ГЛАВА III
[044] См. Т. П. П а с се к, т. III, стр. 72 и сл. (первоначально "Р. ст."" 1886,кн.X, стр. 151 и сл.). В частности, Н. А.Тучкова-Огарева писала там:
"Скромная с виду деятельность его была полна преданности России и народу. Но, несмотря на то, что он старался защищать слабых только силою законов, это не нравилось, и на него часто делали доносы. Бескорыстие отца мешало врагам погубить его и заставило отступиться. Добрая память о нем сохранилась в народе и до настоящего времени.
В конце 1849 года, я, возвращаясь с Огаревым из Крыма и проезжая по Симбирской или Тамбовской губернии,-- не помню,-- разговорилась с одним крестьянином о рекрутском наборе. Дело было осенью.
-- У нас беда,-- отвечал он,-- да, впрочем, везде одно и то же; только вот там,-- и он указал по направлению к Пензенской губернии,-- и есть один человек, который жалеет крестьянина.
Мы взглянули друг на друга.
-- Как его зовут? -- спросила я с замиранием сердца.
-- Тучков,-- отвечал он.
Он служил народу искренно, не тщеславясь, и память о нем сохранилась в народе.
Бывают и в настоящее время проявления трогательной, простой любви к нему.
Так, в недавнем времени, ехала я раз на яровой посев; лошадь, привязанная сзади экипажа, рвалась; надо было купить овса. Мне указали крестьянина, который продавал овес. Я поздоровалась с ним.
-- Откуда будете?
-- Из Долгорукова.
Он быстро взял ведро и принес овса.
-- Сколько с меня? -- спросила я.
-- Ничего.
-- Как ничего, разве так можно?
-- Да ведь вы из Долгорукова; вы, должно быть, дочка Алексея Алексеевича?
-- Да.
-- Ну, он мне побольше делал добра, чем это, царство ему небесное. Насилу я уговорила его взять что-нибудь детям на пряники. Он вертел нерешительно серебро и говорил про себя:
-- С дочки Алексея Алексеевича не надо бы. Эти слова вызвали радостную улыбку на моем грустном лице" (стр. 75--76).
[045] В записках, опубликованных Т. П. Пассек, И. А. Тучкова-Огарева писала:
"Дружба Тучкова с несчастными друзьями его молодости не охладела от разлуки. Она отразилась даже на детях его. Когда мы с сестрой в детстве и молодости встречались с уцелевшими и возвратившимися декабристами, то они добродушно, радостно жали нам руки и говорили с светлой улыбкой: это дети Алексея Алексеевича. И мы, дети, чувствовали, что нас любят, что нами интересуются, и нам, деревенским дикаркам, было хорошо и легко с ними" ("Р. ст.", 1886, кн. X, стр. 152; ср. Т. П. П а с с е к, т. III, стр. 73).
[046] Великим князем, с которым у В. С. Норова в 1822 г. произошло столкновение, был Николай Павлович, будущий царь Николай I. См. об этом эпизоде в статье Огарева "Разбор книги Корфа" (1858). Отмечая, что Норов, привлеченный к суду по делу декабристов, получил наибольшее смягчение наказания, Огарев писал: "Тут Николай оказал великодушие, потому что все знали, что он с Норовым имел личную вражду. На каком-то учении Николай (разумеется, бывши еще великим князем) рассердился, подбежал к Норову с ругательствами и ногою брызнул в него грязью из бывшей тут лужи. Норов, положив шпагу в ножны, ушел и подал в отставку. Император Александр страшно рассердился на этот случай и велел Николаю просить извинения у Норова. Николай исполнил приказание императора, говоря Норову, что и Наполеон иногда ругал своих маршалов. "Мне так же далеко до маршала Франции, как вам до Наполеона",-- отвечал Норов". См. об этом также в "Записках декабриста Д. И. Завалишина", т. II, Мюнхен, 1904, стр. 43--44, "Записках" Д. Н. Свербеева, т. II, М. 1899, стр. 17.
[047] В. С. Норов был осужден к лишению чинов и дворянства и к ссылке в каторжную работу на пятнадцать лет, затем было высочайше "повелено оставить его в работе на десять лет, а потом обратить на поселение в Сибири" ("Восстание декабристов. Материалы", т. VIII, стр. 138).
