Укажем здесь еще, что все вообще письма Софьи Михайловны писаны по-французски; встречаются лишь немногие отдельные места, изложенные по-русски; это большею частью ее разговоры с Каховским и письма последнего. Мы даем текст писем в переводе, отмечая звездочками с обоих концов отдельные русские фразы и куски текста.

Переходя теперь к этим письмам, скажем, что они начинаются письмом от 9 июня 1824 г., уже по приезде в Смоленское имение П. П. Пассека; приводим начало его.

Крашнево. 9 июня 1824.

«Дорогой друг! Вот наконец я и прибыла в знаменитое Крашнево, где нахожусь уже с  позавчера, т.е. с 7 числа сего месяца. Я была в восторге от того, что окончила путешествие, которое было более чем неприятно, но теперь должна сознаться, что я предпочла бы быть в дороге, чем оставаться здесь. Вот, дорогой друг, тот  крест, который я так просила у Иисуса: он дал мне его, наконец: на сердце у меня так тяжело, что я не знаю, что говорю, - пишу тебе непоследовательно, мысли у меня путаются до крайности; постараюсь, однако, привести их в порядок и рассказать тебе о моем путешествии от начала до конца».

Из дальнейшего рассказа Софьи Михайловны видно, что она выехала из «дорогого Петербурга», «с Кирошной улицы», вместе с отцом, в воскресенье 1 июня, в 6 часов утра; однако начало путешествия было неудачно: но прежде чем они успели выехать за городскую заставу, встречный крестьянин остановил их, указав, что одно колесо их экипажа попорчено. «Папа разгневался на Ефима и Фадея за их небрежность и даже ударил шляпою этого последнего (заметь, что с ним никогда не случалось, чтобы он бил людей); Фадей рассердился в свою очередь, забывая, как опасно раздражать Папа, который не любит шутить в таких делах; я делала знаки Фадею и просила его ради бога замолчать, наконец, - он меня послушал, и дело обошлось» ... Не без приключений подобного рода проехали путешественники Царское Село, Гатчину и направились далее к Белоруссии, часто под проливными дождями и в  холодную и ветреную погоду. Через Витебскую губернию они доехали до Смоленска, где обедали у своей хорошей знакомой Лизы Храповицкой, и 6 июня после обеда отправились дальше; до Крашенева оставалось всего 70 верст, но неудачи преследовали путников. Проехав еще 50 верст и прибыв на станцию, дальше которой ехать на почтовых было уже нельзя, они рассчитывали встретить здесь, как было заранее условлено, лошадей от П. П. Пассека, чтобы проехать остальные 20 верст до Крашнева. «Мы прибыли на станцию ночью, - рассказывает Салтыковa, - справляемся на счет лошадей, а нам отвечают: *нет их, и не бывали!* .  Папа пришел в ярость и не знал, что думать, так как ему известна точность моего Дяди; он уже полагал, что люди сбежали вместе с лошадьми; затем он начал винить в этом Дядю; и действительно, - все говорило против него, потому что  он сказал нам, что лошади будут на этой станции 4-го июня и что они будут ждать нас там, когда бы мы ни захотели прибыть туда; мы приехали 6-го, а лошадей нет! Папа, в минуту гнева, хотел уже писать Дяде, что он не позволит ему дурачить себя (он был уверен, что тот хотел сыграть с ним шутку), что хотя нам и осталось сделать всего еще 20 верст, - это  не помешает ему вернуться в Петербург и никогда ногой не ступать в Крашнево..  К счастью, однако, гнев Папа скоро прошел; но что меня особенно удивило, - это то, что он сам стал хохотать над теми странными мыслями, которые впали ему в голову, затем пришел в хорошее настроение духа, согласился провести ночь на станции, чтобы дать отдохнуть лошадям, которые нас туда привезли, и затем нанять их еще до Крашнева, хотя за них и приходилось заплатить вчетверо дороже против обыкновенного. На другой день утром мы прибыли сюда, причем Дядя был совершенно сконфужен тем, что произошло: так как он человек довольно рассеянный, то он забыл, что лошадей надо было послать 4-го, и был уверен, что они нам будут нужны только 7-го. Минуту спустя появилась Тетушка; она приняла меня с ангельскою добротою, я была тронута до слез ее ласками, очень искренними, - в чем можно ручаться; я не думала, что на свете может быть столь почтенная, столь мягкая, столь терпеливая, столь совершенно-добродетельная женщина, как Тетушка» ...

