Декабристы |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Декабристы » А.С.Грибоедов » М.В. Нечкина. Грибоедов и декабристы.
М. НЕЧКИНА
ГРИБОЕДОВ И ДЕКАБРИСТЫ
<Эпиграф>
Введение
Часть I. Грибоедов и декабристы до создания «Горя от ума»
Часть II. «Горе от ума»
Часть III. Грибоедов и декабристы после создания «Горя от ума»
Примечания
Указатель имен
Указатель персонажей «Горя от ума»
Содержание
Концевые страницы
ИЗДАНИЕ ТРЕТЬЕ
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1977
«Ум и дела твои бессмертны
в памяти русской...»
Из надписи на могиле
Грибоедова
ВВЕДЕНИЕ
Глава I
ИСТОРИЯ ТЕМЫ
1
Вопрос о Грибоедове и декабристах является прежде всего темой исторического характера. Он входит органической частью в состав истории русского общественного движения XIX в., исследование которого было бы неполно без раскрытия этой темы. Этот же вопрос принадлежит и другой крупнейшей проблеме — истории русской культуры XIX в. Развитие русской культуры можно понять лишь в тесной связи с историей общественного движения.
Одновременно тема «Грибоедов и декабристы» является органической частью научной биографии писателя. Он очень рано — еще на студенческой скамье — завязал личные отношения с будущими декабристами и их друзьями, встречался со многими из них во время своего первого пребывания в Петербурге (1814—1818), общался с некоторыми из них на Востоке (1818—1823), возобновил старые связи и завязал новые во время своего приезда с Востока в Москву и Петербург (1823—1825), был арестован и привлечен к следствию по делу декабристов (1826), наконец, продолжал общаться с ними и после разгрома восстания. Ясно, что научная биография Грибоедова не может обойти эту тему, глубочайшим образом связанную с идейным генезисом комедии «Горе от ума». Принадлежность темы истории русской литературы не нуждается в обосновании. Многогранность темы очевидна.
Но, несмотря на разностороннюю и бесспорную важность вопроса о Грибоедове и декабристах, тема эта ранее не была изучена. Научная биография Грибоедова вообще
не написана, а исторические корни идей «Горя от ума» почти совершенно не исследованы. Настоятельная необходимость изучения темы «Грибоедов и декабристы» в силу этого вполне ясна.
Хотя тема и не исследована, она имеет довольно сложную литературную историю. Не будучи изученной, она тем не менее постоянно возникала в грибоедовской литературе и получала ту или иную общую трактовку. Формулировать исследовательскую задачу настоящей работы возможно лишь уяснив себе эту литературную историю.
2
После восстания 14 декабря печатное слово о Грибоедове вообще приумолкло на несколько лет. Обсуждение комедии, столь бурно начатое перед восстанием декабристов, остановилось. Это молчание, может быть, красноречивее иных документов свидетельствовало о внутренней связи пьесы с тем, что произошло на Сенатской площади.
