1814

Корпус генерала Винценгероде совершил свою переправу; мой брат открыл путь среди льдин: с тремя сотнями егерей и несколькими казаками он атаковал и опрокинул неприятельский пост, который должен был препятствовать высадке наших войск.

После весьма длительного пребывания во Франкфурте, главная армия союзников 1 января перешла Рейн. Она дебушировала через Базель и направилась к Лангру. Корпус графа Витгенштейна переправилась через реку около Мангейма. Войска маршала Блюхера перешли Рейн в окрестностях Кобленца и двинулись на Нанси.

Наполеон использовал предоставленное ему время для формирования новой армии и для воодушевления своей нации. Но это уже не были французы начала Революции. Утомленные нескончаемыми войнами, они только и мечтали о наступлении мира. Лозунги об императоре и его подданных, заменившие зажигательные слова о свободе и равенстве, больше не могли заставить население взять в руки оружие.

Вместо того, чтобы воззвать к патриотизму и призвать к террору, что раньше всегда подвигало французов к действию, Наполеон стремился запугать их амбициозными намерениями союзников и жестокостью казаков. Он предвещал французам, что их дома будут сожжены, их жены и дочери обесчещены, что Франция окажется под игом иноземцев, торговля и промышленность будут разрушены, а собственность отнята. Чтобы избежать всех несчастий и унижений, он приказал бить в набат во всех деревнях, браться за оружие, создавать партизанские отряды и везде смотреть на союзников как на животных, предназначенных на убой. Но воззвания союзных государей, дисциплина наших армий и ослабление существовавшего раньше во Франции слепого доверия к Наполеону, парализовали все его усилия: народ остался почти спокойным свидетелем развязки этой великой борьбы.

Даже представители властей стремились скорее парализовать возможности императора, чем вновь помогать ему. Все устали от его военного деспотизма, его обещания больше не могли обмануть никого, обаяние его непобедимости исчезло, вельможи империи уже высчитывали момент его падения. Только армия осталась верна выбранному ею государю, полководцу, столько раз приводившему ее к победе; она глубоко переживала его неудачи и клялась их возместить.

Насчитывая около 120 тысяч человек, французская армия в третий раз вступила в борьбу. Дважды она была истреблена; жалким образом пропавшая в России, разбитая под Лейпцигом, теперь она возродилась во Франции с той же отвагой и верой в своего вождя. Всякий настоящий солдат должен отдать дань уважения этой прекрасной и несчастной армии Наполеона.

После нескольких дней пребывания в Дюссельдорфе я через Кельн прибыл в Льеж, где нашел генерала Винценгероде. Он был огорчен неприятностью, которую мне причинил, и отдал под мое командование часть кавалерии. Корпус  двигался на Намюр, где мы предполагали встретить неприятеля, но он отступил при приближении нашего авангарда, возглавляемого генералом Чернышовым.

Жители этих старинных провинций Германской империи приняли нас с полнейшим равнодушием, в них не было заметно ни ненависти к французам, которую мы предполагали найти, ни желания вернуться под власть своих прежних правителей. Можно сказать, что эта страна была совершенно чуждой готовящимся со всех сторон великим переменам. Из Намюра мы направились к Авену — крепости, которая, оказавшись совершенно не готовой к обороне, открыла свои ворота первой появившейся там партии казаков. Генерал Чернышев, шедший в авангарде, предложил захватить Суассон; весь корпус последовал за ним и принял участие в штурме этого города.

Стены его находились в довольно приличном состоянии и защищались гарнизоном из почти трех тысяч человек. Дело было жаркое; ворота взяли после упорного боя; наши егеря показали чудеса храбрости. Крепость была захвачена, а гарнизон сложил оружие.

Этой же ночью генерал Винценгероде получил известия о различных неудачах, испытанных армией фельдмаршала Блюхера. Она необдуманно наступала на Париж; корпуса и даже дивизии, ее составлявшие, двигались разрозненно и без должной разведки. Наполеон воспользовался такой прекрасной возможностью; он обрушился на эту армию, застав ее врасплох, и разбил по отдельности различные корпуса. Всем им пришлось отступить в беспорядке, целая дивизия русской пехоты под командованием генерала Олсуфьева была окружена и принуждена к сдаче.

Эта катастрофа заставила нас покинуть Суассон и пойти к Реймсу, чтобы оказать помощь Блюхеру. Но Наполеон уже изменил направление и быстро двинулся против армии государей. Блюхер, оправившись от поражения, стал задумываться о возобновлении наступления. Я принял командование авангардом, получив приказ продвинуться до Эперне.

В это время главная армия участвовала в кровопролитных боях, проходивших с переменным успехом. Сражение при Бриенне было выиграно, благодаря присутствию и распоряжениям императора Александра, австрийцы же, как всегда неспособные к энергичным действиям и прямодушию, привнесли в движения нерешительность и неуверенность в успехе.

Крестьяне, доведенные до крайности тяготами войны, убежденные прокламациями правительства и воодушевленные офицерами, начали, наконец, браться за оружие для защиты своих очагов. Повсюду слышался набат, леса и большие дороги наполнились мелкими отрядами партизан, деревни опустели, со всех сторон раздавались ружейные выстрелы. Наши коммуникации стали опасными, наших раненых вырезали, наши обозы грабили, и война приняла характер ужасающей жестокости и остервенения.

Из Эперне я пытался установить сообщение с нашей главной армией, но все мои отряды сталкивались с непреодолимыми трудностями. В то время, когда  я начал разоружать жителей и возвращать их в их деревни, я получил приказ покинуть мою позицию и как можно скорее прибыть под Суассон. Я выступил той же ночью; пехота составляла авангард моего отряда, я шел по почти непроезжим дорогам и на следующее утро, очень устав, прибыл на высоты, господствующие над Суассоном. Перед крепостью я нашел весь корпус генерала Винценгероде, который занимался обстреливанием ее из пушек. Эту крепость защищал польский генерал67, она была лучше обеспечена пушками и войсками, чем во время первого приступа.

