Три дня Бородина

До конца XIII века земли города Можайска вместе с окрестными селами, среди которых значилось и Бородино, принадлежали Смоленскому княжеству. К Москве они «пристали» в 1303 году трудами князя Юрия Даниловича, став форпостом западных рубежей Московии. А смоленский тракт, ведущий к «первопрестольной», из века в век оставался самой неспокойной дорогой государства. Кого только не манило к стенам Москвы, причем с одной и той же целью! В 1812 году, как известно, по этой дороге пошли французы…
«Скажите, чтобы добраться до Москвы, какою лучше идти дорогой?» — разыгрывая простачка, спрашивал Наполеон русского посланника Балашова. В ответ прозвучало: «Карл XII шел через Полтаву». Это, конечно, не вразумило, хотя и посол в России Коленкур, хорошо знавший русских, также не советовал императору предпринимать прогулки по смоленскому тракту без приглашения хозяев, да еще с полной боевой выкладкой. Но, невзирая на это, Наполеон был убежден, что поход на Москву займет не более месяца. И ему верили. Слишком уж блестяще, во всяком случае, в сознании простых солдат, обстояли дела у богоподобного императора, чтобы сомневаться в очередной воинской удаче. А потому 12 июня 1812 года, когда солдаты «Великой армии», форсировав Неман, ступили на русский берег, никому из них не приходило в голову, какой жребий им уготован.
25 августа. Накануне

...Передовые полки русской армии подошли к Бородину около 10 часов утра 22 августа. Позади было почти два с половиной месяца отступления от западных границ России — с боями, кровью и потерями. Генеральная стратегия командования — сберечь армию — понимания в этой самой армии не находила.

«Что наша Россия — мать наша — скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам?» — гремел Багратион, грозясь скинуть мундир. От позора. От бессилия. И не он один. Медики разводили руками, не находя объяснений повальным болезням солдат, «отличным по своему характеру от обыкновенных». Словно мор поселился в угрюмых колоннах, идущих в сторону Москвы. Но вот когда стали возле Бородина, все успокоились, ибо поняли — быть делу.

Первыми на Бородинском поле появились инженерные войска. Бородино стремительно теряло мирный вид. Население, укладывая пожитки на телеги, отправлялось кто куда. Копали рвы, делали насыпи и укрепления, рассчитанные на круговую оборону.

И хотя поле готовили к бою все три дня с вечера до рассвета, далеко не все, что было задумано, удалось сделать в полном объеме. Иные рвы оказались настолько неглубоки, что не могли защитить солдат. Шанцевого инструмента не хватало. А ополченцы, присланные на подмогу, и вовсе оказались бесполезными: их не снабдили даже лопатами.

Обеспокоенный таким положением дел, Кутузов издал приказ «об оплате за производимые работы по укреплению позиции». Из экстраординарных сумм велено было выдавать по 10 копеек медью всем, используемым на строительстве укреплений солдатам. Эту мелкую денежку находили потом в карманах убитых...

Французы появились у Бородина 24 августа. С колокольни местного храма Рождества Богородицы, где у русских находился наблюдательный пункт, было хорошо видно, как «три стальные реки текли почти в ровном между собой расстоянии. Наполеон — посередине, прямо на Бородино...»

«Впереди конницы неприятельской, еще многочисленной, грозной, блестящей, на статном крутом коне рисовался лучший наездник французской армии. По наряду его, живописно-фантастическому, узнавали в нем короля Неаполитанского», — вспоминал очевидец. Но не только маршал Мюрат, любитель эффектного антуража, — вся многоликая армия Наполеона, которую он направил по смоленскому тракту: бельгийцы, поляки, немцы, итальянцы, голландцы, португальцы, испанцы и прочая — всяк в своем мундире, являла собой впечатляюще парадное зрелище. «Две армии стали на этих полях, одна перед другой, — писал В.А. Жуковский. — В одной — Наполеон и все народы Европы, в другой — одна Россия».

25-го на рассвете Наполеон через подзорную трубу внимательно изучал расположение русских войск. Донесения разведчиков убедили его в том, что главный удар надо нанести по левому плохо укрепленному флангу. Прорвать боевой порядок, разрезать его и, оттеснив войска, уничтожить их по частям.

Довольно скоро последовало напутствие императора: «Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас».

Кутузов ранним утром того же дня объезжал армию на своих дрожках. Традиционного приказа по войскам не последовало. Задачу на завтра главнокомандующий объяснял без пафоса: «Каждый полк будет употреблен в дело. Вас будут сменять, как часовых, каждые два часа. Надеюсь на вас. Бог нам поможет. Отслужите молебен».

Вдоль рядов пронесли икону Смоленской Божьей Матери, спасенную из горящего города.

Кутузов, сдернув фуражку с седой головы, тяжело опустился на колени. За ним его генералы: Багратион, Барклай, Платов, братья Тучковы...

Многим вспоминалось: после молебна схлынуло психологическое напряжение. Видимо, «все перестали почитать себя земными, отбросили мирские заботы и стали как отшельники, готовые к бою насмерть... Раз обрекли себя на гибель — никто уже не думал о следующем дне».

Генерал Дмитрий Сергеевич Дохтуров сел играть в бостон. Вокруг стояли с интересом наблюдавшие за сим офицеры. Солдаты чистили оружие, точили клинки...

Если даже представить, что когда-нибудь все свидетельства очевидцев, поверенные бумаге, войдут в исторический оборот, то и тогда едва ли хроника «дня Бородина» будет полной. Вряд ли мыслимо отразить грандиозную, то и дело меняющуюся картину сражения, столь длительного и столь кровопролитного.

И все-таки в общем водовороте событий выделялись два очага, два, как их называли, «действующих вулкана», на которые была сделана особая ставка командования и где битва носила беспрецедентно ожесточенный характер.
   
Первый из них: Багратионовы флеши — укрепления на левом фланге русской армии, принявшие на себя главный и многократный удар противника. Второй: самая высокая точка поля, курган естественного происхождения, превращенный в хорошо укрепленный бастион и мощную огневую точку, — так называемая батарея Раевского. Бои за два этих укрепления во многом определили не только весь ход Бородинского сражения, но и его итоги.

В холодных предрассветных сумерках понедельника 26 августа 120-тысячные русские полки встали под ружье.

Около 6 часов утра с французских батарей заговорила артиллерия. Русские пушки открыли ответный огонь. Эта грозная увертюра была коротка. «В пять минут, — писал участник битвы Федор Глинка, — сражение было уже в полном разгаре... Ядра визжали пролетными вихрями над головами. Гранаты лопались».

На левом фланге русской армии находилась 2-я Западная армия под командованием генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона. Для защиты флешей он первоначально выделил 8 тысяч человек, которые и встретили первыми французов. Те же двигались плотными рядами, словно вырастая из еще нерастаявшего тумана.

При сближении примерно на сто метров врага встречал град ружейных пуль. Солдату того времени для того, чтобы приготовить ружье к бою, требовалось выполнить… 14 операций, на счет пятнадцать следовало — «Пли!» Чтобы попасть в грудь противника, целились в кивер.

После первой, хоть и отраженной, атаки стало ясно, насколько решительно настроен противник. Пехотные полки флешей готовились к отражению новой, и в 6.30 она началась. Маршал Даву торопился выполнить приказ Наполеона как можно скорее взять эти укрепления. Именно здесь он хотел прорвать оборону противника и, расчленив его, уничтожать по частям.