С начала 1830 г. литературные выступления, относящиеся к Грибоедову, становятся чаще. Но ни Ф. Булгарин, опубликовавший в 1830 г. свои воспоминания о Грибоедове, ни В. Ушаков, напечатавший в том же году свой отзыв о «Горе от ума» в связи с первым его представлением, ни Н. И. Надеждин, опубликовавший в 1831 г. свою статью о «Горе от ума» по поводу представления комедии в Москве, ни Н. И. Греч, упомянувший Грибоедова уже в 1830 г. в «Учебной книге русской словесности», ни тот же Булгарин, в следующем, 1831 г. опубликовавший театральную рецензию о пьесе, — никто из них не обозначил существования этой темы хотя бы намеком. В высшей степени «благонамеренный» Булгарин в своих «Воспоминаниях» (1830) писал: «Происшествия, опечалившие Россию в конце 1825 г., потребовали присутствия его [Грибоедова] в Петербурге. Не знали Грибоедова и узнали его. Благородный образ мыслей, откровенность и чистота всех дел его и помыслов снискали ему милостивое внимание правосудного и великодушного монарха. Грибоедов имел счастие представляться государю императору...»1
Неискушенный читатель мог бы подумать, что Грибоедова вызывали с Кавказа специально для того, чтобы он мог представиться государю императору. Между тем речь
7
шла об аресте Грибоедова по делу декабристов. Тем же полным умолчанием отличался и весь последующий хронологический ряд разнообразных выступлений о Грибоедове в печати 1830-х гг. Ни тот же лично знавший Грибоедова В. Ушаков, которого Ксенофонт Полевой называет «неподкупным правдорезом»2, писавший о Грибоедове в 1832 г., ни высказавшийся о Грибоедове И. В. Киреевский (1832), ни автор «Руководства к познанию истории русской литературы» Василий Плаксин (1833), ни анонимный автор рецензии в «Московском телеграфе» (1833), ни В. Г. Белинский в «Литературных мечтаниях» (1834), ни О. И. Сенковский (1834), ни А. С. Пушкин в «Путешествии в Арзрум» (1836), ни П. А. Вяземский в статье о Фонвизине (1837), где подробно говорилось и о Грибоедове, ни «Энциклопедический лексикон» Плюшара (1838), поместивший о Грибоедове особую статью, ни Ксенофонт Полевой, предпославший изданию «Горя от ума» содержательное предисловие-воспоминание «О жизни и сочинениях Грибоедова» (1839), — никто не мог упомянуть об этой теме. Ее окружало молчание. Тема была под запретом. «Энциклопедический лексикон» Плюшара, например, писал: «В 1826 г. он [Грибоедов] получил чин надворного советника». Это вообще все, что сказано в словаре о 1826 годе в жизни Грибоедова, когда он был арестован по делу декабристов.
Однако нет никаких сомнений, что в подавляющем большинстве случаев все авторы, перечисленные выше, не только были прекрасно осведомлены о самом факте близких и многочисленных знакомств Грибоедова с декабристами и о его аресте по их делу, но знали биографическую цену этого факта и имели свое суждение о нем. Лица, хорошо знавшие Грибоедова лично и говорившие о нем в печати, — и Пушкин, и Вяземский, и Ксенофонт Полевой, и Ушаков, и Денис Давыдов, а также Греч и Булгарин, — располагали, конечно, такими сведениями о связях Грибоедова с декабристами, которыми не обладаем мы. Таким образом, отсутствие темы в литературе своеобразно: парадоксальным образом — о ней не говорили не потому, что не знали о ней, а именно в силу того, что́ о ней знали.
Той же особенностью отличалась литература о Грибоедове в 1840-х гг. Она открылась известной статьей В. Г. Белинского, резко отрицательно судившего о комедии со своих тогдашних философских позиций. В 1841 г.
8
отрекшийся от своего насильственного «примирения с действительностью» Белинский в статье «Разделение поэзии на роды и виды» отказался от своих ошибок и дал другую оценку «Горю от ума». В 1847 г. на комедии Грибоедова остановился Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и резко осудил Чацкого, который «смешон», «нестерпим» и «не дает в себе образца обществу»3. В том же 1847 г. в учебном пособии «Очерк русской поэзии» А. Милюков посвятил целый отдел Пушкину и Грибоедову. Но никто из перечисленных авторов не сделал даже намека на интересующую нас тему.
В пятидесятые годы друг Грибоедова С. Н. Бегичев, знавший о нем более, чем кто-либо другой, и некогда сам декабрист, член Союза Благоденствия, взялся за перо и написал свои воспоминания о писателе, но сам так и не опубликовал их. Он мог более чем кто-либо рассказать о Грибоедове и декабристах. Но и в этой рукописи мы не прочтем ничего ни о знакомствах Грибоедова с членами тайного общества, ни даже об аресте Грибоедова, хотя после декабрьских событий 1825 г. прошло уже около тридцати лет: «...в начале 1826 года отправлен он был генералом Ермоловым по делам службы в Петербург», — глухо писал Бегичев.
В 1855 г. Н. Г. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода русской литературы» также не смог остановиться на этой запретной теме.
