297

на этот вопрос не может быть двух ответов: «самойловское» толкование богаче.

Таким образом наиболее правильным представляется вывод: Софья — человек лагеря Чацкого, который в силу сложных причин продвинулся в обратном направлении — от передового лагеря к лагерю «староверов» — и оказывается первопричиной в распространении клеветы о сумасшествии Чацкого. Это крайне обостряет любовную драму героя. Можно сказать, что трагедия горя от ума раскрыта и в том обстоятельстве, что умная героиня в силу сложных причин «предпочла дурака умному человеку», не могла простить любимому человеку, что он бросил ее и уехал «ума искать», выдумала новый образ возлюбленного и была жестоко покарана действительностью: истинно умный и истинно любимый человек уехал, порвал с нею.

Но допустите на одну минуту обратную исходную позицию: Чацкий полюбил человека, принадлежащего другому лагерю, хотя знал его с детства и имел возможность судить о его качествах: тут нет горя от ума — тут самый ум героя ставится под сомнение... Где же он был, куда смотрел? Почему не разобрался в действительности?379

Графиня Ростопчина в своем продолжении «Горя от ума» («Возврат Чацкого в Москву») решила вопрос иначе — она выдала Софью замуж за Скалозуба, но она существенно ослабила свой вывод особой заинтересованностью Софьи в адъютантах мужа. Софья вышла замуж и завела любовников? Сомнительное решение.

В. А. Мичурина-Самойлова, решая вопрос о том, к какому же лагерю принадлежит Софья, правильно писала, характеризуя ее общий облик: «Кем же создана Софья? Конечно, Чацким. Она говорит буквально языком Чацкого. Только она одна умеет по-настоящему парировать реплики Чацкого. И только с ней говорит Чацкий как с равной»380. Нельзя не вспомнить и того, что М. Е. Салтыков-Щедрин, гениальный художник, давая теме «Горя от ума» дальнейшее самостоятельное развитие, женил Чацкого на Софье и с некоторым ехидством пояснил: «Сам Александр Андреевич впоследствии сознался, что погорячился немного. Ведь он-таки женился на Софье-то Павловне, да и как еще доволен-то был!»381

299

стихотворений еще в исходе XVIII в. Так острая мысль философов-просветителей пробивала брешь в феодальном сознании. «Оставаясь честным, нельзя достичь ничего из того, что в свете условились считать благом... Почести и титулы — не всегда достояние честности», — пишет знакомец Грибоедова кн. Ив. Д. Щербатов в 1818 г.382.

Противостояние новаторов лагерю «староверов» и «готентотов» не было принято новаторами как фатальная неизбежность. Нет, они воспринимали это противостояние как результат своего собственного свободного выбора и гордого решения. Они не просто стояли против, они хотели стоять против, более того, они бросались в борьбу. Борьбу эту они со всей страстью понимали как свою обязанность и назначение в жизни, как результат деятельности своего ума. «Понимая под свободным образом мыслей привычку не руководствоваться мнением других, а рассуждать по собственному своему рассудку, не мог я оный заимствовать от кого другого, как от самой природы, давшей мне способность рассуждать», — гордо показывал на следствии декабрист Оржицкий. «Помилуйте, мы с вами не ребяты; зачем же мнения чужие только святы?» — спрашивал Чацкий Молчалина. Обе позиции разительно совпадают. Это не просто случайная реплика человека, который удивлен низкопоклонным афоризмом «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь», — это исповедание важнейшего убеждения в том, что свободный образ мыслей — это «не руководствоваться мнением других, а рассуждать по собственному своему рассудку»383.

Как же развивалось исторически это новое понятие чести у передового поколения?

Мысль о жизненном назначении, о своей высокой и ответственной роли в жизни встала перед поколением Грибоедова и декабристов особенно ясно и остро, а для иных, может быть, и впервые, в июньские дни 1812 г., когда Наполеон перешел Неман. Дворянство в 1812 г. могло служить или не служить по собственному желанию. Огромнейшее пополнение офицерского состава, вступление на службу новых, еще не служивших офицеров (в их числе был и корнет Грибоедов) было делом добровольным, свидетельствовало о патриотическом порыве. Сроки вступления или возвращения на службу были индивидуальны — вернулся же генерал А. С. Кологривов на

301

каждый чувствовал, что он призван содействовать в великом деле». Этот же рост сознания был отчетливо заметен среди молодого передового офицерства. Служба стала служением отечеству, участием в истории Европы, освещенном светом великих целей: освободить родину, победить поработителя народов, обеспечить народам свободную жизнь. Заполняясь великой целью общего дела, она стала делом чести: передовая молодежь не просто служила — она служила великому делу. Она чувствовала себя активной силой, спасшей родину и Европу. «При такой огромной обстановке каждый из нас сколько-нибудь вырос», — пишет в своих «Записках» Якушкин386.