[048] В 1837 г. на Кавказ были переведены из Сибири декабристы М. М. Нарышкин, Н. И. Лорер, А. Е. Розен, А. И. Одоевский и др.
[049] О посещении Нарышкиных в Высоком см. в записках Н. А. Тучковой-Огаревой, опубликованных Т. П. Пассек:
"Однажды, ехавши в Москву, мы всей семьей заехали к одному возвращенному из ссылки полковнику N. Его имение Высокое находилось в шести верстах от Тулы; там собралось несколько возвращенных, по случаю празднования дня рождения хозяина дома. Его добрая, милая жена радушно принимала друзей мужа. Дом их был как дворец -- в нем легко было заплутаться; кругом великолепный парк, который, по случаю праздника, был иллюминирован; много наехало гостей из города, много простого народа толпилось в парке; хозяин добродушно посылал всем угощение.
Поздно вечером, когда все утихло, он сел к роялю и играл, а жена его пела, большею частью по-французски, романсы, сочиненные в далеком изгнании. Мы прожили три чудные дня в Высоком. Эти дни навсегда остались в нашей памяти" ("Р. ст.", 1886, кн. X, стр. 152, ср. Т. П. Пассек, т. III, стр. 73--74).
[050] Огарев писал Т. Н. Грановскому 17 января 1847 г.: "Если Алексей Алексеевич где действительно полезен и гуманен, это при наборе. Честь ему и слава!" ("Звенья", I, стр. 113).
[051] Имеются в виду волнения крестьян в селе Знаменское в 1844 г.
[052] Авдотья Перваго действительно страдала расстройством умственных способностей; в 1832--1835 гг. находилась в доме умалишенных, а затем "за помещение в письме к сыну своему дерзких и противозаконных выражений" была выслана в Вятку, куда прибыла 17 ноября 1835 г., т. е. после Герцена (прибыл 19 мая 1835 г.). Вероятно, ее разговор с Герценом был в связи с днем десятой годовщины казни декабристов (13 июля 1836 г.); разумеется, Герцен уклонился от предложения А. Перваго как крайне опасного шага, тем более что болезненное состояние собеседницы было для него очевидно.
[053] Это место (начиная со слов: "Однажды, ехавши из деревни в Москву") было опущено в отд. издании 1903 г., хотя, несмотря на замечание цензуры, входило в текст главы, опубликованной в "Р. ст." (1890, кн. X, стр. 33--34).
[054] И. А. Яковлев, отец Герцена, скончался 6 мая 1846 г. 19 января 1847 г. Герцен вместе с семьею выехал из Москвы за границу.
[055] Н. П. Огарев находился за границей с конца мая 1841 г. до января 1842 г.; 20 июня 1842 г. он вновь выехал за границу и вернулся в Россию в феврале 1846 г. В свое пензенское имение Старое Акшено он приехал в начале ноября 1846 г.
[056] В записках Т. П. Пассек Н. А. Тучкова-Огарева рассказывает: "Огарев был в числе актеров и, кроме занимаемой роли, устраивал будочку для суфлера; я помню, как перед представлением он вальсировал на сцене с Еленой, потом они распороли немного опущенный занавес, вставили в него лорнет и подглядывали на публику" (Т. П. П а с с е к, т. III, стр. 77).
ГЛАВА IV
[057] "Сомнамбула" -- опера Беллини (1831), одного из любимых композиторов Огарева.
