* * *

Обстоятельства, вызвавшие составление рассматриваемого наброска, наиболее естественно искать в общественно-политической обстановке, созданной греческим восстанием 1821 г.
Известно, что восстание греков поставило российское самодержавие в крайне противоречивое положение. С одной стороны, правительство Александра I готово было в целях распространения влияния России на Ближнем Востоке использовать национально-освободительную борьбу подвластных Турции христианских народов и поэтому явно поддерживало греческое движение. Но в то же время в силу враждебности своей ко всякому независимому, а тем более революционному выступлению, где бы оно ни возникало, оно не могло иначе, как отрицательно, отнестись к бурному взрыву греческого восстания, во многом столь определенно перекликавшегося с движениями эпохи недавней французской революции и с только что одержавшими победу над реакционными монархическими порядками восстаниями испанских и итальянских революционеров. Недаром Александр I был инициатором «Священного союза» монархов, автором его учредительного «акта» и вдохновителем контрреволюционной интервенционистской политики конгрессов.
В отличие от правительства широкие общественные круги встретили греческое восстание совершенно определенным сочувствием. В отношении к нему не было, по крайней мере по внешности, того резкого размежевания, какое решительно разделяло охранительные и либеральные круги в оценке движения итальянских карбонариев и испанских революционеров. Но, разумеется, у одних и в этом случае преобладали традиционные великодержавные и националистические стремления, свойственные дворянской политике крепостничества и усиливаемые развитием в народном хозяйстве тенденций капиталистических, у других — сочувствие героическому порыву народа, поднявшего знамя борьбы против векового угнетения. Сочувствующие из консервативного лагеря подчеркивали в греческом восстании момент борьбы против ига иноверных и варварских завоевателей, якобы коренным образом отличавший его от революционных движений Западной Европы. В этих кругах в ходу было сближение восстания греков против турок по его характеру с борьбою русского народа против татаро-монгольских завоевателей. В либеральных и тем более в революционных кругах сочувствие грекам не требовало никаких оговорок и в противность оценкам крепостников движение гетеристов воспринималось как однородное по своему характеру с революционными движениями южных стран Западной Европы. Сочувствие восстанию, призывы к поддержке его Россией нашли выражение в литературе, публицистике, письмах и записках той эпохи. Глубоко переживал эти настроения и отразил их в своем творчестве Пушкин.
Декабристы встретили восстание греков горячим сочувствием. По записям Николая Тургенева в его дневнике за 1821 г. видно, что он внимательно и с живым интересом следил за борьбой греков. Рылеев в том же 1821 г. в известном послании к Ермолову, которого прочили на пост командующего русскими войсками в войне с Турцией, призывал его «спасать сынов Эллады», поднявших «свободы знамена». Кюхельбекер в 1821—1822 гг. написал несколько стихотворений по поводу греческого восстания. Якушкин собирался ехать в Грецию для участия в борьбе греков и изучал греческий язык. Собирался ехать в Грецию и Каховский. В.Ф. Раевский, заточенный в Тираспольской крепости, 28 марта 1822 г. в стихотворении «К друзьям в Кишинев» говорил о зажегшейся на Востоке заре, о «воспрянувшем народе», о «пробудившейся свободе», которая зовет его друзей «под тень священную знамен на поле славы боевое». Лорер позднее в своих «Записках» писал: «Более всего воспламенило молодежь известие о восстании в Греции. Все были уверены, что государь подаст руку помощи единоверцам и что двинут наши армии в Молдавию».
М. Фонвизин в записке «О повиновении вышней власти и какой власти должно повиноваться», написанной в первой половине 1823 г. под впечатлением постановлений Веронского конгресса, отказавшегося выслушать делегатов восставших греков и объявившего их мятежниками против законного государя, доказывал законность борьбы народов как против власти завоевателей, какими были турки для народов Балканского полуострова, так и против деспотических правительств, какими в Европе являются правительства турецкое и российское. Он говорил о моральной правоте и полном соответствии принципам права восстания греков и гневно обличал насильнический характер политики Священного Союза и властвующих в Европе больших держав, которые попирают законные права народов, вооруженным вмешательством возвращают к власти низвергнутые народами беззаконные правительства и объявляют законной власть варварских чужеземных поработителей14.
Пестель разделял общее всем членам тайного общества сочувствие грекам и желание активного вмешательства России в балканские события. Мысль о войне с Турцией для него связывалась также с убеждением в необходимости исправления южных границ России включением в ее состав Молдавии и черноморского побережья Закавказья. Войну против Турции, даже если она будет предпринята царским правительством, Пестель оценивал положительно, как отвечающую интересам России. Но взгляды его и других декабристов на задачи России на Ближнем Востоке шли далее мысли о собственных ее экономических и военных интересах и о поддержке греков в их борьбе за свободу. Декабристы, несомненно, разделяли распространенные в широких кругах русского общества симпатии ко всем вообще порабощенным Турцией народам Балканского полуострова и прежде всего к славянам и сочувствие их стремлениям к политической самостоятельности. Ряд статей в журналах этого времени и книг, посвященных описанию славянских и других народов Балканского полуострова, их истории, культуре, фольклору, записки русских людей, преимущественно моряков, побывавших в балканских странах, свидетельствуют о живом интересе к судьбам славянских народов. Мысль о необходимости расширить и углубить исконные исторические связи России с этими народами проходит красной нитью во всей этой литературе. Декабристы, несомненно, были знакомы с ней, разделяли ее общее направление, и мысли их переходили в требование дела, отражались в их планах. Ниже будут приведены данные источников, относящиеся преимущественно к 1824—1825 гг., свидетельствующие об их интересе к славянской проблеме на Ближнем Востоке и о включении ее в круг программных вопросов тайного общества.
В силу служебного положения Пестель оказался поставленным в особенные, очень близкие отношения к событиям на Балканах. Перед расквартированной по юго-западным границам России Второй армией была поставлена задача не только охраны этих границ, но и подготовки к возможной и постоянно ожидаемой войне с Турцией. Живой интерес и горячее сочувствие, какими было встречено греческое восстание в широких кругах русского общества, с особенной силой захватывали высшее командование и офицерство Второй армии. В войне с Турцией, начала которой ожидали со дня на день, армия эта должна была играть ведущую и ответственную роль. Развертывавшиеся события требовали от нее не только бдительного внимания, но и неотложных действий. Пестель в штабе армии занимал исключительное положение не только потому, что был близок к главнокомандующему, графу П.X. Витгенштейну, адъютантом которого он состоял с августа 1813 г;, но и в силу отношения к нему начальника штаба генерала П.Д. Киселева, высоко ценившего его ум, знания, энергию и деловые способности. Он, как доверенный помощник и советник своих начальников, оказался в самом центре деятельности, вызванной восстанием греков.
