227

и Ермолов, по свидетельству Н. Н. Муравьева, «говорил очень долго, с таким красноречием и с такими познаниями, что мы все удивлялись и заслушались его». «Ермолов был человек государственный в обширном значении этого слова», — справедливо замечает биограф Ермолова М. П. Погодин. Беседы с ним были тем интереснее, что Ермолов много путешествовал. Кроме Востока, на котором он бывал и до своего «консульства», Ермолов хорошо знал и Западную Европу. Еще в молодости он побывал в Париже, в Австрии, в Италии. Он рассказывал о посещении Неаполя и о своем свидании с леди Гамильтон. Заметим, что с Грибоедовым у него могли найтись и такие общие темы, как одно учебное заведение: Ермолов также учился в Московском благородном пансионе под руководством того же профессора Гейма, у которого учился и Грибоедов. Ермолов любил музыку. Ермолов обладал богатой библиотекой: «Библиотека его была отборная, особенно что касается до военного дела, до политики и вообще новой истории. Он выписывал и получал тотчас все примечательное, преимущественно на французском языке. Значительная часть книг испещрена его примечаниями на полях», — пишет его биограф. Переписка с издателями новых книг встречается в его архиве. Там же имеются выписки, сжатые изложения целых обширных произведений (например, французское рукописное изложение обширного немецкого труда Шмидта «Европа и Америка»). Когда Ермолов в письме к Денису Давыдову от 1819 г. жалуется, что ему «нечего читать» и что в каком-то предназначенном для книг шкапу висит оружие, — это отражает прежде всего объем его требований298.

Политический облик Ермолова противоречив и сложен. Грибоедов называет Ермолова «сфинксом новейших времен». В ермоловском архиве — особенно кавказского периода, а иногда и более позднего времени — немало самых лестных личных писем к нему от цесаревича Константина, от Аракчеева, от императора Александра I и ближайших ко двору лиц. Он может послать в подарок персидскую шаль великой княгине Екатерине Павловне и получить от нее личное благодарственное письмо, может в шутку назвать цесаревича Константина «иезуитом патером Грубером» и получить от него обратно то же наименование; Аракчеев в одном из поздравительных писем «просится» к Ермолову в «начальники штаба» (1818).

229

Скрывая тщательно от всех,
Лишь этим гадинам сказала,
И что одних нелепых врак
Умы людские тмящий мрак
Для всех единственное средство
Достать небесное наследство300.

Мысль о природном равенстве людей, противопоставленная феодальному утверждению первенства родовой аристократии, глубоко занимала Ермолова и была одним из самых стойких элементов его мировоззрения. В упомянутой выше энциклопедии вольнодумства XVIII в. мы найдем такие, например, вольные стихи о достоинстве и истинной цене придворной аристократии:

Сам[ойло]ва себе представим крайне бедство,
Что б был он, ежели б не дядино наследство?
И Раз[умовский] Петр, Рум[янцев] Михаил,
Которых мозг умом творец не отягчил,
Что б были бедные, когда бы не порода
И тысяч по сту в год им каждому дохода?301

За три года до смерти Ермолов получил на просмотр свою биографию, написанную для кавказского сборника. В начале биографии прославлялись его предки, превозносился его дворянский род. Ермолов написал в ответ: «Алексей Петрович [Ермолов] не может иметь обширной родословной и разумеет происхождение свое ничего особенного в себе не заключающим». Личная цена человека, присущие данному лицу качества, а не порода и знатность были его критерием в оценке людей. Он был полон негодования и презрения к убийце Лермонтова Мартынову и говорил: «Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а таких людей, каков Лермонтов, не скоро дождешься»302.

Именно отсюда выросла та особая, несомненно демократическая по духу, манера обращения с людьми, которая была свойственна Ермолову. Он взял за правило никогда не отвечать на приветствие сидя, — здороваясь, всегда вставал, хотя бы перед младшим армейским чином. Все знали, что торжественное обращение «Ваше Высокопревосходительство» вызывало его ироническое замечание о предпочтительности «титла» «Ваше Высокоблагополучие». Простота обращения немедленно распространилась и на Грибоедова: Ермолов чуть ли не сразу стал говорить с ним на «ты» и затрагивать щекотливую тему о высших петербургских сферах, которым он предоставил все

231

3

Кюхельбекер не случайно придумал слово «ермоловцы». Нет сомнений, что это широкое содружество людей было объединено какими-то общими принципами свободолюбия и общими политическими настроениями. Вопрос о «ермоловцах» совершенно не изучен в литературе и нуждался бы в специальном исследовании. Естественно, что последующий процесс декабристов и поиски так и не открытого «тайного Кавказского общества» притушили свидетельства о «ермоловцах» и их настроениях в рукописном наследии эпохи, спрятали концы в воду, покрыли все молчанием. Поэтому исследователь оказывается в особо затруднительном положении.

