2 (14) сентября 1812 года
Оставление Москвы
Тяжелое решение
Отходя от Бородина все ближе и ближе к Москве, русские солдаты, как и весь русский народ, ждали нового сражения под стенами древней столицы: «Войска расположились на Воробьевых горах в боевую позицию; по линии фронта построены были редуты, и потому ожидали, что и тут произойдет решительная битва, ужаснее Бородинской. Златоверхая Москва расстилалась вдали по всему горизонту перед нашими глазами на необозримое пространство и, казалось, вопияла к сынам своим защитить ее неприкосновенность. Один вид этой прекрасной и древней столицы Русского Царства в состоянии был вдохнуть в воинов отчаянное мужество для ее защиты. Смотря на их мрачные лица, казалось, что каждый готов умереть, защищая родимое, в чем заключалась последняя слава и величие Русского народа. Но обстоятельства готовили вовсе иное, неожиданное».
Этим «неожиданным» стал итог совета в Филях – решение об оставлении Москвы. Взвесив все «за» и «против», М. И. Кутузов принял на себя ответственность за это непростое решение, которое многие не понимали, а другие порицали, считая его роковой ошибкой: «По выезде из Москвы светлейший князь велел оборотить лицом к городу дрожки свои и, облокотя на руку голову, поседевшую в боях, смотрел с хладнокровием на столицу и на войска, проходившие мимо него с потупленным взором, они в первый раз, видя его, не кричали ура».
Осознавая всю важность и тяжесть своего решения, Кутузов понимал и то, что ему необходимо объясниться с императором. 4 (16) сентября он писал Александру I: «Осмеливаюсь, всеподданнейше донести вам. Милостивый государь. Что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России… Теперь в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и пока армия вашего императорского величества цела и движима известною храбростию и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря отечества. Впрочем, ваше императорское величество, всемилостивейшее согласиться изволите, что последствия сии нераздельно связаны с потерею Смоленска и с тем расстроенным совершенно состоянием войск, в котором я оные застал».
Бегство москвичей
Оставление Москвы далось очень непросто местному населению и солдатам. Они оставляли не просто свои дома, свои вещи. Уходя из Москвы, они оставляли древнюю святыню, многовековую столицу, духовный центр всей Российской Империи. И несмотря на то, что они еще верили в то, что Кутузов их спасет, этот шаг был слишком серьезным, надолго оставшимся в их памяти.
И. Д. Якушкин писал об оставлении местным населении своего родного города: «Не по распоряжению начальства жители при приближении французов удалялись в леса и болота, оставляя свои жилища на сожжение. Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы. По рязанской дороге, направо и налево, поле было покрыто пестрой толпой, и мне теперь еще помнятся слова шедшего около меня солдата: «Ну, слава богу, вся Россия в поход пошла!». В рядах между солдатами не было уже бессмысленных орудий; каждый чувствовал, что он призван содействовать в великом деле…»
Не такую вдохновенную картину оставления Москвы рисует перед нашими глазами князь Д.М. Волконский: «Выходящие из Москвы говорят, что повсюду пожары, грабят дома, ломают погреба, пьют, не щадят церквей и образов, словом, всевозможные делаются насилия с женщинами, забирают силою людей на службу и убивают. Горестнее всего слышать, что свои мародеры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей — у Платова отнята вся команда, и даже подозревают и войско их в сношениях с неприятелем. Армия крайне беспорядочна во всех частях, и не токмо ослаблено повиновение во всех, но даже и дух храбрости приметно ослаб с потерею Москвы».
В.В. Вяземский, узнавший об оставлении Москвы без боя, восклицал: «Французы в Москве! Вот до чего дошла Россия! Вот плоды отступления, плоды невежества, водворения иностранцев, плоды просвещения, плоды, Аракчеевым, Клейнмихелем, etc, etc насажденные, распутством двора выращенные. Боже! За что же? Наказание столь любящей тебя нации!»
Вступление французов в Москву
Когда главная французская армия вошла в Москву, она насчитывала всего 90 000 человек. Наполеон был уже не в состоянии развивать дальше свои военные операции - он приостановился в ожидании предложений о мире от императора Александра, на которые французский император действительно мог рассчитывать теперь, после потери столицы.
Лишь авангард Мюрата силою oт 25 000 до 30 000 человек последовал за русской армией; остальные же корпуса разместились по квартирам в предместьях Москвы и в окрестных селах. Задачей Неаполитанского короля была разведка обстановки, ведь пока еще не было до конца понятно, каков дальнейший план русского командования.
Арман Луи де Коленкур вспоминал: «Когда 14-го в 10 часов утра император был на возвышенности, называемой Воробьевыми горами, которая господствует над Москвой, он получил коротенькую записочку Неаполитанского короля, сообщившую ему, что неприятель эвакуировал город и что к королю был послан в качестве парламентера офицер русского генерального штаба просить о приостановке военных действий на время прохождения русских войск через Москву».
Оставляя Москву 2 сентября 1812 г., Кутузов действительно приказал начальнику русского арьергарда генералу М.А. Милорадовичу доставить французским войскам записку, она была адресована начальнику Главного штаба Великой армии Наполеона маршалу Л.А. Бертье. Эту записку доставил и вручил маршалу Мюрату (для передачи Бертье) штабс-ротмистр Ф.В. Акинфов, впоследствии генерал и декабрист. В записке помимо просьбы дать возможность русскому арьергарду беспрепятственно отступить из Москвы, упоминалось о том, что «раненые-русские солдаты, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск». Обе просьбы были удовлетворены Наполеоном: следовать за русской армией уже не было ни сил, ни возможностей; а русским раненым был обеспечен очень достойный уход.
Мерсье не мог скрыть своего восторга, небывалого воодушевления и гордости, которые он испытывал, осознавая то, что Москва – в руках французов, в его руках: «Было уже около двух часов дня; яркое солнце отражалось тысячами цветов от крыш распростертого внизу обширного города. При виде этого зрелища, пораженные им французские солдаты могли только воскликнуть: «Москва! Москва!», подобно тому, как моряки, когда приближаются к концу долгого и утомительного плавания, кричат: «Земля! земля!»… Какой великий день славы настал для нас!.. Он должен стать самым величественным, самым блестящим воспоминанием для нас на всю жизнь. Мы чувствовали, что с этого момента наши действия приковывают к себе взоры всего мира и что самое малейшее из наших движений станет историческим... В этот момент были забыты все опасности, страдания. Можно было и дорого заплатить за гордость счастья говорить про себя во всю остальную жизнь: «Я был в Московской армии!»
Французы сравнивали Москву по ее значимости с Иерусалимом. Ложье писал: «При имени Москвы, передаваемом из уст в уста, все толпой бросаются вперед, карабкаются на холм, откуда мы слышали этот громкий крик. Каждому хочется первому увидеть Москву. Лица осветились радостью. Солдаты преобразились. Мы обнимаемся, и подымаем с благодарностью руки к небу; многие плачут от радости, и отовсюду слышишь: «Наконец-то! Наконец-то Москва!»
Но вскоре это воодушевление сменилось раздражением и непонимание происходящего. Наполеон ждал депутации от горожан. «Может быть, эти жители даже не знают порядка сдачи?» - удивлялся император французов. Его нетерпение росло. Но Москва была пуста:
«Нигде никого не было видно, не слышно было ни малейшего шума в этом огромном и многолюдном городе. Триста тысяч жителей как будто находились в заколдованном сне. Это было безмолвие пустыни!»