На рассвете следующего дня я получил приказ двинуться со всей своей кавалерией навстречу армии фельдмаршала Блюхера, который не усвоил первого полученного им урока и, видя целью своих усилий только Париж, уже во второй раз дошел до Мо. Однако ему снова пришлось отступить перед Наполеоном, который, сразившись с армией государей, устремился на помощь своей столице. Я встретил армию Блюхера в полнейшем беспорядке, все роды войск перемешались, обозы и артиллерия двигались вместе. Все войска были изнурены усталостью и обтрепаны, а лошади — истощены. Арьергард, возглавляемый генералом Васильчиковым, сражался при отступлении, сохраняя порядок и мужество, выработанное привычкой к боям. Неприятель заметил мою свежую и многочисленную кавалерию, прибывшую, чтобы остановить его преследование.

Блюхер, отступая к Суассону, считал, что это место находится в нашей власти. Весь корпус генерала Винценгероде стоял на равнине перед городом с той стороны, откуда подходила отступающая армия. Через Эну был переброшен только один понтонный мост. Царивший в войсках Блюхера беспорядок не позволял им вступить в бой, мы стали опасаться, что этот беспорядок перекинется на наш корпус. Вступивший к тому времени в переговоры комендант Суассона, услышав канонаду позади нас, казалось, хотел разорвать всякое соглашение. Тогда две армии, скучившиеся в небольшой долине, имея Наполеона на хвосте, и крепость — перед собой, могли избежать катастрофы только чудом. Это чудо произошло, когда польский генерал открыл ворота Суассона при условии, что ему дадут уйти со своим гарнизоном. Таким образом, корпус Блюхера вступил в город и был спасен. В тот же день генерал Бюлов прибыл со своим корпусом и расположился биваком на другой стороне Эны. Он вернулся из своей кампании в Голландии, которую он покинул только после того, как для его замены там была сформирована армия под командованием герцога Веймарского68. Таким образом, в районе Суассона у нас собрались значительные силы; корпус генерала Бюлова и наш находились в наилучшем состоянии, однако, корпусу Блюхера для реорганизации требовалось несколько дней отдыха.

Было решено, что все войска переправятся обратно за реку и с целью передышки займут квартиры вдоль Эны вплоть до Бак-а-Берри. Принятию этого решения способствовало также болезнь фельдмаршала Блюхера, который почти ослеп и вообразил, что он на сносях и должен родить слона. Такое странное состояние продолжалось у него практически до вступления в Париж и парализовало ту активность, которой до тех пор отличались все его действия.

Генерал Рудзевич был оставлен в Суассоне с одной пехотной дивизией; барону Палену поручили охранять переправу через Эну в Берри, а остальная армия стала лагерем в треугольнике, опирающемся на Суассон, Лаон и Бак-а-Берри. Мой отряд, сократившийся до Павлоградского гусарского полка, одной роты конной артиллерии и трех казачьих полков, расположился в Борьё, около Бурка.

***

Наполеон, со своей стороны, казалось, тоже хотел взять несколько дней передышки, но как только ему стало известно о занятии нами квартир, он приготовился напасть на них врасплох. Чтобы обмануть нас, он велел сильно обстреливать из пушек Суассон, а сам со всеми своими силами быстро двинулся через Фим прямо на Бак-а-Берри.

В Борьё большой отряд выказал намерение перейти Эну, чтобы атаковать меня, но я, различив тянущиеся вдоль холмов неприятельские колонны, тотчас послал предупредить генерала Винценгероде, находившегося в Вайи, и графа Воронцова, стоявшего в Краоне, о том, что, возможно, французы захватят наш пост в Бак-а-Берри. Вечером того же дня все силы Наполеона двинулись на этот  пункт; генералы Иловайский и Пален были отброшены в беспорядке и преследуемы по дороге на Лаон; граф Воронцов был сильно атакован перед Краоном.

Весь корпус генерала Винценгероде получил приказ встать в этом пункте, что и было исполнено к полудню следующего дня. Прочие корпуса армии Блюхера расположились эшелонами позади нашего, на ровном плато, которое, образуя гребень горы, расширялось в некоторых местах почти на одну версту, а чаще суживалось до половины версты. Граф Воронцов еще сражался по ту сторону Краона, но к концу дня отступил под напором многочисленного неприятеля и занял место в линиях нашей пехоты. Граф Воронцов со своей дивизией присоединился к нашему корпусу, что увеличило численность нашей пехоты до 17 тысяч человек. Наша кавалерия, находившаяся в самом наилучшем состоянии, насчитывала около 10 тысяч лошадей. Вечером того же дня этот корпус приготовился встретить врага. Наша позиция была выгодной; позиция французов нависала над ней, но мы оставались вне досягаемости пушечного выстрела. Для того чтобы нас атаковать, им следовало спуститься с Краонского плато, откуда они не могли скрыть от нас никакого движения, перейти ложбину под огнем наших батарей и подняться к нам по склону, что давало нам все преимущества.

Генерал Винценгероде получил приказ со всей своей кавалерией и частью прусской кавалерии ночью обходной дорогой зайти в тыл Наполеону, чтобы напасть на него спустя некоторое время после того, как тот начнет свои атаки. Чтобы усилить первоначальный эффект от этого удара, на позиции оставили пехоту под командованием графов Строганова и Воронцова, а из всей кавалерии — Павлоградский гусарский полк с четырьмя казачьими полками и одной конной батареей, под моим командованием. Генерал Винценгероде с остальной конницей пошел в обход, имея в авангарде отряд генерала Чернышова.

Наш корпус, оставшийся перед неприятелем, приготовился к бою; кавалерия расположилась справа, на единственном месте, пригодном для ее развертывания; пехота построилась в две линии с резервами; основная часть артиллерии была поставлена батареей впереди пехоты.

На рассвете мы увидели все сосредоточенные на Краонском плато массы французской армии, которые, нависая над занимаемой нами местностью, имели возможность установить нашу численность и судить о наших движениях.

