337

но он еще фактически ни с кем не столкнулся, — для этого пока еще не было прямого повода. Для взрыва нужен какой-то инициирующий момент, внешний импульс, удар, толчок, воспламеняющая искра. Когда же и где этот момент возник?

Заехав к себе домой, Чацкий явился к Фамусову вторично, после утреннего свидания, готовый усесться на диван и рассказывать новости. Но его чересчур настойчивые вопросы о Софье несколько раздражают Фамусова: «Тьфу, господи прости! пять тысяч раз твердит одно и то же». И с прямолинейностью старшего «друга» и опекуна, а также своенравного московского барина и — отдадим ему должное — проницательного отца, Фамусов прямо в упор спрашивает Чацкого: «Обрыскал свет; не хочешь ли жениться?» Он попал в точку. Да, Чацкий хотел бы жениться на Софье. Психологически бесподобное «а вам на что?» Чацкого — это сразу и смущение от неожиданной атаки, и гордая поза молодой, но довольно необоснованной «независимости» от родительского соизволенья на брак, и желание несколько выиграть время. Следует вопрос Чацкого: «Пусть я посватаюсь, — вы что бы мне сказали?» Нельзя согласиться с мнением И. А. Гончарова в «Мильоне терзаний», что Чацкий задает этот вопрос небрежно и «почти не слушая» ответа Фамусова430. Как же так? Ведь он кровно заинтересован в ответе, ибо он любит Софью и приехал «единственно» для нее. Он хочет жениться на Софье — это очевидно. Он, несомненно, настороженно ожидает ответа Фамусова на столь интересующий его вопрос. Отказывает ли ему Фамусов в руке дочери? Нет, не отказывает. Он «только» ставит ему три условия для женитьбы на Софье: «во-первых: не блажи, именьем, брат, не управляй оплошно, а главное, поди-тка, послужи». Первое условие — «не блажи», — конечно, имеет в виду «завиральные идеи» Чацкого; оно в другом месте формулировано: «и завиральные идеи эти брось». Второе условие — не управлять оплошно имением — очевидно, связано и с имущественным положением Чацкого: все-таки у него, по более оптимистическому подсчету Фамусова, четыре, — а не три, как думает Хлёстова, — сотни душ; и хоть Фамусов и хвастает, что жених для него лишь тот, у кого наберется «душ тысячки две родовых», но в конце концов и четыреста душ Фамусов все-таки признает чем-то реальным. Но «главное» — это главное! — «поди-тка, послужи». В ответ на это предложение (Чацкий

339

сплетение социального и любовного сюжетов, основное место, где они скрещиваются и где происходит взрыв.

Тема чести всплывает не раз и в дальнейшем развертывании борьбы Чацкого со старым лагерем: она и в «подлейших чертах» прошедшего житья, и в унизительном поклонничестве перед «Нестором негодяев знатных», и в нежелании ехать на поклон к Татьяне Юрьевне, и в хохоте над «похвалой» Хлёстовой Загорецкому («не поздоровится от эдаких похвал!»), и во всем отношении к Молчалину и его жизненной позиции карьериста и тихони, и в национальной гордости, возмущенной случаем с французиком из Бордо. Тема возникает и в последнем монологе; так, она дана и в словах: «с вами я горжусь моим разрывом», и в гордых строках о «благонравном, низкопоклоннике и дельце». Интересно, что именно в последнем монологе Чацкий точно воспроизводит контраст первого взрыва: «Я сватаньем моим не угрожаю вам. Другой найдется благонравный, низкопоклонник и делец, достоинствами, наконец, он будущему тестю равный». Это и есть последнее выражение темы чести в комедии.

Итак, новатор по-новому понимает и свою роль в жизни, и служение отечеству. Чувство чести, сознание своего достоинства и понимание службы как служения отечеству и есть его индивидуальная позиция, выражение нового отношения к миру. Отношение это глубоко действенно, душа нетерпеливо рвется к деятельности, к переделке мира. «Нетерпеливою душой отчизны внемлем призыванья», — можно сказать об этом словами Пушкина. Новатор хочет, говоря словами Пушкина, уничтожить «гнет власти роковой» и превратить самовластье в обломки. Обломки есть результат того, что предано сознательному сокрушению, сломано. Что же именно подлежит переделке? К чему именно призывает отчизна? Говоря кратко, сокрушению подлежал именно крепостной строй в целом, и идеология борьбы с ним была в «Горе от ума» декабристской идеологией. Перейдем поэтому к разбору антикрепостнического комплекса идей в комедии и в мировоззрении ее автора.

