* * *
Почти одновременно выехали в начале 1857 года из Сибири овдовевшие в ссылке жены декабристов А. В. Ентальцева и М. К. Юшневская.

Юшневская направилась к приглашавшей ее Давыдовой, в Каменку, а Ентальцева поселилась в Москве. Дней десять она прожила в семье Волконских, а затем наняла себе неподалеку от них, на Арбате, небольшую квартирку. Она оказалась здесь в кругу своих ялуторовских друзей, посещала родившуюся в Сибири Нонушку Муравьеву, вышедшую замуж за Бибикова, бывала у Якушкиных и Басаргиных, постоянно переписывалась с Пущиным, Оболенским, Батенковым, Розепом.

После всего пережитого на каторге и в ссылке Ентальцева душевно отдыхала в этом тесном кругу своих ялуторовских друзей. В день тридцать второй годовщины восстания Ентальцева писала Пущину в Марьино:
«14-е число не прошло для меня без глубоких, сердечных воспоминаний, все прошедшее оживилось в душе, все до последней подробности. Не буду говорить, какие чувствования возбуждало всякое воспоминание, не все поддается словам».

Она как-то сидела у себя дома, писала письмо и неожиданно оказалась в объятиях дочери Волконской.
«Я как-то не умею разлюбить, кого люблю...— писала она после этого Пущину.— Хотела продолжать говорить с вами, взяла перо, вдруг кто-то сзади схватил меня за руку — это была наша милая Неллинька,— зачала меня кутать, почти насильно посадила в карету и увезла к себе. Я там ночевала...»

14 апреля 1858 года Ентальцева проводила за границу Волконских.

«Я провожала их до дилижанса,— писала она.— Увидимся ли еще в здешней жизни? Грустно, добрый друг Иван Иванович! Неллинька очень, очень вам кланяется... Как прощание ее со мною было трогательно, его я не могу забыть. Слышу слова ее, вижу выражение милого лица. Только зачем она благодарила меня за дружбу мою к ней, разве дружба с разлукой прекращается?..»

После отъезда за границу Волконских Ентальцева чувствовала себя в Москве одинокой. Она продолжала переписываться с друзьями, жаловалась на состояние здоровья. Оболенский предлагал ей переехать в Калугу, хотя хорошо знал, как материально не обеспечена Ентальцева, да и сам он, проживая у своей овдовевшей сестры, нуждался.

Но жизнь Ентальцевой уже подходила к концу. Она никуда не поехала. Последней из жен декабристов она вернулась из Сибири на родину и, прожив после этого в Москве всего два года, скончалась 30 июля 1859 года.

* * *
Всего несколько месяцев прожил вернувшийся из Сибири И. Д. Якушкин. Известие о его смерти декабристы восприняли особенно остро.

Человек исключительной моральной чистоты и возвышенных взглядов, Якушкин пользовался среди всех знавших его большим уважением. В бытность студентом Московского университета он сблизился с П. Я. Чаадаевым, который называл его братом и с которым он жил в одной палатке во время Отечественной войны 1812—1813 годов.
Его близким товарищем по университету был А. С. Грибоедов, и с него автор «Горя от ума» писал образ Чацкого. В 1820 году Грибоедов познакомил его с А. С. Пушкиным.

Печальным было возвращение Якушкина в Москву. Жену свою, Анастасию Васильевну, Якушкин уже не застал. Мог ли он думать, расставаясь с нею в холодную ноябрьскую ночь 1827 года на костромском этапе, что это было их последнее свидание, их последнее прощание, что они никогда больше не увидят друг друга!

Из-за болезни сердца Якушкин не мог сразу выехать из Сибири, а когда приехал в начале 1857 года в Москву, чувствуя себя «совершенно в очарованном мире», вынужден был сидеть дома: врачи пришли к выводу, что Якушкин очень болен и нуждается в серьезном лечении, и в этом смысле московский генерал-губернатор Закревский представил высшему начальству доклад.