Правда, в дни греческого восстания он уже не был более адъютантом главнокомандующего, так как в связи с предполагавшимся походом, вызванным революционными событиями в Италии, 20 марта 1821 г. был переведен в Смоленский драгунский полк. Однако он еще не направился в полк и был «употреблен в главной квартире Второй армии по делам о возмущении греков». Поход же против Италии, как известно, не состоялся. Пестель был ближайшим помощником Киселева во всех сношениях и мероприятиях, связанных с ходом дел в Турции и с подготовкой к ожидаемой войне. Как видно из пометок на ряде донесений, поступавших в штаб Второй армии от гражданских и военных должностных лиц из пограничной местности, и на секретных донесениях агентов разведки, они проходили через руки Пестеля. Через его же руки шла и переписка по вопросам, связанным с восстанием, между штабом армии и высшими правительственными инстанциями. Его рукою написан ряд очень важных секретных донесений, направлявшихся в Лайбах, а позднее в Петербург к начальнику Главного штаба П.М. Волконскому и к министру иностранных дел К. Нессельроде,а через них и к самому Александру. В период от конца февраля до начала июня 1821 г. он был три раза командирован на турецкую границу в Бессарабию по вопросам, связанным с восстанием греков15. Первая поездка состоялась между 26 февраля и 8 марта, вторая — между 28 марта и 14 апреля, третья — между 18 мая и начальными числами июня. В результате этих поездок явились три донесения Пестеля на имя начальника штаба армии генерала Киселева (от 8 марта, 15 апреля и 25 мая) и два письма к нему же (от 3 марта и 25 мая)16. Во время своих поездок Пестель собрал очень полные и ценные сведения о начальных событиях восстания и выполнил некоторые ответственные дипломатические поручения, исходившие от самого Александра. Пестель был в Кишиневе, в местопребывании наместника Бессарабской области и штаба 16-й дивизии, в лежащем на берегу Прута невдалеке от Ясс пограничном местечке Скулянах, где устроен был карантинный пункт, в Тирасполе, где была штаб-квартира 6-го корпуса, части которого были расположены непосредственно по турецкой границе17. Как видно из донесений и писем Пестеля, к числу лиц с которыми он встречался и беседовал, относятся также наместник Бессарабской области генерал И.Н. Инзов, кишиневский губернатор князь К.А. Катакази, зять вождя греческих инсургентов Александра Ипсиланти, командир 6-го корпуса генерал И.В. Сабанеев, командир второй бригады 16-й дивизии генерал П.С. Пущин, кишиневский вице-губернатор М.Е. Крупенский, русский генеральный консул в Молдавии А.Н. Пизани, начальник скулянского карантина Навроцкий, богатый молдаванский помещик, действительный статский советник Розетти Рознаван, бывший господарь Молдавии князь Михаил Суццо, подполковник И.П. Липранди, командовавший 16-й дивизией генерал М.Ф. Орлов, Н.С. Алексеев и ряд других, занимавших видные посты военных и гражданских чиновников, а также греков, румынских бояр и русских дворян того же чиновного и помещичьего круга. Видался, разумеется, с членами тайного общества — М.Ф. Орловым, К.А. Охотниковым, В.Ф. Раевским. Утро 9 апреля он провел с Пушкиным; был у Пушкина и 26 мая — в день его рождения; встречался с ним еще не раз, между прочим, вместе с ним был у Мих. Суццо. Пушкин отметил эти встречи в своем «Кишиневском дневнике» и вспомнил о них позднее в дневнике 1833—1835 гг.18

* * *

Политическое направление изложенных суждений Пестеля о сложившемся в связи с восстанием греков положении совершенно ясно и определенно. Однако он писал начальнику, с которым состоял в служебных отношениях, лишь несколько смягченных той манерой снисходительной дружественности, какую усваивал себе Киселев со своими подчиненными. Пестель отлично представлял себе всю разницу между своими политическими взглядами и взглядами лойяльного и преданного слуги Александра I, каким был Киселев, флигель-адъютант его величества, который, по собственному его признанию, выше всего в жизни ценил успехи карьеры и был готов принести им в жертву все на свете. Знал он и то, что письмо его будет прочтено не одним только Киселевым26. Понято поэтому, что подлинные суждения Пестеля о собыгиях на Балканском полуострове могли получить в его письме к Киселеву лишь очень неполное отражение. Ему, конечно, совершенно ясна была не только реакционная сущносчь программы и действий Священного союза и конгрессов, но и захватнический характер ближневосточной политики царизма, лицемерно прикрываемый фразами о покровительстве народам, угнетаемым Турцией. Пестель был далек от того, чтобы в своих донесениях и письмах высказывать полностью и открыто свои взгляды и оценки. Он преследовал лишь практическую цель — внушить руководящим военным и дипломатическим инстанциям, а через них и самому правительству мысль о необходимости и и возможности вооруженного вмешательства России в события на Балканах. Видимо, активная политика царизма на Балканах увязывалась с его собственными политическими соображениями, имевшими, конечно, гораздо более глубокий и значительный смысл, чем тот, который был выражен в письме Киселеву.
В течение последних полутора лет под впечатлением обостряющейся социально-политической борьбы в России и Западной Европе «коренное ядро» тайного общества перешло к более решительным программным и тактическим лозунгам, а сам Пестель от ранних планов, еще допускавших сохранение монархии, перешел к более радикальной республиканской концепции.
Определяющим положением этой концепции была мысль о «борьбе между массами народными и аристокрациями всякого рода, как на богатстве, так и на правах наследственных основанными», как о «главном стремлении» текущего века. Новая программа требовала установления республики как формы правления, обеспечивающей победу «масс народных» над «аристокрациями», и равенства всех граждан в политических правах. Для предотвращения угнетения «бедных» «богатыми» она выдвигала план создания путем частичной конфискации помещичьих имений фонда общественных земель, передаваемого в распоряжение демократически организованных волостей для предоставления всем желающим гражданам участков, обеспечивающих существование им самим и их семьям. Она признавала необходимым «истребление» при начале переворота всех членов царской фамилии и установление на долгий ряд лет диктатуры временного революционного правительства. Она предполагала также активную внешнюю политику Временного правительства.
В начале февраля 1821 г., т.е. за 3 недели до первой командировки Пестеля в Бессарабию, собрание членов Тульчинской управы Союза благоденствия положило принципы новой концепции Пестеля в основу организации Южного общества. На киевских съездах 1822 и 1823 гг. эта концепция, к тому времени получившая форму стройно и детально разработанного плана, была принята как программа общества. В 1823 г. она была изложена в нескольких «кратких начертаниях», из которых дошло до нас одно, под названием «Конституция Государственный завет», записанное Бестужевым-Рюминым, под диктовку Пестеля.
Но в феврале 1821 г., накануне первой командировки Пестеля в Бессарабию, даже ему самому его план представлялся еще в общих очертаниях и был предметом его постоянных и настойчивых размышлений. О них свидетельствуют сохранившиеся в его бумагах наброски и заметки 1821 — 1822 гг. Они угадываются и за суждениями, которые записывал он в письмах к Киселеву и даже в официальных донесениях о событиях на Балканах.
Гневные обличения холодной жестокости и ненасытной жадности английских капиталистов и правителей, содержащиеся в письме Киселеву от 25 мая 1821 г., приводят на память вызванные бедствиями английских рабочих мысли «Краткого умозрительного обозрения государственного правления» (1820 г.) о всепорабощающей силе богатства, о неравенстве условий в борьбе богача, владеющего капиталом, и рабочего, который не может жить, не получая своей заработной платы. В этой связи слова письма к Киселеву, что для английских купцов и правителей «разорение других представляется источником богатства для них самих», приобретают еще более глубокий социальный смысл. Точно так же следующее далее замечание об английской правительственной системе, которая держится на порабощении и грабеже других народов, расширяется в своем смысле и распространяется также и на внутренние отношения в самой Англии, если связать его с показанием Пестеля на следствии, что «во Франции и Англии конституции суть одни только покрывала, никак не воспрещающие министерству в Англии и королю во Франции делать все, что они пожелают», что в Англии подлинной силой являются «аристокрации всякого рода, как на богатстве так и на правах наследственных основанные», которые «сильнее самого монарха»27.