Пребывание за границей обострило тревогу за положение любимой родины, косневшей в крепостничестве, в самодержавном произволе. Отшумели великие битвы, армия вернулась на родину. Молодые военные, вернувшиеся из-за границы, были, как пишет декабрист Басаргин, еще «покрыты дымом исполинских битв 1812—1814 годов».

Что же им предстояло в России? Кому же теперь служить? Аракчееву?

Прежнее высокое содержание понятия службы начинало исчезать. Служить ради карьеры? Сознательно подчиняться солдафонскому произволу, «шагистике», фрунтомании? Но жизнью можно было жертвовать во имя спасения народов, во имя крушения тирана, во имя торжества свободы, а теперь? «Ты, надеюсь, как нынче всякий честный человек, служишь из чинов, а не из чести», — иронизирует Грибоедов в письме к Бегичеву в апреле 1818 г.387.

Матвей Муравьев-Апостол показывал на следствии: «После кампаний 1812, 1813 и 1814 годов, после существования, столь исполненного происшествиями, последующая единообразная жизнь не могла быть достаточною для тех, которые производили сии кампании». К хору свидетельств о том же еще раз присоединяет свой голос и декабрист Фонвизин: «Возвратясь в Петербург, могли ли наши либералы удовлетвориться пошлою полковою жизнию и скучными мелочными занятиями и подробностями строевой службы, которые от них требовали строго начальники, угождая тем врожденной склонности Александра и братьев к фрунтомании, солдатской вытяжке...»388

Знакомец Грибоедова декабрист Оржицкий в 1819 г. опубликовал стихотворение «Прощание гусара». Герой стихотворения покидал военную службу. Правда, сам

303

повертывался против самодержавия. Именно в это время лицей, общающийся с лейб-гусарами — передовыми людьми, придумал слово «шагистика», как свидетельствует об этом известный донос Булгарина391, а за несколько лет до этого лицеисты прерывали уроки, чтобы выйти прощаться с идущими на фронт полками, — «и в сень наук с досадой возвращались, завидуя тому, кто умирать шел мимо нас...» (Пушкин). Так родилось новое отношение к службе.

2

Бывает, что новые понятия развиваются неприметно, но в данном случае было иначе: современникам бросилась в глаза новизна понятия чести. Начальник штаба кн. П. М. Волконский в 1820 г. писал о протесте офицеров против грубостей и произвола начальства в Измайловском полку с растерянностью и удивлением: «Почему никто из нас при покойном императоре (Павле I. — М. Н.) и не подумал оставлять службы из-за того, что нами командовали и нас учили Куприяновы, Каракулины, Малютины и проч.? Мы исполняли свою обязанность, не делая никогда возражений и не рассуждая о способе обучения этих господ. Почему же теперь необходимо, чтобы господа офицеры имели право рассуждать и обижаться?»392 «Век нынешний» не походил, следовательно, на «век минувший», и князь Волконский был встревожен тем новым, что внезапно предстало перед ним: новым понятием чести.

Аракчеевщина мало изучена как система борьбы крепостного строя с движением молодой России. Мало исследованы и отдельные случаи движения в армии до восстания декабристов. Именно в сфере борьбы аракчеевщины с молодой Россией росло, обогащалось и закалялось у передовых военных элементов новое понятие о чести и о служении родине. Крутость аракчеевщины была между прочим и показателем силы движения вольнодумства в армии. «Государь... всю армию свою казнил Аракчеевым», — писал Вигель393.

Отрывать реакцию Александрова царствования от той силы, с которой она боролась, значит скатываться к либерально-идеалистической концепции аракчеевщины как случайной ошибки правительства, обрушившегося на невинные формы либерализма, ранее этим же правительством