Больной Якушкин мечтал уже спокойно отдохнуть после всего пережитого, но чиновники извлекли из архива какой-то старый царский указ, по которому некоторым преступникам (в том числе обыгрывавшим столичных богачей шулерам) запрещалось жить в Москве и Московской губернии. Этот указ был почему-то применен и к амнистированным декабристам. Якушкина выслали из Москвы, и ему ничего больше не оставалось, как выехать «за границу Московской губернии и поселиться в какой-нибудь деревушке».
Его приютил у себя в деревне Новинки, Тверской губернии, семеновец-однокашник И. Н. Толстой. Сюда часто приезжали и другие декабристы, и об их дружеских встречах тепло вспоминал друг А. С. Пушкина, член Союза Благоденствия, поэт, полковник Ф. Н. Глинка:

Вспоминаем мы хоть про Новинки,
Где весело гостили Глинки,
Где благородный Муравьев
За нить страдальческих годов
Забыл пустынную неволю
И тихо сердцем отдыхал;
Где у семьи благословенной,
Для дружбы и родства бесценной,
Умом и доблестью сиял
И к новой жизни расцветал

Якушкин наш в объятьях сына,
Когда прошла тоски година
И луч надежды обещал
Достойным им — иную долю.

Якушкину уже недолго пришлось «к новой жизни расцветать». Вернувшись из Сибири, он прожил всего несколько месяцев, и 11 августа 1857 года, шестидесяти четырех лет от роду, скончался.
Его похоронили в Москве, на Пятницком кладбище, недалеко от могилы Т. Н. Грановского. По его желанию на могиле не было поставлено никакого памятника, она только обнесена была решеткой, и по его же завещанию у могилы посадили два молодых вяза и клен.

На похороны Якушкина собралось много друзей и знакомых, и это встревожило шефа жандармов. Следивший за Якушкиным тайный агент доносил ему:
«В Москве умер возвращенный из Сибири Якушкин. Его гроб провожали Батенков, Матвей Муравьев и многие свежие его московские друзья; видно, число новых завербованных было уже довольно значительно, потому что для них было заказано 50 фотографий покойного. Кажется, полиция понятия не имеет об этой новой закваске. Увидим через пять лет, что из нее выйдет».

Уже никого почти не осталось из участников восстания 14 декабря, но III отделение продолжало опасаться декабристов. И о похоронах Якушкина шеф жандармов счел даже необходимым донести императору Александру II...

Вскоре рядом с Якушкиным лег на Пятницком кладбище и Басаргин. У него была грудная жаба, он с трудом поднимался по лестнице, и жена его, сестра знаменитого химика Д. И. Менделеева, Ольга Ивановна, на которой он женился в Сибири, обратилась к московскому генерал-губернатору Закревскому с просьбой разрешить Басаргину остаться в Москве на две-три недели, для лечения болезни. Тот разрешил Басаргину прожить в Москве не более четырех дней.

— Странно, что все они нездоровы,— сказал Закревский жене Басаргина.
— Ничего странного в этом нет,— ответила она.— Не мудрено, что после тридцатилетней сибирской каторги и ссылки люди возвращаются больные... Да и много ли их возвратилось?..

22 ноября 1860 года, семидесяти лет от роду, скончался С. П. Трубецкой. Из Сибири он вернулся после смерти жены больным. Прожив некоторое время у дочери в Киеве, затем в Одессе, он поселился в Москве с сыном в небольшой квартирке на бывшей Б. Никитской (ныне ул. Герцена), 5, жаловался на сердце и дряхлел. 22 ноября 1860 года его нашли мертвым в кресле, с книгой в руках. У гроба его собрались товарищи по восстанию и несколько сот студентов, которые от Никитских ворот до Ново-Девичьего кладбища несли его гроб на руках. Жандармы расценили эти похороны как противоправительственную политическую демонстрацию.