Однако, пристально вглядываясь в первоисточники, можно уловить кое-какие остатки тщательно сглаженных черт, услышать еле доносящиеся отзвуки разговоров и настроений «ермоловцев».

Многочисленные данные свидетельствуют о наличии какого-то дружеского круга, объединенного общими настроениями. «Согласись, мой друг, что, утративши теплое место в Тифлисе, где мы обогревали тебя дружбою, как умели, ты многого лишился для своего спокойствия», — пишет Грибоедов Кюхельбекеру 1 октября 1822 г.; очевидно, он не случайно употребляет множественное число. Неизвестный «ермоловец» сообщает в своих воспоминаниях, что приказ Ермолова со словом «товарищи» «привел всех нас в восторг» (1820). Знаменитое место грибоедовского письма к А. Бестужеву (от 22 ноября 1825 г.) об «оргиях Юсупова», которое обошло всю грибоедовскую литературу, характеризуя отношение Грибоедова к крепостникам, также содержит явное указание на наличие этого круга: «Одно знаю, что оргии Юсупова срисовал мастерскою кистью, сделай одолжение, внеси в повесть, нарочно составь для них какую-нибудь рамку. Я это еще не раз перечитаю себе и другим порядочным людям в утешение. Этакий старый придворный подлец!..» Письмо, содержащее резкие политико-социальные мотивы, будет читаться и перечитываться Грибоедовым в каком-то кругу единомыслящих «порядочных людей». Сам Ермолов примерно в том же тоне пишет Денису Давыдову в феврале 1819 г., что его письма прочитывает «с приятелями, которые понимать их могут»; контекст письма явно говорит о политической тематике переписки: тут и «ропот твой против

233

которые прошли через службу у Ермолова до декабрьских событий, кроме указанных Каховского, Якубовича, Кюхельбекера и других, надо отметить еще любопытную фигуру дяди декабриста Якубовича — Петра Максимовича Устимовича, принятого в тайное общество декабристом Перетцом еще в 1821 году. Грибоедов был коротко с ним знаком. Отметим члена Союза Благоденствия, а затем и Северного общества — Гермогена Ивановича Копылова, служившего у Ермолова. Николай и Александр Раевские проходят через ермоловский корпус также в грибоедовские годы. Ермолов по связям с Самойловыми и Давыдовыми — старый друг и родственник семьи Раевских (в одном из рапортов Александру I он пишет, что Александра Раевского знает «с самых молодых лет его»). В 1819—1820 гг. Александр Раевский — спутник Ермолова по Кавказу; в одном письме к Давыдову Ермолов пишет, что Александр Раевский перескажет Давыдову все важные новости и заодно передаст знаменитый приказ, где солдаты названы «товарищами»308.

Но дело не ограничивается только декабристскими именами. Известно, что Ермолов предупредил Грибоедова об аресте и дал ему возможность уничтожить компрометирующие его бумаги. По свидетельству Дениса Давыдова, Ермолов доверил это дело своему адъютанту — Ивану Дмитриевичу Талызину, — ясно, что подобное дело можно доверить только политическому единомышленнику. В этой связи интересно и упоминание Грибоедовым имени Талызина (письмо от 27 ноября 1825 г.) в ряду товарищей, сочувственно помнящих о В. Кюхельбекере. Поскольку другой адъютант Ермолова — Николай Васильевич Шимановский, по собственному признанию (в своих воспоминаниях), также участвовал в сожжении бумаг Грибоедова перед его арестом, надо упомянуть и его в среде «ермоловцев». У Пестеля были сведения, что третий адъютант Ермолова — Николай Павлович Воейков — является членом тайного «ермоловского общества». Не решая тут вопроса о политическом тайном обществе, учтем, что это, несомненно, может свидетельствовать об его политических настроениях. Старший брат Воейкова — Александр Павлович — был членом Союза Благоденствия. Знакомец Грибоедова — Ренненкампф — близко сдружился с испанским революционером Ван Галеном. Пестель упоминает и второе имя известного ему члена Кавказского тайного общества — Василия Федоровича Тимковского,