[058] Более подробно Н. А. Тучкова-Огарева рассказывает о посещениях Огаревым Яхонтова в 1846--1847 гг. в записках Т. П. Пассек, т. III, стр. 77--80:
"Оставаясь у нас, Огарев вставал поздно, приходил к завтраку и до обеда оставался у отца в кабинете; перед обедом они приходили е гостиную, разговаривали и играли в шашки. Огарев после обеда курил: и пил долго и много чаю. В десять часов вечера отец уходил в кабинет. толковать с деревенским начальством; иногда уходил с ним и Огарев особенно если надо было давать медицинские советы; но вскоре возвра щался к нам. По-видимому, он, после отца, любил больше всех говорить с нами,-- в сущности же он был неразговорчив вообще, но так привет лив и с такой добротой смотрел на нас, что нам становилось легче и ве селее при нем. Случалось нам иногда засиживаться с ним так поздно что матушка или m-me Мишель, побранивши нас, что не ложимся спать уходили, и мы оставались с ним одни. Бывало, если засидимся долго
Огарев скажет: "А что, не съесть ли нам чего-нибудь?" Елена тотчас бежала в буфет, приносила что-нибудь холодное, иногда являлась и бутылка красного вина; особенно мы хорошо угощались, если старая няня, она же и экономка, Фекла Егоровна, поворчавши, давала нам от кладовой ключи.
После просьб и хлопот нам позволялось иногда покататься с Николаем Платоновичем в санках.
Отец посвятил Огарева во все наши семейные дела и обстоятельства, как самого близкого человека.
Время шло; развлечения были: отъезды отца, рекрутские наборы, стоны, рыданья баб, наше беспомощное участие, лихорадочное ожидание, кого отдадут, чья семья разбредется завтра.
После каждого набора отец хворал недели по две. Все в доме ходили на цыпочках. Григорий Александрович Римский-Корсаков в такое время сидел у него день и ночь, серьезный, резкий и печальный. Когда Корсаков оставлял больного, мы понимали, что отцу лучше. Огарев в это время незаметно делал все, чтобы нам жилось хорошо, и нам всегда жилось при нем хорошо, даже когда и не видали его, но знали, что он тут.
Он становился для нас ребенком -- катался с нами с гор, ездил в санях, сидя на облучке, ходил с нами пешком, рылся в. снегу, а когда уезжал, то нам казалось, что мы что-то теряли.
Так наступила весна, приближалось Светло-Христово воскресенье.
Наступила страшная распутица. Огарев был у нас и хотел ехать домой, но отец не пустил его. Мы радовались, что нет проезда. В светлое воскресенье ночью в слякоть все вместе ходили в церковь и разговлялись.
С наступившим теплом, в сопровождении Огарева и двух кучеров, нам позволили ездить верхом.
Однажды Огарев собрался ехать на какой-то большой праздник; мы растерялись. Долго ходили с ним по саду, желая, но не смея спросить, когда он вернется. Мы надеялись, что вот-вот что-нибудь случится и Огарев останется; но ничего не случилось, тарантас покатил по грязной дороге и скрылся под горой.
Мы стояли неподвижно.
-- Ступайте домой,-- сказал отец,-- а я зайду на завод.
Чтобы развлечься, мы пошли к качелям; там было много девушек, почти все наши ученицы . Сорок девушек учились у нас по воскресеньям читать, писать и арифметике по ланкастерской системе. (Прим. автора.)
Так прошло около двух недель.
В один прекрасный ясный день наша горничная девушка Любаша весело вбежала к нам, говоря: "Вставайте, вставайте, Николай Платонович едут верхом". Мы вмиг были готовы; но Огарев, не входя к нам, прошел наверх, спросил кофе и лег отдохнуть. Чувствуя невозможность заняться чем-нибудь, мы пошли к отцу на завод и все утро ходили с ним по его работам. К завтраку явился и друг наш, и все пошло по-старому.
Вечером ходили мы с Огаревым по деревне; слушали песни крестьян, сидя на бревнах поодаль; любовались хороводами. Иногда подходили к хороводам, раздавали подарки. У нас почти всегда были бусы и ленты в карманах для взрослых и лакомства для детей.
После прогулок по деревне начались прогулки пешком по лесам, так как отец беспокоился, если мы ездили верхом.
Когда нам хотелось гулять, а Огарев был наверху, не смея за ним послать, мы подавали сигнал -- аккорд на фортепьяно из "Нормы", чтобы он шел вниз гулять. Огарев тотчас сходил в зал с фуражкой в руках.