Не без тревоги ожидали мы момента, когда Наполеон обрушится на нас. Противник втрое превосходил нас по численности, и мы не имели полной уверенности в успехе диверсии, которую должен был провести генерал Винценгероде.

К 9 часам мы увидели, как строятся колонны неприятеля; вольтижеры начали ружейную перестрелку, артиллерия обеих сторон обменялась несколькими ядрами, и, наконец, крики «Да здравствует император!» возвестили о прибытии Наполеона и послужили сигналом к атаке.

Неприятельские массы, предшествуемые несколькими орудиями, двинулись против нас быстрым шагом, стойкость наших войск и преимущества позиции заставили их отступить. Свежие войска заменили тех, кто атаковал первыми, и разгорелся бой; стороны сходились между собой в штыки. Французы несколько раз были отбиты; наша удачно расположенная артиллерия поражала вражеские массы; наши стрелки, пользуясь кустарником, прикрывавшим часть нашего фронта, наносили противнику значительный урон. Тем временем французы развернули многочисленную артиллерию, их кавалерия спустилась на равнину и угрожала моему крайнему правому флангу, их стрелки понемногу приблизились к моей кавалерии и причиняли большой вред прислуге моих орудий.

В этот момент графы Строганов и Воронцов прислали сказать мне, что, несмотря на понесенные ими потери, они приняли решение не уступать неприятелю ни шагу, и просят меня держаться до последней возможности. Дело продолжилось с удвоенным рвением, и поле битвы покрылось убитыми и ранеными. Обе стороны дрались с ожесточением, атаки отражались, но отбитые войска заменялись новыми, атаковавшими столь же храбро.

Мы все время надеялись услышать канонаду Винценгероде позади французов и увидеть тогда предел их натиска. Но этого не происходило, а наши силы таяли. После 4 или 5 часов страшного огня, не имея известий от генерала Винценгероде, фельдмаршал Блюхер принял решение двинуть на Лаон различные корпуса своей армии и, оставив генерала Сакена в качестве поддерживающего нас эшелона, отдал нашему корпусу приказ начать отступление.

Французы, уже почти всеми своими массами, бросились тогда с новым пылом на нашу пехоту; их кавалерия хотела смять ее, но была остановлена порядком и мужеством наших людей, только один егерский полк был приведен в замешательство и частично изрублен.

Я не мог отступить назад, так как позади меня была глубокая пропасть. Мне пришлось пойти влево, и я попал на ту самую местность, которую покинула наша пехота, а теперь занимала вся вражеская кавалерия. Я велел отвезти еще левее орудия, которые были уже почти непригодны к бою, и скомандовал атаку четырем казачьим полкам, поддержав их Павлоградским гусарским полком, построенным эшелонами, дивизион за дивизионом. Казаки бросились вперед с таким самозабвением, что первым же ударом опрокинули французские полки; гусары довершили успех атаки, смятый неприятелем егерский полк, чьи солдаты защищались сами по себе, был спасен, и мы проскакали, рубя французов, через вражеские батареи, уже громившие огнем нашу отступающую пехоту.

Смятение неприятеля было полным, но и гибель моей малочисленной кавалерии была бы неизбежной, если бы генерал Сакен не направил к нам на помощь генерала Васильчикова с одной гусарской и одной драгунской дивизиями. Они прибыли в тот момент, когда оправившаяся от своего первоначального расстройства французская кавалерия смяла мою конницу и начала ее преследовать. Это подкрепление остановило врага и позволило нам устроиться. Пехота продолжала свое отступление, а мы продолжали ее прикрывать. Оставшись хозяевами на поле сражения, французы решили не рисковать своей кавалерией и удовлетворились тем, что стали преследовать нас тем количеством пушек, которые местность  позволяла им развернуть. Примерно 100 орудий двигались по нашим следам и поражали нас своим огнем.

Наша почти разбитая артиллерия могла отвечать им только слабым огнем, земля была мерзлая, ядра рикошетировали на огромное расстояние и падали в наши пехотные колонны, после того, как вырывали всадников или лошадей из наших рядов. Наши потери были огромны. Генерал Ланской, покрывший себя славой в нескольких кампаниях, и генерал Ушаков, подававший блестящие надежды, были смертельно ранены. Генералы Дмитрий Васильчиков и Юрковский выбыли из строя, множество отличных офицеров погибло. Граф Строганов имел несчастье увидеть, как почти перед его глазами ядро сразило его единственного сына и наследника его огромного состояния; он погиб в возрасте 17 лет. Почти все окружавшие меня офицеры были убиты или ранены; я очень сожалел о моем адъютанте Лантингсгаузене, который из-за своей блестящей смелости и деятельности являлся любимцем всего корпуса. В пехоте потери среди генералов, офицеров и солдат также были очень чувствительны. К концу дня генерал Сакен велел выставить 36 батарейных орудий для того, чтобы прикрыть наше отступление. Командовавший ими офицер вначале принял нас за неприятеля, и произвел по нам свой первый залп, но мы потеряли уже столько людей, что этот новый урон не смутил никого из нас.

В первый раз после Лейпцига мы встретились с армией государей, которая почти всей своей массой остановилась на большой дороге, рядом с городом, пока Император обдумывал приказы, касающиеся предстоящих действий, и добивался того, чтобы князь Шварценберг присоединился к его мнению. Он решил, что главная армия соединится с армией Блюхера и двинется прямо на Париж, не беспокоясь о движениях Наполеона и не пытаясь защитить свои коммуникации. Отряд генерала Винценгероде должен был перейти Марну в Витри и следовать за Наполеоном, действуя таким образом, чтобы тот как можно дольше считал, что его преследует вся армия союзников, а мы образуем ее авангард. Князь Шварценберг, король Пруссии и некоторые генералы противились этому плану, но император Александр, которому не удалось убедить их, в конце концов, просто приказал сделать именно так.

Все войска пришли в движение, главная армия двинулась к столице Французской империи, а наш корпус пересек город и пошел дальше, чтобы атаковать небольшой арьергард, который отступил по дороге на Сен-Дизье.