Если в письме Киселеву австрийской политике как аннексионистской, несущей народам подавление их самостоятельности, противопоставлялась политика царской России как политика покровительства единоверным и единоплеменным народам, то это, разумеется, делалось прежде всего с учетом взглядов Киселева и других предполагаемых читателей письма. Пестель, конечно, знал и видел, что покровительство угнетаемым Турцией народам отнюдь не было определяющим принципом балканской политики царизма и что фразы царской дипломатии об освобождении угнетенных народов были лишь лицемерной маскировкой подлинных, захватнических мотивов этой политики. Но разгоревшаяся на Балканах борьба должна была сообщать новую силу оформлявшимся уже в последние годы собственным мыслям Пестеля о переходе послереволюционной, свободной России от «завоевательной» системы внешней политики, которой держалось самодержавие, к «системе покровительственной». Позднее, в 1824 г. Пестель говорил об этом переходе А. Поджио именно в связи с планами освободительной войны против Турции и создания федерации освобожденных от турецкого ига балканских народов28.
Замечания о решающем значении для революционного переворота поддержки со стороны армии, о бессилии немецких конституционалистов, не умеющих привлечь на свою сторону армию, и противопоставление им испанских и итальянских революционеров, подаваемые Киселеву как объективная констатация фактов, для самого Пестеля имели, разумеется, иное значение. Он, несомненно, думал о русском тайном обществе, о его планах переворота и о стоявших перед ним задачах завоевания армии, привлечения ее на свою сторону путем учета ее интересов и прежде всего интересов солдат в программе общества. Но его размышления, вероятно, шли и дальше. Опыт гетеристов, создававших в ходе восстания народную революционную армию, опыт испанских революционеров и итальянских карбонариев, опыт борьбы американских штатов и прежде всего опыт всегда так привлекавшей его мысль французской революции, поднявшей к оружию народ и затем соединившей в своей революционной армии старые полки и отряды добровольцев и слившей их в патриотическом революционном порыве, — все это должно было вести его к мысли о необходимости для успеха русской революции, для закрепления и защиты ее завоеваний создания новой, построенной на новых началах, тесно связанной с народом и вдохновляемой революционным патриотизмом армии. Слова письма: «Любая перемена может произойти только тогда, когда вооруженная сила за эту перемену», — звучат в устах Пестеля как широкая по своему содержанию теоретическая формула, обобщающая неоднократные размышления над фактами прошлой и текущей истории со всеми их конкретными вариантами.
В греческом восстании внимание Пестеля должны были привлекать также и организационные формы его подготовки и руководства его ходом. Масштабы деятельности Гетерии, формы конспирации, приемы и методы руководства массою членов со стороны законспирированного центра, до времени не раскрывающего патриотической периферии своих конечных планов, должны были укреплять его давнее убеждение в необходимости и для русского движения длительной и тщательной подготовки, создания широко разветвленной конспиративной организации, подчиняющейся твердому руководству со стороны тайного центра на основе строгой дисциплины. По-иному должен был расценивать Пестель выявившееся вскоре отсутствие у гетеристов заранее разрабоганного и согласованного проекта будущего политического усгройства Греции после переворота и плана мероприятий, обеспечивающих переход к новому строю, — того, что русской революции должна была дать принятая всем тайным обществом «Русская Правда»29.
Наконец, весьма вероятным представляется, что именно в весенние месяцы 1821 г. перед лицом развертывавшихся на Балканском полуострове событий, как бы замыкавших цепь событий в Испании, Италии, Германии, Англии, Франции, в странах Латинской Америки, у Пестеля впервые с полной отчетливостью и конкретностью оформилась мысль, так замечательно изложенная позднее в его показании на следствии в январе 1826 г.: «... имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же — от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противуположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать (fait bouillir les esprits)»30. Социальное содержание этого движения Пестель видел в «борьбе между массами народными и аристокрациями всякого рода».
Чеканные формулировки Пестеля — итог долгих размышлений — отражали мысли и настроения, общие всем декабристам. А. Поджио, говоря о причинах, породивших его вольномыслие, писал, что он «увидел время, где дух преобразования взволновал народы. Испания, Неаполь, Пьемонт, Греция — вслед одно за другими (так в подлиннике. — Б.С.) приняли образ свободного правления». Оболенский показывал, что свободомыслие его «утверждалось... духом времени и наблюдением происшествий, ознаменовавших последние годы почти все страны мира (исключая Африки) революциями различного рода». С. И. Муравьев-Апостол причиной, окончательно определившей укоренение «революционных мнений в России», называл «дух времени... обративший умы к наблюдению законов внутреннего устройства государств». Каховский показывал: «Недавние перевороты в правлениях Европы сильно на меня действовали», и писал из крепости Левашову: «Народы постигли святую истину, что не они существуют для правительства, но правительства для них должны быть устроены. И вот — причина борений во всех странах. Народы, почувствовав сладость просвещения и свободы, стремятся к ним, правительства же, огражденные миллионами штыков, силятся оттолкнуть народы в тьму невежества. Но тщетны их все усилия: впечатления, раз полученные, никогда не изглаживаются. Свобода, сей светоч ума, теплотвор жизни, была всегда и везде достоянием народов, вышедших из грубого невежества. И мы не можем жить, подобно предкам нашим, ни варварами, ни рабами»31.
Предназначая России высокую миссию в этой борьбе народов за свое освобождение, декабристы думали и о той поддержке, которую сам русский народ получит для своей революции, сомкнув ее развитие с освободительной борьбой других народов. Учет внутренних сил и возможностей русской революции дополнялся учетом возможностей внешнеполитических, и вместе с тем программа внутренних революционных преобразований осложнялась планами революционной внешней политики. В программу этой политики одним из первых пунктов должно было входить активное вмешательство «возрожденной» России в ближневосточные отношения и вместе с тем — война против Турции с целью освобождения порабощенных ею народов. Ниже будут приведены записи Пестеля, относящиеся, невидимому, ко времени рабоч ы его над «Запискою о государственном правлении», т. е. к 1818—1819 ir., позволяющие думать, что он уже в эти годы предусмачривал возможность войны послереволюционной России не только с Турцией, но, может быть, также с Австрией и с Пруссией ради содействия полякам и воссоединении Польши в ее национальных границах32.

* * *

Как было указано, рукопись этого проекта носит характер авторского черновика. По содержанию план «Царства» не похож ни на какие официальные русские проекты устройства отношений на Балканском полуострове. «Греческий проект» Екатерины II предполагал раздел европейской части Турции с присоединением одних территорий к России и других к Австрии, с выделением Молдавии, Валахии и Бессарабии в особое государство Дакию и с образованием Империи Греческой со столицею в Константинополе, во главе которой в сане императора должен был стать великий князь Константин. Раздел европейской Турции с открытым присоединением к России значительной ее части предлагала и одобренная Павлом записка Растопчина от 30 сентября 1800 г. Согласно этому плану, Австрии уступались Босния, Сербия и Валахия38. К России отходили Молдавия, Болгария и Романия. Грецию предполагалось «учредить... республикою» под покровительством России, Австрии, Франции и Пруссии в надежде, что «по времени греки и сами подойдут под скипетр российский»39. Раздел балканских владений Турции намечался неоднократно также в переговорах Александра I с Наполеоном и с Австрией. Александр претендовал в первую очередь на «княжества», но при случае выдвигал претензии на Болгарию и на Румелию с выходом к Эгейскому морю, на берега Архипелага, на часть островов, на проливы, на Константинополь, уступая другие территории своим партнерам. Ультиматум, поставленный Турции в войне 1806—1812 гг., включал присоединение к России «княжеств» и выделение Сербии в независимое государство, состоящее под русским покровительством40. Во всех указанных проектах имеются в виду те или иные разделы европейской Турции. Выделение из ее владений известных территорий имели в виду и те неопределенные заявления о возможности создания «Славянской империи», которые должен был, согласно инструкциям Александра I, делать в мае—июле 1812 г. адмирал Чичагов балканским славянам, чтобы создать в их лице в ожидаемой со дня на день войне опору для России против Турции и Австрии, а в конечном счете против Наполеона. Такой же план выделения известной части турецких владений и создание на их основе нескольких мелких, зависимых от Порты государств проектировал и позднейший русский «Мемуар об умиротворении Греции» от 9 января 1824 г. Он предлагал создание трех отдельных греческих княжеств и «муниципального управления» на островах Архипелага с тем, что эти княжества и острова будут считаться состоящими под верховной властью Порты на таких же условиях, как и княжества Молдавия и Валахия41.