Отец был спокоен, когда мы были с Николаем Платоновичем, он вполне понимал его, а в нас видел еще детей. Может, большое расстояние лет между нами и Огаревым было виной, что ни он, ни мы не думали о любви. Часто уходили мы из дому рано поутру, до жары, брали с собой кофейник, бутылку сливок и спокойно шли без дороги и без цели; какое место понравится, тут и садились. Я любила овраги в самом лесу. Овраги эти бывают сплошь покрыты травой, а деревья и кусты со всех сторон, сплетаясь и переплетаясь, образуют почти темный навес. Там мы садились на край оврага, опускали вниз ноги на свежую зелень, разводили огонь и варили кофе.
И было нам так весело, что хотя бы тут и умереть. Иногда, отыскивая новые места, мы забирались так далеко, что попадали в чужие леса. Раз мы так потеряли дорогу, что, выбравшись на свое ржаное поле, от усталости едва узнали его".
[059] Тучковы выехали из Яхонтова летом 1847 г.
[060] О своем пути в Штеттин Н. А. Тучкова-Огарева рассказывает в записках Т. П. Пассек, т. III, стр. 82:
"Первый раз в жизни мы видим море и настоящий пароход. Пароход нам очень нравится, только в каютах какой-то резкий запах отталкивает. Мы осмотрели свое тесное помещение, состоявшее из четырех коек одна над другою, с диваном напротив лестницы, и вышли опять на палубу. Пассажиры нас интересуют, нам бы хотелось узнать, кто, откуда и куда, но чувствуем, что простота здесь не у места. На палубе немцы, англичане и русские. Какой-то англичанин, видя, что мы шатко ходим по палубе, пробормотал сквозь зубы: "Если бы я был представленным, то подал бы им руку". Один из русских, слыша это, улыбнулся,--этот русский был князь Кочубей. Он обратил наше внимание тем, что во время качки был совершенно здоров, в общем салоне играл на фортепьяно, пел и аккомпанировал себе очень мило; слушательницами были только я с сестрой -- остальные дамы хворали. Наконец вот и Штеттин. Приятно после трехдневного плавания по морю очутиться на земле. Штеттин -- маленький, дрянной городишко, но в нем видно было спокойствие, непринужденность, а у нас в то время заметен был безотчетный страх, даже и тогда, когда решительно бояться было нечего".
[061] Об И. П. Галахове см. в "Б и Д",часть IV, гл. XXIX; Галахов был выведен также в лице собеседника автора в главе "Перед грозой (Разговор на палубе)" в книге Герцена "С того берега".
[062] 23 июня 1848 г. Н. А. Герцен писала Т. А. Астраковой из Парижа о сестрах Тучковых: "Каждая в своем роде хороша, встреча с ними дорога мне, она принесла мне много юности, свежести, наслаждения в мою душу; уж не говоря ни о чем другом, великое счастье любить так, как я их люблю" ("ЛН", 63, стр. 379).
[063] О пребывании Тучковых вместе с семейством Герцена в Италии в 1848 г. см. в "Отрывках из воспоминаний" М. К. Рейхель, М. 1909, стр. 53--58.
[064] Эпизод с потерей портфеля в Неаполе был рассказан Герценом в "Письмах из Франции и Италии" (письмо седьмое) и М. К. Рейхель в "Отрывках из воспоминаний" (стр. 58--60).
[065] Начиная со слов: "--Алексей Алексеевич,--вскричал он",--текст, по требованию цензуры, был опущен в "Р. ст." и в отд. издании 1903 г.; вместо него в журнальном тексте шли четыре строки точек (стр. 44); в отд. издании 1903 г. пропущенный отрывок был заменен текстом: "-- Вы выиграли пари,-- кричал он с лестницы,-- вот и шампанское. Республика провозглашена во Франции!" (стр. 50.)
[066] Начиная со слов: "Мы всегда принимали участие",-- текст, по требованию цензуры, был опущен в "Р. ст." и в отд. издании 1903 г.
[067] Начиная со слов: "Когда мы вышли из церкви",-- текст, по требованию цензуры, был опущен в "Р. ст." и в отд. издании 1903 г.
[068] Начиная со слов: "В это время ко мне",-- текст, по требованию цензуры, был опущен в "Р. ст." и в отд. издании 1903 г.
[069] См. рассказ Герцена об итальянских событиях этого времени в "Письмах из Франции и Италии" (письма пятое--восьмое) и в"Б и Д" (часть V, "Западные арабески" -- "Сон")