Поначалу Наполеону казалось, что для выполнения этой задачи вполне хватит двух пехотных дивизий. Но вторая атака, уже поддержанная артиллерией, также была отбита.

Получив это известие, Наполеон бросил на флеши 30 тысяч человек при 160 орудиях, третья по счету атака велась с двойным превосходством французов. Численный перевес помог им продвинуться вперед — часть флешей была занята. После полуторачасового боя русские кирасиры, пришедшие к 9 часам утра на помощь товарищам, заставили французов отойти на исходные позиции.

Четвертая атака началась около 10 часов утра. Ожесточение схватки нарастало, кавалерийские корпуса французов, поддерживая наступающую пехоту, с бешеным натиском устремились на флеши. Багратион нес огромные потери. На помощь ему были посланы два полка под командованием генерала Александра Тучкова. И тут наступил критический момент боя. Флеши оказались занятыми врагом. Между тем средняя из них представляла для русских особую ценность: расположенная уступом, невидимая со стороны противника, а потому необстреливаемая, она служила опорой для наших контратак. Вернуть ее было необходимо любой ценой.
   
Но ураганный огонь противника одну за другой замертво укладывал солдатские колонны — атаки русских захлебывались.

Тогда Тучков, схватив знамя и обернувшись к своим пехотинцам, крикнул: «Ну что же вы, ребята, трусите? Тогда я один пойду!» — и ринулся вперед. Но успел сделать только несколько шагов...

Между тем гибель любимого командира словно вернула поредевшим полкам былые силы. Атака, стоившая жизни генералу Тучкову, была отражена, а французы выбиты из флешей.

Наполеон, обескураженный тем, что русские не только держат оборону, но и постоянно атакуют, бросал на этот клочок земли дивизию за дивизией. А Багратионовы флеши, словно жернова, перемалывали их одну за другой.

Французский генерал Пеле впоследствии писал о защитниках флешей: «Посреди открытой местности и картечь нашей артиллерии, и атаки нашей кавалерии и пехоты наносили им огромные уроны. Но пока у них оставалось хоть сколько-нибудь силы, эти храбрые солдаты снова начинали свои атаки».

В 11 часов 30 минут французы начали свою очередную атаку. Фамилии генералов, брошенных на полуразрушенные уже флеши, не нуждаются в рекомендациях: Даву, Ней, Жюно, Мюрат. Их поддерживало огромное количество артиллерии — более 400 орудий, почти половина из того, что Наполеон имел при Бородине. Численный перевес был на стороне французов.

«Наши дрались как львы: это был ад, а не сражение... Стены сшибались и расшибались, и бой рукопашный кипел повсеместно. Штык и кулак работали неутомимо, иззубренные палаши ломались в куски, пули сновали по воздуху и пронизывали насквозь, — писал участник сражения. — И над этим полем смерти и крови, затянутым пеленою разноцветного дыма... ревели по стонущим окрестностям огромные батареи».

Если читать подобные описания без торопливости, даже самое вялое воображение способно вполне зримо воспроизвести эту ужасную сечу под полуденным августовским солнцем. И тогда веришь всем запечатленным очевидцами деталям: и тому, что конница не могла передвигаться из-за груд тел, громоздившихся друг на друге, и тому, что земля устала впитывать кровь, и тому, что здесь уже не было никаких различий между князьями и холопами, начальниками и рядовыми — десятки тысяч людей «один на один с бешенством отчаяния» дрались штыками, прикладами, тесаками, камнями, кулаками, дрались до последнего дыхания.

Во время этого боя осколком гранаты был смертельно ранен князь Багратион, возглавлявший контратаку русских. Весть об этом ввела защитников флешей, а затем и всю армию в настоящий шок.

И это могло кончиться катастрофой. Кутузов, понимая это, послал на замену прежнему командующему генерала Д.С. Дохтурова, того самого, который играл в бостон накануне битвы. «...В пожар и смятение левого крыла, — писал Ф. Глинка, — въехал человек на усталой лошади, в поношенном генеральском мундире, со звездами на груди, росту небольшого, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономией, и посреди смертей и ужасов разъезжал спокойно».

Недаром Дохтурова называли «железным». Кутузов знал, кого посылает к обезглавленному, измученному войску. «Рекомендую Вам держаться до тех пор, пока от меня не воспоследует повеление к отступлению». И Дохтуров, которому было отказано в подкреплении, держался. Он сумел под непрекращающимся огнем отвести войска на выгодные позиции, не дав французам разорвать русский фронт даже при оставлении флешей.

Этот этап борьбы на Бородинском поле истребил «такое чудовищное количество отборных французских войск, что и маршалы, и Наполеон явно увидели, до какой степени невыгодно вконец положить тут же, на одном только этом участке фронта, все лучшие силы, без которых нельзя будет целесообразно использовать конечную победу, даже если и удастся ее удержать».

Ночной осмотр Бородинского поля произвел на Наполеона ошеломляющее впечатление. Объехав позиции русских, император увидел, что сдвинуть их с места при всех адских усилиях его армии практически не удалось. Впору было спросить самого себя: «Где моя армия, поставившая на колени Европу? Почему все случилось не так, как было задумано?» Хорошо еще, что он устоял перед искушением пустить в ход гвардию — свой последний резерв.

Они были вместе всего шесть лет...

Историю любви героя войны 1812 года генерала Александра Алексеевича Тучкова, которому посвящены знаменитые строки М. Цветаевой "Генералам 1812 года" и его жены Маргариты Михайловны современники называли «любовью века». Они были вместе всего шесть лет...

Пока происходили военные действия, Маргарита Михайловна Тучкова жила некоторое время в Кинешме, где 1 сентября 1812 года, в день своих именин, получила известие о гибели мужа в Бородинском сражении.

Впоследствии Маргарита основала на этом месте Спасо-Бородинский монастырь и стала первой его игуменьей.

Девушка из рода Нарышкиных

Маргарита Михайловна Тучкова родилась 2 января 1781 г. в семье потомственных дворян Нарышкиных. Из этого древнего и славного боярского рода некогда вышла царица Наталья Кирилловна, мать Петра Великого.

Она развивалась необыкновенно быстро, опережая свой возраст. К пятнадцати годам уверенно владела тремя иностранными языками: немецким, французским, итальянским; рисовала пером и кистью, не только прекрасно исполняла на фортепьяно пьесы Бетховена и Моцарта, но и вдохновенно импровизировала; великолепно пела на светских собраниях и вечерах; имела весомые познания в ботанике, географии, логике, анатомии (посещала анатомический театр, присутствовала на медицинских опытах).

Лето, проводимое часто в подмосковных имениях родителей, тратилось юной девушкой на непринужденное общение с деревенскими сверстниками, верховую езду по окрестностям, ягодную и грибную охоту, купание в реках и прудах.

Чтение книг и последующие размышления над прочитанным уводили ее в области Идеала и Гармонии. Она не пугалась истин жизни, не роптала. Бог был в ней всегда.

‎Маргарита и Александр

Шестнадцатилетней Маргарите казалось, что она живет в будущем, что настоящее есть только приготовление к новому, таинственному и прекрасному миру, равноправной гражданкой которого она хотела себя чувствовать. Душа и сердце ее были чистыми и свободными, распахнутыми к счастью. И когда к ней посватался (в 1797 г.) генерал-майор Павел Михайлович Ласунский, она с полной уверенностью в свое счастье согласилась стать его супругой.