341

именно вокруг этого стержня, дает все основания сопоставлять идеологию комедии с идеологией декабризма.

Как подойти к исследованию этого вопроса? В отличие от предшествующих тем («Два лагеря», «Честь и служба») данная тема многократно разбиралась в грибоедовской литературе. Исследователи подходили к ней различно, пользуясь различными методами изучения, и приходили к разным результатам. Отсюда возникает необходимость сначала остановиться на методологии вопроса.

«Горе от ума» — не конституционный проект и не политико-экономический трактат, а художественное произведение. Было бы величайшей ошибкой применить к нему те же способы исследования, какие необходимо применять к конституциям или политико-экономическим трактатам. Разбирая его руководящие идеи, надлежит учитывать его особенности как художественного произведения и разбирать его именно как таковое. Кроме того, «Горе от ума» не художественное произведение вообще, а произведение драматургическое, имеющее свою специфику, обладающее своими закономерностями. Забвение последних также может привести к ошибкам. Все эти соображения справедливо могут представиться читателю само собою разумеющимися и даже излишними для упоминания. Но необходимость напомнить о них будет уяснена в последующем изложении.

Как художник-реалист Грибоедов воссоздавал в образах жизнь своего времени. Он не имел в виду искусственно выделять какую-то одну особую идею в общем облике героя, он воссоздавал его во всей жизненной цельности, в особой обстановке драматургического действия, которое давало герою возможности разнообразного выявления себя, но, как всегда в драматургическом произведении, не любые возможности, а совершенно определенные, ограниченные. Герой приехал в дворянский дом на свидание с любимой девушкой; он действует в парадных комнатах дома и в течение только одного дня; он все время находится в общении с людьми светского круга. Его внутренний мир идей и чувств выявлен только через это общение — автор ни разу не дал ему одинокого монолога в пустой комнате. Когда в горячей речи о французике из Бордо Чацкий замечает, что его не слушают и танцуют,

343

Никто не знал, когда и как
Она сокрылась. Лишь рыбак
Той ночью слышал конский топот,
Казачью речь и женский шепот,
И утром след осьми подков
Был виден на росе лугов.

Но читатель неизбежно представит себе большее, нежели три-четыре перечисленных признака: он поймет и девичье волнение, и спешность подготовленного бегства, ощутит на своем лице не упомянутый автором утренний ветер и свежесть украинского воздуха. Этого всего в образе нет, и это все в образе безусловно есть, — в этом существо отбора типического. Поэтому любой настоящий художественный образ и говорит читателю гораздо больше, нежели формально в себе содержит. С предельной скупостью передан Маяковским лирический образ страстного ожидания:

Приду в четыре, — сказала Мария.
Восемь.
              Девять.
                           Десять.

Тут не сказано, что она не пришла, и не описано, что чувствует по этой причине герой, но тут безусловно и с исключительной силой сказано и о том, что она не пришла, и о том, что чувствует герой. Никакого противоречия в этом утверждении нет. Чацкий говорит о каком-то очень определенном «Несторе негодяев знатных», которого он знал и ненавидел лично, еще «дитёй», когда его возили к нему на поклон; он говорит о каком-то определенном помещике-балетомане, который «на крепостной балет согнал на многих фурах от матерей, отцов отторженних детей», которых затем за долги барина распродали поодиночке. Все это признаки, воссоздающие целое.

И «Нестор негодяев знатных», и помещик-балетоман, распродавший детей поодиночке — лишь художественные признаки целого — крепостной России. Эти фигуры влекли за собой интегральный образ крепостной родины, ее страшного угнетения. Это были классические примеры, конденсированное выражение угнетения. И вместе с тем эти образы влекли за собою и образ самодержавной России в целом, ибо Чацкий говорил о «Несторе негодяев знатных» и о помещике-балетомане в неразрывной связи с «отцами отечества», с проблемой деятеля, долженствующего спасти и перестроить любимую родину: «Где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять