5
23 января 1849 года. «Как мне жаль, Левочка, что у тебя в канцелярии случилась такая неприятность и ты так огорчен ею. Неужели нельзя отыскать, кто это сделал? Ты пишешь, мой ангел, что похититель представил их, как доказательство, что из III отделения можно получить за деньги какую хочешь бумагу. Ну, так если известно, куда были представлены бумаги, то не может же быть, чтобы там приняли их от неизвестного. Как мне жаль тебя, Левочка, что при всех трудах твоих ты более видишь горя, чем радости... Ведь ты не виноват в этой покраже, а если есть злодеи на свете, не ты тому причиною. Невозможно, чтобы тебя винили в этом случае, а если не винят те, от кого ты зависишь, то до других какое дело... Эти неприятности доказывают, что у тебя есть враги; а это не мудрено, потому что всякий злой и дурной человек будет тебе непременно врагом именно оттого, что ты не Похож на него. Следовательно, как дурных людей на свете много, и врагов должно быть у тебя довольно... Конечно, такая неприятность очень тяжела, особенно при твоей чувствительности; и все-таки здоровье всего дороже... Но чем тебе помочь, Левочка? — Без службы ты соскучишь, а служба другого рода будет не по тебе ... А тут ты уже не только привык, но даже прирос».
20 лет прошло с тех пор, как Анна Николаевна писала «не будь жандармом». Теперь же «будь только жандармом». Все те же идеи, с которых начиналось это поприще, — только давно привычные, затвердевшие и все более недоступные сомнениям.
Неприятная для Дубельтов история состояла вот в чем.
Некто послал по почте образчик царской резолюции насчет разгромленного Кирилло-Мефодиевского общества (Костомаров, Шевченко и др.); при этом доказывалось, что в III отделении все, даже секретный царский документ, можно купить за деньги. Дубельт вел розыск, одновременно потребовал, чтобы в его ведомстве была произведена строгая ревизия.
Через две недели, 10 февраля 1849 года. «Скажи, пожалуйста, отчего до сих пор не можно открыть похитителя? Ты такие трудные делал открытия, а это, кажется, еще легче. Ведь не птицей же вылетели бумаги из шкафа. Кто-нибудь вынул их. — Не собачка принесла их в доказательство, что за деньги можно достать из III отделения какую хочешь бумагу! Вспомни, что терпел Христос от людей и как он молился за своих распинателей. Это неминуемая участь людей отличных — терпеть от негодяев. Мудрено ли, что на твоем месте ты нажил врагов? Еще я удивляюсь, что у тебя их так мало. Ты говоришь, Левочка, что все твои огорчения от службы. Служба потому доставляет тебе все неприятности, что ты исключительно занят ею. Займись одним хозяйством, только одно хозяйство и будет наводить тебе неприятности... Займись торговлею, все твои неприятности будут от торговли; займись поэзией, сочинениями, ученостью, все твои огорчения проистекут от этих источников... Конечно, при твоем самолюбии, при твоей чувствительности, при том убеждении, что ты всего себя посвятил службе, — оно очень больно! Но здоровье всего дороже. Извини меня, Левочка, что я надоедаю тебе моими рассуждениями. Ты скажешь: «Хорошо тебе толковать, как ты не имеешь 3-го отделения на руках и не отвечаешь ни за что, никому, ни в чем, что бы ни случилось в твоем хозяйстве!» Это правда, участь русского помещика самая завидная на земле; но согласись, что и у мент есть огорчения: у меня есть муж, есть дети, а я всегда одна! Твое место навлекает тебе неприятности, но зато каким ты пользуешься почетом и влиянием. Ведь не то бы было, если б ты был дивизионный начальник какой-нибудь пехотной дивизии. Вот уж и утешение... На своем месте ты видишь другую сторону людей, это правда; но сколько ты можешь делать добра, разве это не утешение? — Ты трудишься неимоверно; но также подумай, Левочка, что почести и выгоды жизни не достаются даром тому, кто не родился в парче и бархате. Сын вельможи, если он чуть порядочный человек, летит на своем поприще легко и весело. Но тот, который летит вверх, поддерживаемый только самим собою, тот на каждой ступени этой лестницы обирает пот с лица. Зато помни пословицу: тише едешь, дальше будешь».