Генерал был хорош собой, слыл богачом; в свое время был привечен Двором Екатерины Великой, возвышался над своими сверстниками, и это ощущение превосходства постепенно притупило в нем здравое восприятие жизни, лишило стремления к самосовершенству. Уже к началу правления Павла I Ласунский безнадежно отстал от века. Человек не первой молодости, достопамятное лицо высшего петербургского общества, Ласунский вовсе не имел серьезного образования и никогда не стремился его получить, хотя в нем было все необходимое: ясный, расчетливый ум, яркие природные способности. Его погубило самолюбие, оно придавило лучшие качества и развило худшие, мир представлялся ему личной собственностью, неделимым владением. Так он растранжирился на дутом самомнении, вскоре обнажив свою пустоту, болезненное состояние души.

Тогда-то и состоялось знакомство Нарышкиной с молодым полковником Ревельского полка Александром Алексеевичем Тучковым. Их представили друг другу на одном из светских приёмов. Постепенно знакомство переросло в нежную дружбу.

Тем временем, слухи о похождениях ее мужа дошли и до родителей Маргариты. Когда все открылось, родители, ужаснувшись, стали хлопотать перед царем и Синодом о разводе. В России того времени это было сложной процедурой, такие вопросы решались на самом высоком уровне. В итоге разрешение было получено.

Вскоре после развода Тучков попросил руки Маргариты, но родители, боясь снова ошибиться, ответили отказом: «Ей ли о новом замужестве думать?»

Влюблённым предстояло расставание

Полковник Тарутинского пехотного полка Михаил Михайлович Нарышкин, родной брат Маргариты, опираясь на рассказы домашних об этом событии, записал: «...был страшный шум в нашем доме, поднятый после отказа матушки Варвары Алексеевны выдать за милого красавца Тучкова мою сестру Маргариту. Бедная сестра, узнав о намерении расстроенного Александра Алексеевича уехать в Европу, потеряла сознание. В ее комнату то и дело вбегали люди с подносами, кувшинами, полотенцами; пахло сладкими травами. Мне жаль было ее; насупившись, я смотрел на мать исподлобья».

Маргарита слегла. Она еще не окрепла, как примерно через неделю после «шума» к нашему дому подъехал на коляске Тучков. Меня, играющего с дворовыми детьми, он подозвал к себе.

- Сходи к Маргарите, передай конверт.

Я побежал опрометью. Сестра раскрыла бумагу, и глаза ее наполнились слезами.

В письме Александр Алексеевич просил Маргариту беречь себя и верить в их счастье. Закончил послание стихами на французском, рефреном которых было признание в любви:

«Кто владеет моим сердцем и кто волнует его? Прекрасная Маргарита!

Как самую дорогую реликвию вдохновенное письмо своего будущего мужа Маргарита хранила до конца дней».

Только в 1806 году, когда Маргарите было уже 25 лет, они дали согласие на брак.

Венчание Маргариты и Александра собрало в маленьком храме на Пречистенке всю московскую знать. По легенде, в день венчания под ноги новобрачной бросился нищий в безобразных лохмотьях: «Мать Мария! Возьми посох!» Маргарита в каком-то лихорадочном оцепенении взяла из рук старика суковатую палку, не задумываясь над странностью слов, обращенных к ней.

А слова эти оказались пророческими: через много лет, став игуменьей Спасо-Бородинского монастыря и получив при новом крещении имя Мария, Маргарита Тучкова каждый вечер будет обходить монастырский двор, опираясь на дубовый посох, подаренный ей юродивым в день свадьбы.

После бракосочетания Маргарита и Александр, удалившись от света, жили в своём Тульском имении. Тучков даже подал рапорт об отставке, однако ввиду готовящейся войны с Францией Государь Александр I рапорт не принял, ценя Тучкова как смелого и отважного воина.

На войне как на войне

Весной 1807 года в Пруссию вторгся Наполеон, и высочайшим повелением Тучкову было предписано отбыть в месторасположение части. Тогда Маргарита Михайловна, словно предчувствуя недолговечность своего семейного счастья, добилась Монаршего разрешения быть рядом с мужем в действующей армии. В тыловых формированиях Ревельского пехотного полка она мужественно разделяла с мужем все неудобства и опасности военной жизни, принимала участие в сражениях при Гейльсберге и Фриндланде.

В 1808 началась русско-шведская война, и вновь Тучкова вызвалась сопровождать супруга в шведском походе. Нередко она находилась рядом с мужем верхом на коне, переодетая в платье денщика.

Главнокомандующий русской армией в своих донесениях из Финляндии о военных успехах русских войск упомянул и о Маргарите Тучковой.

«Я не встречал, - писал он, - людей с такой ненасытною жаждою, с такими огромными требованиями на любовь и жизнь... Солдаты называют ее своим ангелом-хранителем».

«Твоя участь решится в Бородине!»

В 1811 у Тучковых родился сын, которого назвали Николаем. К тому моменту Александр Тучков за храбрость и военные заслуги был произведен в чин генерал-майора. Однако, желая тихой семейной жизни, он вновь подал рапорт об отставке. И вновь получил отказ.

Наступил 1812 год. Все вокруг дышал предчувствием новой войны. Полк Тучкова располагался в Минской губернии.

В одну из ночей Маргарите приснился сон, будто муж подносит к ней на руках младенца Николеньку и говорит: «Вот все, что тебе осталось!» В тоже время она услышала таинственный голос, сказавший по-французски: «Твоя участь решится в Бородине!» Проснувшись в сильном волнении, генеральша поведала обо всем супругу. Однако Александр Тучков успокоил жену и приказал принести карту. Не найдя на ней таинственного Бородина, оба успокоились, отмахнувшись от дурного наваждения. Кто мог тогда подумать, что неизвестное село Бородино войдет в историю России.

Через несколько месяцев, в июне 1812 г. Наполеон с огромной армией вторгся в Россию. Тучков получил приказвыступить со своим полком к Смоленску. Благословив жену и сына, генерал отправился в последний поход.

Местом генерального сражения было выбрано никому дотоле неизвестное село Бородино.

Знаменитое сражение состоялось 26 (8.09) августа 1812 года, через два с половиной месяца после того, как генерал Тучков попрощался с женой.

В тот день, в бою под деревней Семеновской, Тучков поднял свой полк в атаку. Солдаты, оробевшие под шквальным огнем вражеских батарей, замешкались. «Вы стоите? - Я один пойду! - крикнул Тучков, схватил знамя и кинулся вперед. Картечь расшибла ему грудь. Тело его не досталось в добычу неприятелю.

Множество ядер и бомб, каким-то шипящим облаком, обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло, взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала" - так писал Федор Николаевич Глинка о гибели Тучкова в своих "Очерках Бородинского сражения".
Не все мы умрем, но все изменимся

1 сентября в Кинешме, где на некоторое время остановились Тучковы, в день своих именин, Маргарита, входя после богослужения из церкви, неожиданно встретила брата, К.М.Нарышкина, флигель-адъютанта командующего армией Барклая де Толли. На ее расспросы - что с Александром, почему долго нет писем—брат ничего не ответил, потупил взор и кинулся прочь. Едва она, с тяжелым сердцем, вернулась на стоялый двор, как все объяснилось. К ней в комнату в сопровождении родных и священника вошел ее отец с Николенькой на руках и сообщил трагическую весть. Горе сразило Тучкову. Она потеряла чувство времени и пространства, не воспринимала лица, не могла говорить. Все боялись за ее жизнь.

