257

то просит об отставке (1820), то тревожится, как бы Ермолов не нашел ему места судьи или учителя в Тбилиси. Однажды он его просил об этом, но это может закрепить его в Грузии, и он пишет Н. А. Каховскому письмо с просьбой помешать исполнению своего прежнего желания344.

Из очерченного ясно: творческая работа над «Горем от ума» была для Грибоедова жизнью на родине и участием в ее борьбе. Он включался через нее именно в то историческое движение времени, которое он так остро ощущал и над которым так много думал на Востоке.

Замысел развивался и ширился, вставали образы, воспроизводившие дорогую — и столь недостижимую — русскую жизнь. Автору было только двадцать пять лет или немногим более. Иранские степи, чужие дома, плоские кровли выжженного солнцем Тавриза, грузинские сакли и горы Кавказского хребта, Арарат, тбилисские улицы, виноградники Цинандали и старый монастырь у Телави, раскаленный от солнца воздух иранской пустыни, духота летней грузинской ночи и томящая жара полудня — все это исчезало. Зимнее утро смотрело в московский дворянский дом сквозь щели ставен. Играли большие часы в столовой. По московским улицам давно валил народ, в доме поднимался шум и ходьба — мели и убирали. Те семьсот верст, которые отделяли Москву от Петербурга, — их можно было пролететь на русских полозьях сквозь снежную бурю и ветер за сорок пять часов для свидания с любимой девушкой. Вечером слышалась музыка, танцевали под фортепьяно в московском барском доме. Старуха битый час ехала с Покровки — бушевала московская метель. Старый барин, член «Английского клоба», хлопотал о выгодном для дочери женихе. Все было по-особому мило, все это было родным, русским, московским, с «особым отпечатком». Но вместе с тем в этом родном и знакомом мире сейчас же рождалось отталкивание и притяжение, ненависть и любовь, презрение и восхищение: он двигался, этот родной и любимый мир образов, двигался по тонко подмеченному, уловленному, схваченному в действительной жизни направлению — вместе с движением всего человечества. В силу этого движения любимая родина шла к своей высокой судьбе.

259

ЧАСТЬ II

«ГОРЕ ОТ УМА»

«...будущее  оценит достойно сию
комедию и поставит ее в число первых
творений народных».                                  

Декабрист А. Бестужев.

262

лагерю принадлежат и «профессоры» Педагогического института, упражняющиеся в «расколах и безверьи». Отнесем сюда и студентов, обученных «расколам и безверью», представленных уже упомянутым князем Федором. Сюда же относятся сторонники «ланкарточных взаимных обучений», а также какие-то люди, руководящие ученьем и обучающиеся в этих — «как бишь их» — пансионах, школах, лицеях, от которых старуха Хлёстова впрямь готова сойти с ума.

Не забудем, что, по словам Софьи, Чацкий «в друзьях особенно счастлив», очевидно, эти друзья — его единомышленники, ведь не Скалозубы же они. В жизни Чацкого наступил момент, когда ему стало «скучно» в доме Фамусовых, даже несмотря на любовь его к Софье, — и он «съехал» оттуда — очевидно, не в пустыню и одиночество, а в какой-то оживленный мир единомышленников, тех самых «друзей», о которых говорит Софья. «Теперь пускай из нас один, из молодых людей, найдется: враг исканий, не требуя ни мест, ни повышенья в чин, в науки он вперит ум, алчущий познаний», — говорит Чацкий во множественном числе о представителях молодого поколения, — явно не об одном из них, а о многих. Тот «недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых», у которого в голове найдутся здравые мысли и который будет протестовать против раболепства перед иностранцами, — этот недруг может найтись, по мнению Чацкого, «и в Петербурге и в Москве». «Вот то-то, все вы гордецы! Спросили бы, как делали отцы? Учились бы на старших глядя!» — восклицает Фамусов, не случайно употребляя выразительное множественное число.

Когда Фамусов говорит: «Ужасный век!» — и добавляет: «Все умудрились не по летам», — он явно говорит о каких-то многих представителях молодежи. Когда Чацкий говорит, что нынче «вольнее всякий дышит», он тоже говорит о каких-то многих своих сторонниках, ощущающих нужду в этом вольном дыхании. «Где — укажите нам — отечества отцы...» — говорит Чацкий Фамусову, и это множественное число — отнюдь не риторическая формула. Когда Фамусов говорит, что «нынче пуще чем когда безумных развелось людей и дел и мнений», — он явно говорит о многих, а не об одном Чацком. «А? как по-вашему? По-нашему смышлен», — восклицает Фамусов о низкопоклонном Максиме Петровиче, и это множественное число с большой выразительностью говорит

264

содержания. Никак нельзя с этим согласиться. Любовная драма развивается в глубокой связи с коллизией двух лагерей. Эта коллизия как бы кольцом охватывает любовную драму и несет ее в себе, соединяя свое движение с ее развитием и придавая ей особую остроту. Герой принадлежит тому социальному миру, который противостоит лагерю его соперника. Представим себе на одну минуту, что соперник Чацкого — человек одного с ним лагеря, одних убеждений, некий Чацкий № 2, какой-либо Каховский или Якушкин, личные романы которых теперь хорошо известны. Мы немедленно чувствуем, как начинает колебаться самый костяк композиции пьесы. Мы потрясаем самую систему событий и хотим извлечь из нее нечто такое, на что пьеса опирается, на чем держится все соотношение ее частей. В самом деле: Чацкий, вернувшись в Москву, находит, что сердцем Софьи овладел Чацкий № 2, собрат по убеждениям. Любовное столкновение сейчас же теряет элементы общественной коллизии, и, что самое важное, пьеса вообще останавливается. Перестают действовать именно те признанные самим автором над собою законы, которые пустили в ход движение пьесы. В предположенном нами случае исходов любовного конфликта могло бы быть только два: Чацкий мог бы противодействовать благородному сопернику или содействовать ему. В первом случае Чацкий мог бы вступить в борьбу с соперником лишь на «общечеловеческой» основе противопоставления одного сильного чувства другому, и «Горе от ума» немедленно исчезло бы вообще, полностью переродившись в чисто любовную пьесу. Во втором случае, если Чацкий, движимый чувством благородного самоотречения, в силу каких-то особых поводов отказался бы от своей любви и стал бы помогать другу отбивать Софью у лагеря Фамусовых, Чацкий немедленно стал бы второстепенным лицом, а пьеса также перестала бы быть «Горем от ума».

Держит любовную интригу в том виде, в каком она раскрывается в пьесе, именно общественное противоречие — столкновение двух лагерей. Социальная коллизия охватывает любовную драму, несет ее в себе и вместе с тем движется в ее эпизодах, как кровь в сосудах организма. Если соперник Чацкого принадлежит одному с ним лагерю, Чацкий уже не может сказать Софье: «Когда подумаю, — кого вы предпочли...» Он уже не имеет никаких оснований воскликнуть о сопернике: «Она его не