В следующем письме, от 15 июня, Салтыкова возвращается к рассказу о своих дяде и тетке.
«Теперь я уже гораздо меньше грущу, - пишет она, - Тетушка дает мне удивительный пример терпения и безропотности; с каждым днем я все более привязываюсь к ней и позволяю себе назвать ее прямо совершенством; невозможно, зная ее, не ценить и не любить всем сердцем. Что касается Дяди, то он человек на редкость веселый и умный; но при знаюсь тебе, что я совсем не уважаю его, хотя и не могу помешать себе любить его, - из признательности, так как он выказывает мне действительно много любви и внимания. Вчера у меня был длинный разговор с ним; начался он с шуток, но затем сделался очень серьезным. Дело шло о колкостях. Я откровенно высказала ему то, что думаю о нем. Упрекала его за его несправедливость, за его слишком строгие суждения, за его насмешки над предметами, которые заслуживали бы большего уважения, за его пристрастия и т. д. Он согласился, что я права в этом последнем отношении и что он находит все прекрасным в особе, которую он любит, тогда как порицает многое и несправедливо в особе, которая не пользуется его расположением. Но, - сказала я ему, - вам очень трудно по нравиться, дорогой Дядюшка; для этого нужно быть красивой и в особенности иметь хорошенькую ножку, быть хорошо сложенной, умною, к о л к о ю; без всего этого люди вам не нравятся, так как вы не придаете никакой цены качествам душевным; вы доказываете это на каждом шагу, насмехаясь над особами, достойными уважения и даже не лишенными ума, но которые имеют один грех - быть некрасивыми, - и за это вы с ними даже не разговариваете.

Дядя. У меня на это не хватает смелости: они отталкивают меня своею некрасивостью.

Я. Вы преувеличиваете: те, о которых я говорю (при этом я называю их ему), некрасивы не до такой уже степени.

Он. Но они не говорят ни слова.

Я. Это от того, что они все боятся; вы известны своею несправедливостию и своею язвительностию; они прекрасно говорят с другими, но вам могут отвечать только односложными словами, - и это происходит от робости, потому что у них есть ум; сознаюсь вам, Дядюшка, что я тоже вас боюсь, так как я тоже имею несчастие быть некрасивой и молчаливой, перед вами же я говорю еще меньше.

Дядя. Я в отчаянии, дорогая Софи, что ты такого дурного обо мне мнения. Я покажу тебе письмо, которое я написал сегодня и в котором идет речь о тебе: ты увидишь, что напрасно меня боишься.

Очень интересно, в следующем письме (от 29 июня), описание празднования именин П. П. Пассекаб2. Собралось у него много гостей; среди них люди очень, для провинции, приличные «соmmе il faut»: «мадам Болховская, очень умная женщина, г-н Швейковский, который понравился бы и в самых приятных обществах столицы; жена его, говорят, прелестна, но она не могла приехать, однако же я надеюсь познакомиться с нею в течение лета. Здесь также молодой человек, прекрасно воспитанный, - он, по моему мнению, лучше всех тех, которых я здесь видела: это барон Черкасов; правда, он из Петербурга и лишь год, как живет в этих местах. Он очень образован и очень недурен лицом63. Остальная часть общества составлена из карикатур, чудаков и жеманниц (<<precieuses ridicules» ) . Я оставила их всех в саду и убежала к себе, чтобы писать тебе» ...

В том же письме С. М. Салтыковой мы находим интересное сообщение о при ехавшем в Крашнево новом знакомом, встреченном ею на именинах у П. П. Пассека, - а именно об Иване Дмитриевиче Якушкине, будущем декабристе, рассказ которого о Пассеке мы привели выше.

30 июня, полдень.

