И этот человек с возвышенной душой, мечтавший жить в памяти потомства, как русский Брут иль Занд, был необыкновенно чуток ко всякому знаку внимания. Разбивались цепи одиночества, и его замкнутая, гордая и самолюбивая душа вдруг растворялась; он становился доверчивым и искренним и платил взрывами благодарности. Эту черту подметили Рылеев и Николай Павлович. В свое время мы узнаем, как воспользовался ею последний.

Таков был духовный человек в Каховском, но мы были бы не правы, если бы забыли в нем гражданина. При нашем трезвом отношении к романтизму, мы, пожалуй, не прочь обвинить Каховского в продуманности настроений, поверхностности, по эти обвинения были бы величайшей ошибкой. Каховский оставил письма, адресованные им из крепости к царю и генералу Левашову, члену комиссии. В этих письмах он излагает свое политическое миросозерцание. Познакомившись с ними, мы должны будем поставить его на ряду с самыми выдающимися декабристами, вдумчивость, наблюдательность и правильная оценка положения — вот отличительные черты его взглядов. Для полноты характеристики Каховского необходимо очертить и его миросозерцание, хотя бы кратко изложив его. Выяснение его имеет и общее значение для истории идейной стороны в движении декабристов.
Основной пункт воззрений Каховского, конечно,— уничтожение самодержавной власти и введении народного правления, введение конституции, постановительных законов. Ниже мы еще будем цитировать его горячие и страстные мольбы перед Николаем I о необходимости дать России конституцию, а сейчас перейдем к частностям в миросозерцании Каховского. Нужно отметить, что в письмах Каховского к царю и к Левашову мы не найдем систематического изложения общественных и политических взглядов Каховского: это — бессистемный ряд мыслей и замечаний, касающихся, правда, весьма многих сторон нашей общественной жизни. Наблюдения, проекты и мысли Каховского по общественным вопросам являются результатом не только теоретического, книжного изучения, но и непосредственного знакомства с жизнью русского народа и с жизнью Европы.

С наибольшим вниманием Каховский останавливается на положении судебной части в России. Отсутствие точного и ясного законодательства, вопиющие недостатки судопроизводства его просто расстраивали. «Постановительные непременные законы прекращают все злоупотребления в судопроизводстве. Ясность и краткость оных не допускает запутывать дела; они легко запечатлеваются в памяти и делаются известными всем; чрез них каждый знает свою обязанность, свои права, и чему подвергается, не соблюдая предписанных ими правил. Мы сим похвалиться не можем; у нас указ на указе, одно разрушает, другое возобновляет и к каждому случаю и предмету найдутся несколько узаконений, одни с другими несогласныя. Сильные и сутяги торжествуют, бедность и невинность страдает. Каховский умолял Николая улучшить законодательство: «Милосердный Государь! Займитесь внутренним устройством государства. Отсутствие закона — ужасный вред для нас; вред физический и моральный. Служба заменилась прислугой, общая польза забыта, своекорыстие грызет сердца, и любовь к отечеству уже для иных стала смешным чувством».

Образцом!, законодательства Каховскому казался кодекс Наполеона. По мнению Каховского, с небольшими изменениями этот кодекс годился бы для всех народов. Но в нем быль существеннейший недостаток, который Каховский находил крайне вредным: применение смертной казни. Любопытны мотивы, по которым он считал недопустимой смертную казнь. Оставляя в стороне вопрос, содействует ли эта мера наказания прекращению преступлений, он обращал внимание на самую природу смертной казни, как наказания. «Может ли смерть быть наказанием, когда она есть необходимое условие человеческого бытия, и не каждый ли из нас при самом еще рождении приготовлен к оной?» говорил Каховский и подчеркивать то, что смертная казнь не удовлетворяете целям исправления, которые преследует наказание. «Законы должны наказывать виновных, но не убивать, и в самом наказании стараться не заграждать пути преступнику к исправлению». В Этом смысле Каховский считал достигающей своих целей американскую ценитенциарную систему и предлагал применить ее в России. «Владетельное устройство тюремное в Соединенных Штатах Америки может служить и для нас и для всех народов Европы образцом. В наших тюремных острогах, где все преступления смешаны вместе, где нет никаких занятий, ни трудов, ни порядка, ни чистоты; где обитает разврат, где самый воздух душный заражен смрадом; где содержащиеся, истлевая душой и телом, питаются мирским лишь подаянием, где часто надзирающее за преступ­никами— преступники еще большие; в таковых заведениях, конечно, не исправится заключенный, но лишь ожесточится или развратится совершенно. Для образования тюрем, подобно как существуют они в Соединенных Штатах, нужна значительная сумма денег; можно ли их жалеть в таком случай (тем более—это единовременная издержка) и зато навсегда содержание тюремное правительству ничего не будет стоить; да и самая истраченная сумма для образования временем из трудов содержащихся уплачена быть может».

Юридические взгляды Каховского, лишь вкратце нами изложенные, показываюсь, что он в вопросах права далеко опередил своих современников и во многом предвосхитил идеи судебной реформы шестидесятых годов.

В своих экономических взглядах Каховский был сыном времени. Он верно оценивал финансовое и экономическое положение России: указывал на истощение страны, вызываемое непосильными на­логами, прямыми и косвенными, к тому же взыскиваемыми иногда вдвойне. Каховский находил, что «баланс потерян». Запретительная система, обилие казенных монополий являются причиной отсутствия торговли, внешней и внутренней. Считаясь с задачами риска, правительство совершенно забываете о пользе народа. «Выгоды казны совершенно несогласны с выгодами народа. Для казны может быть полезна запретительная система, по для народа убийственна; ею он лишен столь необходимой ему внешней торговли. Все откупы прибыльны казне и очень, видимо, вредны народу. Все налоги, возложенные казной, ей прибыльны и иссушают источнике богатства народного. Займы, казной сделанные в иностранных государствах, для нее выгодны; она не несет тягости долга; но для народа, уплачивающего оные—отяготительны. Скуп в портах наших звонкой иностранной монеты для нее выгоден, но отнюдь не народу. Наконец все тарифы, таможни, гильдии, цехи полезны казне и обременительны народу. Казна все отымает у граждане, не оставляя им ничего, кроме тягости и нищеты. Жадная, ненасытная, все выгоды присваивает себе и ничем не хочет поделиться. Можете ли таким образом существовать правительство, и могут ли под его тяжким бременем народы благоденствовать? Правительство, удерживающее власть свою страхом, а не любовью подвластных ему народов, не можете быть ни сильно, ни счастливо».

Не будем останавливаться на мнениях Каховского но крестьянскому вопросу. Он очень хорошо знал экономическое положение крестьян и оставил по этому предмету в наставление генералу Левашову подробные записки, но во взглядах по крестьянскому вопросу он не быль оригинален и разделял убеждения, принятия всеми декабристами; обстоятельное изложение их взглядов читатель найдет в статье И. Семевского *.

*    Крестьянский вопрос в России во второй половине XVIII и первой половине XIX века» в книге «Крестьянский строй». Т. I., Спб. 1905.

Читатель не посетует на нас за длинноту цитаты.

«Предки наши, менее нас просвещенные, пользо­вались большей свободой гражданственности. При царе Алексее Михайловиче еще существовали в важных делах государственных великие Соборы, в которых участвовали различные сословия государства. В
царствование его их было пять. Петром II, убившим в отечестве все национальное, убита и слабая свобода наша. Она сокрылась наружно, а жива внутри сердец граждан добрых: медленны были успехи ее в государстве нашем. Мудрая Екатерина II несколько ее распространила. Ея Величеством уже был задан вопрос Петербургскому вольному экономическому обществу: о пользе и следствиях свободы крестьян в России. Великая, благодетельная мысль обитала во сердце любимой народом государыни. И кто из русских без умиления прочтет наказ, ею данный; он один собой искупает все недостатки того вре­мени и веку тому свойственные. Император Александр многое обещал нам; он, можно сказать, исполински двинул умы народа к священным правам, принадлежащим человечеству. Впоследствии он переменил свои правила и намерения. Народы ужаснулись, но уже семена проросли и глубоко пу­стили корни. Последняя половина прошлого столетия и события нашего века столь богаты различными переворотами в правлениях, что мы не имеем нужды ссылаться в века отдаленные. Мы—свидетели великих происшествий. Образование нового света, Северо-Американские Штаты своим устройством подвигнули Европу к соревнованию. Они будут сиять в пример и отдаленному потомству. Имя Ва­шингтона, друга, благодетеля народного, пройдет из рода в род; при воспоминании его закипит в груди граждан любовь к благу отечества.

«Революция Франции, столь благодетельно начатая, к несчастью, наконец, превратилась из законной в преступную. Но не народ был сему виною, а пронырства дворов и политики. Революция Франции сильно потрясла троны Европы и имела на правление и на народ оный еще большее влияние, чем самое образование Соединенных Штатов. Владычество Наполеона, война 1813 и 1814 годов, в которую соединились все народы Европы, призванные монархами, воспламененные воззванием к свободе и гражданскому бытию. Посредством чего собраны несчетные суммы с граждан, чем руководились войска? Свободу проповедовали нам и манифесты, и воззвания, и приказы! Нас манили—и мы, добрые сердцем, поверили, не щадили ни крови своей, ни имуществ.— Наполеон низринуть! Бурбоны, призванные на престол Франции, покоряясь обстоятельствам, дали конституцию народу храброму, великодушному! И прися­гнули ему забыть все прошлое. Монархи соединились в Священный союз; составились конгрессы, возвестили народам, что они съезжаются для совещания о уравновешении классов и водворения политической свободы. Но скоро цель конгрессов открылась; скоро увидели народы, сколь много они обмануты. Монархи лишь думали о удержании власти неограниченной, о поддержании расшатавшихся тронов своих, о погублена и последней искры свободы и просвещения. Оскорбленные народы потребовали обещанного, им принадлежащего — и цепи и темницы стали их достоянием!—Цари преступили клятвы свои; конституция Франции нарушена в самом своем основании: Мануэль, представитель народа, из палаты депутатов извлечен жандармами! Свобода книгопечатания утеснена; войска Франции против желания зарезали законную вольность Испании. Карл X, забыв присягу, данную Людовиком XVIII, вознаграждает эмигрантов и обременяет для того народ новыми налогами. В выборы депутатов вмешивается правительство, и в последнем выборе, в числе депутатов только тридцать три человека не состоять на службе и жалованьи короля; все прочие принадлежат министрам. Мужественный, твердый народ Испании, отстоявший кровью своей независимость и свободу отечества, спас королю и тронь, и честь, им потерянную; всем самому себе обязанный, принял на престол свой Фердинанда. Король присягнул хранить права народные. Император Александр I еще в 1812 году признал конституцию Испании; впоследствии она была утверждена всеми монархами Европы. Фердинанд скоро забыл благодеяния народные, нарушил клятву, нарушил права граждан, своих благодетелей. Восстал народ на клятвопреступника; и Священный союз забыл, что Испания первая стала против насилий Наполеона, и император Александр презрел признанное им правление, сказал, что в 1812 году обстоятельства требовали, чтоб он признал конституцию Испании. И союз содействовал, что войска Франции обесславили себя вторжением в Испанию. Арестованный Фердинанд в Кадиксе был приговорен к смерти. Он призывает Риего, клянется вновь быть верным конституции, выслать войска Франции из пределов отечества и просить о сохранении себе жизни. Честные люди бывают доверчивы. Риего ручается кортесам за короля; его освобождают. И что же? Какой первый шаг Фердинанда? Риеrо приказанием его схвачен, арестован, отравлен и, полумертвый, святой мученик, герой, отрекшийся от престола, ему предлагаемого, друг народа, спаситель жизни короля, по его приказанию, на позорной телеге, ослом запряженной, везен был чрез Мадрид и повешен, как преступник! Какой поступок Фердинанда! Чье сердце от него не содрогнется? Народы Европы вместо обещанной свободы увидали себя утесненными, просвещение сжатым. Тюрьмы Пьемонта,Сардинии, Неаполя, вообще всей Италии, Германии наполнились окованными гражданами. И судьба народов стала столь тягостной, что они пожалели время прошлое и благословляют память завоевателя Наполеона!—Вот случаи, в которых образовались умы и познали, что с царями народам делать договор невозможно. Противно рассудку винить нации пред правительством. Правительство, не согласное с желанием народа, всегда виновно; ибо в здравом смысле закон есть воля на­родная. Цари не признают сей воли, считают ее буйством, народы—своей вотчиной; стараются разорвать самые священные связи природы. Давно ли мы, русские, не смели написать и произнести слово «отечество?» В царствование императора Павла I оно было запрещено; слово «государство» заменяло его и полковник Тарасов, не ведая запрещения, упомянув в одном письме к императору отечество, сидел за то в крепости. Я не думаю, чтобы и са­мые цари в глубине сердца своего не сознали себя виновными От кого же зависит примириться им с народами: пусть дадут свободу законную, чтобы народы не стремились буйно к ней. Кровь братий драгоценна для граждан добрых; цари могут удержать поток ее, и народы благословят их.