Три тарантаса медленно тянулись по необозримым российским просторам: Екатеринбург, Пермь, Казань, Нижний Новгород... Волга!..
Не так давно здесь проехал, возвращаясь на родину, ее муж, Фонвизин. Ореолом мученичества были окружены декабристы, и всюду его встречали радушно и приветливо. Так же тепло отнеслись все и к Фонвизиной, когда она вслед за мужем проезжала через те же места.
25 мая 1853 года, в яркий весенний день, Фонвизина миновала Тверскую заставу. Тверская, Страстная площадь и наконец дом на Малой Дмитровке, из которого Фонвизина уехала двадцать пять лет назад в Сибирь.
Она на крыльях неслась в Москву, а когда приехала к себе, все показалось ей каким-то сновидением; не было ни весело, ни грустно, а как-то равнодушно. От прежнего обаяния родины не осталось ничего... Казалось, она с большей радостью вернулась бы в Тобольск.
Фонвизина приехала к тетке, но вместо радостной встречи на нее пахнуло холодом, от всего веяло чем-то чужим, давно отжившим. Ее окружали какие-то выцветшие гоголевские типы. Дохнуло нестерпимым раболепством крепостных, от которого декабристы давно отвыкли в своей незатейливой сибирской жизни.
Было еще раннее утро. Не успела она осмотреться, как от московского генерал-губернатора Закревского явился жандарм, в полной форме, и несколько чиновников, которые буквально выгоняли ее из Москвы: они боялись торжественной встречи и большого съезда друзей и знакомых, как это было недавно, когда с каторги и ссылки вернулся ее муж.
Даже не отдохнув с дороги, Фонвизина вынуждена была с тяжелым и горьким осадком в душе сразу же покинуть Москву.

Она поселилась в Марьине, близ Бронниц, где жил ее муж, в имении умершего брата. Здесь ей снова напомнили, что она — жена бывшего ссыльнокаторжного: муж ее, вернувшись в Москву после отбытия каторги и ссылки, оставался лишенным прав, и его незадолго перед тем умерший брат завещал поэтому все свои имения «генерал-майорше Н. Д. Фонвизиной».
Чиновники начали чинить ей препятствия. Возник вопрос, имеет ли право жена декабриста наследовать имущество и может ли она вообще именоваться «генерал-майоршей».
После длительной переписки III отделение сообщило наконец, что ограничения в отношении жен декабристов имели силу лишь в Сибири и не распространялись на них в России. Жены декабристов имеют право именоваться своим прежним званием. Они лишены только права жить в Москве и Петербурге.

Недолго, однако, пришлось Фонвизиным наслаждаться мирной жизнью. Ее мужу было уже шестьдесят шесть лет, все пережитое на каторге и в ссылке подорвало его здоровье. Он умирал.
— Какой завтра день? Почтовый? — спросил он.— Вы будете писать в Тобольск?.. Выслушайте мою последнюю просьбу: напишите и передайте всем моим друзьям и товарищам, назвав каждого по имени, последний мой привет. Ивану Дмитриевичу Якушкину скажите, что я сдержал данное ему мною слово — до смерти не расставаться с подаренным им мне вязаным одеялом, которым я сейчас покрыт. А вы сами видите, как я сейчас близок к ней...

30 апреля 1854 года М. А. Фонвизин скончался. Меньше года прожил он на родине, вернувшись с каторги и ссылки...

Жизнь Фонвизиной после смерти мужа налаживалась медленно. Начались недоразумения с родными, которые бесцеремонно злоупотребляли ее дружбой и доверием. Она сразу почувствовала, как все они внутренне далеки от нее.
Все ее помыслы неслись в далекую Сибирь, где в огромной и дружной семье декабристов у нее осталось так много близких и верных друзей. Из разных городов Сибири, где Фонвизины оставили по себе прекрасную память, Наталья Дмитриевна получала душевные, трогательные письма. Очень часто писал Пущин, которого с ней и ее покойным мужем связывали особо дружеские отношения.
Пущин любил иногда шутить и острить над собою и говорил друзьям:

— Еще в старые годы почтенный мой лицейский директор Энгельгардт говаривал мне: пожалуйста, не думай, а то непременно скажешь вздор... Этот человек знал меня, я следую его совету и точно убеждаюсь иногда, что, не думавши, как-то лучше у меня выходит.

