318

С этим логически связано сознательное авторское установление еще одного разрыва: между Скалозубом и 1812 годом, который был овеян для Грибоедова, как он сам писал, «поэзией великих подвигов» и возвышенного служения отечеству, — об этом ясно говорит грибоедовский набросок пьесы «1812 год». Скалозуб на военной службе с 1809 г. («Я с восемьсот девятого служу», — говорит он); казалось бы, как же миновать 1812 год при рассказе о подвигах такого заслуженного вояки? Однако Грибоедов явно выбирает желательную дату его подвигов. Казалось бы, чего проще сказать: «В двенадцатом году мы отличались с братом...» Какой же военный может миновать двенадцатый год при воспоминании о боевом прошлом? Однако Скалозуб вообще ни слова не говорит о нем и упоминает другую дату: «В тринадцатом году мы отличались с братом в тридцатом егерском, а после в сорок пятом». Тенденция разъединения Скалозуба с двенадцатым годом проведена и далее; грубая реплика Скалозуба о пожаре Москвы не связана ни в малейшей мере с «поэзией великих подвигов»: «По моему сужденью пожар способствовал ей много к украшенью». Для самого Грибоедова пожар Москвы имел иное содержание. В наброске пьесы «1812 год» оттенена трагедийность события: «Между тем зарево обнимает повременно окна галереи; более и более устрашающий ветер. Об опустошениях огня. Улицы, пылающие дома. Ночь. Сцены зверского распутства, святотатства и всех пороков...» Пожар Москвы для Грибоедова — вовсе не повод, способствующий ее «украшению». Обратим внимание на сходство реплики Скалозуба со следующим выражением из книги предателя декабристов Бошняка «Дневные записки путешествия А. Бошняка в разные области Западной и Полуденной России», изданной в 1820 г., то есть до «Горя от ума»: «Московский пожар, — пишет Бошняк, — послужит, однако, к украшению сей самой Москвы, ибо не только новые дома строятся по правилам изящнейшей архитектуры, но и каменные погоревшие исправляются...» Любопытно совпадение не только мысли, но даже слова («украшению») в тексте Бошняка и в грубой остроте Скалозуба. Не мог ли Грибоедов ознакомиться с этой новинкой в Тбилиси, где он, по собственным словам, «вдоволь начитался», обратить внимание на грубое выражение книги Бошняка о пожаре Москвы и отразить это в тексте комедии?410

320

боевых действий в эти дни вообще не предпринималось. Офицерство веселилось в Праге. «Жизнь наша в Праге была самая шумная», — пишет историк заграничных походов. Русские корпуса двинулись из Богемии в Силезию в последних числах июля и только 7 августа соединились с австрийцами». «Засесть», таким образом, в траншею при всем желании было нельзя, так как армия находилась на марше. Первые военные действия после перемирия начались лишь 14 августа, когда утром союзные армии обложили Дрезден и начали атаку. Так выглядит «подвиг» Скалозуба в историческом освещении413. Мало этого, та же тенденция развита далее. Ордена Скалозуба собственно получены им не за настоящие боевые дела, а, по-видимому, в силу использования хорошо знакомых ему «каналов»: «Да чтоб чины добыть, есть многие каналы...» Желание Грибоедова разъединить Скалозуба с реальным боевым героизмом, с вопросом подлинной воинской чести обнаруживается таким образом еще более явственно.

Любопытно, что в более ранней редакции Скалозуб говорил о себе:

Я — школы Фридриха, в команде гренадеры,
Фельдфебеля мои Вольтеры414, —

то есть он прямо относил себя не к суворовской, а к прусской реакционной военной системе, особенно отчетливо выглядевшей как реакционная после побед 1812 г. и торжества Кутузова — суворовского ученика.

Противопоставление прежней службы высокого значения теперешней аракчеевской службе явственно заметно в «Горе от ума». Оно видно не только в тенденции отъединить Скалозуба от славного 1812 г., но и в ряде деталей. Храбрость прежде была нужна для подвигов, а теперь какие перспективы открыты перед храбрым человеком? Грибоедов отвечает на это непревзойденной по остроумию тирадой Натальи Дмитриевны:

Платон Михайлыч мой единственный, бесценный!

Теперь в отставке, был военный,

И утверждают все, кто прежде знал,

Что с храбростью его, с талантом,
Когда бы службу продолжал,

Конечно, был бы он московским комендантом.

