610

2

Переходя теперь к истории декабристских идей в творческом сознании Грибоедова за интересующий нас период, отдадим себе прежде всего отчет в том, что успешная служебная карьера отнюдь не была его «призванием». Он резко отличал от нее цель и истинный смысл своей жизни. «Я рожден для другого поприща», — пишет он Бегичеву и много раз повторяет ту же мысль в переписке и разговорах с друзьями. «Все, чем я до сих пор занимался, — для меня дела посторонние», — говорил он о своей службе Бегичеву. Он резко отличает свою зависимость от службы и свою зависимость «от цели в жизни, которую себе назначил». К своей дипломатической должности на Востоке он едет по «проклятой дороге, по которой я в 20-ый раз проезжаю без удовольствия, без желания: потому что против воли». В письме к П. Н. Ахвердовой он пишет о своем желании совсем «убежать от службы, которую ненавижу от всего моего сердца» («déserter complètement le service que je hais de tout mon coeur»). Как дипломат и чиновник, он внимателен к вопросу о ранге и чине, он обращает внимание правительства на ранг английского посла в Тегеране, требует, чтобы русский представитель не был бы поставлен ниже; его заботит вопрос о чине как вопрос о престиже среди иностранных дипломатов в чужой столице. Пренебрежение этой стороной дела было бы недопустимо в столь одаренном и умном дипломате, как Грибоедов. Однако внутренне все это не вызывало в нем удовлетворения. В интимном письме к П. Н. Ахвердовой, с которой он был откровенен, он пишет об «отвращении», которое возбуждают в нем ранги и отличия («le dégoût que je porte aux rangs et aux dignités»). «Чем далее от Петербурга, тем более важности приобретает мое павлинное звание», — пишет он Булгарину.

Та форма деятельности, которую Грибоедов считал своим призванием, была формой воздействия на мир посредством художественного творчества: его призванием была, по его же словам, поэзия, которую он любил «без памяти», создание художественных произведений. Это и являлось целью в жизни, им самим себе назначенной. Поражает именно активная сторона воздействия на действительность в его понимании художественного творчества. Он не воспринимает художественную деятельность

612

с текстом мирного договора. Она, очевидно, и в Петербурге и по пути из Петербурга на Восток еще жила в творческом сознании писателя, ибо на убеждения Бегичева прочесть ему всю трагедию Грибоедов никак не согласился: «Я теперь еще к ней страстен, — говорил он, — и дал себе слово не читать ее пять лет, а тогда, сделавшись равнодушнее, прочту как чужое сочинение, и если буду доволен, то отдам в печать». Судя по данным, приведенным у Бегичева, Грибоедов в основном трагедию закончил, так как просьбу друга прочесть ее ему всю он отвел не тем соображением, что она еще не закончена, а словами: «Я теперь еще к ней страстен». У Булгарина же осталось впечатление, что трагедия вполне закончена не была, но передача им ее сюжета в очень подробной форме говорит, во всяком случае, о большой работе, уже проделанной над нею Грибоедовым. Очевидно, трагедия взяла у Грибоедова немало времени. Трудно поэтому предположить, чтобы Грибоедов одновременно работал над какими-нибудь другими крупными замыслами.

Идейное содержание «Грузинской ночи» разобрано ранее в главе X. Идейная позиция противника крепостного права в трагедии «Грузинская ночь» выявлена с огромной силой. В этом отношении «Грузинская ночь» ни в малейшей мере не противоречит идеям «Горя от ума»: и после разгрома восстания Грибоедов остается ненавистником крепостного права и его глубоким идейным противником. Более того, в «Грузинской ночи» мысль автора сосредоточилась на самой проблеме крепостного права более, нежели в «Горе от ума». В «Горе от ума» молодой новатор противостоит старому миру, весь идейный комплекс его мировоззрения мотивирует его позицию, и в основе композиции пьесы — столкновение двух лагерей. В «Грузинской ночи» проблема крепостнического обладания человека человеком особо выделена, философски трактована и положена в основу композиции.

Однако нет сомнений, что грибоедовская разработка этой декабристской идеи времени — борьбы с крепостным правом — вступила в авторском сознании в новый фазис развития после разгрома восстания.