Длительные и упорные сражения, усталость и болезни значительно уменьшили число бойцов. Французская армия после примеров доблести и быстрых маршей сократилась до менее 60 тысяч человек. Она могла усилиться за счет солдат, оставленных в различных крепостях, и это было одной из причин, заставившей Наполеона направиться к границам. Там он мог маневрировать и своим талантом компенсировать малочисленность войск. При отступлении он находил бы опорный пункт в каждом укрепленном городе, и мог бы превратить в партизанскую войну ту кампанию, которая на равнинах Шампани не оставляла ему других шансов, кроме большого сражения.

Несмотря на огромные потери, наша армия пока еще насчитывала более 120 тысяч человек, чье рвение, казалось, лишь увеличилось от близости Парижа и скорого окончания этой кровопролитной борьбы, которая от пепелищ Москвы привела русских в сердце Франции.

Однако было самое время заканчивать войну. Австрия сражалась вяло, Наполеон делал все возможное для того, чтобы отколоть ее от своих врагов. Она уже начала опасаться слишком большого влияния России, и остатки отеческой нежности к маленькому королю Рима70 стали проявляться в глубине сердца австрийского императора. Его генералы ревниво относились к нашим, и старинная национальная вражда между Австрией и Россией постоянно порождала споры и взаимные упреки. Только Император держал в своих умелых руках ключ от этого пути, столь искусно согласованного его политикой. Но он был вынужден без конца бороться против претензий союзников, дипломатических интриг Наполеона и дрязг между военачальниками. С другой стороны, становилось необходимым его присутствие в своей Империи, поскольку затянувшаяся война могла стать гибельной, превратившись в войну гражданскую.

Наполеон не пренебрегал ничем для того, чтобы разжечь храбрость нации. Он приказывал повсюду проводить наборы в армию, и Франция вскоре должна была превратиться в огромный военный лагерь. С усердием проводились работы по укреплению Парижа, подступы к этому сердцу империи ощетинились пушками, горожане спешно вооружались и все, вплоть до учеников лицеев, были призваны содействовать обороне столицы.

Но приказы Наполеона выполнялись уже очень слабо. Его брат Жозеф, назначенный управлять Парижем, не обладал необходимой энергией, требовавшейся в такие великие моменты. Маршалы устали от войны, к тому же их рвение было уравновешено ловкой и скрытной оппозицией, образовавшейся даже в среде правительства. Ее внутренним двигателем был князь Талейран, он предвидел падение Наполеона и желал заранее выслужиться, содействуя этому. Другие вельможи империи рассматривали только тяготы, постигшие их отечество, они не видели другого способа прекратить их, кроме избавления от того единственного человека, против которого союзные государи объявляли себя вооружившимися. Вслед за нашими армиями в нескольких провинциях Франции появились французские принцы, которые, хотя и не были признаны союзными государями, но и не были ими отвергнуты. Принцы выпускали прокламации от имени короля Людовика XVIII, они бросали в народ первые зерна раздора, давали столичным интриганам новое поле для комбинаций, а врагам императорского правительства — точку объединения тем более прочную, что ей, казалось, была обеспечена поддержка победоносных армий, наступавших со всех сторон к столице. Наконец, после славной борьбы в Испании, Веллингтон освободил это королевство от ига французов и преследовал остатки их армий вплоть до их домашних очагов.

Наполеон, обрадованный выходом наших войск из Витри и полностью уверенный в том, что это был авангард главной армии, оказал нам лишь слабое сопротивление и отступил на Сан-Дизье. На следующий день после часовой канонады его арьергард сдал нам этот город и отступил вслед за основными силами к Васси, по дороге на Жуанвиль.

Генерал Теттенборн, двигавшийся в голове нашей колонны, перешел через Марну и встал биваком на виду у неприятельской армии. Мы заняли Сен-Дизье, где распустили слух о том, что вскоре должен прибыть император Александр. Возле предназначенного ему дома выставили большой караул, с такой же заботой были сделаны и другие приготовления для его приема. Ранним утром я получил приказ перейти мост, усилить Теттенборна и следовать за движением неприятеля. Однако противник не показался мне расположенным отступать, видя, что он готовится нас атаковать, я отвел регулярную кавалерию за реку, и сохранил на месте только два казачьих полка, чтобы проследить за его намерениями. Вскоре все неприятельские войска пришли в движение; часть их устремилась на Теттенборна, который не имел уже времени отойти к Сен-Дизье и, вынужденный искать себе путь для отступления, перешел реку вброд ниже города. Мое войско было атаковано менее сильно, и я медленно отступил по городскому мосту. Винценгероде, извещенный мною о происходящих событиях, поручил своему начальнику штаба, генералу Ренни, выстроить свою кавалерию за Сан-Дизье таким образом, чтобы, как он сказал, можно было беспрепятственно отступить как на Витри, так и на Бар-ле-Дюк. Но мы заняли совершенно неправильную и столь же плохую позицию, потому что наша кавалерия численностью до 10 тысяч лошадей была развернута в одну линию. Противник не дал нам времени исправить наше расположение; его кавалерия, преследуя Теттенборна, переправилась через реку вброд, его пехота, захватив мост, быстро прошла через Сен-Дизье и двинулась прямо на нас. Я удерживал крайний левый фланг и успел только крупной рысью направиться на Бар-ле-Дюкскую дорогу, которая оставалась единственным маршрутом нашего отступления, и куда уже спешил французский батальон, собиравшийся преградить нам путь. Атака двух эскадрон гусар, проведенная храбрым полковником Арефьевым, дала нам возможность обосноваться на шоссе и позволила моему отряду построиться и установить наши орудия для того, чтобы сдержать первый порыв неприятеля. Теттенборн был отброшен и во весь опор бежал по дороге на Витри вместе со своими казаками, которых никакие усилия не могли заставить собраться.