Место, где пал Тучков, было известно. Его на карте отметил граф Коновницын, участник сражения.

К концу октября после отступления французской армии из Москвы, Маргарита Михайловна решила отправиться в Бородинов надежде найти останки мужа и предать их земле.

Перед Тучковой открылось ужасающее зрелище поля смерти, на котором в могильном запустении десятки тысяч убитых были разбросаны без погребения. В сопровождении старого иеромонаха Иосафа она всю ночь ходила по Бородинскому полю среди сотен изувеченных тел.

Нагибаясь едва ли не к каждому обезображенному трупу, Маргарита Михайловна пыталась различить дорогие черты, а ее спутник кропил вокруг святой водой. За ночь она преодолела 9-верстное расстояние, но так и не нашла тело супруга.

На всем поле два места особенно поразили Тучкову своим видом. Это были Семеновские высоты с флешами Багратиона и батарея Раевского, представлявшие собою горы человеческих тел.

Маргарита вернулась в Москву с твердым решением построить памятник Александру и всем погибшим прямо на Бородинском поле.

Игуменья Мария
На месте гибели мужа Маргарита Михайловна построила церковь Спаса Нерукотворного, памятник мужу. В 1820 году церковь была готова и освящена. В храме был поставлен гранитный крест с негасимой лампадой и положена мраморная плита с именем Александра Тучкова. Маргарита Михайловна сама внесла в храм икону Спаса, очень дорогую для неё, переданную ей мужем перед расставанием.

Следует отметить, что это был первый памятник на Бородинском поле, возведенный для вечного поминовения павших воинов. Приезжая из Москвы в Бородино, чтобы следить за его возведением Тучкова останавливалась в небольшом домике, построенном напротив храма.

Через шесть лет в 1826 году после короткой болезни внезапно умирает единственный сын Тучковых, Николай. Вдова похоронила его в склепе под Спасским храмом.

Лишившись любимых, она решает навсегда поселиться здесь.

Измученная собственной неустроенностью, вдова обратилась за духовной поддержкой к святителю Филарету Московскому, великому архипастырю своего времени. Владыка, будучи великим знатоком человеческих душ, неторопливо и мудро начал духовное врачевание Тучковой.

Маргарита Михайловна с благодарностью принимала наставления московского архипастыря и состояла с ним в постоянной переписке.

Под благодатным воздействием Святителя Филарета Маргарита Михайловна постепенно стала привыкать к осознанию благого Промысла Божия над собой, и вскоре у нее появилась мысль о принятии монашества.

Основание монастыря

Постепенно к дому Тучковой стали стекаться женщины, в основном вдовы погибших на полях сражений, желавшие уединения и молитв. 
Спасо-Бородинский женский монастырьНа
1830-е годы приходится начало строительства комплекса монастырских зданий: возводятся стены, небольшая колокольня, каменные келейные корпуса с трапезной и с теплой церковью во имя святого праведного Филарета Милостивого, небесного покровителя митрополита Московского Филарета. В 1833 г. Доходы с капитала от продажи имения, генеральскую пенсию, то есть все свое состояние Тучкова отдавала в казну пустыни.

Спустя три года Маргарита Михайловна приняла малое пострижение и стала инокиней Меланией. И вот, в начале 1838 года община была преобразована в Спасо-Бородинский общежительный монастырь. 23 июля 1839 г. Владыка Филарет сам освятил храм и монастырь.

А 28 июня 1840 г. митрополит Филарет совершил над Тучковой обряд великого пострижения и на следующий день посветил ее под именем матери Марии в сан игуменьи созданного ею Спасо-Бородинского монастыря.

Почти 20 лет мать Мария была настоятельницей монастыря, дни и ночи проводя в трудах и заботах. Она построила ещё один храм и собрала великолепный хор, послушать который приезжали даже из столицы.

Спасо-Бородинский женский монастырь. Памятник погибшим за Россию
Игуменье Марии принадлежит инициатива проведения ежегодных Бородинских торжеств и круглосуточного поминовения русских воинов, которое совершалось в монастыре.

До последних дней жизни игуменья Мария жила в доме напротив усыпальницы мужа и сына. Словно предчувствуя кончину, незадолго до смерти, она сожгла письма мужа к ней, не желая, чтобы их читали чужие люди. Умерла игуменья Мария 29 апреля 1852 года. Похоронили ее в склепе выстроенного храма, рядом с сыном и совсем недалеко от места гибели любимого мужа.

Много раньше, летом 1837 года будущий наследник престола Александр Николаевич со своим окружением посетил Маргариту Тучкову и был потрясен вечной скорбью вдовы о погибших на Бородинском поле. После их посещения в 1839 году в честь 25-летия победы над Наполеоном на Бородинском поле был поставлен памятник погибшим за Россию.

На памятнике - следующая надпись: "Отступили с честью, чтобы вернее победить".

Когда торжественно открывали памятник, Николай I поблагодарил вдову генерала Тучкова и представил ее иностранным представителям: "Это почтенная вдова, которая опередила меня и воздвигла памятник неподражаемый", - и показал на Спасо-Бородинский монастырь.

Над вечным покоем: Маргарита Тучкова

Репников А. В.

Тучкова Маргарита Михайловна, вдова А.А.Тучкова

Маргарита Михайловна Тучкова родилась 2 января 1781 г. в семье знатных родителей. Ее отец Михаил Петрович Нарышкин происходил из рода Нарышкиных, к которому принадлежала мать Петра I. Родители Маргариты были обеспеченными людьми и смогли дать дочери хорошее образование. В это время в великосветских гостиных блистал некий Ласунский. Его мать дружила с Нарышкинами и вскоре сумела убедить родителей Маргариты, что только ее сын сможет обеспечить их дочери достойную жизнь. Понятия самой Маграриты о браке были еще очень неопределенными (ей было 16), а Ласунский был так привлекателен...

Однако после свадьбы все изменилось. Маргарита стала женой развратного циника и лжеца, который видел в ней только богатую наследницу. Нисколько не смущаясь он продолжал вести разгульную жизнь, а Маргарита не отваживалась рассказать родителям правду. В это же время она встретила и полюбила молодого офицера Ревельского полка Александра Андреевича Тучкова. Похождения ее мужа не могли долго оставаться неизвестными родителям Маргариты. Все открылось, и родители ужаснувшись, стали хлопотать перед царем и Синодом о разводе. Это было сложной процедурой, поскольку в России того времени эти такие вопросы решались на самом высоком уровне. В итоге разрешение было получено.

Вскоре после развода Тучков попросил руки Маргариты у ее родителей, но те, боясь снова ошибиться, ответили отказом. Только в 1806 году, когда Маргарите было уже 25 лет, они дали согласие на брак. В 1811 у Тучковых родился сын, но недолгим было их счастье. Война уже стояла на пороге России. Все дышало предчувствием беды. Полк мужа располагался в Минской губернии. В одну из ночей Маргарите приснился сон, будто она находится в незнакомом городе, а на стенах домов написано слово — Бородино. К ней входят отец и брат и говорят: "Муж твой пал со шпагой в руках на полях Бородина" (в литературе существует несколько вариантов рассказов об этом сне Тучковой, по другой версии она увидела во сне кровавую надпись "твоя участь решится в Бородине"). Маргарита испуганно закричала и проснулась. Александр Тучков успокоил жену и приказал принести карту. Не найдя на ней Бородино оба успокоились, отмахнувшись от дурного наваждения. Кто мог тогда подумать, что неизвестное село Бородино войдет в историю России.