3
Молчание было нарушено лишь в 1856 г. Существенно изменилась историческая ситуация. Умер Николай I, на престол вступил Александр II. В числе «милостей», связанных с коронацией, манифест 26 августа 1856 г. объявлял амнистию декабристам: им дозволялось возвратиться с семействами из мест ссылки и жить, где пожелают, в пределах империи, за исключением обеих столиц. Этим самым в какой-то мере как бы снимался и литературный запрет с декабрьских событий 1825 г.: хотя прямого разрешения обсуждать эти вопросы и не было дано, некоторые вольности в этом отношении уже можно было допустить4.
В ноябре 1855 г. страстный любитель русской старины Михаил Иванович Семевский — в то время 18-летний
9
прапорщик лейб-гвардии Павловского полка (в котором служил когда-то декабрист Оболенский) — приехал на побывку к родителям в бывшее смоленское имение Грибоедовых Хмелиту, где отец его был управляющим. Еще на школьной скамье М. И. Семевский с увлечением работал над историей русской комедии. Он осмотрел старый помещичий дом, рылся в фамильных бумагах и собрал интересный материал об истории семейства Грибоедовых. В Москве, куда были стянуты по случаю предстоявшей коронации гвардейские части, молодой офицер познакомился через профессора А. Д. Галахова с молодой редакцией «Москвитянина» и Аполлоном Григорьевым, главой редакции. В октябре 1856 г. в «Москвитянине» появилась первая печатная работа Мих. Семевского: «Несколько слов о фамилии Грибоедовых». Публикация эта в основном была посвящена предкам Грибоедова, воспроизводила старые фамильные бумаги, упоминала о фамильных портретах в зале старого грибоедовского дома. Но в конце публикации, в очень слабой связи с основным документальным комплексом, было помещено редакционное приложение, — в его составе было «Письмо А. С. Грибоедова к какому-то несчастному его родственнику», почерпнутое из архива здравствовавшего тогда М. П. Погодина. Несмотря на нарочито туманное заглавие, читателю не стоило большого труда разобрать, что «несчастный родственник» — это какой-то сосланный в Сибирь декабрист: «Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году... Кто тебя завлек в эту гибель!.. Слышу, что снисхождением высшего начальства тебе и товарищам твоим дозволится читать книги», — писал Грибоедов. Это было письмо Грибоедова к декабристу А. И. Одоевскому. Комментариев не было никаких, — разве заглавие само по себе было комментарием. Так проник в печать первый документ, относившийся к теме «Грибоедов и декабристы». Молчание было нарушено, как видим, в очень скромной форме. В 1858 г. Евграф Серчевский еще раз напомнил о теме, перепечатав в своем сборнике «Грибоедов и его сочинения» документ М. Семевского, но уже без всякой конспирации, под заглавием «Письмо А. С. Грибоедова к князю А. И. Одоевскому». Однако о том, что Одоевский — декабрист, упомянуто не было5.
В следующем же, 1859 г. — в первом году революционной ситуации в России, когда все было охвачено напряженным общественным движением, родственник Грибоедова
10
Дмитрий Александрович Смирнов, передовой человек шестидесятых годов, усердный собиратель документов о писателе и восторженный его почитатель, опубликовал в «Русском слове» драгоценный грибоедовский документ — «Черновую тетрадь Грибоедова», забытую последним у С. Н. Бегичева при проезде полномочным министром в Персию в 1828 г. В составе «тетради» находилось стихотворение Грибоедова к «А. О.». Сопроводительный комментарий пояснял, что владелец тетради С. Н. Бегичев, ближайший друг Грибоедова, будто бы очень долго не мог вспомнить, кто именно из друзей писателя носил такие инициалы, и, наконец, вспомнил: речь шла опять-таки об Александре Одоевском. Глухие упоминания о нем в тексте Грибоедова сопровождались прямыми указаниями комментатора, что Одоевский «погиб (sic!) вследствие несчастных происшествий 14 декабря 1825 г.». Об отношении же самого Грибоедова к декабристу свидетельствовали взволнованные заключительные строки стихотворения:
О, мой Творец! Едва расцветший век
Ужели ты безжалостно пресек!
Допустишь ли, чтобы его могила
Живого от любви моей сокрыла?!
