев. Я не знаю, и не видывал молодого человека, но не могу не склониться в пользу того, кто с веселым духом ищет случаев, где могут оторвать голову.
Прошу также взгляда Вашего на господина Кавата. определенного инспектором аптекарской частит на Кавказ и в Грузию. Желая устроить часть сию он необходимо будет обращаться к Вам с своими представлениями и хорошо очень знает, что удостоясь благосклонного внимания Вашего он достигнуть может скорейших в том успехов. Тут мне не нужно усиленных просьб, ибо со мной согласовываться будет сама любовь Ваша к порядку и желанию устройства во всех подчиненных местах.
Когда же любезнейший Павел Христофорович, из моего солдата сделаете Вы великого унтер-офицера? Вы там заняты, что не естественно помнить о существе столько ничтожном, а далее перейдете к важнейшим назначениям, и он совсем останется или даже подпасть может начальству, которому приятно будет сделать мне оскорбление.
Да будет по воле Вашей!
Желаю Вам здоровья и счастья и успехи должны Вам принадлежать!
Душевно почитающий Ермолов
1-го июля 1842 из деревни.
Дайте ради Бога Волкову случай схватиться с горцами.

21
От А. П. Ермолова 22 ноября 1847.
По прежнему письму твоему, любезный друг Павел Христофорович, ожидал я, что ты поедешь в СПбург для определения сына в службу и потому не писал тебе, а для чего ты молчал, знаю только, что мне очень жаль было. Слышал, наконец, что ты в Петербурге, и, признаюсь, досадовал, что не имею ни строки. Но вчера адъютант Мих. Павловича сын Гербела, сказывал, что он не видал тебя в день именин Великого Князя, и я заключил, что ты в деревне.
Давно порывался я писать тебе auresque memo de faire des iommerages давно в столе у меня выписка из Головина о военных действиях его на Кавказе. Скажу вкратце, что по скромности его, сочинение могло бы быть описанием подвигов Александра Великого. Автор не ищет бросить выгодный свет на дела твои и даже проскальзывает злоба, которую для собственной его пользы не мешало бы выказывать скромнее. Если кто не знает души его, он ознакамливает с нею весьма удачно. Он не оскорбил бы тебя, говоря о случаях в которых не достиг ты полного успеха, когда ты сам не скрываешь их, но можно ли не сказать о молодецкой предприимчивости молодого человек‹а› и, вопреки истины, не связно, грубо выставить недостаток соображений. Словом Головин настолько добивается в знаменитые полководцы, едва ли находя себе подобного. Он подарил экземпляр своего сочинения, напечатал его без цензуры, издание прекрасное и я знаю, раздарил его и даже важнейшим лицам. Может быть одному ему дана способность не подпадать цензуре, или можно будет морочить каждого, а возражения без Даниловского не напечатают. В мае нынешнего года бывши и здесь сказывал он мне, будто ты, видевшись с его сыном, говорил ему о сожалении твоем, что раздор между Вами прервал отношения твои к человеку достойного особенного уважения и что ты признавал себя не правым. Не верю я великому писателю.

Ты, любезный Павел Христофорович, по характеру своему, мне известному, свыше клеветы и оскорбления направленных низким образом, а потому совершенно уверен, что не трусясь примешь против тебя написанные гадости.
Здесь присоединяю выписку тех мест, где упоминается о тебе. Может быть много пустого и недостойного внимания, ибо на разборчивость переписчика не совсем полагаюсь, а сам заниматься этим я не успел. Прочитай и употреби! Жаль мне, что не получу ответа твоего на письмо, и ты, конечно, угадываешь причину, по коей воспрещаю тебе всякое сношение со мною даже на целый год.
Я уволен на год за границу и вскоре располагаю выехать, что давно бы уже сделал, если бы не был задержан обстоятельствами, но конечно бы не сделал, не простившись с тобой, любезнейший друг. Ты не без удовольствия узнаешь, что меня нее прогоняет болезнь, а еду собственно, прогуляться в последний раз, ибо, имея 70 лет, смешно было бы обещать себе повторения. Еду стряхнуть на чужой земле ржавчину двадцатилетней праздности бездействия. Освежу воспоминания лучшего времени, которые одне (могут) могут делать сносною бесполезненную старость. Ты поймешь мое сожаление, что я не видел тебя пред моим отъездом. С всяким из прежних воспоминаний неразлучная длинная фигура любезного Граббе, еще юного, которого угадывал я предназначения.
Итак, прощай, сохрани мне твое расположение, которое ценить могут многие, а я даже прощать самый эгоизм. Ты ко мне уже не пиши, а я, если преодолею леность, несколько строк еще напишу тебе, собственно о себе и, к удивлению твоему любопытных. Желаю тебе всего, что могу для лучшего из друзей верный Ермолов
22 ноября 1847 Москва

23
Карандашем: Копия снята, от Ал. П. Ермолова [29 - Эта строчка написана рукой П. X. Граббе.]
1848 года 27 ф‹евраля› Москва.
На первое письмо твое, почтенный Павел Христофорович, не отвечал я потому, что содержание его относилось до Головина, а раз говоривши о нем, я поступаю как с канцелярскою чисткою и дело зачислив решенным, обращаю в Архив. Почти тож, что передаю забвению.
Любезный Граббе мой, которого знал я в первом цвете юности, определяет сына на службу. Непостижимо быстро проходит время, и даже я сам, которого жизнь сопровождена и бывшими и продолжающимися приятностями, ни разу не упрекнул ему медленностию. Меня, большим числом годов уничтожил, приближает к концу, но ты бодрственно противостоишь ему! Ты в воображении моем являешься Оссиановской фигурой, презирающей бурю. Тебя опоясываю тучами, туманами, не на одном Кавказе рождая их!
Не утомит ожидание терпения моего. Начинает омрачаться горизонт и скоро услышим мы дыхание смерти. Некогда читывали мы это вместе! Могу я говорить вздор, но кто сказать может положительно противное? Ты, однако же истреби письмо мое.
Ты описываешь праздник артиллерийского училища, на который тебя приглашали. Со свойственным тебе благородством хочешь ты отвратить на ветерана то отличное уважение и удовольствие, которыя произвело появление молодца настоящего времени, среди воспитывающегося на брань юношества. Весьма деликатен способ сказать мне, что меня помнишь и я не оскорблю тебя удивлением с моей стороны. Юношество допускает резкие впечатления настоящего, давно прошедшее есть история скучающая ему в классах.
Многое написал бы я еще и с намерением задрать тебя, ибо любуюсь необыкновенным слогом твоих писем, но нет времени и уже вступает существо, которое могло бы превратиться в пишу изящного качества. Прощай, желаю тебе лучшего всего и весь твой
Ермолов.

27 февраля 1848. Москва.
Его Превосходительству
Павлу Христофоровичу
Граббе в собственные руки