В июне 1812 года полчища Наполеона вторглись в Россию и генерал Тучков получил приказ выступить к Смоленску. Судьбе было угодно, чтобы Александр Тучков (вместе с двумя своими братьями) оказался участником Бородинского сражения. В бою под Семеновским, ведя солдат в атаку он был убит картечью. "Тело его не досталось в добычу неприятелю. Множество ядер и бомб, каким — то шипящим облаком, обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло, взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала" — так писал Федор Николаевич Глинка о гибели Тучкова в своих "Очерках Бородинского сражения".

Первого сентября 1812 года страшный сон Маргариты Михайловны стал явью. Она узнала о гибели своего мужа. После этого она поспешила на Бородинское поле, где оставались еще непогребенными павшие войны. И вот, ночью, в кромешной тьме вместе с сопровождавшим ее монахом, державшим в руках зажженный факел, несчастная женщина бродила по полю, усеянному мертвыми телами, разыскивая убитого мужа. Но ей так и не было суждено найти его тела, и тогда Маргарита выстроила на месте гибели Александра небольшую часовню. Впоследствии, она построила здесь храм во имя Спаса Нерукотворного. Отмечу, что это был первый памятник на Бородинском поле, возведенный "для вечного поминовения воинов, на сем месте убиенных". Приезжая из Москвы в Бородино, чтобы следить за его возведением Тучкова останавливалась в небольшом домике, построенном напротив храма.

В 1826 г. Маргариту Михайловну постигло новое горе — умер ее единственный сын Николай. Вдова похоронила его в бородинском Спасском храме. Лишившись любимых, она решила навсегда поселиться здесь. Постепенно дом Тучковой стал центром колонии, где жили женщины, в основном вдовы погибших на полях сражений. В 1833 г. поселение было утверждено как Спасо-Бородинская общежительная пустынь. Спустя три года Тучкова приняла малое пострижение и стала инокиней Меланией. И вот, в начале 1838 года община была преобразована в Спасо-Бородинский общежительный монастырь. 28 июня 1840 г. состоялось пострижение инокини Мелании в мантию с именем Мария, а на следующий день она была возведена в сан игуменьи.

Игуменье Марии принадлежит инициатива проведения ежегодных Бородинских торжеств и круглосуточного поминовения русских воинов, которое совершалось в монастыре. На территории обители были воссозданы укрепления одной из Багратионовых флешей. Мемориальный характер носит и посвящение монастырского собора Владимирской иконе Божией Матери, ведь само Бородинское сражение происходило в день церковного празднования Сретения Владимирской иконы – 26 августа.

До последних дней жизни игуменья Мария жила в доме напротив усыпальницы мужа и сына. Словно предчувствуя кончину, незадолго до смерти, она сожгла письма мужа к ней, не желая, что бы их читали чужие люди. Игуменья Мария скончалась 29 апреля 1852 года. После ее смерти в доме все было оставлено нетронутым. В таком состоянии дом находился до 1930 года, когда монастырь был закрыт и подвергся разорению. В январе 1942 г. в ходе боев дом сгорел. И только в 1984 г. были начаты работы по его восстановлению. 16 августа 1992 г. была возрождена община Спасо-Бородинского женского монастыря, а 12 мая 1994 г. состоялось открытие Дома-музея игуменьи Марии, который можно посетить и сейчас.

До революции в России вышло несколько книг о Маргарите Тучковой и основанном ею монастыре. В начале 90-х появились журнальные публикации о ней, а в 1993 г. вышло репринтное переиздание книги "Спасо-Бородинский монастырь и его основательница" (Издание Спасо-Бородинского женского монастыря). Советую прочитать ее тем, кто захочет побольше узнать о Спасо-Бородинском монастыре, а еще лучше самому посетить эту Подмосковную обитель.

«Одним ожесточеньем воли вы брали сердце и скалу…»

Одна улыбка на портрете,
Одно движенье головы, —
И чувствуется: в целом свете
Герои — вы.

Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса,

И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след, —
Очаровательные франты
Минувших лет. Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, —
Цари на каждом бранном поле
И на балу.

Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера —
Малютки-мальчики, сегодня —
Офицера!

Вам все вершины были малы,
И мягок — самый чёрствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!

Перед вами — первые строфы очень известного стихотворения Марины Цветаевой, которое называется «Генералам двенадцатого года». Именно в таком виде это стихотворение было впервые опубликовано в 1915 году, в петербургском журнале «Северные записки». Стихотворение имеет авторскую датировку («Феодосия, 26 декабря 1913 года»; здесь и далее все даты указываются по старому стилю) и посвящение: «Сергею» (Марина Цветаева и Сергей Эфрон обвенчались 27 января 1912 года).

В посмертных изданиях этого стихотворения первая строфа отсутствует вовсе; кроме того, за счёт знаков препинания была несколько изменена и общая тональность стихотворения.

Конечно, трудно сказать наверняка, когда, как и почему у поэта рождается тот или иной образ, то или иное его произведение. Непосредственный повод к написанию зачастую является всего лишь некоей «последней каплей». В следующих четырёх строфах Марина Цветаева говорит об этом так:Ах, на гравюре полустёртой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков четвёртый,
Ваш нежный лик,

И Вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена…
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.

О, как, мне кажется, могли Вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать и гривы
Своих коней.

В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век, —
И Ваши кудри, Ваши бачки
Засыпал снег…

Эти строфы непосредственно обращены к одному из тех самых блестящих «генералов двенадцатого года» — Александру Тучкову. «Тучков четвёртый» был в своей семье самым младшим: в 1812 году ему исполнилось 35 лет. И он, и его старшие братья — Николай, Сергей, Павел, Алексей — все они были генералами и все (за исключением Алексея — предводителя дворянства Московского уезда) находились в 1812 году в действующей армии.

Нет никаких сомнений в том, что Марина Цветаева хорошо знала ту гравюру, которую вы видите. Гравюра эта была выполнена Александром Ухтомским уже после смерти Тучкова-четвёртого — по рисунку художника Варнека, который, в свою очередь, в 1813 году имел перед глазами медальон с миниатюрным прижизненным изображением Александра Тучкова. Чуть позднее английский художник Джордж Доу использовал эту гравюру для написания романтического портрета Тучкова — безусловно, Цветаева знала и этот портрет, который можно увидеть в Эрмитаже.

В 1806 году младший Тучков женился на 25-летней Маргарите Нарышкиной, аристократке высшей пробы. По стандартам того времени их брак, наверное, трудно назвать заурядным, ибо молодая женщина успела уже побывать замужем и была официально разведена: в 16 лет родители выдали её за человека, чей образ жизни оказался столь далёким от нравственности, что пять лет спустя им же, родителям (Маргарита долгое время скрывала от них подробности своей семейной жизни), без особого труда удалось получить от Священного Синода разрешение на развод.

Брак Александра Тучкова и Маргариты Нарышкиной был браком по любви. На этот раз Маргарита взяла свою судьбу в свои собственные руки и — хоть и не сразу — добилась от родителей благословения. Она была настолько очарована своим мужем и настолько боялась даже и не то чтобы потерять его, но просто разлучиться с ним на долгое время, что сопровождала молодого генерала во всех его походах — и в 1807 году, и в 1808 году, и в последующие годы.