Центр нашей позиции, неудачно расположенный между дорогами на Витри и на Бар-ле-Дюк, был прорван всей массой французской кавалерии и отброшен в болото и кустарники. Полки, которые держались дольше всех, пострадали больше всего; генералы Орурк и Балк надеялись смелыми атаками восстановить бой, однако, угрожаемые с фронта, охватываемые густыми колоннами и обстреливаемые фланкирующим огнем пушек, они только увеличили беспорядок. Не успела наша конная артиллерия вступить в дело, как была увлечена в бегство нашей собственной кавалерией и бросила несколько своих орудий, увязших в болоте. Неприятель, ободренный таким легким успехом, живо преследовал нас и помешал нашим эскадронам устроиться заново. Все бежали перед ним, генерал Винценгероде был обязан своим спасением только резвости своей лошади. Все те перемешавшиеся между собой беглецы, кому удалось добраться до Бар-ле-Дюкской дороги, укрылись за моим отрядом и тем самым избежали дальнейшего преследования. Только два эскадрона Изюмских гусар, два эскадрона Елисаветградских гусар и несколько артиллерийских орудий смогли выстроиться в боевом порядке на некотором расстоянии позади моей позиции. Эта позиция оказалась удачной, мой правый фланг нельзя было обойти, а мой левый фланг защищали три казачьих полка под командованием генерала Льва Нарышкина.

Генерал Винценгероде, огорченный этой неудачей и возлагавший всю ответственность за нее на своих генералов, в то время как виноват был он один, приказал мне руководить отступлением, а сам отправился в Бар-ле-Дюк, надеясь собрать там остатки своей кавалерии. Между тем Наполеон, не удовлетворенный выигранным сражением которое стало последней победой в его блестящей карьере, пожелал разбить все то, что еще находилось перед ним в боевом порядке. Он бросил в атаку часть своей кавалерии; два эскадрона Изюмских гусар, поставленные мною впереди, были опрокинуты, а их храбрый полковник Лошкарев, свалившийся с лошади, остался во власти неприятеля. Несколько выгодно  расположенных орудий и атака шести эскадронов Павлоградских гусар остановили это движение противника, что дало мне возможность продолжить в порядке свое отступление.

Поскольку неприятельская пехота не могла продолжать преследование, а кавалерия была отбита, остаток дня прошел в артиллерийской перестрелке. К счастью, темнота застигла нас еще до того, как я дошел до Бар-ле-Дюка, и положила конец этому печальному дню. Наполеон был уверен, что преследует императора Александра, жители Сен-Дизье уверили его, что тот прибыл в их город в начале сражения. Убежденный в обратном показаниями пленных, он был очень огорчен своей ошибкой и не мог более сомневаться в наступлении нашей главной армии на Париж. Он тут же приказал изменить направление движения и быстро выступил на Витри, намереваясь захватить его с ходу. Но командовавший там генерал Васильчиков защищался с достоинством, и Наполеон был вынужден отступить перед этой крепостцой, потеряв там еще один день.

***

Тем временем император Александр, покинув Витри, направился к Фер-Шампенуазу, где во главе кавалерии атаковал и опрокинул корпуса маршалов Мармона и <...>71. Эти два корпуса, имевшие задачу прикрывать Париж и намеревавшиеся,  согласно распоряжениям Наполеона, зайти в тыл нашей армии, были крайне удивлены, увидев себя атакованными. Тем не менее, они оказали стойкое сопротивление, и их удалось победить только после многократных конных атак и благодаря отваге, внушенной нашей кавалерии присутствием императора Александра. Наши потери были весьма значительны; гвардейская кавалерия показала чудеса храбрости; Император рисковал собой как последний из кавалеристов, встав во главе полков и направляя огонь батарей. После нескольких часов боя остатки двух неприятельских корпусов, спасаясь, отступили к Парижу.

Ни один полк пехоты не участвовал в этом деле; вся главная армия продолжила тогда свое движение к столице Франции, не встречая более сопротивления. Корпуса генералов Сакена и Бюлова были оставлены в Мо для наблюдения на тот случай, если Наполеон захочет пойти по нашему следу.

Наполеон, получив известие о поражении своих двух корпусов, ускоренным маршем двинулся на Фонтенбло, бросив часть армейских обозов и даже артиллерийские орудия. Генерал Винценгероде находился в Шалоне, куда он отошел, не дожидаясь моих сообщений о движении неприятеля.

На следующий день после нашего сражения я был атакован несколькими полками кавалерии и вынужден отступить через Бар-ле-Дюк. После чего этот неприятельский отряд двинулся вслед за армией Наполеона, а я получил срочный приказ прибыть в Шалон.

Наша кавалерия вновь была собрана, и мы пошли, хотя и слишком поздно, по следу французской армии. В Сансе неприятельский арьергард воспротивился нашей переправе, произошел обмен несколькими пушечными выстрелами, и французы вступили с нами в переговоры. Они нам сообщили, что наша главная армия атаковала Париж, и что Наполеон направился туда со всеми своими силами. Это известие заставило нашего генерала выступить без промедления, чтобы успеть принять участие в этом последнем и великом сражении. Мы пошли на Монтро, ускоряя марш, и беспокоясь о важных событиях, которые должны были решить судьбу Французской империи и целой Европы.

Я унесся далеко в своих раздумьях, когда увидел приближающийся ко мне экипаж, в котором я издалека опознал парижский фиакр. Его появление в гуще военной суеты показалось мне столь необычным, что я не поверил своим глазам. Кучер и сидевшие в экипаже люди поспешили показать мне свои белые кокарды и все сразу с радостными криками сообщили мне великую новость о том, что император Александр вступил в Париж во главе своих войск, что Бонапарт отрекся от трона и что Людовик XVIII провозглашен французским королем. С целью убедить меня в истинности своих слов, они передали мне несколько экземпляров прокламации временного правительства. Больше не было сомнений в этих великих переменах, которые вызвали во всем отряде живейшую радость. Подойдя к Парижу, союзники нашли там французов, решившихся до последней возможности защищать вход в свою столицу. Заполненные многочисленной артиллерией укрепления оборонялись всеми войсками, которые удалось собрать, поддержанными частью парижской национальной гвардии, толпой добровольцев и юными учащимися лицеев. Маршалы72 и несколько отличных генералов решили держаться или погибнуть с честью. Этот город с огромными ресурсами был средоточием мощи империи, казалось, он мог противостоять усилиям целого мира. Народ не допускал, что враг попытается овладеть им, кроме того, все знали, что Наполеон со всей своей армией спешит на помощь Парижу. Ощущение полной безопасности, существовавшее в городе, немало способствовало усилиям начальников по наращиванию средств обороны.