Быть московским комендантом! Очень нужна храбрость московскому коменданту! Можно себе представить

322

Обычно задают вопрос: не противоречит ли военной службе Чацкого его «связь с министрами», а затем «разрыв», о котором рассказывала Татьяна Юрьевна, «из Петербурга воротясь»? Так, проф. Н. Котляревский пишет о Чацком: «Есть глухое (?) указание на какую-то его „связь с министрами“, но мало вероятно, чтобы у этого юнца (а с министрами он, очевидно, был знаком до своего отъезда из России, когда ему было 18 лет) были какие-нибудь серьезные отношения с деловыми людьми»416. Внесем прежде всего поправку, касающуюся возраста. Чацкий, очевидно, до отъезда за границу уже был совершеннолетним (21 год), ибо вступил в управление имением. Фамусов его корит: «Именьем, брат, не управляй оплошно». Это соответствует и тому, что еще до отъезда за границу он «съехал» от Фамусова и получил где-то в Москве свою собственную оседлость: вернувшись из-за границы, он ведь только заезжает к Фамусову с неожиданным визитом, а затем отправляется к себе домой. Он говорит Фамусову в конце первого действия:

Простите; я спешил скорее видеть вас,
Не заезжал домой. Прощайте. Через час
Явлюсь.

Очевидно, Чацкому до отъезда за границу несколько более 21 года. Возвращается он из-за границы, следовательно, лет двадцати четырех.

«Связь с министрами» могла быть как у штатского, так и у военного человека. Чацкий легко мог бы иметь «связь с министрами» и до и после своей отставки от военной службы. Многие молодые военные в эпоху заграничных походов, в бурные военные годы — во время оккупации Парижа, Венского конгресса, русского управления Саксонией и т. д. — получали задания дипломатического характера и вступали в непосредственную «связь с министрами», хотя бы с такими представителями министерства иностранных дел, как гр. Каподистрия и Нессельроде. При штабах армий была в то время дипломатическая служба; так, например, декабрист Юшневский был причислен «для употребления по части дипломатической в штат главнокомандующего 2-ю армиею»417. Практика подобной «связи с министрами» имела место и позже, в эпоху конгрессов. Можно привести пример декабриста Пестеля, который в 1821 г. получил от Нессельроде через штаб 2-й армии поручение

324

и устраивают благоденствие и просвещение земледельцев...»419

Ясно, что отставка была своеобразной формой протеста передовой молодежи. Отсюда враждебная, резко настороженная позиция, которую занял лагерь «староверов» по отношению к этому вопросу. Фамусов, иронически сожалея, говорит о Чацком, представляя его Скалозубу: «Не служит, то есть в том он пользы не находит». Княгиня Тугоуховская ставит в один ряд отказ своего племянника от чинов и упражнения профессоров Педагогического института «в расколах и безверьи». Чацкий говорит об отношении «староверов» к этому вопросу:

Теперь пускай из нас один,

Из молодых людей, найдется: враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим высоким и прекрасным,

Они тотчас: разбой! пожар!

И прослывет у них мечтателем! опасным!!

Служить сейчас, по мнению молодежи, стало негде и некому. Вот об этом и идет спор. Старый мир прав, ощущая в этом чуть ли не главную опасность. Он всеми средствами борется против нее. Он прибегает с этой целью к оружию клеветы: эти-де юнцы потому не служат, что хотят особых отличий и почестей, чванятся, переоценивают себя. Старцы «подозревали» передовую молодежь в гипертрофированном карьеризме — собственном недуге. Князь Радугин, герой комедии Шаховского «Пустодомы» (1819), вернувшись из-за моря, вышел в отставку, так как считал, что «офицерский чин для мудреца ничтожен» и что он должен-де быть «фельдмаршалом или ничем». В анонимной брошюре некоего S., под выразительным заглавием «Горе от ума, производящего всеобщий революционный дух», не без остроты поставлен вопрос о чести в понимании представителя нового поколения или, как замысловато именует его автор, «фантазического человека». Злобный пасквилянт верно подметил, что два противостоящих лагеря имели два разные понятия о чести: человеку, проникнутому «всеобщим революционным духом», в ином смысле представляется первый из трех «предметов, необходимых в жизни: честь» (вторые два предмета — слава и богатство. — М. Н.). «Взглянем на первый его предмет: честь. Известно, что многие образованные