«Мы, русские, внутри своего государства кичимся, величая себя спасителями Европы! Иноземцы не так видят нас; они видят, что силы наши есть резерв деспотизму Священного союза. Пруссия нами возвеличена; но пруссаки не любят нас. Они говорят: «Штыки ваши мешают взять нам обещанное, принадлежащее. Ваши военные формы, ваши приемы, ваши маневры душат нас». В последнем они не правы: Пруссии обязаны мы и прочие государства Европы страстью монархов к разводам и учению солдат. Фридрих Великий, будучи великим государем, быль и страстным капралом. От него перешла страсть сия и распространилась. «Силезия и часть Саксонии, отторгнутые от доброго правления короля Саксонскаго, ропщут и на нас и на правительство прусское. Ограбленное королевство Саксонское может ли быть довольно союзниками? Зарейнские области Пруссии ждут лишь удобной минуты свергнуть иго, их утесняющее. Дряхлая глыба Австрии столь ненадежна, что малейший ветр способен разнести ее. Держава, составленная из клочков разноплеменных народов, ненавидящих правление свое и не любящих друг друга, может ли быть прочной? Венцы, варвары среди просвещенной Европы, гордятся своим мнимым преимуществом и старшинством, равно ненавистны как немцам, так и иноплеменникам. Бедная, раздробленная, обнищалая Италия оплакивает горе свое и жаждет соединения. Франция еще несколько богата и счастлива, но честолюбие ее обижено, и тайное желание мщения гнетет ее. Несчастная Испания! В ней опять водворяются права святой, благодетельной инквизиции; и изнеможенный народ согбенно тащит бревна сооружать костер для своего сожжения.

«Где же, кого спасли мы, кому принесли пользу? За что кровь наша упитала поля Европы? Может быть, мы принесли пользу самовластию—но не благу народному. Нацию ненавидеть невозможно, и народы Европы не русских не любят — но их правительство, которое вмешивается во все их дела и для пользы царей утесняет народы.

«Университеты Германии довольно чувствуют в помнят Коцебу и Стурзу. Коцебу постигло достодолжное возмездие. Стурза ушел от оного; он был вызываем к оправданию университетами в Германию и не устыдился объявить, что все, им писанное, было не от него, но по повелению правительства нашего.

«Некоторое время Император Александр казался народам Европы их миротворцем и благодетелем; но действия открыли намерения, и очарование исчезло! Сняты золотые цепи, увитые лаврами, и тяжкие, ржавые, железные давят человечество.

«Обманутая Англия, истощившая свои гинеи для уничтожения запретительной системы, умильно смотрит на святой союз!

«Единоверные нам греки, несколько раз нашим правительством возбуждаемые против тиранства магометанского, тонуть в крови своей; целая нация истребляется, и человеколюбивый союз равнодушно смотрит на гибель человечества! Сербы, верные наши союзники, стонут под игом бесчеловечия турецкого. Черногорцы, не дающие никому войск своих, столь усердно нам служившие во время кампании флота нашего, в Средиземном море, под начальством адмирала Сенивина, забыты, покинуты па произвол судьбы. Одинаковое чувство одушевляет все народы Европы, и сколь ни утеснено оно, но убить его невозможно. Сжатый порох сильнее действует! и пока будут люди, будет и желание свободы. Некая тишина лежит теперь на пространстве твердой земли просвещенной Европы; но кто знает, чему она предвозвестница? Не гремит оружие, но умы действуют! Народы не пошатнулись, твердо идут вперед к просвещению; несмотря на все заклены, жажда сведений распространяется и находить источник к утолению. Строгая цензура со всеми способами полиции и таможни никак и нигде не может остановить ни ввоза книг, ни внутренних сочинений. И стоит только какое сочинение запретить, то оно сделается для всех интересным и даже писанное разойдется по рукам. Во Франции запретится книга— и в самом скором времени в России она явится. Размноженное шпионство доказывает лишь слабость правительств и что они сама чувствуют, сколь они не правы пред народами. Посредством шпионства прекращаются ли толки и суждения? Меры берутся против мер и утончаются способы скрывать желания, действия и надежды».