246

Нарышкина в качестве секретаря. Европа уже бурлила. Сведения об испанской и неаполитанской революциях задолго до этого потрясли Петербург. Кюхельбекер готовился погрузиться в кипящую политическими волнениями, охваченную грозой Европу, заранее предвидя впечатление от «борьбы народов и царей». В стихотворении «Прощание» он писал перед отъездом за границу:

Пируй и веселись, мой Гений!
Какая жатва вдохновений!
Какая пища для души —
В ее божественной тиши
Златая, дивная природа...
Тяжелая гроза страстей,
Вооруженная свобода,
Борьба народов и царей328.

Сначала Кюхельбекер побывал в Германии, незадолго до этого взволнованной убийством Коцебу; там же в ноябре 1820 г. он посетил в Веймаре Гете; в Ницце Кюхельбекер был как раз во время Пьемонтской революции. Значительное время он провел в Париже и на юге Франции. «Общественная жизнь здешняя поглотила меня», — писал он матери из-за границы. К сожалению, «Путешествие» или «Европейские письма» Кюхельбекера о его заграничном пребывании в 1820—1821 гг. остались неизданными, но дошедшие до нас отрывки этих путевых заметок, цитированные Ю. Н. Тыняновым, стихи Кюхельбекера и его письма к родным доносят до нас совершенно бесспорные доказательства того, как глубоко захватила его именно политическая и общественная жизнь Европы, потрясаемой революцией.

Предчувствия, выраженные в его стихотворении при прощании с Россией, полностью сбылись: он стал свидетелем «борьбы народов и царей». Поэтическое вживание в эту борьбу делало его самого действующим в ней лицом. Он как поэт был всецело на стороне борющихся с царями народов. Неразлучная с его поэтическим мировоззрением тема жизненного призвания поэта и жизненного подвига активного деятеля прекрасно воплощена в его стихах того времени. Эти переживания возникли еще в Германии, охваченной общественным брожением, как отклики на волновавшее всех греческое восстание. В стихотворении «К друзьям на Рейне» (1821) Кюхельбекер писал:

248

Семеновского полка (октябрь 1820 г.). В армии была усилена слежка, обе столицы были под особым надзором, копились сведения о недовольных, об агитаторах. Судьба Кюхельбекера могла быть чрезвычайно тяжелой, если бы не помощь Ермолова. Кюхельбекер показывает об этом на следствии: «В 1821-м году, возвратясь в С.-Петербург, вскорости после того, когда возвратился туда же из Лайбаха генерал от инфантерии Ермолов, я был рекомендован ему Александром Тургеневым и управляющим министерством иностранных дел графом Нессельродом и принят им на службу для особых поручений в Грузии с чином коллежского асессора». Александр Тургенев, принявший столь живое участие в судьбе Кюхельбекера, писал П. А. Вяземскому о своих хлопотах в пользу попавшего в беду поэта. Переговоры кончились успешно, удалось добыть согласие императора. 6 сентября 1821 г. А. Тургенев писал Вяземскому: «Кюхельбекер едет сегодня или завтра с Ермоловым. Мы устроили его дело. Государь знал все о нем; полагал его в Греции и согласился определить к Ермолову. Я этому душевно рад и еду благодарить Ермолова».

Он гордо презрел клевету,
Он возвратил меня отчизне:
Ему я все мгновенья жизни
В восторге сладком посвящу332, —

писал Кюхельбекер о Ермолове.

Обо всей этой истории дано крайне неточное представление в биографии Грибоедова, предпосланной академическому изданию его сочинений. Там сказано, что, вернувшись в Россию, Кюхельбекер, «по рекомендации петербургских друзей и по личному желанию Ермолова (несомненно, поддержанному Грибоедовым)», получил место в Тбилиси. Грибоедов никак не мог высказаться по этому вопросу и «поддержать желание Ермолова», ибо в августе — сентябре 1821 г., когда разыгрывалась вся эта история, он был еще в Иране, а Ермолов — в Петербурге333.

