427

занимаются, глупостями. Ипполит Маркелыч Удушьев — гений, лидер, теоретическая сила: «Ты сочинения его читал ли что-нибудь? Хоть мелочь? Прочти, братец, да он не пишет ничего... В журналах можешь ты, однако, отыскать его отрывок, взгляд и нечто». Именно этот теоретик припасен «секретнейшим союзом» «на черный день»!

Основная деятельность «секретнейшего союза» — шум, крик, дюжина людей кричит за сотню и даже больше («Горячих дюжина голов! Кричим, подумаешь, что сотни голосов», — «Шумим, братец, шумим...»). Для внутренних установок Союза Благоденствия, для определения причин избранной им линии не подобрать формулы ярче, чем слова: «Но государственное дело: оно, вот видишь, не созрело, нельзя же вдруг...» При этом первоначально стояло: «Лахмотьев Алексей чудесно говорит, что за правительство путем бы взяться надо». Позже это было заменено более «приемлемой» для цензуры формулой: «что радикальные потребны тут лекарства».

Тирады Репетилова вызывают резкую реакцию двух действующих лиц комедии — Чацкого и Скалозуба. Первый дает критику деятельности «секретнейшего союза» слева, второй — критику справа. Для Чацкого все, что творит Репетилов и его компания, ничтожно и достойно не только презрения, но и глубокого негодования. Презрение вызывается вовсе не тем, что крикуны тратят время попусту; если бы эта пустая трата была их личным делом, она вызвала бы насмешку, удивление, легкое презрение. Но никто во всей комедии не вызывает у Чацкого столь специфически окрашенного глубокого презрительного негодования, как Репетилов. Происходит это потому, что люди прикрывают свою возню высокой целью, компрометируют и опошляют ее.

Глубокое расхождение между пустым и пошлым содержанием деятельности «секретнейшего союза» и высокими темами, опошление их — вот что взрывает Чацкого. Разве он сам не заинтересован именно вопросами государственной важности, «государственным делом»? Не об этом ли говорили только что все его взволнованные речи? Разве не он сам — объективно — ставил только что проблему «радикальных лекарств», указывая на упадок понимания высоких государственных задач ничтожными «деятелями» его родины («где, укажите мне, отечества отцы?..»)? Не он ли искал выхода? Вот «выход» найден: ничтожная шумиха вокруг великого и серьезного дела,

429

особое рассмотрение источников грибоедовской информации.

Сопоставляя отношение Чацкого к Репетилову и отношение убежденного декабриста, оставшегося верным тайной организации на этапе 1821—1822 гг., к отпадающему, «вздорному», «ненадежному» члену устаревшей и исчерпавшей себя организации, мы находим разительное сходство. Оно настолько отчетливо, что естественно должно поставить перед нами вопрос: откуда же Грибоедов почерпнул сведения о самом процессе перелома, о внутренней жизни тайного общества? Ведь здесь речь идет уже не об общих идеях, которые могли быть разными путями, а не только через прямую информацию, известны другу декабристов, — и через пропаганду, и через «дух времени», и через непосредственное общение с членами организации. Тут речь идет уже прямым и непосредственным образом о тайном обществе и о скрытых пружинах, о внутренней истории тайной организации. Ясно, что надо знать о существовании тайного общества, чтобы вывести его в пьесе.

Конец Союза Благоденствия относится к 1821 г., возникновение сменивших его декабристских организаций сразу последовало за этим. Южное общество образовалось в марте 1821 г., несколько позже в том же году возникло и Северное общество. Конечно, не исключена возможность общей идейной информации через переписку, передаваемую не по почте, а путем верных оказий, такие возможности были в 1821—1822 гг. у Грибоедова и у его столичных друзей: на Кавказ и с Кавказа нередко ездили верные люди. Но об этой стороне дела у нас нет никаких положительных сведений. Кое-что могло бы дойти к Грибоедову на Восток через Кюхельбекера, но он еще не был в то время членом тайной организации, да и не мог бы, только что вернувшись из-за границы, в короткое время своего пребывания в Петербурге особенно глубоко войти в дела тайного общества. Возможности этой информации приходится поэтому сузить. Очевидно, информация, давшая Грибоедову фактический материал для создания образа Репетилова, получена автором в 1823 г. по приезде в Москву.

Н. К. Пиксанов пытается использовать для датировки образа Репетилова тематику его речей; он пишет: «Репетилов — член клубного „секретнейшего союза“, он развозит по городу вести „о камерах“, то есть о камерах

431

тещи моей Н. Н. Шереметевой», — пишет Якушкин в «Записках»). Не исключена возможность, что Грибоедов мог видеться в это время с Михаилом Орловым. Исключена возможность свиданий с П. Мухановым, который находился в эти месяцы в Киеве, а затем присутствовал на бобруйском смотре 1823 г.