Когда объявили о приходе союзников, жители поспешили за городские заставы, словно для того, чтобы насладиться неким спектаклем. Но внутри самого правительства шла работа, предварявшая падение Наполеона, во главе этой партии князь Талейран готовил умы к неизбежным переменам, которые только могли спасти Францию. Тем временем пушки грохотали вокруг стен, французы сражались со своей обычной храбростью; угроза их столице воспламенила их мужество, тогда как союзные войска были воодушевлены на бой видом этого города, являвшегося окончанием их трудов и зенитом их славы.

Страх заставил почти всех жителей надеть белые кокарды, а любопытство собрало их в огромную толпу, но только очень немногие выкрикивали здравицы в честь короля. Несколько генералов и некоторые офицеры пытались заставить свои войска кричать, но солдаты хранили гробовое молчание. Бесчестие и стыд были написаны на покрытых шрамами лицах наполеоновских гвардейцев, часть кавалеристов даже не села на коней, когда объявили о появлении короля. Он медленно проехал в коляске и не мог надеяться получить много удовольствия от обладания троном, на который он взошел, лишь благодаря желанию врагов своего королевства. Прибыв во дворец своих предков, он появился в окне, выходящим в парк Тюильри, большинство зрителей даже не сняли свои головные уборы, несколько человек пытались спровоцировать приветственные возгласы, но вызвали только смех соседей и едкие шутки по адресу короля и Бурбонов.

Закончив со славой долгую борьбу за независимость Испании, в Париж прибыл фельдмаршал Веллингтон. Постоянно сражаясь и чаще оказываясь победителем, он заставил французов отступать от Лиссабона до их собственной территории. Он присутствовал на этом параде и привлекал взоры всех военных, сам он восторженно взирал на солдат России. Он говорил, что самым любопытным, что он нашел в Париже, это было видеть в нем русских гренадеров. Войска расположились широким лагерем, гвардия заняла парижские казармы, Версаль и пригороды. Тяготы войны были забыты, все принялись развлекаться. Я не смог этим долго воспользоваться: будучи болен на протяжении нескольких месяцев, я поспешил заняться своим здоровьем. Я просил и получил разрешение отправиться в Англию; после месячного пребывания в Париже я выехал туда вместе с графом Воронцовым.

Мы остановились в Сен-Дени, где были расквартированы польские войска, которые недавно присоединились к нам после того, как сражались под знаменами Наполеона. Много подданных Российской империи из числа знати и простых солдат подняли оружие против нас. Они не должны были ожидать ничего другого, как конфискации их имущества и ссылки в Сибирь. Император простил побежденных, он провозгласил себя покровителем этой нации, которую века ненависти вооружили против России. Он забыл предательство поляков, все их измены и сражения, в которых они с яростью боролись против нас. Он приказал своему брату, великому князю Константину, принять на себя командование этими войсками, которые помогали грабить Москву и сражались против наших побед. Император уже простил 1812 год всем полякам, проживавшим в провинциях, входивших в состав империи. Со всех были сняты обвинения в измене России, пресмыкательстве перед Наполеоном и в преступной непоследовательности. Он даже мечтал после окончания войны предоставить этой нации самые блестящие доказательства своих милостей. Он хотел, чтобы Королевство Польское существовало! Таким образом, поляки были обязаны государю, которого они так обижали, всем, о чем они только смели мечтать, тем, за что они проливали свою кровь и жертвовали своим имуществом.

***

Мы прибыли в Кале, где встречный ветер задержал нас на три дня. На берега Англии, несмотря на непогоду, нас доставила почтовая шхуна. Мы высадились в Дувре. Коснувшись ногой этого благословенного острова, я испытал чувства столь же прекрасные, сколь и удручающие. Эти достаток, богатство, утонченность, свобода, казавшиеся верхом человеческого счастья, вызывали восхищение. Печалило то, что на нашей родине должно смениться еще немало поколений, прежде чем будет достигнуто подобное процветание. Вся дорога из Дувра в Лондон заставляла путешественника все больше удивляться и повышала его удовлетворение. Везде было богатство, оживление, порядок, вокруг была щедрая природа, о которой заботились, как о нашем красивом саде.

На подъезде к Лондону, этому гигантскому городу, средоточию сокровищ и мировой торговли, к месту стольких грандиозных событий и мастерской промышленности, охватывала жажда увидеть его целиком. Глаза пытались это сделать, но сгустившаяся атмосфера скрывала Лондон от глаз путешественника, едва позволяя различить купола собора Святого Павла, который возвышался над туманом и господствовал над самыми высокими колокольнями и зданиями. Я имел счастье вновь увидеть свою сестру, муж которой, граф Ливен, был нашим послом. Благодаря ей, мое пребывание в Лондоне оказалось действительно радостным, через нее я поддерживал связь со двором и с обществом.

Я был представлен регенту, который, будучи настроен в пользу России, принял меня с такой сердечностью, на которую могли рассчитывать очень малое число иностранцев. Англичане были восхищены славой нашего оружия, героизмом, который наша нация проявила во время нашествия, и особенно пожаром Москвы. Их восхищение императором Александром, их уважение к победам наших армий переносили предупредительное отношение на любого человека, носившего русский мундир. Вся Англия приготовилась прославлять и почтительно созерцать того государя, руками которого был соткан союз Европы и оспорено французское могущество.

