* * *

В Кургане декабристы собирались обычно у Нарышкиных. Поляки жили несколько обособленно. Один из них, бывший адвокат Савицкий, грустный и задумчивый человек, ежедневно в один и тот же час шел на прогулку, и всегда по одному и тому же направлению. Когда ему предложили пойти по другой, более живописной и удобной дороге, он сказал:
— Всякий раз, что я гуляю по этой дороге, меня утешает мысль, что я двумя верстами ближе к моей милой Польше, к моей семье и детям. Мне всегда кажется, что они бегут ко мне навстречу и мы сейчас обнимем друг друга...
В кавун Нового года декабристы и поляки всегда приглашались к Нарышкиным. Вспоминали Петербург, Варшаву, желали друг другу встретить будущий Новый год на родине. После ужина Нарышкина садилась за рояль и пела романсы и песни. Под ее аккомпанемент поляки пели польские национальные песни. Раздавались звуки мазурки и краковяка, танцевали.
Декабристам жилось в Кургане неплохо. Обладая значительными средствами, Нарышкины много помогали и нуждавшимся обывателям, лечили их, приобретали лекарства, тяжелобольных посещали на дому. Особо нуждавшимся приносили пищу, одежду и деньги.
Население Кургана очень любило их. Люди, получавшие от Нарышкиных ту или иную помощь, в простоте своей часто говорили: «За что такие славные люди сосланы в Сибирь? Ведь они святые, и таких мы еще не видали».
Ссылаясь на слабое здоровье, Нарышкина возбудила в начале 1835 года ходатайство о разрешении ее мужу переселиться в одну из южных губерний России, но царь отказал.
Летом 1837 года, путешествуя по Сибири, Курган посетил наследник престола, будущий император Александр II. Курганское начальство всполошилось. Б Сибири еще не видали такого высокого гостя. В Кургане, как и во всей Сибири, процветало взяточничество, и городское начальство волновалось, опасаясь возмездия за свои многочисленные старые и новые грехи.
Наступил день приезда наследника. Приказано было звонить во все колокола, жечь плошки и смоляные бочки. Декабристам предложено было не показываться на улицах города, и они собрались у Нарышкиных, живших против дома, где остановился наследник.
Наследник осведомился у городничего, есть ли в городе сосланные по делу 1825 года. Тот объяснил, что им велено было не присутствовать при встрече, «чтобы не произвести дурного впечатления на его высочество». Наследник приказал собрать декабристов на другой день в церкви во время богослужения.
Они собрались, но он лишь посмотрел на них, издали поклонился и, не сказав ни слова, вышел из церкви...
Наследника сопровождал в путешествии по Сибири его воспитатель, поэт Жуковский. Он был знаком с Нарышкиными, встречался у Карамзиных с Розеном и его женой, был в дружеских отношениях с декабристом Бриггеном, который перевел с латинского языка жизнеописание Юлия Цезаря и свой труд посвятил Жуковскому. Всех их посетил поэт.
Пользуясь пребыванием в Кургане наследника, декабристы возбудили через Жуковского ходатайство о разрешении вернуться в Россию. Наследник написал об этом отцу, Николаю I, но тот ответил, что «этим господам путь в Россию ведет через Кавказ».
Прошло не более двух месяцев, и из Петербурга получен был список шести декабристов, которых приказано было отправить рядовыми на Кавказ, в действующую армию.

Когда городничий сообщил об этом, все были поражены. Лорер сказал:

— Если это новое наказание, то должны мне объявить мое преступление. Ежели же милость, то я могу от нее отказаться, что и намерен сделать.
— Ничего не знаю,— ответил городничий.— Я получил депешу, по которой вас требуют в Тобольск для отправки оттуда на Кавказ солдатами.
Взволнованы были полковник Нарышкин и поручик Розен, в глубоком раздумье ходил из угла в угол по комнате майор Лорер. Он говорил:
— Кампании 1812, 1813 и 1814 годов, в Отечественную войну с Наполеоном, я провел офицером и молодым человеком, а теперь, после двенадцатилетней жизни в Сибири, с расклеившимся здоровьем, я снова должен навьючить на себя ранец, взять ружье и в мои сорок восемь лет служить на Кавказе солдатом! Непостижимо играет нами судьба наша!
Выбора, однако, не было. Начались сборы в путь-дорогу, продажа и раздача вещей. Курганские жители радовались перемене участи декабристов, но были и такие, кто, лично испытав солдатскую службу на Кавказе, искренне соболезновали им и уговаривали лучше остаться в Кургане.
Почти все городское население Кургана собралось в день отъезда декабристов в небольшом березовом лесу при выезде из города и провожало отъезжающих обедом с тостами и пожеланиями счастливого пути. На трех тройках декабристы тронулись в путь.

