15

в истории и невозможна плесень на текущей, но замедленной волне ее»8.

В 1863 г., в Лондоне, в типографии кн. Петра Долгорукова, были опубликованы «Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурою не пропущенные», где расшифровывался неясный намек «Воспоминаний о 1826 годе» Дениса Давыдова об аресте Грибоедова. В зарубежном издании говорилось вполне отчетливо о царском приказе арестовать Грибоедова и о том, как Ермолов предупредил Грибоедова об аресте9.

Таким образом, тема «Грибоедов и декабристы» в годы первой революционной ситуации в России обозначилась в литературе с довольно большой отчетливостью и в разнообразном составе. Правда, она существовала лишь в коротких высказываниях, почти афоризмах, в маленьких цитатах, небольших документах, — но все же в ней уже бился исторический пульс, более всего в силу работы Герцена.

Тенденция исторического объяснения очевидна в постановке вопроса о Грибоедове Д. И. Писаревым в его работе «Пушкин и Белинский» (1865). «Грибоедов в своем анализе русской жизни дошел до той крайней границы, дальше которой поэт не может идти, не переставая быть поэтом и не превращаясь в ученого исследователя». «Чтобы (художнику. — М. Н.) нарисовать историческую картину, надо быть не только внимательным наблюдателем, но еще, кроме того, замечательным мыслителем; надо из окружающей вас пестроты лиц, мыслей, слов, радостей, огорчений, глупостей и подлостей выбрать именно то, что сосредоточивает в себе весь смысл данной эпохи, что накладывает свою печать на всю массу второстепенных явлений, что втискивает в свои рамки и видоизменяет своим влиянием все остальные отрасли частной и общественной жизни. Такую громадную задачу действительно выполнил для России 20-х годов Грибоедов»10. Эта плодотворная и глубокая постановка вопроса была как бы заявкой на ученое исследование, но его в те годы, конечно, не мог бы выполнить ни Писарев и никто другой, — помешали бы и цензурные условия, и невозможность проникнуть в архивы.

Историю нашей темы для шестидесятых годов можно закончить упоминанием о документальной публикации: письмо Грибоедова к А. А. Жандру и В. С. Миклашевич с двойной датой 17 сентября — 3 декабря 1828 г., ранее

17

этап предшествующего общественного движения и досказать неназванные имена. Сразу становилось понятно, что проникновенный автор разбора великой пьесы очень хорошо знает цену и той группы людей, и тех событий, которых он не захотел назвать прямо. Как опытный цензор, Гончаров хорошо знал приемы подцензурной речи и дал прозрачную характеристику того последующего процесса, в начале которого стоял Чацкий. «На чьей стороне победа? — спрашивал Гончаров. — Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний» и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы. Теперь нам известны эти последствия. Они обнаружились с появлением комедии, еще в рукописи, в свет — и, как эпидемия, охватили всю Россию». Какие же последствия имеет в виду Гончаров, о какой эпидемии он говорит? Имена Герцена и Белинского — Чацких более позднего времени — говорят за себя. Гончаров явно ведет речь о декабристах, о революционном общественном движении двадцатых годов: «Нужен был только взрыв, бой, и он завязался, упорный и горячий — в один день в одном доме, но последствия его, как мы выше сказали, отразились на всей Москве и России». Какой же это бой, завязавшись сначала в мирном фамусовском доме, вышел потом на столичный и даже общерусский простор, да еще вспыхнул в то время, когда комедия только что появилась и ходила «еще в рукописи»? Догадаться нетрудно. «Провозвестники новой зари, или фанатики, или просто вестовщики — все эти передовые курьеры неизвестного будущего являются — и по естественному ходу общественного развития должны являться, но их роли и физиономии до бесконечности разнообразны...»

Читатель той поры уже мог, после знакомства с этой статьей, раскрыть и монографию, характеризовавшую именно опущенный Гончаровым этап «естественного хода общественного развития»: за год перед этим в свет вышло первое издание книги А. Н. Пыпина «Общественное движение в России при Александре I». Это была, в сущности, первая монография, посвященная декабристам, и имя Грибоедова упоминалось в ней несколько раз — и как члена масонской ложи, куда входили Пестель и другие декабристы, и как сотрудника декабристского журнала «Полярная звезда». Тут говорилось и о «Горе от ума» как о произведении «потаенной литературы», и об

19

местечка, «где оскорбленному есть сердцу (sic!) уголок», то будет искать его не в любви только какой-нибудь новой Софьи Павловны, а в чем-нибудь поглубже: что он, может быть, будет членом общества всемирного благоденствия, может быть, страсти увлекут его глубже, и он умрет где-нибудь вдали от своей родной Москвы и вовсе не на западе»13. Тут давался явный намек на Восток, на сибирскую ссылку...