В апреле 1811 года у них родился сын, которого назвали точно так же, как старшего брата Александра Тучкова — Николай. Николенька… Теперь уже втроём, они по-прежнему не расставались, и Александр был счастлив. Но продлиться их семейному счастью — было не суждено. Наступило лето 1812 года…

Сохранилось семейное предание. Однажды, когда им пришлось заночевать в какой-то крестьянской избе, прямо на полу, на грязной соломе, Маргарите приснился странный и страшный сон: она явственно увидела надпись кровью, что-то вроде «участь твоя решится под Бородином». В ужасе она проснулась: «Бородино! Тебя там убьют!..» Вместе они поискали на карте это незнакомое название, но никакого Бородина не нашли. «Чепуха какая-то», — успокоил её муж. И… и отослал её вместе с сыном в Москву: искать Бородино где-нибудь под Москвой ему тогда и в голову не пришло…Три сотни побеждало — трое!
Лишь мёртвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои, —
Вы всё могли! Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.

Бородинская битва началась ранним утром 26 августа и продолжалась до наступления темноты. Никем и никогда ещё не остановленная «Великая армия» Западной Европы (собственно французов там едва ли было даже большинство) беспрерывно, до полного исчерпания сил, атаковала противника, готового скорее умереть, чем сдаться. Фёдор Глинка в своих «Очерках Бородинского сражения» писал впоследствии: «Я не могу удержаться, чтобы не привести здесь подлинных слов одного старого солдата: «Под Бородином (говорит он) мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два… устали, руки опустились! и мы и французы друг друга не трогаем, ходим как бараны! Которая-нибудь сторона отдохнёт и ну опять колоться. Колемся, колемся, колемся! Часа, почитай, три на одном месте кололись».

Все главные события битвы происходили на небольшом клочке земли, перерезанном оврагами. Именно сюда, на изначально более слабый левый фланг русских, накатывались новые и новые волны атак наполеоновской армии. Сменялись дивизии и корпуса, ни на минуту не прекращался убийственный рёв сотен пушек, ежеминутно гибли сотни людей — простых солдат, безвестных офицеров и блестящих генералов. Впоследствии Наполеон, любитель и мастер афоризмов, неоднократно говорил, что считает Бородинскую битву самой страшной из всех, и добавлял: «Французы показали себя достойными победы, а русские заслужили право называться непобедимыми». Вот лишь несколько общеизвестных эпизодов.

С самого начала и почти до самого конца битвы основные удары были направлены на так называемые Семёновские флеши — именно там, по замыслу Наполеона, французы должны были рассечь русскую армию надвое, чтобы потом прижать её к берегам окрестных речушек и уничтожить. Ожесточённые атаки сменявших друг друга войск маршалов Даву, Нея и Мюрата первыми встретили гренадеры Михаила Воронцова (он справа на портрете). Наспех созданные земляные укрепления — те самые флеши — постоянно переходили из рук в руки, штыковые атаки сменялись яростными контратаками, и Воронцов дрался рядом со своими солдатами, личным примером подбадривая их: «Глядите, братцы, как умирают генералы!». Дрался он рядом с ними до тех пор, пока его, тяжелораненного, не вынесли в тылы. Кто-то сказал ему: «Ваша дивизия исчезла с поля боя!». «Да, она исчезла, — ответил Михаил Воронцов. — Но только исчезла она на поле боя»…

Дивизия Воронцова — да только ли она одна! — просто перестала существовать. И тогда генерал Пётр Багратион, командовавший всем левым флангом русской армии, лично повёл свой резерв в штыковую контратаку. Флеши удалось отбить, потом они снова были потеряны, потом опять… В одной из очередных контратак Багратион был ранен в бедро, и его тоже вынесли с поля битвы. Но если Михаил Воронцов оправился от ран («полумилорд, полукупец» в изображении ревнивца Пушкина — это ведь о нём), то спасти Багратиона не удалось: 12 сентября (по другим сведениям — 11 сентября) он умер от гангрены, и четверть века спустя его прах был перезахоронен на Бородинском поле…

Генерал Александр Кутайсов (слева) командовал при Бородине всей русской артиллерией. Известно его распоряжение, отданное накануне сражения: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки…». В начале битвы он находился на командном пункте. Очевидцы вспоминали такой эпизод. Когда раздался вдруг свист пролетевшего ядра, некоторые из солдат невольно вжали головы в плечи. «Стыдно кланяться», — сказал им Кутайсов, но тут же и сам склонил голову. «Это не в счёт, — пошутил юный генерал, — это моё знакомое, его при мне отливали».

В одно из критических мгновений битвы, когда русские в очередной раз были вынуждены оставить Курганную батарею (в нескольких сотнях метров от флешей), генералы Кутайсов и Ермолов, которые оказались поблизости, смогли организовать стремительную штыковую контратаку и снова отбить у неприятеля батарею. Из этой атаки Кутайсов не вернулся, вернулся лишь его конь — с залитым кровью седлом. Александр Кутайсов лишь четыре дня не дожил до своего 28-летия. Тело его так и не было найдено, и своей могилы у него нет: его могилой стало всё Бородинское поле…

С противоположной от Семёновских флешей стороны располагался пехотный корпус, которым командовал Николай Тучков-первый, старший брат Александра Тучкова. По первоначальному плану, внезапное появление на поле битвы дивизий этого корпуса должно было оказаться для противника весьма неприятным сюрпризом. Но… сюрприза не получилось: вначале Тучков-первый (справа на портрете) был вынужден отправить одну из своих дивизий на помощь защитникам флешей, а вскоре и остальные его войска вступили в ожесточённые бои с польским корпусом генерала Понятовского — поляки стремились прорваться в тылы русской армии и дрались отчаянно, но путь им преградили солдаты Тучкова-первого. Во время одной из контратак Николай Тучков получил пулю прямо в грудь. Его вынесли из боя, потом перевезли в Можайск, а потом и в Ярославль. Там, в Ярославле, он и умер несколько недель спустя: полученные им утром 26 августа раны оказались смертельными…

Младший его брат Александр командовал бригадой в той самой дивизии, которую Николай Тучков отрядил на помощь защитникам флешей. Братья сражались рядом, их разделяли в битве всего лишь какие-то сотни метров, но они ничего не знали о судьбе друг друга. Примерно в те же минуты, когда Николай вёл в свою последнюю контратаку гренадер Павловского полка, его брат Александр, со знаменем в руках, повёл в контратаку на флеши солдат Ревельского полка, дрогнувших было под градом пуль. И так же, как и старшему брату, картечная пуля пронзила ему грудь… Фёдор Глинка, «Очерки Бородинского сражения»:

Он погиб близ 2-го реданта. Под деревнею Семёновскою, у ручья, по названию Огника, под огнём ужасных батарей, Тучков закричал своему полку: «Ребята, вперёд!». Солдаты, которым стегало в лицо свинцовым дождём, задумались. «Вы стоите? Я один пойду!». Схватил знамя — и кинулся вперёд. Картечь расшибла ему грудь. Тело его не досталось в добычу неприятелю. Множество ядер и бомб, каким-то шипящим облаком, обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло, взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала…

«Участь твоя решится под Бородином»… В то августовское утро Маргарита Тучкова, ещё не зная этого, стала вдовой. Страшный её сон оказался пророческим. Её муж остался лежать там, на Бородинском поле, — среди десятков тысяч других, искалеченных и убитых…
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли остриё, —
И весело переходили
В небытиё!