* * *
Находясь в кавказской армии, декабристы служили под начальством генерала Н. Н. Раевского-сына, друга А. С. Пушкина. Все они чаще всего встречались у Нарышкиных, и не раз генерал Раевский приглашал их, рядовых солдат своего полка, к себе на обед.
Об этом кто-то донес Николаю I, и тот дал главнокомандующему, фельдмаршалу Паскевичу, приказ: «Не советую вам пробовать мое терпение. Раевского арестовать на гауптвахте на два месяца».
С часовым у дверей Раевский был подвергнут домашнему аресту.
Генерал Раевский-сын, лишь случайно вырвавшийся из цепких рук Николая I после восстания 14 декабря, к декабристам и служившим под его началом офицерам и солдатам относился прекрасно. Он делал все, чтобы помочь им снова выйти из солдатских рядов в офицеры.
Многие декабристы сложили на Кавказе голову... Так через два десятилетия после восстания Николай I продолжал расправляться с декабристами. «Путь в Россию через Кавказ» был усеян их трупами...

* * *
Медленной смертью умирал в Сибири единственный декабрист-крестьянин, член Общества соединенных славян П. Ф. Выгодовский. Вступив на путь революционной борьбы двадцатидвухлетним юношей, он прошел через каторгу, двадцать шесть лет пробыл на поселении и затем накануне общей амнистии декабристов был вторично приговорен к пожизненной ссылке. Пятьдесят четыре года, почти всю свою сознательную жизнь, он провел в тюрьмах, на каторге и в ссылке.
Выгодовский точно выполнил клятву, которую дал, вступая юношей в Общество соединенных славян: «Пройду тысячи смертей, тысячи препятствий пройду и посвящу последний вздох свободе и братскому союзу благородных славян»...
Семнадцатилетним пареньком он покинул родную деревню Ружичную, Подольской губернии, ушел из дома отца, крестьянина Тимофея Дунцова, и, завербованный отцами иезуитами в богословскую школу, вышел оттуда с аттестатом на латинском языке уже не под своим настоящим именем Дунцова, а под фамилией польского дворянина Выгодовского. Это дало ему возможность поступить на казенную службу, на что крестьяне не имели тогда права.
Он стал скромным чиновником, но очень скоро познал, что представляли собою присутственные места и чиновное начальство начала прошлого века; он называл их — «воровские притоны» и «разбойничьи атаманы». «И каких мерзостей, сумасбродства и беззаконий не делается в России всеми штатами, чинами и прохвостами, и все по указу его императорского величества»,— писал он, имея в виду, что всякое, даже не очень значительное, распоряжение местных властей объявлялось со ссылкой на царя: «По указу его императорского величества...»
Случай свел Выгодовского с членами тайного Общества соединенных славян. Эта новая для него среда значительно расширила его кругозор и повела по совершенно новому жизненному и политическому пути. Летом 1825 года он стал членом Общества, а после поражения восстания был арестован, в феврале 1826 года направлен в Петербург, заключен в Петропавловскую крепость и приговорен к двум годам каторги и вечному поселению в Сибири. Срок этот был сокращен, и через год Выгодовский был отправлен из Читинского острога на поселение в Нарым.
Он живет здесь в очень тяжелых условиях, впроголодь, и, являясь одним из немногих грамотных людей в нарымском захолустье, становится ходатаем по делам местной бедноты. Он пишет для них всякого рода просьбы и жалобы, которые местное начальство называет «ябедами»,— вскрывает в них наглое самоуправство, взяточничество и насилия местных и томских чиновников. По словам Выгодовского, «чины — хапуги, чернильные гнусы, воры и бездельники», составившие целый «воровской завод... шайку» и отнимающие «у нищего последний кошель». Он изобличает их в том, что воры промышляют открыто, а чиновные взяточники и казнокрады прячутся за статьи и букву закона.

Все это, конечно, не нравилось администрации, и в III отделении он был на особом учете как «человек образа мыслей весьма преступного».

В 1851 году, после двадцати пяти лет сибирской ссылки, его лишают назначенного декабристам ежегодного денежного пособия в 200 рублей, и он вынужден существовать на довольствие в размере 132 рублей 50 копеек ассигнациями, равных 52 рублям 15 копейкам серебром в год. Выгодовский пишет одну жалобу за другой, в которых обвиняет «томскую воровскую шайку чернильных гнусов» в том, что его «из последнего куска хлеба обкрадывают».