В отличие от этих официальных проектов план Пестеля имел в виду создание на Балканском полуострове единого государства, разделенного на области, с известной самостоятельностью в управлении, быть может, даже — с федеративным устройством. Весьма вероятно, что в этом плане Пестель отчасти учел и те предположения относительно устройства балканских народов, которые имелись у самих руководителей греческого восстания. Пестель знал об этих предположениях от греков и молдаван, с которыми говорил во время своих поездок в Бессарабию. В донесении о второй командировке он писал: «Желание греков, на случай совершенного успеха, состоит в образовании федеральной республики на подобие Американских Соединенных Областей. Сие подобие не в верховном правлении состоит, но в том, что каждая особенная область будет иметь частное свое особенное правление с своими законами и только в общих государственных делах совокупно с прочими действовать. Сия мысль греков основана на соображении о чрезвычайно большом различии между нравами, обычаями, понятиями и всем образом мыслей различных народов, Грецию населяющих»42.
Несомненно, в словах о «различных народах, Грецию населяющих», имелись в виду все народы Балканского полуострова, а не отдельные этнические подразделения греческого народа. Слово «Греция» употреблено здесь в расширенном смысле — под ним разумеются все территории будущего федеративного балканского государства, которое должно будет именоваться Грецией или Греческой федеративной республикой, потому что греки, как предполагали гетеристы, будут играть в нем руководящую роль. Известно, что Гетерия, возрожденная в 1814 г., имела в виду освобождение всех христианских народов, подвластных Турции. Демократическое валашское восстание, возглавляемое Владимиреско, было связано с греческим. Гетерия рассчитывала на вступление в борьбу сербов и болгар. Для суждения о планах устройства балканских отношений, которые могли быть у руководителей греческого движения в 1821 г., некоторые основания может дать проект, предложенный Каподистрией Николаю I в письме от 18 (31) марта 1828 г. По этому проекту из бывших европейских владений Турции образуются следующие пять государств:

    герцогство или королсвстио Дакия в составе Молдавии и Валахии;

    королевство Сербия в составе Сербии, Боснии и Болгарии;

    королевство Македония в составе Фракии, Македонии, островов Пропонтиды и островов Имброса, Самофракии и Тасоса43;

    королевство Эпир в составе верхней и нижней Албании;

    государство Эллиническое в составе Греции с северной границей по линии от реки Пенея до города Арты.

Константинополь получает статут вольного города; ему выделяется территория протяжением 13—14 лье. Он должен был стать столицей «федерации», местом собраний конгресса представителей пяти государств. Государства эти образуются по национальному принципу. Дакия объединяет две румынские ветви. В Сербии объединяются славянские народы, причем болгары явно отодвигаются на второй план сравнительно с сербским большинством. В Македонии преобладание и ведущая роль отводится македонцам, рядом с когорыми должны были бы оказаться на положении национальных меньшинств греки и турки. В Эпире должны были преобладать албанцы, но кроме них в составе этого королевства оказались бы эпироты и небольшая часть греков.
«Эллиническое государство» является по этому плану лишь одним из пяти членов федерации. Но румынский историк и дипломат Джувара (Djuvara) в своей книге «Cent projets de partage de la Turquie», Paris 1914, p. 382, высказывает предположение, что Каподистрия все же имел в виду в замаскированной форме обеспечить преобладание греков в федеративном конгрессе. Он якобы мог рассчитывать на политическое значение греческого меньшинства как в Македонии, объединяемой с островами, населенными греками, так в известной мере и в Эпире. Он мог бы ожидать, что и в объединенной Дакии у власти будут князья — фанариоты. Таким образом, план как будто рассчитан на противопоставление друг другу, с одной стороны, славянских народов полуострова и с другой — греков в союзе с албанцами, македонцами и румынами. Если у Каподистрии и был такой замысел, то нельзя не признать план его очень сложным и далеко не прочно обеспечивающим задуманную цель. Следует также отметить, что поставить эту цель открыто Каподистрия в силу соотношения национальных сил на Балканах не мог и вынужден был делать это скрытно в форме сложной комбинации.
Наименование проектируемого Пестелем союза — «Царство Греческое» — может подать повод к предположению, будто и в нем имеется в виду политическое преобладание греков. Однако намечаемое деление союза на составные части исключает эту возможность. По плану Пестеля Молдавия отходит к России, причем граница ее к востоку от Тульчи должна была, несомненно, итти, как это намечено на позднейших картах, приложенных к «Русской Правде», на Сулину, т.е. проходить по среднему протоку дунайской дельты. В определении границ десяти составляющих «Царство» провинций план явно исходит из административного деления тогдашней Турции. Валахия, Булгария, Сербия намечались в их существовавших в то время границах, быть может, с небольшими отклонениями от них на линии между Сербией и Болгарией. Романия воспроизводит Румелию Оттоманской Турции. Босния объединяет Боснию, Кроацию и часть Герцеговины с небольшими отступлениями от их тогдашних границ. Албания образуется на основе Скутарийского пашалыка Турции с присоединением части Герцеговины. Фессалия охватывает Янинский пашалык, Фессалию и часть Македонии. Ливадия намечается в границах, какие эта провинция имела в составе Турецкой империи, быть может, с некоторой урезкой в северной части; к ней отнесены острова Архипелага и Евбея (Негропонт). Морея предполагается в существовавших тогда границах с причислением к ней островов Итаки, Кефалонии, Занте и Крита (Кандии). Македония очерчена в границах, какие она имела по турецкому административному делению. Две из намечаемых в плане Пестеля провинций — Морея и Ливадия были греческими по населению. В Фессалии и Македонии среди преобладающих албанцев, эпиротов и македонцев должны были оказаться в известном числе и греки. В проектируемой им Албании наряду с албанцами и славянами тоже могло быть относительно незначительное количество греков. Также и в Романии рядом с болгарами и турками могло находиться некоторое количество греков. Как можно видеть, в четырех названных провинциях — Фессалии, Македонии, Албании и Романии — влияние греков должно было встретить противовес в других этнических элементах. Сербия, Босния и Булгария являлись славянскими областями; Валахия — румынской. Таким образом, для того чтобы грекам хотя бы в некоторой степени получить преобладающее влияние в проектируемой федерации, необходимо было бы не только наличие полной солидарносги самих греческих провинций, которой не наблюдалось, но также и поддержка со стороны некоторых штатов, в которых преобладали бы не греки, а другие национальности. Но весь план Балканской федерации у Пестеля вообще построен не столько на национальной основе, сколько на территориально-географической, на учете общих политических интересов народов разных национальностей, связанных соседством и общностью политических интересов. Обеспечение политического преобладания греков при этом вовсе не имелось в виду. Наименование «Царства Греческого» давалось проектируемому союзу, повидимому, лишь исходя из учета роли греков в те годы в борьбе христианских народов полуострова против ига Турции и в память о старинной греческой виэангийской империи, восстановление которой часто фигурировало в планах изгнания турок из Европы.