Смирнов жалел, что Грибоедов не делал на своих бумагах хронологических помет, подобно Пушкину, — это дало бы возможность судить о внутреннем процессе развития писателя «и о том, чем писатель соприкасался с общею сферою идей и наклонностей своего времени и общества, принадлежал этой сфере, одним словом, был, как говорится, «сын своего времени». Декабристы и тут прямо не назывались, но намек был чрезвычайно прозрачен6.
В 1860 г. М. И. Семевский выступил с новой, уже гораздо более значительной, публикацией: он напечатал в «Отечественных записках» воспоминание декабриста А. А. Бестужева под названием «Знакомство А. А. Бестужева с А. С. Грибоедовым». По понятным причинам публикуемый текст осторожно обходил запретную тему: Бестужев писал свои воспоминания тогда, когда сам был ссыльным и поднадзорным. Рассказав первоначальную историю знакомства, приведя ряд интереснейших разговоров на литературные темы, декабрист рассказывает, как укрепилось это знакомство после чтения «Горя от ума»: «Я только сжал ему руку, и он отвечал мне тем же. С этих пор мы были уже нечужды друг другу...» —
11
далее следует выразительное многоточие. Публикатор М. И. Семевский дал в этом месте лаконическую ссылку: «Пропуск в подлиннике». К сожалению, пропущенного текста мы не знаем до сих пор. Но тема «Грибоедов и декабристы» получила, таким образом, существенно новый поворот: речь шла уже не только о «несчастном родственнике», А. И. Одоевском, а о свободно установившейся дружбе двух писателей, из которых один был декабристом, деятельным участником восстания на Сенатской площади7.
В том же 1860 г. Денис Давыдов в неоконченной статье «Воспоминания о 1826 годе» глухо упомянул, что Ермолов оказал Грибоедову какую-то такую услугу, которую тот был бы «вправе ожидать лишь от родного отца. Он спас его от последствий одного весьма важного дела, которые могли бы быть для Грибоедова крайне неприятны». Только хорошо осведомленные люди могли догадаться, что Давыдов пишет об аресте Грибоедова и о предоставленной Грибоедову Ермоловым возможности уничтожить свои бумаги. Неискушенный же читатель, конечно, не мог понять ничего.
Через два года тема получила дальнейшее развитие. Аполлон Григорьев выступил в 1862 г. в журнале «Время» с посвященной «Горю от ума» статьей под названием «По поводу нового издания старой вещи». Ему случалось уже ранее высказываться о Грибоедове, года за три до этого, в работе «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» (1859). В статье 1859 г. Аполлон Григорьев высказал положение, что Чацкий есть единственное героическое лицо нашей литературы. Эту же интересную и глубокую мысль развивал он в статье 1862 г., частично перенеся в нее точный текст предыдущей статьи. «Грибоедов казнит невежество и хамство, но казнит их не во имя comme il faut’ного условного идеала, а во имя высших законов христианского и человечески-народного взгляда. Фигуру своего борца, своего Яфета, Чацкого, он оттенил фигурою хама Репетилова, не говоря уже о хаме Фамусове и хаме Молчалине. Вся комедия есть комедия о хамстве, к которому равнодушного или даже несколько более спокойного отношения незаконно требовать от такой возвышенной натуры, какова натура Чацкого... Вот я перехожу теперь ко второму своему положению, к тому, что Чацкий до сих пор единственное героическое лицо нашей литературы. Пушкин провозгласил его неумным
12
человеком, но ведь героизма-то он у него не отнял, да и не мог отнять. В уме его, т. е. в практичности ума людей закалки Чацкого, он мог разочароваться, но ведь не переставал же он никогда сочувствовать энергии падших борцов. «Бог помощь вам, друзья мои!» — писал он к ним, отыскивая их сердцем всюду, даже в мрачных пропастях земли. Чацкий — прежде всего честная и деятельная натура, притом еще натура борца, т. е. натура в высшей степени страстная. Говорят обыкновенно, что светский человек в светском обществе, во-первых, не позволит себе говорить того, что говорит Чацкий, а во-вторых, не станет сражаться с ветряными мельницами, проповедывать Фамусовым, Молчалиным и иным...» («Время», 1862, август, с. 43).