В 1874 г. в «Русской старине» появилась работа Т. А. Сосновского «Александр Сергеевич Грибоедов». Гвоздем статьи была публикация неизвестных ранее булгаринских материалов, но именно они и ставили интересующий нас вопрос: в статье Сосновского публиковались записочки Грибоедова к Булгарину из-под ареста, где были сведения о ходе следствия, сообщения о времяпрепровождении под арестом и о надеждах на скорое освобождение, намеки на принимаемые меры. В работе Сосновского любопытно наличие известной систематизации сведений о взаимоотношениях Грибоедова и декабристов. Он не забывает упомянуть и о членах ранних декабристских организаций, в кругу которых вращался Грибоедов в первый петербургский период, указывает на знакомство Грибоедова с Кюхельбекером, уделяет немало внимания близости Грибоедова с Одоевским. Сосновский прямо говорит о событиях 14 декабря как о причине ареста Грибоедова, упоминает и о сожжении бумаг перед арестом. Но сведения эти были вкраплены то там, то тут, и исследовательских задач перед автором не стояло14.

В том же 1874 г. вышла другая общая работа о Грибоедове, которой, как и этюду Гончарова, суждено было оказать немалое влияние на последующую литературу. «Русский архив» опубликовал «Очерк первоначальной истории „Горя от ума“» Алексея Веселовского (не смешивать с Александром Веселовским). Работа эта расширяла и круг использованных первоисточников: в числе последних находились неопубликованные бумаги родственника Грибоедова, Д. А. Смирнова, которые позже были переданы вдовой собирателя Обществу любителей российской словесности и затем кем-то похищены (они так и не дошли до нас). Статья А. Веселовского замечательна глубокой и плодотворной постановкой вопроса и отмечена продуманным историзмом. «Мы здесь стоим на почве исторической и должны вникнуть во внутреннее значение Чацкого, этого лучшего выразителя надежд и стремлений

21

отношения к декабристам и к их представителю в комедии16.

Постановка вопроса у Галахова интересна не относительной смелостью, тут он не идет особенно далеко: трактовка истоков самого декабризма у него чисто либеральная, аналогичная известной трактовке А. Н. Пыпина; генезис декабризма он видит в реформаторских увлечениях правительства Александра I. Но самая постановка вопроса об анализе типа литературного героя дается в историческом плане.

В семидесятых годах М. Е. Салтыков-Щедрин опубликовал «В среде умеренности и аккуратности», где вывел в числе действующих лиц грибоедовские персонажи — Чацкого, Молчалина, Софью Павловну и др. Общая трактовка образа осталась по-салтыковски сатирической, но Салтыкову все же пришлось провести — теперь уже «своего» — героя через какую-то «историю», в результате которой Чацкий полтора года сидел в тюрьме («в узах года с полтора высидел»). И позже «старинное московское вольнодумство в нем отрыгалось».

Внутренняя художественная сила грибоедовского образа, его внутренние потенции были таковы, что, развив биографию Чацкого чуть ли не до семидесятилетнего возраста, Салтыков все же не смог закончить его жизнь иначе, как тем же уходом туда, «где оскорбленному есть чувству уголок». Чацкий все-таки до конца не смог покориться самодержавному режиму. Желчно поданная мысль о безвыходности борьбы Чацкого характерна для автора нового образа. Непрактичность Чацкого, его неумение бороться и неприспособленность к жизни сказывается и в конечном событии: Чацкий умер, и, умирая, все твердил, как подлинный «филантроп»:

Будь, человек, благороден!
Будь сострадателен, добр!17

1870-е гг. были временем значительного оживления интереса к декабристам и отмечены рядом посвященных им публикаций (так, в 1871—1872 гг. появляются и «Русские женщины» Некрасова); это содействовало и интересу к теме о Грибоедове и декабристах. В 1874 г. было опубликовано в «Русской старине» письмо Грибоедова к В. Кюхельбекеру; в 1875 г. в публикации Ю. В. Косовой и М. В. Кюхельбекера в том же журнале приводились новые документы: тут были и прямые упоминания