В плане Пестеля нет указаний на то, какое положение в проектируемом «Царстве» должен занять Константинополь. Вероятно, Константинополь должен был стать столицею федерации, и если в проекте не сказано ничего ни об этом его предназначении, ни об административном статуте его самого и его столичного округа, то это произошло потому, что набросок не был дописан до конца и остался незаконченным. В проекте Каподистрии (1828 г.) Константинополь и его округ также выделялись в самостоятельную административно-политическую единицу. Самостоятельное административно-политическое положение столицы федерации и ее округа было бы аналогично положению Вашингтона в строе Североамериканских Соединенных Штатов. Следует заметить, что и по «Русской Правде» столица будущей Российской республики вместе с ее «уделом» представляла особый округ.
В плане «Царства» для последних пяти штатов — Албании, Ливадии, Мореи, Фессалии и Македонии — не указаны «главные города». Однако этот пропуск нельзя считать преднамеренным, означающим, что эти пять провинций должны были составить единый ведущий греческий массив в составе проектируемого государственного объединения подобно «Эллиническому государству» в составе федерации, намечавшейся в плане Каподистрии 1828 г.
Во-первых, на такие широкие рамки своего национального государства греки сами не претендовали ни в одном проекте.
Во-вторых, в этом случае в составе предполагаемого греческого массива оказалась бы Албания (Скутарийский пашалык), в которой преобладали бы албанцы и славяне, а греки составляли бы незначительное меньшинство. Также были бы они в меньшинстве и в проектируемой Фессалии, а равно и в Македонии; в этих последних провинциях их процент был бы не выше, чем в Романии, а возможно и ниже, особенно в Фессалии, включавшей Янинский пашалык и часть Македонии.
Наконец, даже в чисто греческих областях слишком отчетливо выступали местные особенности и стремление к автономии, чтобы было возможно отказать им в таком же самостоятельном управлении, какое предполагалось дать провинциям других народов, и подчинить их непосредственно центральной власти, которая в этом случае должна была бы быть достаточно сильной. Поэтому, если Пестель не назвал главные города для пяти последних штатов, это произошло потому, что, как указано выше, вторую половину своего наброска он писал менее тщательно, не проставляя порядковых номеров, отодвигая самый текст все более и более к левому краю листа.
Весьма вероятно, что в проекте Пестеля могли найти некоторое отражение известные ему планы самих греков относительно устройства политических отношений на Балканском полуострове. Греческие патриоты в весенние месяцы 1821 г. были полны надежд па поддержку официальной России, мечтали о появлении на Балканах русской армии, искали связей с русским правительством и с командованием Второй армии. В Пестеле они видели официального представителя русских военно-дипломатических кругов и, раскрывая ему свои планы, рассчитывали, что через него эти планы будут доведены до сведения правительства России и самого Александра I.
Весьма вероятно, что записку о «Царстве Греческом» Пестель составил в июне—августе 1821 г., когда еще не рухнули надежды командования Второй армии на скорую войну против Турции, когда обсуждались планы поездки Киселева в Петербург и вопросы будущего устройства порядков на Балканах. Он писал ее не в Бессарабии во время встреч с греческими патриотами, а в Тульчине, имея перед собою карту Турецкой империи. Целью его было набросать план такого устройства балканских отношений, которое даже и российский царизм мог бы предложить грекам и другим народам полуострова после разгрома Турции в ожидаемой войне. Он мог его писать не только для себя, но, может быть, показывал его Киселеву и даже Витгенштейну, тем более что вопросы организации временного управления оккупируемых балканских территорий, которые входили в компетенцию штаба Второй армии, нельзя было целесообразно решать без хотя бы очень общей, перспективной наметки плана окончательного устройства освобождаемых из-под турецкой власти народов. Пестель исходил в своем проекте из существующего административно-политического деления Оттоманского государства, но вносил в него некоторые поправки. Весьма вероятно, что, делая их, он учитывал, между прочим, желания и планы своих греческих собеседников, а также и полученные от них сведения о национальном составе населения провинций Турецкой империи.
Монархическая форма «Царства», проектированного объединения, объясняется тем, что набросок свой Пестель составил как предположение о возможном устройстве балканских отношений русским царизмом. Сами греки, судя по донесению Пестеля, имели в виду иную форму и с достаточной определенностью говорили ему, что их «желание... состоит в образовании федеральной республики наподобие Американских Соединенных Штатов». Республиканец Пестель, разумеется, мог только положительно оценить стремление к установлению республиканского строя в будущей дружественной в отношении России балканской федерации. Но он набрасывал проект устройства политических отношений на Балканском полуострове, какое они могли бы получить в результате победоносной войны царской России против Турции, и должен был поэтому придавать своему плану приемлемые для царизма монархические формы44. То обстоятельство, что проектируемому объединению придавалась монархическая форма, не исключало, однако, возможности более демократических, республиканских форм для ее штатов. Даже с точки зрения царизма необязательно было, чтобы штаты эти имели монархическое устройство «княжеств», как это было в Молдавии и Валахии и намечалось в русском «Мемуаре» 1824 г., или «королевств», как это предполагалось в проекте Каподистрии. Даже в растопчинском плане Грецию предполагалось «учредить республикой»; в проекте Каподистрии она фигурировала в неопределенной форме «Государства Эллинического», прикрывавшей, быть может, и республиканское устройство; и в «Мемуаре» 1824 г. греческим островам предполагалось дать «муниципальное управление». Но по проекту Пестеля во главе объединения должен был стоять монарх, царь, разумеется, не турецкий султан, ибо в проекте дело явно чыо о вытеснении турок из Европы: в составе федерации не намечалось какого-либо турецкого штата. Надо полагать, что проект Пестеля, предназначавшийся в конце концов для сообщения высшим правящим кругам, предусматривал во главе федерации царя, угодного России, быть может, одного из русских великих князей.
В своем апрельском донесении Пестель говорил о федеративном устройстве будущего союза балканских народов, как о форме, необходимость которой предопределяется чрезвычайно большими различиями между нравами, обычаями, понятиями и всем образом мыслей этих народов. Проект «Царства Греческого» не содержит прямых указаний на устройство управления и степень политической самостоятельности отдельных составляющих его частей. Однако несомненно - здесь не могло иметь место централизованное бюрократическое управление через чиновников, назначаемых властным центральным правительством. Такого центрального управления не было уже и в Оттоманской империи, где еще с XVIII века пользовались известной автономией румынские «княжества». Сербия, частью и греческие провинции. Десять намечаемых проектом Пестеля частей единого «Царства» должны были, несомненно, получить широкое самоуправление, даже известную автономию. Но как далеко должны были простираться особенности строя каждой из них и их самостоятельность? Должны ли были они получить положение подлинных штатов свободной федерации, т. е., говоря словами того же апрельского донесения Пестеля, должны ли были «иметь... свое особенное правление с своими законами и только в общих государственных делах совокупно с прочими действовать?». Весьма вероятно, что и Пестель, учитывая различия в социальном строе и в национальных культурах народов, объединяемых по его плану в общий союз, считал необходимым обеспечить им не только известное своеобразие правовых форм и особенностей административного строя, но и некоторую политическую самостоятельность. В таком случае в центральном правлении государства рядом с «царем» должно было стать учреждение, представляющее отдельные «штаты». Эту функцию могли выполнять или совет представителей местных правительств, или собрание депутатов от местных законодательных органов, или даже собрание специально выбранных представителей отдельных штатов. Круг компетенции и пределы полномочий центральных и местных органов власти также могли мыслиться очень различно, но, несомненно, известные элементы автономии и федерализма проект Пестеля предполагал.