Феодосия, 26 декабря 1913 года

Для ещё одного из братьев Тучковых, Павла, последним стало сражение у Валутиной горы — менее чем за три недели до Бородина. Прикрывая отступление из-под Смоленска той самой колонны, которую вёл его брат Николай и в которой находился его брат Александр, Павел Тучков вместе со своими солдатами бросился в штыковую контратаку. Жизнь ему спасли лишь его золотые генеральские эполеты: исколотый штыками, весь в крови, он был захвачен французами. «Свет от выстрелов помог узнать его, и он был взят. Другие русские генералы погибли в этой бойне», — бесстрастно сообщает об этом эпизоде битвы находившийся в свите Наполеона Филипп де Сегюр.

Рассказывают, что при известии о судьбе трёх её сыновей их мать упала на колени и навсегда ослепла…

А для Маргариты Тучковой, вдовы Александра, весь смысл и всё устремление её жизни свелось теперь к её полуторагодовалому сыну Николеньке и к желанию отыскать то, что осталось от её мужа. И как только появилась такая возможность, она отправилась туда, на Бородинское поле. Трудно даже представить себе тот ужас, который испытала эта молодая женщина, бродя среди множества мёртвых тел, переворачивая их, заглядывая в их почерневшие лица, пытаясь найти хоть что-то, напоминавшее её любимого мужа… Всё оказалось напрасно: никаких следов Александра Тучкова обнаружить она не смогла. Разве что маленький перстень, который Александр носил на мизинце правой руки, — так гласит легенда…

Она вернулась на Бородинское поле уже через несколько лет. Не смогла не вернуться туда, где остался её муж. Из письма генерала Петра Коновницына, командира той дивизии, в которой воевал её Александр, она теперь примерно знала то самое место у средних Семёновских флешей, где, по воспоминаниям очевидцев, его настигла смерть. И Маргарита Тучкова решила построить на этом месте храм — вечный памятник и Александру, и всем павшим в той страшной битве. Маргарита распродала свои драгоценности, заложила недвижимость. На её просьбу о помощи откликнулся император Александр Первый — он тоже пожертвовал на строительство храма немалую сумму. Строительство началось уже в 1818 году, а два года спустя небольшой храм Спаса Нерукотворного, поставленный прямо на средних флешах, был освящён. Храм этот был поставлен в чистом поле, богослужения в нём совершались вначале лишь по праздникам и поминальным дням. Маргарита Тучкова приезжала на Бородинское поле вместе с сыном Николенькой, который с годами становился всё более похож на своего отца. Подрастал и молодой тополь, посаженный ими на месте гибели Александра в то время, когда ещё и храма-то никакого не было: глотая слёзы, Маргарита копала ямку, а шестилетний Николенька держал деревце своими ручонками…

Новый страшный удар судьба нанесла ей в октябре 1826 года. Возмужавший Николенька, которому уже исполнилось тогда 15 лет, её единственный свет в окошке, — простудился. Или так только казалось, что он лишь простудился. Во всяком случае, срочно собранный ею консилиум врачей уверил Маргариту, что здоровье и жизнь её сына — вне всякой опасности. Но вскоре после этого — в ночь на 16 октября — Николенька умер на руках у своей матери…

Маргарита Тучкова похоронила сына на Бородинском поле, в склепе построенного ею храма. На поле Бородинской битвы, где навсегда остался и её муж. Ничто теперь не могло удержать её вдали от них, и Маргарита переселилась в «сторожку» — маленький деревянный домик, построенный ею там же, рядом с храмом. Спасский храм да «сторожка» — они стали самыми первыми памятниками на Бородинском поле.

И не было там никаких заборов и замков, и никакой охраны там не было. Из всех людей — лишь сама Маргарита, да ещё старичок Евграф Кузьмич, да ещё одна француженка, да ещё одна немка — «дядька» и гувернантки покойного Николеньки, не пожелавшие и после смерти оставить его. Долгими зимними ночами только лишь шум ветра да вой волков откуда-то из кромешной темноты нарушали торжественную тишину того места, которое некогда вобрало в себя десятки тысяч людских жизней…

Вскоре слухи об отшельнице на Бородинском поле стали распространяться в округе. И потянулись к храму на Семёновских флешах те, кто нуждался в помощи и в утешении. Маргарита рада была любому человеку, и всё новые жилища постепенно вырастали вокруг прежде одинокого Спасского храма. Вначале, в 1833 году, эта маленькая колония получила официальное название Спасо-Бородинского общежития, а в первый день 1838 года вместо общежития учредили Спасо-Бородинский женский монастырь — во главе с игуменьей Марией, которая в миру звалась Маргаритой Тучковой.

В годовщину Бородинской битвы — 26 августа 1839 года — на Курганной батарее был торжественно открыт Главный монумент, рядом с которым с почестями перезахоронили останки генерала Багратиона. На другой день, навестив приболевшую тогда Маргариту Тучкову, император Николай Первый сказай ей: «Мы поставили памятник чугунный, а вы предупредили нас, поставив бессмертный христианский памятник»…

Обустраивался и Спасо-Бородинский монастырь: он был обнесён прочной каменной оградой, а внутри него построили двухэтажные корпуса для монахинь. Наконец, в 1851 году в монастыре состоялась закладка большого соборного храма. Но строить и открывать новый храм Маргарите Тучковой было не суждено: в 1852 году, спустя сорок лет после гибели своего мужа Александра, она скончалась. Её похоронили в склепе Спасского храма, рядом с её сыном Николенькой — совсем недалеко от того дерева, которое они вдвоём посадили когда-то на месте гибели Александра Тучкова.

В 1912 году страна отметила столетие Бородинского сражения. На поле были воздвигнуты монументы в честь тех или иных воинских частей, героически сражавшихся и оставшихся на поле битвы. Деньги на эти монументы были пожертвованы солдатами и офицерами русской армии. Пехотный полк — наследник того самого Ревельского полка, который вёл Александр Тучков в свою последнюю штыковую контратаку — стал официально называться его именем.

В феврале 1929 года комплекс Спасо-Бородинского монастыря получил совсем другое название, революционное: посёлок Ворошилово. В стенах монастыря расположилась тогда трудовая коммуна (в начале 70-х годов там была уже туристическая база).

В марте 1932 года Главный монумент — на месте Курганной батареи — был торжественно взорван. Могилу Петра Багратиона вскрыли, разграбили, а останки «царского генерала» выбросили в мусор.

В настоящее время Главный монумент воссоздан в первоначальном виде — как и многие другие памятники, как и «сторожка» Маргариты Тучковой. Чудом сохранившиеся фрагменты костных останков Багратиона (65 единиц) покоятся теперь на месте его прежнего захоронения. Здания Свято-Бородинского женского монастыря отреставрированы и вновь доступны для обозрения…

В заключение мне хотелось бы затронуть вот ещё какую тему.

Есть в современной России, среди прочих писателей, некто Александр Бушков, который, как рассказывают о нём на обложках, «с присущей ему дерзкой фантазией продолжает разгадывать исторические загадки». О нём самом, вообще-то, мало что известно. Известно лишь, что это «один из самых ярких и самобытных авторов современности», что он является «человеком энциклопедических знаний», что в силу ряда причин «он не получил высшего образования и сменил много профессий» и что суммарный тираж его книг превышает 6 миллионов экземпляров.