А выходило это так потому, что Пущин обычно следовал в своих действиях не столько велениям рассудка, сколько велениям сердца.
Когда Фонвизина, не испросив на то разрешения, самовольно поехала на короткое время в Тобольск, чтобы навестить своих сибирских друзей, из Ялуторовска приехал повидаться с ней Пущин.
Оба они пронесли свою дружбу через годы каторги и ссылки, и оба были одиноки. Пущин имел уже право вернуться в Россию, и Фонвизина дала согласие на брак с ним. Ей было в то время пятьдесят два года, ему — пятьдесят восемь лет.

Вернувшийся из Сибири, «настрадавшийся досыта» Пущин обвенчался 22 мая 1857 года с Фонвизиной и поселился в Марьине. Он был уже очень болен и месяцами не вставал с постели.
В это время почти все оставшиеся в Сибири декабристы уже вернулись в Россию. Они не забывали Пущина и Наталью Дмитриевну и часто навещали их в Марьине.
Узнав о болезни Пущина, декабрист Г. С. Батенков прекрасно выразил в письме от 22 апреля 1858 года общее отношение к нему товарищей.
«Пусть окрепший Иван,— писал он,— стоит по-прежнему башней на нашей общинной ратуше. И теперь она, хотя одинокая, все же вмещает в себе лучшее наше справочное место и язык среди чужого, незнакомого населения».

Но Пущин уже угасал. Болезнь осложнилась, и 3 апреля 1859 года он скончался. Его похоронили в Бронницах, рядом с могилой первого мужа Фонвизиной.

Наталья Дмитриевна на десять лет пережила его. Она умерла 10 октября 1869 года шестидесяти четырех лет от роду. Похоронили ее в Москве, в Покровском монастыре.

Ее имение должно было перейти после смерти к двоюродному брату мужа, С. П. Фонвизину. Крепостное право в то время уже было отменено, но, зная его жестокий крепостнический характер и желая избавить крестьян от такого помещика, Н. Д. Фонвизина предложила крестьянам принять на себя уплату лежащего на имении долга и выкупить его. Крестьяне согласились, но правительство не дало на это согласия...

* * *
Анненковы, вернувшись из Сибири, поселились в Нижнем Новгороде. Им было в то время уже под шестьдесят лет, у них были взрослые дети: три дочери и три сына. Но через все пережитые невзгоды и болезни Прасковья Егоровна Анненкова пронесла свою поразительную галльскую подвижность, жизнедеятельность и жизнерадостность.
Сыновьям «государственного преступника» Анненкова, окончившим тобольскую гимназию, Николай I не разрешил поступить в университет. И все же оба они благодаря своим способностям достигли видного положения.
Сам Анненков пользовался в Нижнем Новгороде большим уважением, принимал деятельное участие в осуществлении крестьянской реформы.
В 1860 году Анненков провел четыре месяца за границей. В 1861 году побывала на своей родине, во Франции, и жена его, П. Е. Анненкова — Полина Гебль.
В Нижнем Новгороде жизнь их текла мирно и спокойно. Полина Егоровна прожила еще пятнадцать лет и скончалась 14 сентября 1876 года, а через год с небольшим, 27 января 1878 года, не стало и Анненкова.

Они до последних дней сохранили дружеские отношения с детьми ее скончавшейся в Сибири компатриотки К. П. Ивашевой — Камиллы Ле-Дантю.
Старшая дочь Ивашевых, Мария Васильевна Трубникова, явилась в конце 50-х годов прошлого столетия инициатором движения за женское равноправие в России. Она вдохновила и объединила тогда группу выдающихся пионерок женского освободительного движения — А. П. Философову, Н. В. Стасову, В. П. Тарновскую, М. А. Менжинскую и других.

Благодаря их огромным усилиям и самоотверженному труду русские женщины шаг за шагом завоевывали себе в царской России право па высшее образование.