Разумеется, нет никакого противоречия в том, что Пестель для России настаивал на централизованном государственном устройстве и на полном слиянии с русским народом всех других народов и племен, населявших Россию, для Балканского же полуострова высказывался за создание федерации. К вопросу об устройстве отношений между народами Балканского полуострова Пестель подходил со свойственной ему конкретностью мышления. Он не видел здесь народа, для преобладания которого по «правилу благоудобства» были бы такие же основания, как для первенства русского народа среди остальных народов России. Не было также той экономической, политической и культурной базы для единства, какая была налицо в исторически сложившихся отношениях и связях русского народа и других народов России. На Балканском полуострове единство его народов и ограждение их от захватов со стороны более сильных государств наиболее целесообразно могло быть обеспечено установлением между ними союзных отношений, которые, как полагал Пестель, могли бы принять форму федеративного государства. Эта федерация нашла бы мощную поддержку в России, с которой у нее должно было оказаться много общих интересов45.
Проектируемая Пестелем перестройка отношений на Балканском полуострове определенно имела в виду также политические и экономические интересы России. С присоединением Молдавии Россия выходила к Дунаю и получала бы половину дельты Дуная. Она становилась придунайской державой и в известной мере оказывалась включенной в общие отношения на Балканском полуострове. Через дружественный союз с покровительствуемой ею федерацией освобожден- ных народов полуострова она приобрела бы влияние в проливах, на островах Архипелага и Адриатики, в частности на Ионических островах и на Крите. Для торговли России в Черном и Средиземном морях открылись бы широкие перспективы. Ее значение в средиземноморских отношениях должно было возрасти. В то же время улучшилось бы стратегическое ее положение на южных и юго-западных границах. Дружественная ей федерация охватила бы с юга и с востока владения Австрии. Турция была бы серьезно ослаблена потерею европейских владений.
Но усиление международного значения России было бы политическим успехом российского самодержавия. Вероятно ли, чтобы Пестель мог разрабатывать и поддерживать планы, которые повели бы к упрочению строя, низвержение которого являлось целью тайного общества? Но Пестель, надо полагать, ожидал, что война и освобождение народов из-под турецкого ига существенно изменили бы не только международное положение России, но и ее внутренние отношения. Александр I, вступая в эту войну, вынужден был бы порвать с принципами Священного союза, и Союз распался бы. Отношения с Англией и Австрией, а вероятно, и с Пруссией приняли бы крайне напряженный характер. Война с Турцией могла бы осложниться вмешательством других стран, Австрии в первую очередь. В трудной войне правительству необходимо было бы искать поддержки всей страны; в стране же освободительная по своим лозунгам война, несомненно, вызвала бы движение, напоминающее общий подъем 1812 г. Но дело, как мог думать Пестель, могло пойти дальше. При том напряжении общественных отношений внутри России, которое в двадцатых годах было значительно острее, чем в 1812 г., и при существовании тайного общества, которого в двенадцатом году не было, могла бы сложиться благоприятная ситуация для переворота. Самодержавие бы пало, ведение освободительной войны перешло бы в руки революционного правительства, и тогда вместе с Россией перешли бы к новому, свободному строю и освобожденные ею от турецкого ига народы. Союз балканских народов, разумеется, должен был бы тогда получить уже не монархическую форму царства, но строй, близкий к новым порядкам свободной России и к планам самих греков.
Однако надежды Пестеля на энергичное вмешательство России в балканские дела не осуществились. Это должно было укрепить Пестеля, как и вообще декабристов, в мысли, что лишь новое, революционное правительство может повести Россию к разрешению стоящих перед нею исторических задач не только во внутренней ее жизни, но и в области внешней политики. Планы войны с Турцией и освобождения балканских народов с этого времени для Пестеля полностью переходят в программу тайного общества. Решение балканской проблемы становится частью общей внешнеполитической программы декабризма. Поэтому рассматривать дальнейшее развитие решения этого вопроса в планах декабристов возможно лишь в связи с некоторыми другими вопросами внешней политики, входившими в ту общую революционную концепцию, которая, слагаясь как раз в эту пору, получила отчетливую формулировку в докладах Пестеля на киевских съездах руководителей Южного общества в 1822 и 1823 гг., а позднее, в 1824—1825 гг., нашла свое завершение в «Русской Правде».

* * *

Нараставшая напряженность внутренних отношений в 1824-1825 гг. достигла такой степени, что мысль о ежечасной возможности охватывающего всю страну движения, в котором крестьянские восстания слились бы с восстаниями солдат и военных поселян, была распространена не только среди членов тайного общества, но и в широких кругах дворянской общественности, и, быть может, прежде всего в высших правительственных кругах. Не менее напряженными были и внешние политические отношения.
К 1824 г. как соотношение сил в борьбе между греками и турецким правительством, так и отношение к ней руководящих европейских держав существенно изменились. Действия турецкого правительства не сломили стойкости греков, а наоборот, воодушевление их возрастало, единство в их рядах крепло, и они добились некоторых военных и организационных успехов. Однако, с другой стороны, султану удалось уладить отношения с египетским пашей, и египетский флот и армия должны были в ближайшем будущем вступить в борьбу против повстанцев. К этому времени определился крутой поворот в отношении к происходившей борьбе со стороны Англии. До этой поры она, как и другие державы, рассматривала греков как мятежников, восставших против своего законного государя. Но в конце марта 1823 г. британское правительство заявило, что признает Турцию и греков воюющими сторонами. Это значило, что оно признает законность восстания греков и изъявляет готовность признать самостоятельным государством первую территорию, на которой им удастся утвердиться. Перемена ситуации побудила русское правительство перейти к более активной политике. 9 января 1824 г. оно своим упомянутым выше «Мемуаром об умиротворении Греции»54 решительно поставило греческий вопрос на очередь. В июне этого года по инициативе русского правительства в Петербурге открылись с участием послов европейских держав совещания, продолжавшиеся и в 1825 г. Россия добивалась согласия держав на занятие русскими войсками княжеств и на войну ее с Турцией, но успеха не имела. В августе 1825 г. совещания были прекращены, и русское правительство нотою от 18 августа уведомило европейские державы, что Россия отныне в греческом вопросе будет действовать, не считаясь с союзниками и руководствуясь единственно своими интересами и соображениями. Ясно было, что речь шла о войне против Турции. Об этом открыто говорили и Нессельроде в Петербурге, и русские дипломаты, аккредитованньге при европейских дворах. В те же августовские дни Витгенштейн был экстренно вызван в Петербург и, получив соответствующие инструкции, отбыл обратно к командуемой им Второй армии. 1 сентября Александр выехал на юг. В европейских дипломатических кругах отмечали, что в состав его свиты был включен новый начальник Главного штаба Дибич, известный как давний сторонник войны с Турцией, и другие военные лица тех же взглядов. При сложившейся ситуации приобретали особое значение приготовления к намеченным на лето 1826 г. маневрам на юге и к смотру Александром войск Второй армии. Пестель и другие руководящие члены Южного общества и по служебному своему положению, и по личным связям с высшим командованием Второй армии должны были быть в курсе как дипломатических выступлений правительства, так и военных приготовлений. Среди какого напряженного ожидания вероятной войны жили в конце 1825 г. члены Тульчинской управы Южного общества, видно из того, что, когда в последних числах ноября в штабе Второй армии были получены из Таганрога секретные извещения, повергшие в тревогу и озабоченность Витгенштейна и Киселева, первой мыслью Барятинского было не о войне ли с Турцией идет дело. Скоро выяснилось, что полученные известия сообщали о безнадежном положении заболевшего Александра I 55. Столичная и московская организации тайного общества были осведомлены о событиях, предвещавших близкую войну, по толкам в дворянских кругах, близких ко двору и к правительственным сферам.