На этот раз все обошлось, злоумышленник был найден: им оказался Петров, который сначала донес на Кирилло-Мефодиевское общество, а затем пожелал служить в III отделении, но почему-то получил от Дубельта отказ. Доносчик пытался мстить, но попал в крепость.
Ревизия III отделения, проведенная знаменитым «инквизитором» 1830—1860-х гг. Александром Федоровичем Голицыным, сошла хорошо, и Дубельту давали Александровскую ленту, а он красиво отказывался, так как, мол, «не выслужил еще законного срока от предыдущей награды». В общем, в верхах были довольны друг другом, но управляющий III отделением, видно, опять, как 14 лет назад, крепко загрустил, сделался нервен, осторожен: приближается холера, европейские революции, продолжаются и прочие неприятности. Даже Анне Николаевне достается от ее неспокойного супруга.
20 сентября 1849 года. «Ты делаешь мне выговор, Левочка, за мою откровенность в одном из писем. Виновата, мой ангел, впредь не буду. Но я полагаю, что ты напрасно беспокоишься. Все-таки не велишь — так я и не буду писать откровенно, а за тот раз прости меня».
Кажется, речь идет о следующем месте в одном из прежних писем.
«Ныне всякий лакей смотрит в императоры, или, по крайней мере, в президенты какой-нибудь республики. Хотя, может быть, Сидор и Александр и не имеют намерения сбить с места Людовика-Наполеона, но все-таки им кажется, что. они ничем не хуже ни его, ни князя Воронцова...»
И снова, как прежде, в самом начале службы, как 14 лет назад, жена утешает загрустившего супруга и поощряет к большей уверенности в своих силах:
«Ты смирен и скромен... а разве и тут нет утешения, что, несмотря на твою скромность и твое смирение, все-таки ты выше стал всех своих сверстников. — Где Лизогуб и Орлов? Где Олизар и Муханов? Где остались за тобою все прочие твои сослуживцы и знакомые? Ты-таки все себе идешь да идешь вперед. Будем благодарны богу... за те небольшие огорчения, которыми угодно ему иногда нас испытывать для очищения дел наших и нашей совести».
Да, где Орлов, Муханов, Олизар — гордые, свободные, веселые люди 1820-х годов? «Благо было тем, кто псами лег в двадцатые годы, молодыми гордыми псами, со звонкими рыжими баками...» («Смерть Вазир-Мухтара»). Но призраки «сумасшедших рыцарей» время от времени появляются перед Дубельтами, чтобы напомнить о «худшем жребии».
29 мая 1849 года. «Скажи мне что-нибудь о Екатерине Никол. Орловой: где она? Что с нею? Ежели ее увидишь, очень нежно поклонись от меня и скажи ей, что я всегда помню и люблю ее по-прежнему».
Однако «худший жребий» — понятие широкое, и Анне Николаевне было бы на что пожаловаться старинной подруге Катерине Орловой:
«Не могу выразить тебе, Левочка, как стесняется сердце читать о твоих трудах, превосходящих твои силы. Страшно подумать, что в твои лета и все тебе не только нет покою, но все труды свыше сил твоих. Что дальше, ты слабее, а что дальше, то больше тебе дела. Неужели, мой ангел, ты боишься сказать графу, что твои силы упадают и что тебе надо трудиться так, чтобы не терять здоровье? Хоть бы это сделать, чтоб не так рано вставать. Хоть бы ты мог попозже ездить с докладом к графу, — неужели нельзя этого устроить?
Пока ты был бодр и крепок, хоть и худощав, но выносил труды свои; а теперь силы уж не те, — ты часто хвораешь, а тебя все тормошат по-прежнему, как мальчишку. — Уж и то подумаешь, не лучше ли тебе переменить род службы и достать себе место попокойнее?
Мне как-то делается страшно и грустно, что такая вечно каторжная работа, утомляя тебя беспрестанно, может сократить неоцененную жизнь твою».
«Каторжная работа»... Анна Николаевна невольно каламбурит.