«За дерзости в прошениях» против него возбуждают уголовное дело, в 1854 году арестовывают и закованным в кандалы направляют в Томск. При аресте у него отобрали 3588 листов рукописей, «наполненных самыми дерзкими и сумасбродными идеями о правительстве и общественных учреждениях, с превратными толкованиями некоторых мест священного писания и даже основных истин христианского учения».

29 апреля 1855 года, через месяц после общей амнистии декабристов, Выгодовского приговаривают к наказанию плетьми, но, согласно манифесту, освобождают от этого и ссылают «в более или менее отдаленные места Сибири», обязав подпискою ни под каким видом не заниматься сочинением прошений по жалобам местного населения. В то время как остальные декабристы уже получили разрешение вернуться на родину, Выгодовский был отправлен в Вилюйск, Якутской области. Его тяжелый, мучительный переход «по канату», в партии воров и каторжников, во вторичную бессрочную ссылку длился полтора года.

Отобранные у Выгодовского 3588 листов рукописей, носивших резко обличительный характер царской администрации и самого Николая I, которого он называет «хищнейшим всего заседателем и обдирателем, прохвостом, душителем, убийцей, палачом, заплечным мастером и висельником», были уничтожены. В Центральном Государственном историческом архиве в Москве сохранился лишь краткий конспект рукописного наследия Выгодовского.

В Вилюйск старый декабрист прибыл без гроша денег и оказался навсегда оторванным от товарищей по восстанию. Организованная до него в Вилюйске М. И. Муравьевым-Апостолом школа распалась, и Выгодовский занялся обучением детей местного населения, что давало ему средства для существования.

Выгодовский прожил в Вилюйске свыше пятнадцати лет. В 1872 году сюда привезли Н. Г. Чернышевского, и накануне его приезда из этого заброшенного городка увезли всех других «неблагонадежных» лиц. Выгодовского направили в село Урик, под Иркутском, где до амнистии жили Волконские, Лунин и многие декабристы. Через сорок четыре года после восстания семидесятилетнему Выгодовскому разрешено было поселиться в Иркутске. Здесь он прожил еще десять лет и в 1881 году скончался.
Он был последним умершим в Сибири декабристом.

* * *
На протяжении всей жизни декабристов и их жен в тюрьме Петровского завода и затем на поселении не прекращала своей деятельности созданная ими артельная касса взаимопомощи. Душой этого дела с первого дня существования кассы был Пущин, и жены декабристов всегда помогали ему в этом.

Из многочисленных писем друг к другу декабристы осведомлялись о трудном положении того или иного товарища. Каждый был у всех на виду, и если кто нуждался, ему всегда направлялась из артельной кассы помощь. Многие получали ее постоянно, из месяца в месяц. Артельная касса пополнялась из добровольных взносов декабристов и частных лиц.

Письма и распоряжения Пущина по артельным делам дышат большой теплотой и сердечной отзывчивостью. Даже тысячеверстные расстояния и разбросанность декабристов по всей Сибири не ослабляли их постоянной заботы друг о друге.

В марте 1856 года он писал, например, уже находившейся под Москвой Н. Д. Фонвизиной:

«24-го я отправил... твои деньги, разумеется, не сказал, от кого, только сказал, что и не от меня... От души спасибо тебе, друг, что послала по возможности нашему старику. В утешение тебе скажу, что мне удалось через одного доброго человека добыть... ежемесячно по 20 целковых... За 1-е число (начиналось с генваря) получаю из откупа эту сумму и отправляю, куда следует. Значит... покамест несколько обеспечен...»

И через год, в октябре 1857 года, Пущин, больной, почти прикованный к постели, просит брата Николая разыскать сестру покойного декабриста К. П. Торсона:

«Наша артель имеет возможность ей помочь. Теперь у меня делается раскладка на будущий год. Артельный год наш начался с 26 августа. Я не знаю, где отыскать ее...»

И к Пущину же обращаются вернувшиеся из Сибири декабристы, если хотят узнать, кто из них где поселился. К нему стекаются все сведения, и на все такие запросы он дает четкие и ясные ответы.

На протяжении ряда десятилетий Пущин трогательно заботился о нуждавшихся, и товарищи шутливо прозвали его за эту деятельность «Маремьяной-старицей». «В полном смысле слова: Маремьяна-старица! — шутливо пишет сам о себе Пущин брату в 1855 году.— Это уже вошло в мое призвание... старая Маремьяна иногда и не бесполезно заботится»..