Героическая борьба греков в этой обстановке вызвала новую волну сочувствия в русском обществе; вызвала она ряд новых сочувственных откликов и со стороны декабристов. В мае - июне 1824 г. Рылеев в оде «На смерть Байрона» говорит о «святой борьбе за вольность грека». В. Кюхельбекер в 1824 г. печатает в третьем томе «Мнемозины» под аналогичным заглавием стихотворение, полное сочувствия восстанию греков. В сентябре того же года Пестель в разговоре с принятым им в тайное общество Старосельским «выхвалял упорное действие... греков... к восстановлению своего отечества». Батеньков, по его признанию на следствии, в первых месяцах 1825 г. начал сочувственно задумываться «о делах греков», переходя от этих размышлений к мыслям об условиях для восстания в России. Сергей Муравьев 25 февраля 1825 г., как сказано выше56, посылал Тизенгаузену книгу о греческом восстании и в письме высказывал суждения о причинах успехов греков в их борьбе, в которых ясно проступают его собственные взгляды относительно должного плана восстания русского тайного общества. В том же 1825 г. Бестужев-Рюмин, придя к члену Южного общества Врангелю, застал его за чтением статей лондонских и парижских журналов о делах в Греции. Внимательно за развитием борьбы греков следил один из основателей Общества соединенных славян П. Борисов. Он говорил на следствии, что «федеративный союз славянских поколений» задуман им был наподобие греческого гоюза, но должен был быть «гораздо его совершеннее». Каховский в письме своем из крепости к генералу Левашеву от 24 февраля 1826 г., отражая свои более ранние суждения о балканских делах, гневно писал о равнодушии Священного союза, а вместе с ним и правительства Александра I к истребляемой, тонущей в своей крови единоверной греческой нации, которую русское правительство само возбуждало «против тиранства магометанского». Переходя к положению балканских славян, он продолжал: «Сербы, верные наши союзники, стонают под игом бесчеловечия турецкого; черногорцы, не дающие никому войск своих, столь усердно нам служившие во время кампаний флота нашего в Средиземном море под начальством адмирала Синявина, забыты, покинуты на произвол судьбы». А.М. Муравьев в своих «Записках», характеризуя внешнюю политику Александра I, вызывавшую негодование членов тайного общества, писал: «Как основатель Священного союза он должен был, вопреки симпатиям русских, оставаться глухим к воплям и бедствиям восточной церкви и быть бесстрастным зрителем жестокостей, совершавшихся мусульманским фанатизмом над нашими единоверцами». Штейнгель в январе 1826 г. в записке из крепости для Николая I так писал о впечатлении, какое произвело в широких кругах русского общества отношение Александра I к восставшим грекам: «Греки оставлены своей судьбе; связь единоверцев, восемь веков нерушимо существовавшая, которой всегда страшилась Порта и опасалась Европа, вдруг разрушена. Греки, в России находящиеся, и особенно в Москве, шепотом произносили жалобу свою и сообщали знакомым свои идеи о несправедливости поступка с ними». Разделяя общее сочувствие грекам, декабристы своими открытыми и решительными суждениями о внешней политике правительства оказывали большое влияние на общественное мнение широких столичных и провинциальных кругов. Позднее в Сибири Лунин в статье «Общественное движение в России» не без некоторого основания высказывал мысль, что энергичная политика Николая I в восточном вопросе была вызвана «движением, поднятым тайным обществом в пользу греков и восточных дел» еще в царствование Александра I 57.
На этапе 1823-1825 гг. вопросы внешней политики встали перед тайным обществом с новой силой не только вследствие вступления в новую фазу балканской проблемы, но и вследствие нараставшей напряженности в Польше. Установление связей с польским тайным обществом вновь выдвинуло перед декабристами на очередь польский вопрос. О существовании Польского тайного общества руководители южной организации декабристов узнали во время своего совещания на киевских «контрактах» в январе 1823 г. Но первые встречи с польскими делегатами Сергея Муравьева и Бестужева-Рюмина, которым было поручено вести с ними переговоры, состоялись только через год в Киеве в январе 1824 г. Переговоры велись на основании указаний директории Южного общества, т.е. на основе плана Пестеля, получившего отражение в его набросках 1818-1822 гг. и в «Государственном завете» (1823 г.) и позднее изложенного в «Русской Правде». Поляки должны восстать одновременно с выступлением русского тайного общества и действовать по указаниям последнего. По «правилу народности» в границах населенной польским народом территории будет образовано независимое польское государство; но при конкретном установлении его границ согласно «правилу благоудобства» решающее значение будут иметь соображения безопасности государственных пределов России. Польша в будущем обязуется установить у себя такое же республиканское правление, какое будет установлено и в России. Польское тайное общество обязывалось содействовать установлению связей русского тайного общества с обществами, существующими в европейских странах.
В мае 1824 г. Сергей Муравьев, по показанию представителя польского общества Гродецкого, говорил ему, что «поляки... в одних только... русских» (могут) «иметь... надежду восстать... от падения» и что Польша может получить «отдельное политическое бытие» и те «пределы, какие имела прежде», только в результате совместного выступления польского тайного общества с русским. Муравьев спрашивал при этом, могла ли бы «Польша отыскать свои древние границы», очевидно, имея в виду узнать предположения польского тайного общества о западных границах будущей воссоединенной Польши. Ясна связь этого вопроса Муравьева с предположениями Южного общества о воссоединении Польши путем возвращения территорий, отошедших к Пруссии и Австрии58.
Несомненно, Пестель и другие члены Южного общества в своих переговорах с руководителями Северного общества в Петербурге в 1823 и 1824 гг. выдвигали на обсуждение предположения своего общества по вопросам внешней политики. Определенно известно, что неоднократно заходила речь о затрагивавшей эти вопросы польской проблеме. Члены Северного общества высказывались за предоставление Польше самостоятельного управления на основе особой конституции, но считали нужным сохранить связи ее с Россией в формах унии. Трубецкой же полагал, что должно «искать... присоединения к России через воссоединение Польши и тех ее частей, которые составляют владения Австрии и Пруссии» 59.
В докладе, который Пестель делал в 1824 г. на собрании ячейки Южного общества в Кавалергардском полку, были им изложены и планы южной организации по вопросам внешней политики.
В Петербурге в 1824 г., как известно, Пестель начал писать «Русскую Правду». Он написал начерно введение и 5 глав. Первые главы этой начальной редакции «Русской Правды», в которых должны были найти отражение взгляды Южного общества по вопросам внешней политики, были Пестелем уничтожены в ноябре 1825 г., так как к тому времени они были уже заменены текстом, написанным набело.
Прямое отношение к планам Южного общества в области внешней политики, и в частности именно относительно ближневосточной, балканской проблемы, имел разговор Пестеля с А. Поджио в сентябре 1824 г. По показанию Поджио, он заметил Пестелю, что предполагаемое последним правление Временного правительства в течение не менее 10 лет может своею продолжительностью «устрашить многих». На это Пестель возразил: «Что же делать? Впрочем, между тем можно будет обратить общее внимание на какую-нибудь внешнюю меру, как-то объявить войну туркам и восстановить восточную республику в пользу греков и таким образом на поприще политическом явимся с самыми благонадежнейшими видами для прочих народов Европы». Пестель в ответе своем на следствии подтвердил показание Поджио: «Что касается до внешней войны, долженствовавшей и умы занять, и через восстановление Греции в независимом состоянии доказать отклонение России от завоевательной системы, имеющей замениться покровительственною, то сие предположение справедливо» 60.