Декабристы в тексте Аполлона Григорьева не названы прямо, однако пушкинская цитата из послания к декабристам в Сибирь безошибочно ведет к ним и объединяет судьбу Чацкого с их судьбою. Чацкий не победил в комедии, декабристы не победили на Сенатской площади, но «энергия падших борцов» и в том и в другом случае заслуживает горячего сочувствия.
4
Между тем за рубежом, в обстановке бесцензурной печати, где звучало свободное русское слово, та же мысль вызревала в гораздо более отчетливой форме. А. И. Герцен самым ярким и ясным образом формулировал тезис о связи Чацкого и декабристов. К своей формулировке он подходил постепенно, — интересно проследить, как она у него созревала. С детства увлеченный событиями 14 декабря, поклявшийся в 14-летнем возрасте отомстить за казненных, Герцен явился и первым публикатором декабристских документов и одним из первых, кто — вместе с Н. П. Огаревым — противопоставил революционную истину «Донесению Следственной комиссии» и книге барона Корфа. Герцен знал и любил с детства «Горе от ума», ознакомившись с ним, вероятно, еще в рукописи; по собственному признанию, он помнил появление первых сцен «Горя от ума», а за «первыми сценами», вероятно, последовало знакомство и со всем произведением. Герцен много раз цитирует комедию, берет ее строки в качестве эпиграфов, применяет к своей жизни ее афоризмы. В 1840 г. в
13
«Записках одного молодого человека» Герцен дает общую характеристику впечатления, произведенного «Горем от ума»: оно «наделало более шума в Москве, нежели все книги, писанные по-русски, — от «Путешествия Коробейникова к святым местам» до «Плодов чувствований» князя Шаликова». В 1843 г. Герцен упоминает о «Горе от ума» как об одной из редких пьес, нужных сразу всем слоям общества, всей публике: «Разом для всей публики у нас пьес не дается, разве за исключением „Горя от ума“ и „Ревизора“». В 1851 г., уже за границей, он начинает глубоко вдумываться в смысл образа Чацкого, приходя к выводу, что это — старший брат Онегина, а Печорин Лермонтова — его младший брат («О развитии революционных идей в России»), — параллели, которые потом получили развитие в литературоведении. Тут же бросает он яркое и широкое наблюдение: «Первые песни «Онегина» весьма напоминают нам язвительный, но сердечный комизм Грибоедова». В том же произведении «О развитии революционных идей в России» Герцен с глубоким чувством скорби помещает имя Грибоедова в известный мартиролог русской литературы («Грибоедов предательски убит в Тегеране»). В 1854 г. Герцен переходит к сосредоточенному раздумью над вопросом об исторических корнях Чацкого, над тем, какая же именно действительность его породила. Сначала в повести «Долг прежде всего» Герцен выдвигает обобщение: «...та же жизнь, которая образовала поколение Онегиных, Чацких и нас всех». Включив себя в это поколение (а параллели с собою и Чацким бывали у него и раньше), Герцен воспроизводит затем (в IV части «Былого и дум», около 1855 г.) живую картину Москвы 1820-х гг., «...где до нас декабристы давали тон; где смеялся Грибоедов; где М. Ф. Орлов и А. П. Ермолов встречали дружеский привет, потому что они были в опале». Тут впервые в герценовском тексте Грибоедов стал рядом с декабристами, — но пока именно на этой основе еще не возникало обобщения.
Эпоха революционной ситуации 1859—1861 гг. всколыхнула общественное сознание Герцена. Именно в шестидесятые годы, когда уяснились для него многие кардинальные вопросы общественной жизни, революционной тактики и борьбы, созрела и мысль о прямой связи героя Грибоедова с декабристами: «Я помню появление первых песен «Онегина» и первых сцен «Горя от ума»... Я помню, как, перерывая смех Грибоедова, ударял, словно колокол
Вы здесь » Декабристы » А.С.Грибоедов » М.В. Нечкина. Грибоедов и декабристы.
© ДЕКАБРИСТЫ 2010-2023. При использовании любого материала с нашего сайта - ссылка обязательна!  Copyright © 2010-2023 . Пользовательское соглашение |