"Вчера, прервав беседу с тобою, я вошла в гостиную и нашла там еще одного человека. Это был г. Якушкин, которого уже давно ожидали в Крашнево. Я очень довольна, что не приходится ничего убавлять из того, что мне о нем говорили, - я не могу достаточно высказать похвал этому молодому человеку; он очарователен, прекрасно воспитан, умен, имеет, как говорят, прекрасную душу, всеми вообще любим и ценим, наконец, все говорят (и я не нахожу в этом преувеличения), что этот молодой человек положительно совершенство; природа не отказала ему даже во внешних выгодах: у него лицо совершенно своеобразное, но очень приятное и полное ума. Я сделала страшную неловкость по отношению к нему. Ты знаешь, что я близорука, но никогда моя близорукость не причиняла мне такую досаду, как вчера. Я отыскивала Якушкина в продолжение десяти минут, прежде чем с ним поздороваться: последовательно я принимала за него Папа, г. Черкасова, Швейковского и т.д.; все это время он стоял и должен был быть очень удивлен, видя, как я здороваюсь с людьми, которых я уже видела и которые, поэтому, не спешили отдать мне поклон; к тому же они все были на противоположной от него стороне комнаты. Впрочем, я надеюсь, что он не посмеялся надо мною: он ни о ком решительно не отзывается дурно, - напротив, всегда становится на сторону того, кого хотят сделать предметом насмешек.  Его приезд произвел здесь целую революцию. Дядя и Папа обожают его. У него, говорят, жена 17-ти лет64 которую он привезет через две недели, и 9-месячный ребеночек, которого мать еще кормит. Дядюшка немного посмеялся над тем, что со мной случилось, когда мы были уже одни; впрочем, мы уже заключили с ним мир и в течение восьми уже дней очень дружны; я его люблю более, чем кого-либо. Что мне нравится в нем, это - откровенность: он не стесняется со мною и говорит мне, как добрый Дядюшка, все, что ему не нравится. Он показывает мне много доверия и побуждает меня платить ему тою же монетой. -- На днях он говорил со мной о моих приключениях с Константином и заставил меня рассказывать все подробности этой истории; он откровенно высказал мне свое мнение по этому поводу и сообщил мне, что он даже слышал, что некоторые здешние молодые люди, которые хорошо его знали, нехорошо о нем отзывались; он был в восторге, узнав, что я больше о нем не думаю, и убеждал меня взять отныне его самого в свои наперсники. Я не премину это сделать; я вижу, что я неблагодарна по отношению к богу, что жаловалась на свою судьбу, и по отношению к моим добрым родственникам, что не сумела их оценить, в особенности Дядю, ибо Тетю я полюбила с первоrго дня, как ее увидела ... Оставляю тебя, чтобы одеваться и идти снова к обществу, так как скоро будут обедать. Дядя, который, как ты знаешь, блещет умом, будет, я думаю, сегодня много нас развлекать, так как приезд Якушкина приводит его в хорошее настроение» ...

14 июля Софья Михайловна рассказывает подруге, между прочим, о новом знакомстве - с Е. И. Олениным, братом тетушки Пассек. «Он бывал,  если ты припомнишь, у нас в Петербурге, но я его никогда не видела, потому что он приходил ненадолго. Он очень похож на Тетю, как физически, так и с моральной стороны. Этот человек весьма почтенный, преданный своей родине, храбрый, с 14 ранами; теперь он больше не служит. Дядя смеется над ним и говорит, что он сумасшедший, - но это вовсе неправда, а говорит он это по своему насмешливому характеру; я уверена, что он этого не думает, и мы всегда с ним из-за этого ссоримся; я упрекаю его за то, что он не проведет и нескольких часов без того, чтобы не сказать чего-нибудь злого; а он в ответ начинает насмехаться надо мною, но с таким умом, что я не в состоянии сердиться на него за это. Мы с ним добрые друзья.   - На этих днях я много смеялась. К нам приехал некий г. Николаев, который произносит букву л, как маленькие дети: например, вместо Ельна он говорит Ейна; пьякать вместо плакать и т.д. Тетя спрашивает его: «Где ваша матушка?» (а она была в Ельце), - и так как он не мог произнести это слово, он должен был ответить: *«в яйце»*. Ты легко можешь себе представить, что мы должны были изо всех сил удержаться, чтобы не расхохотаться; к довершению несчастья, он повторил это несколько раз, - а ты сама знаешь, как тяжело удержаться, когда умираешь, от желания смеяться. А это с нами часто случается, так как у нас соседи очень смешные и говорят преуморительные вещи. Нужно слышать в особенности, как Дядюшка дает их портреты: он пользуется для этого настоящими красками. Суди сама, что должны мы испытывать, когда снова видим тех господ, которых он нам так хорошо представлял».