Кюхельбекер приехал в Грузию вместе с Ермоловым в конце 1821 г. Он быстро и близко вновь сошелся с Грибоедовым, для которого он был как бы живым посланцем революционной Европы, человеком, полным самых свежих новостей и впечатлений, тем, кто мог донести до него

250

Глагол господен был ко мне,
За цепью гор на Курском бреге:
«Ты дни влачишь в ленивом сне,
В мертвящей душу вялой неге!
На то ль тебе я пламень дал
И силу воздвигать народы?
Восстань, певец, пророк свободы!
Вспрянь! возвести, что я вещал».

В этой же сюите находится стихотворение «К Ахатесу», требующее особого внимания. Данная Ю. Н. Тыняновым датировка (1821) приблизительна и вызвана лишь тематикой стихотворения, посвященного греческому восстанию. Ахатес — Fidus Achates — друг Энея, верность которого стала символическим образом дружеской верности. Кто другой в эти годы, кроме Грибоедова, мог получить от Кюхельбекера столь лестное и высокое наименование? Мы не встречаем в 1821—1822 гг. около Грибоедова какого-либо иного человека, который был бы связан с Кюхельбекером столь же тесными узами дружбы. Поэтому мне представляется правдоподобным, что стихи «К Ахатесу» адресованы именно Грибоедову, тем более что только что исколесивший Европу Кюхельбекер вполне может подойти под сравнение с Энеем. Если это так, то естественно сделать вывод, что Грибоедов и Кюхельбекер были одних политических настроений в бурные 1821—1822 гг. и оба горели желанием принять участие в борьбе. Каковы бы ни были индивидуальные окраски политических взглядов обоих друзей, не дошедшие до нас в утраченных документах, имеются все основания предположить, что близкая дружба была обусловлена общностью основных политических настроений:

        Аха́тес, Аха́тес! ты слышишь ли глас,
          Зовущий на битву, на подвиги нас?
          Мой пламенный юноша, вспрянь!
О друг, полетим на священную брань.
      Кипит в наших жилах веселая кровь,
      К бессмертью, к свободе пылает любовь,
          Мы смелы, мы молоды: нам
Лететь к Марафонским святым знаменам.
..................
И в вольность и в славу, как я, ты влюблен,
Навеки со мною душой сопряжен!
          Мы вместе помчимся туда,
          Туда, где восходит свободы звезда...335

Обращает на себя внимание и биографическое совпадение: Грибоедов, несомненно, был влюблен и в вольность

252

звучащая для нас в его стихах политическая тематика — лишь часть, осколок разговоров с Грибоедовым. Разговоры были еще богаче и, несомненно, касались «дел государственных»338.

И Кюхельбекер и Грибоедов были в политическом отношении чрезвычайно образованными и хорошо осведомленными людьми своего времени. Отдельные отзвуки, мелкие признаки этой осведомленности то тут, то там мелькают в документальном материале. Стихотворение Кюхельбекера «Пророчество», относящееся к 1822 г., — отзвук прекрасной осведомленности о международном положении: он вполне в курсе дел, ему прекрасно известна позиция по отношению к восставшим грекам, которую заняла Англия, известна английская оценка положения в Турции. Осведомленность в революционной истории прошлого прорывается даже в ответах Кюхельбекера следствию: «Высочайше учрежденному Комитету известно, какое различие, какая противоположность даже мнений, видов и целей открылась в течении Французской революции между членами одного и того же первоначально Политического клуба». Можно усомниться, чтобы эти тонкости были хорошо известны членам следственного комитета, но Кюхельбекеру-то они, несомненно, были ясны. «В навруз (первый день иранского Нового года. — М. Н.) мы, как революционные офицеры, перед нами церемониймейстер, проезжаем несколько улиц...» — пишет в 1819 г. Грибоедов в своих путевых записках. И тут случайная ассоциация ведет к сложной сумме конкретных сведений о революции, ее истории и быте339.

Как видим, общение Грибоедова с Кюхельбекером далеко не ограничивалось чтением Библии, восторгом перед ее поэтическими красотами, пристрастием к славянизмам и обсуждением легенд Востока. Пушкин, обращаясь к Кюхельбекеру в стихах, посвященных лицейской годовщине, писал:

Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

Что означают «бурные дни Кавказа»? Неужели они «бурные» только потому, что Кюхельбекер тут дрался на