Так вот, в одной из недавно вышедших книг (называется она «Россия, которой не было-4. Блеск и кровь гвардейского столетия») Александр Бушков — с присущей ему дерзкой фантазией — в два счёта разгадал и загадку стихотворения Цветаевой:

Оно называется вообще-то «Генералам двенадцатого года», но, не будем лукавить, посвящено декабристам. Всё оно целиком — лишь красивый футляр для одной-единственной заключительной строчки:
И ваши кудри, ваши бачки засыпал снег…

Это могло быть написано только о декабристах. Подразумевается исключительно снег на Сенатской площади, и никакой другой. Никакого другого снега в жизни «генералов двенадцатого года» попросту не могло и быть. […]

Ладно, не станем придираться и говорить, что приведенная Бушковым стихотворная строчка отнюдь не является у Цветаевой «заключительной» (это лишь в романсе из кинофильма «О бедном гусаре замолвите слово» она заключительная) и что в прижизненной публикации 1915 года строчка эта явно обращена к Александру Тучкову (слова «Ваши» написаны там с прописной буквы), который состоять в декабристах не имел никакой физической возможности. Не станем придираться…

Но вот снег… Об этом у нас как-то не принято писать, но снег — всё же был. И вовсе не на Сенатской площади декабря 1825 года, а на Бородинском поле декабря 1812 года…

Спустя более чем через семь недель после битвы, в самом начале своего панического бегства из России, солдаты «Великой армии» вновь увидели страшное Бородинское поле. Вот как пишет об этом французский генерал Филипп Поль де Сегюр («Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I», впервые опубликовано в 1824 году — источник):

[…] Все угрюмо продвигались вперёд, как вдруг многие из нас, подняв глаза, вскрикнули от удивления! Все сразу стали осматриваться: перед ними была утоптанная, разорённая почва; все деревья были срублены на несколько футов от земли; далее — холмы со сбитыми верхушками; самый высокий казался самым изуродованным, словно это был какой-то погасший и разбросанный вулкан. Земля вся вокруг была покрыта обломками касок, кирас, сломанными барабанами, частями ружей, обрывками мундиров и знамён, обагрённых кровью.

На этой покинутой местности валялось тридцать тысяч наполовину обглоданных трупов. Над всеми возвышалось несколько скелетов, застрявших на одном из обвалившихся холмов. Казалось, что смерть раскинула здесь своё царство: это был ужасный редут. […] Никто не остановился: холод, голод и неприятель гнали нас; только при проходе повёртывались головы, чтобы бросить последний печальный взгляд на эту огромную могилу стольких товарищей по оружию, которые были бесплодно принесены в жертву и которых приходилось покинуть. […]

Осознав в ночь на 27 августа невозможность наутро возобновить сражение и приняв решение отступить к Москве, Кутузов смог организовать вывоз с Бородинского поля многих тысяч раненых (но вывезти удалось не всех). О захоронении же погибших (оттеснение русских с их позиций на несколько сотен метров явилось для Наполеона, как известно, основанием считать себя победителем в той битве) — о захоронении погибших не могло тогда быть и речи.

«Великая армия» европейцев, вероятно, имела тогда возможность об этом позаботиться. Но у неё были другие планы. Стремясь не потерять противника из виду, Наполеон в последние августовские дни оставил лежать на Бородинском поле десятки тысяч даже своих собственных солдат — он двинул свою армию к Москве, вслед Кутузову. А потом много чего было: совет в Филях, опустевшая и выжженная Москва, взорванный Кремль, «Тарутинский манёвр» русской армии, бегство Наполеона из Москвы, Малоярославец, возвращение на Смоленскую дорогу… Так и получилось, что позаботиться о павших было просто некому.

«… И высоко росли травы и прозябения на местах великого побоища. Поселяне говорили между собою:
«Земля наша стала сыта!»

Пятьдесят два дня на Бородинском поле безраздельно хозяйничали стаи волков и стаи хищных птиц. Сегюр рассказывает, что европейцы обнаружили своего товарища, который, с раздробленными в битве ногами, смог всё-таки выжить: ночами он укрывался в лошадиных трупах, пил мутную воду из оврага и ел человеческое мясо. О его дальнейшей судьбе Филипп Поль де Сегюр не рассказывает.

Морозными ночи были уже давно, но вот первый снег накрыл солдат «Великой армии» всего лишь через несколько дней после того, как они вновь увидели то страшное Бородинское поле — к тому времени они уже пробежали через Вязьму и думали только лишь и исключительно о том, чтобы как-то выжить самим. Наступил ноябрь 1812 года…

Когда полностью деморализованная, таявшая на глазах «Великая армия» вместе с присматривавшей за её бегством армией Кутузова были уже совсем далеко от Бородинского поля — только тогда наступил черёд позаботиться и о захоронении десятков тысяч павших в августовской страшной битве. Фёдор Глинка в своих «Очерках Бородинского сражения» описал дальнейшее следующим образом:

И вот в одну ночь, в одну длинную морозную ночь небо над застывшим полем Бородинским окатилось красным заревом. Жители Валуева, Ратова, Беззубова, Рыкачева, Ельни и самого Бородина, предуведомленные повесткою от земского суда, выползли из своих соломенных нор и, с длинными шестами, топорами и вилами, отправились на поле Бородинское, где уже работали крестьяне окольных волостей.

Длинные ряды костров из сухого хвороста и смольчатых дров трещали на берегах Стонца, Огника и Колочи. Люди с почерневшими от копоти лицами, в грязных лохмотьях, с огромными крючьями, валили без разбора тела убиенных на эти огромные костры. И горели эти тела, и густые облака тучного беловатого дыма носились над полем Бородинским. […]

И горели, прогорали и разрушались кости вооружённых орд двадцати народов нашествия! […] Вековечные титулы, отличия, порода, знатность — всё горело! И ужели не было существа, которое бы уронило слезу любви на эти кости врагов и соплеменников?

И ваши кудри, ваши бачки засыпал снег… Конечно же, Цветаева знала обо всём этом. Как знала она и о том, что именно тогда, вероятно, Маргарита Тучкова в молитвах и в плаче бродила среди этого неумолимо исчезавшего царства мёртвых — в тщетной надежде отыскать там своего мужа…

Фёдор Глинка, «Очерки Бородинского сражения»:

И горели кости князей и герцогов и остатки эскадронов и обломки оружия с зари вечерней до утренней, и солнце застало поле Бородинское поседевшим от пепла костей человеческих.

Прошла зима. Тёплые весенние дожди напоили окрестности Можайска, и высоко росли травы и прозябения на местах великого побоища. Поселяне говорили между собою: «Земля наша стала сыта!» А чиновники местной полиции, сверяя донесения сотских, сельских старост и волостных писарей, выводили валовый итог:

«1812-го года, декабря 3-го, всех человеческих и конских трупов на Бородинском поле сожжено: девяносто три тысячи девятьсот девяносто девять».

Примерно тогда же, в те же самые декабрьские дни, ничтожным остаткам «Великой армии» европейцев (один процент? два процента? сколько?) удалось, наконец, выбраться из России. Наполеоновскую империю теперь ожидал скорый и уже неминуемый разгром…