Со всех концов Британских островов массы людей прибывали в Лондон для того, чтобы увидеть императора Александра, о чьем приезде уже было сообщено. В Дувре, где он высадился, и по всей дороге его сопровождали толпы людей и крики радости. На улицах столицы, по которым он должен был проехать, были установлены скамьи с тем, чтобы там могло разместиться больше зрителей. За эти места на скамьях, также как и за места у окон платили дороже, чем за места на театральной премьере.

Императора ожидали с шести часов утра. Все улицы были запружены народом, везде готовились встретить его с энтузиазмом. Но он обманул ожидания англичан по причине своей скромности, о которой он не забывал во всех своих делах, он спрятался от проявлений восхищения всей свободной нации, которая редко предоставляла такую честь своим собственным государям. Император сел в дорожную карету своего посла и неузнанный подъехал к дому, где жила его сестра, великая княгиня Екатерина. Но стоило ему войти туда, как его все узнали. Вся улица взорвалась криками «Ура!», многократно подхваченными тысячами голосов. Когда он появился на балконе, крики усилились и продолжались вдали более часа. Толпа двинулась к дому, все прилегающие улицы были запружены, все пытались заглянуть в окна в надежде увидеть там принца, вызывавшего столько восхищения. При виде каждого русского офицера приветственные крики возобновлялись, даже кучер Императора, преданный Илья74, получил свою долю несмолкаемых аплодисментов от более 100 тысяч человек, толпившихся вокруг дома.

Самые красивые женщины Лондона домогались от швейцара дома позволения остаться на лестнице или в прихожей и платили золотом за разрешение оставаться там по полдня в надежде хоть на мгновение увидеть Императора. Восторги  англичан разделили между собой фельдмаршал Барклай де Толли, фельдмаршал Блюхер и особенно казачий атаман Платов во время всего своего пребывания в Лондоне. Именно им был оказан самый сердечный прием, крики «Ура!» встречали их на выходе из дома и сопровождали их возвращение, даже глубокой ночью. Блюхер и Платов переносили эти тяготы с помощью той легкости, с которой они пили со всеми и во всех домах.

Их лошадей выпрягали, и народ с триумфом вез их. Однажды одного из князей Лихтенштейн, человека с очень некрасивого фигурой, прибывшего в Лондон, приняли за фельдмаршала Блюхера. Он не смог вовремя объясниться, его лошадей распрягли, и люди сами повезли его карету. Через некоторое время горожане увидели свою ошибку, и бедный князь Лихтенштейн был внезапно брошен посреди города, осыпаемый насмешками и бранью тех, кто только оказал ему такую честь.

Регент приготовил для приема Императора роскошные апартаменты в Сент-Джеймсском дворце, но под влиянием великой княгини Екатерины он отказался от королевских покоев и остался жить в доме своей сестры. Этот шаг не понравился регенту, была разрушена та сердечность, которая, казалось, должна была сопровождать все это путешествие.

Министры обоих могущественных государей России и Англии уже основывали свои будущие отношения на этом добром взаимном расположении, что сулило самые счастливые результаты. Торговля и политика получали новый толчок, процветание восстанавливалось, а равновесие в мире находилось в руках, располагавших неисчислимыми русскими войсками и победоносным флотом, ходившим по всем морям. Дружба императора Александра и регента Англии должна была скрепить связи, которые на протяжении более ста лет сближали две великие нации, призванные управлять миром.

Сопровождавший Императора король Пруссии начал разделять опасения, которые его министры испытывали от великих проявлений дружбы, всей тяжести которых они не могли не видеть. Австрия страшилась потерять свое влияние ввиду нового союза, который мог сделать ее зависимой, несмотря на все ее интриги. Весь мир готовился склониться в ожидании приказов, которые будут отданы объединенными Россией и Англией. Этот политический гигант в момент своего рождения окажется поверженным женщиной. Великая княгиня Екатерина привезла в Лондон тщеславие, руководившее всеми ее поступками. Умная, привлекательная, уверенная в силе своего характера, она была убеждена, что призвана управлять судьбами мира. Гордясь своим влиянием на Императора, объяснявшимся его братской любовью, она не сомневалась, что покорит принца, правящего англичанами; на время министры стали ее рабами. Но регент не собирался сдаваться, он разрушил все построения, которые возвело горячее женское воображение, и стал объектом ее беспощадной ненависти.

Не существовало таких интриг и ходов, которые не были бы ею использованы для того, чтобы отдалить Императора от человека, столь жестоко оскорбившего  ее самолюбие. Австрийцы уловили эти настроения и удвоили свои усилия в отношении великой княгини, с ее помощью они добились еще большего охлаждения регента.

В конце концов, она сделала столько, что Император под постоянным воздействием ее злобных инсинуаций отдалился от регента, который со своей стороны был шокирован действиями великой княгини и в результате обиделся. Интриги женщины возобладали над интересами наций, которые были принесены в жертву ее отмщения.

Но действия датского принца были менее решительны, чем его воззвания: увидев реальную опасность, он укрылся в Христиании. Со дня прихода на норвежскую землю кронпринц Шведский стал обращаться с ее жителями с отеческой заботой, он приказал своим солдатам помогать крестьянам в уборке урожая, он провозгласил принципы свободы и милосердия и установил совершенное равенство между шведами и норвежцами. Он направил одного своего адъютанта узнать настроения принца Христиана, наказав ему особенно внимательно отнестись к впечатлению, которое окажет на принца первый артиллерийский обстрел, якобы по ошибке направленный на город, где он тогда укрывался, в самый момент переговоров. Принц Датский являлся одним из тех бравых участников военных парадов, которые никогда не слышали грохота орудий. Ему было достаточно услышать его и увидеть разрушения в городе, как храбрость покинула его, и он решился на капитуляцию. Норвежцы были довольны обещаниями кронпринца Шведского, в тоже время они не имели большой надежды на военные способности своего командующего, которого стали покидать один за другим и переходить к неприятелю.