Характерно, что острое столкновение человеческого права и лютой господской власти над человеком (кормилица говорит: «Ругаться старостью — то в лютых ваших нравах») не ведет к торжеству правды. Вмешивается сила, очень похожая на Рок древних трагедий: мать вступает

614

Сложный восточный сюжет требовал погружения в специфику быта Древнего Рима и зависимых от него стран, в особенности древней Армении и Грузии; для него, иесомненно, были необходимы многочисленные справки по истории Востока и Древнего Рима. Из всего сказанного следует, что разработка такой сложной трагедии не могла быть мимолетной и легкой, а потребовала какого-то существенного периода времени и авторской сосредоточенности. Едва ли поэтому она совмещалась с работой над другими сложными сюжетами; очевидно, скорее, она располагалась в последовательном ряду с другими замыслами, нежели синхронно совмещалась с ними.

Исходя из этого будем искать период работы над «Радамистом и Зенобией». Очевидно, пьеса не стоит последней во всем ряду грибоедовских замыслов до июня 1828 г., когда он забыл у Бегичева материалы своей «Черновой тетради». Это последнее место, по свидетельству и Бегичева и Булгарина, прочно занимает «Грузинская ночь». В Петербурге в 1828 г. (март — начало июня), приехав с Туркманчайским трактатом, Грибоедов читал литераторам отрывки из «Грузинской ночи», был ею взволнован. Увидевшись с Бегичевым в июне 1828 г., он также читал ему отрывки «Грузинской ночи» и признавался, что он к ней еще «страстен», иначе говоря, творческий процесс еще не был вполне закончен. Таким образом, какой-то довольно значительный период до июня 1828 г. надо выделить для работы над «Грузинской ночью»; срок около года не может быть признан для этого чрезмерным, так как Грибоедов работал в общем медленно. Получив таким образом terminus ante quem, будем искать terminus post quem. Период до пребывания Грибоедова на Востоке, то есть до 1818 г., очевидно, тоже придется исключить — настолько явно в выполнении сюжета давнее знакомство с Востоком и учет личных впечатлений от него, полученных, в частности, от восприятий непосредственно зрительного характера («по-восточному прямолинейная аллея чинаров, миндальных деревьев, которые все примыкают к большой пурпурной ставке...»). Период работы над «Горем от ума» также необходимо вычесть и в силу принятой ранее предпосылки, и дополнительно — в силу резкой разницы эпох: едва ли автор мог жить творческим воображением сразу и в современной ему Москве, и в древних Грузии и Армении. Таким образом, возможные границы поисков дополнительно сузятся,

616

Ермолова. Вчитываясь в набросок плана «Радамиста и Зенобии», мы отчетливо улавливаем осколки аналогичной тематики, облеченные в историческую одежду Древнего Рима и древних Грузии и Армении. Основа сюжета — заговор знати против царя. Царь еще до заговора «едва тверд на собственном престоле». Остро формулировано взаимоотношение между заговорщиками и народом: «Вообще надобно заметить, что народ не имеет участия в их деле, — он будто не существует». Важно, что противопоставление народного движения аристократическому заговору непосредственно перекликается с противопоставлением русской аристократии народу в «Загородной поездке», написанной вскоре после выхода из тюрьмы. Это один и тот же круг мыслей, и обстоятельство это также надо принять во внимание среди других соображений, относящихся к датировке работы над новой трагедией. Через заговор ярко проведен мотив цареубийства: откровенность Армасила «невольно исторгает у каждого одно желание: смерть утеснителя». Продумывается вопрос о силах заговора: «не во множестве сила, когда дело правое, но в испытанном, надежном, несомненном мужестве участников»; эта формула — одно из глубоких раздумий современника над только что развернувшимися событиями. Знакомые мотивы вспоминаются нам и в связи с некоторыми деталями пьесы. «Жалобы [армян], что все главнейшие места воинские и все поборы поручены грузинам, иноземцам». Царь обезоруживает заговорщика, ранит его; царь ведет сам хитрый допрос: «притворное соучастие, выманивает у него тайну, потом свирепствует». Тема «преданности» царю тревожила автора; был выведен вельможа Арфаксат — «первый по Радамисте»: «он кичится тем, что знает только царево слово, которое ему вместо совести и славы». Обращает на себя внимание фигура цареубийцы Ашода, желающего умертвить царя не во имя общего дела, а из соображений личной мести. Армасил говорит о нем: «Он вскормлен в царедворцах, вчера еще дышал милостью царевой, ныне мгновенно возбужден против него одним внезапным случаем, но кто поручится: завтра не обратится ли опять слабодушием в ревностного ласкателя».

Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы увидеть во всех этих древнеармянских и древнеримских темах отражение работы сознания над вопросами о декабристах.