Надо отметить, что крупнейшее декабристское происшествие в Москве 1823 г. датируется более поздним временем и происходит уже после отъезда Грибоедова в деревню Бегичева: я говорю о приезде в Москву с Украины декабриста М. П. Бестужева-Рюмина для совета с московскими декабристами о «бобруйском плане» восстания. В Южном обществе возникла мысль использовать бобруйский смотр 1823 г. для убийства императора. После цареубийства предполагалось движение восставших войск на Москву. Это был один из первых конкретных планов военной революции, возникший в Южном обществе. Бестужев-Рюмин выехал в Москву, как сам показывает, «в исходе июня», а в конце июля был уже вновь на Украине. В связи с приездом Бестужева-Рюмина Якушкин и приезжал в город из подмосковной; к этому же времени относится прием Якушкиным в члены общества перешедшего на службу к Ермолову Копылова. Грибоедова в это время в Москве уже не было: он приехал в Москву в конце марта 1823 г., а в самом конце мая, вслед за С. Н. Бегичевым, отправился в его деревню вместе с его братом Д. Н. Бегичевым. Оттуда Грибоедов вернулся в Москву уже в сентябре 1823 г.512.

В этот же приезд в Москву Грибоедов, несомненно, виделся и с В. К. Кюхельбекером. Последний сам засвидетельствовал это в своем дневнике, отметив в одной из поздних записей (1843), что видел во сне Грибоедова: «Я с ним и еще двумя мне близкими людьми пировал, как бывало в Москве». Эти московские свидания с Грибоедовым могут относиться лишь к интересующему нас периоду, так как ни раньше, ни позже в Москве Грибоедов с Кюхельбекером более не встречались. Наличие Кюхельбекера в Москве в самом начале пребывания там Грибоедова засвидетельствовано и перепиской Пушкина с П. А. Вяземским: опальный князь, находящийся под правительственным надзором, в 1823—1824 гг. проживает или в своем подмосковном имении Остафьево, или в Москве, «в Чернышевском переулке, в собственном доме». В своем апрельском письме 1824 г. к Вяземскому

433

Грибоедов виделся в апреле — мае 1823 г., то есть непосредственно перед тем, как уехал в деревню Бегичева и создал текст о Репетилове. Однако данными об этом мы не располагаем. Все перечисленные декабристы и их друзья могли, разумеется, дать Грибоедову какой-то материал о конце Союза Благоденствия и его причинах. Сведения о закрытии тайного общества и обстоятельствах этого не только пользовались довольно широкой известностью, но даже и нарочито распространялись декабристами, — они из конспиративных соображений были заинтересованы в распространении этих данных, маскировавших продолжение общества.

Однако, от кого бы ни узнал об этом Грибоедов, едва ли кто мог быть столь откровенен с ним, как лучший его друг С. Н. Бегичев, бывший член Союза Благоденствия, у которого Грибоедов провел лето. Самый факт секретных разговоров с Бегичевым на политические темы летом 1823 г. засвидетельствован письмом Грибоедова к другу от 9 декабря 1826 г. из Тбилиси. Письмо это послано через три месяца после возвращения Грибоедова из Петербурга, где он сидел под арестом по делу декабристов. Оно написано в полуприкровенной форме, с рядом условных обозначений: Катенин называется «Андромахой», Ермолов скрыт под инициалами «А. П.», о событиях говорится намеками. «Тебя не браню за упорное молчание, угадываю причины», — пишет Грибоедов (следствие по делу декабристов могло угрожать и Бегичеву, члену Союза Благоденствия). Очевидно, переписка между двумя друзьями — одним только что освобожденным из-под ареста, а другим со дня на день ожидавшим ареста — была признана ими небезопасной. Грибоедов пишет по оказии и ограничивается намеками: «Когда-нибудь, и может быть скоро, свидимся... Ты удивишься, когда узнаешь, как мелки люди. Вспомни наш разговор в Екатерининском. Теперь выкинь себе все это из головы. Читай Плутарха и будь доволен тем, что было в древности. Ныне эти характеры более не повторятся». В «Екатерининском», то есть в тульском имении Бегичева, Грибоедов до этого письма был лишь в 1823 г. Следовательно, в это время и происходил какой-то важный и на годы запомнившийся разговор о великих и мелких людях. Плутарх, упомянутый в контексте, уточняет, о каких людях говорили — очевидно, о героях, образцах государственного ума, республиканцах, истинных «отцах отечества», крупных