Ловкий Бернадот воспользовался результатами поездки своего адъютанта и усилил огонь своих батарей. После нескольких артиллерийских обстрелов городские ворота были открыты по приказу малодушного принца. Вся Норвегия признала шведского короля своим законным государем и высказала искреннюю преданность кронпринцу, чьи действия отличались мудростью и умеренностью. Он поручил собрать заседание Парламента страны и предложил ему обсудить статьи Конституции, которые вызвали самую глубокую признательность его новых подданных. К моменту моего прибытия в Готтенбург он находился в зените славы победителя и законодателя. Швеция была ему обязана значительным увеличением территории, которое компенсировало потерю Финляндии. Под его командованием на равнинах Ютербока и Лейпцига шведская армия стерла воспоминания  о поражении в последней войне против России. Бернадот поправил дела принявшего его королевства, он поддержал престарелого короля, назвавшего его своим сыном, и стал надеждой народов древней Скандинавии.

Этот прием в Готтенбурге стал триумфом шведского тщеславия и удовлетворением самых смелых амбиций кронпринца, его молодой сын Оскар сопровождал отца в Норвегии и там, в рядах гусар на аванпостах, получил боевое крещение с саблей в руках. Двор сопровождали все аккредитованные в Стокгольме иностранные послы.

Самый богатый в королевстве после столицы город Готтенбург прилагал огромные усилия для того, чтобы достойно встретить в своих стенах три поколения своих государей. Это была сплошная череда балов и публичных празднеств. Горожане были приглашены участвовать в них, с легкой руки недавно служивших под его командованием солдат, шведский народ научился любить и восхищаться этим генералом французской революции, которого судьба посадила на трон Густава-Адольфа и Карла XII.

Двор и военные приняли меня очень любезно, наследный принц общался со мной с сердечностью старого военного товарища и я мог только поздравить себя с тем, что случай привел меня в Готтенбург в это замечательное и интересное время. Король и двор направились в Стокгольм, кронпринц с сыном вернулся  в Норвегию, а я воспользовался случаем присоединиться к стоявшему в порту русскому фрегату, который направлялся в Кронштадт.

***

Отсутствие ветра задержало нас ввиду порта на четыре дня, наконец, он подул и, благодаря его силе, мы наверстали упущенное время. На корабле была поднята только половина нижних парусов, а фрегат шел со скоростью 15 узлов в час, нас поднимало на волны с ужасающей быстротой, ветер усиливался с каждой минутой, и разразилась страшная буря. Перед нами открылся вход в пролив Зунд, стали видны форты Хельсингборга и Хельсингёра, защищающие подступы к нему, мы быстро прошли их и к заходу солнца счастливо бросили якорь на рейде Копенгагена. В это позднее время года, а была середина октября, ненастье не кончается, в эту ночь и в последующие дни потонуло много кораблей.

Мне захотелось осмотреть столицу Дании, и с риском для жизни шлюпка доставила нас в порт этого города. Порт был почти пуст; Нельсон нанес датскому флоту, верфям и всем сооружениям порта столь сильный урон, что такая небогатая страна как Дания не смогла за прошедший небольшой срок восстановить свой флот. Даже торговля имела чахлый вид, город показался мне грустным и опустевшим. О его прошедшем богатстве и о том, что в нем жил король, свидетельствовали несколько больших церквей и ряд красивых зданий. В Копенгагене я провел два дня, которые показались мне чересчур долгими. Наконец, мы вернулись на борт фрегата, ветер немного утих, и мы подняли паруса.

Капитан любезно направил корабль к Ревелю, где я собирался высадиться на берег, чтобы повидаться с отцом. Переход занял трое суток, к вечеру последнего дня мы увидели эстонские берега, высокие крепостные стены Ревеля и стоящую на рейде императорскую эскадру. С наступлением ночи фрегат подошел к порту и бросил якорь. Я бросился искать родительский дом, долгое отсутствие и кровопролитная война, которую я имел счастье с честью окончить, сделали для меня еще более драгоценным возвращение на родину и вид дорогого отца. Я почувствовал, что в первый раз переполнен религиозным духом, исходящим из сыновней нежности и привязанности, которую мне внушила русская земля.

Я был самым счастливым человеком, когда обнял своего отца, это было для меня окончанием войны и воздаянием за перенесенные тяготы. Он разделял мою радость и окружил меня лаской, в эти моменты я не мог бы даже подумать желать чего-то еще. Так мы провели пару недель, каждый день я знакомился с новыми кузенами и кузинами, так как в Эстляндии все друг другу родня. Затем мы вместе поехали в Петербург, который я сгорал от нетерпения увидеть. По дороге мы заехали в Гатчину, где находились тогда Императрица-мать и весь двор. Она приняла меня с всегдашним интересом, который проявляла к детям своей старинной подруги, нашей уважаемой матери. Все вокруг словно опьянели от окончания этой памятной войны, которая столь блестяще закончилась. Занимались только развлечениями. Император был на Венском конгрессе с тем, чтобы  поставить точку в великом деле возрождения и установления баланса сил в Европе. До моего отъезда из Петербурга в 1812 году город и двор были погружены в самые тревожные раздумья, безнадежно искали посланного небом человека, который бы разгромил угрожающего России гиганта. Наиболее отважные предполагали кровопролитные, но безуспешные сражения, крестьянские бунты против помещиков, наши завоеванные границы и низвергнутую славу. Другие, потерявшие всякую надежду, считали борьбу безрассудной и уже протягивали свои дрожащие руки к цепям победителя.

***

Я был крайне озлоблен, не найдя в городе Филиссу; она недавно навсегда покинула Петербург: ее ревнивый муж посчитал более надежным вернуть ее во Францию. Ее сестра мадам Бертен осталась, чтобы дождаться своего друга Браницкого. Оба разочарованные, мы приняли решение утешаться вместе, у меня не было никого, кто бы мог меня заинтересовать, и я был в восторге от этой связи. В высшем свете я адресовал свои желания княгине Салтыковой, урожденной Головкиной, так как ей срочно нужен был любовник, то она приняла меня по рекомендации своей приятельницы.

Я ходил на все балы, как если бы мне было 18 лет, это было достаточно смешно. Тем временем я развлекался и никак нельзя сказать, что это было напрасно потраченное время.