Как можно видеть, Пестель и Поджио в рассматриваемой беседе говорили о войне против Турции и о «восстановлении Греции в независимом состоянии» так, как если бы вопросы эти были для тайного общества давно решенными. При этом под «восточной республикой», надо полагать, разумелась та республиканская федерация балканских народов, о которой Пестель говорил в отчете о второй своей командировке в Бессарабию, как о плане самих гетеристов. Война с Турцией, имеющая целью создание независимой республики народов Балканского полуострова, по мнению Пестеля, не только не осложнила бы положения Временного революционного правительства, но, наоборот, по своему освободительному характеру и в силу того, что она явилась бы ярким подтверждением его действительного перехода к новой более демократической системе внешней политики, она укрепила бы положение и авторитет этого правительства как внутри страны, так и в международных отношениях. В «Русской Правде» Пестель определенно указывает, что провозглашение Временным правительством перехода России к новой политике должно последовать сейчас же после переворота в связи с началом присоединения к России территорий, необходимых для улучшения ее границ. Временное правительство, заявив, что эти совершенно необходимые присоединения являются последними, «объяснит иноземным державам, что Россия не может дать сильнейшего доказательства в умеренности политической своей системы, как ныне делает, восстановляя Польшу и постановляя пределы всяким дальнейшим распространениям, но что собственное ее благоденствие требует вышеизъясненного округления ее границ. Сила и могущество России позволяют ей так откровенно говорить. Великодушие ее и самая сия откровенность могут служить залогом в истине и точности сего ограничения»61. «Русская Правда», текст которой включал приведенные строки, должна была быть опубликована для общего сведения немедленно после переворота как «наказ» Временному правительству, излагающий программу его будущей политики. Открытое заявление в ее тексте о присоединении Молдавии и Черноморского кавказского побережья и о предоставлении самостоятельности Польше с упоминанием о возвращении ей также территорий, отошедших к Австрии и Пруссии62, предполагало не только последующие дипломатические осложнения с Турцией, Австрией и Пруссией, но и прямое начало военных действий со стороны России. Ожидание войны с Австрией после переворота было, повидимому, как и планы войны с Турцией, общим среди декабристов, по крайней мере среди членов Южного общества. Бошняк в своем доносе утверждал, что В. Давыдов в 1825 г. говорил ему о предполагаемой после переворота войне с Австрией. Давыдов в своих показаниях не отрицал возможности с его стороны такого утверждения в разговорах с Бошняком63.
В заявлении Временного правительства должно было быть указано, что после присоединений, необходимых для исправления границ России, она в дальнейшем будет распространять свое влияние лишь в форме покровительства соседним малым народам. Она будет вести войны только оборонительные, в том числе и войны в защиту независимости и существования покровительствуемых ею народов. «Русская Правда» дает указания о содержании, которое влагал Пестель в понятие «покровительства». «Покровительственная система» противопоставляется ««завоевательной», «покровительство» - «полному обладанию». Обладание каким-либо народом и его территорией со стороны другого является последствием завоевания, тогда как отношения покровительства имеют формой союз и основанием - договор, соглашение и предполагают сохранение суверенитета обеими договаривающимися сторонами - как покровительствующей, так и покровительствуемой. Как конкретно представлял себе Пестель и его товарищи по Южному обществу отношения между этими сторонами, показывают излагаемые в «Русской Правде» принципы соглашения между Россией и Польшей, на основе которых последняя должна будет получить самостоятельность. Отношения Польши и России определяются комбинированным применением «правила народности» и «правила благоудобства». Польский народ получает политическую самостоятельность. Независимое польское государство создается в составе Царства Польского и районов с преобладанием польского населения из территорий, отошедших к России при разделах и оставшихся за Российской империей после образования Царства Польского. Границы между Россиею и Польшею определяются российским Временным правительством «по правилу благоудобства для России». Между Россиею и Польшею «заключ[ается] тесный союз на мирное и военное время... Польша обя[зывается] все войско свое присоединить на случай войны к российской армии», доказывая тем свою признательность, дружбу и преданность России. «Зато берет Россия Польшу под свое покровительство», принимая на себя ручательство в ее существовании и неприкосновенности ее пределов. Польша усваивает социально-политический строй новой России, так как только единство строя может служить «залогом и обеспечением» прочности отношений между государствами. Верховная власть и вся система управления в ней устанавливается согласно «Русской Правде». «Всякая аристократия, хоть на богатствах и имуществах, хоть на привилегиях и правах родовых основанная, должна совершенно навсегда быть отвергнута, и весь народ польский одно только сословие составлять». В основу этой перестройки кладется четвертая, шестая и девятая главы «Русской Правды», включая и излагаемый в ней план «разделения земель», волостное устройство и избирательную систему. Пестель дважды оговаривает в «Русской Правде», что «на сих единственно условиях и началах может восстановление польского государства последовать». Польша должна «заслужить самостоятельную независимость поступками своими и образом своего действия в роковое время российского возрождения и государственного преобразования». Если же «польский народ устранится от вышеупомянутых условий... то... Польша останется... областью Российского государства» 64.
Перечень условий выделения Польши в самостоятельное государство написан на вкладном листе, вклеенном Пестелем в текст § 2 первой главы беловой редакции «Русской Правды» взамен выброшенного первоначального - при переработке беловой редакции, произведенной Пестелем в период между январем и июлем 1825 г., т.е. уже после его встречи с Яблоновским в Киеве65. На полях вклеенного листа, содержащего текст условий выделения Польши, Пестель карандашом на французском языке записал более широкий, более детальный и конкретный перечень пунктов этих условий. В нем имеется ряд пунктов, не упоминаемых в тексте «Русской Правды». Пункты намечены кратко, одним-двумя словами каждый. Можно думать, что эта запись на полях представляет набросок плана для переговоров с польскими делегатами и сделана Пестелем, когда он готовился к встрече с представителем польского общества в Бердичеве в июне 1825 г. (Встреча эта не состоялась.) Здесь, очевидно, все условия договора между обоими обществами должны были быть формулированы уже с полною определенностью и конкретностью66.
«Восстановление Греции в независимом состоянии», по словам Пестеля, должно было «доказать отклонение России от завоевательной системы, имеющей замениться покровительственною». Следовательно, и на отношения России с федеративным союзом балканских народов, который имел в виду Пестель, говоря о «Греции», должны были распространиться те же принципы «покровительства», которые должны были определять взаимоотношения России и Польши. «Покровительство» Польше со стороны России в качестве обязательных предпосылок предполагало, как это показано выше, общность основ социально-политического строя, присоединение Польши к внешней политике России и самое тесное объединение военных сил обоих государств с подчинением польских войск русскому верховному командованию. Пароды Балканского полуострова в силу своего географического положения и менее тесных прежних своих исторических отношений с Россией были бы, конечно, несколько в иных условиях относительно возрожденной России, чем Польша. Однако применение и к ним внешнеполитической «системы покровительства» по существу предполагало те же предпосылки, ту же общность социально-политической основы и такое же согласование интересов и единство во внешней политике. Отношения между ними и новой Россией должны были определиться договором о вечном дружественном военно-политическом союзе. Федерация должна была признать принципы «Русской Правды» и принять социально-политический строй, если не совершенно тождественный с русским, то во всяком случае приближающийся к нему. Старый план «Царства Греческого» в применении к новым условиям должен был подвергнуться существенной переработке. Проектируемый союз должен был получить республиканские формы, основанные на демократическом народном представительстве. Федеративное устройство сохранилось бы, но центральное общесоюзное правительство должно было пользоваться широкими полномочиями и иметь возможность регулировать порядки в отдельных штатах в согласии с основными, обязательными для всех частей федерации социально-правовыми нормами67. Но правительство должно было бы строиться и действовать на демократической основе. Источником его силы должен был быть народ, воля народа, всенародное избрание.