* * *
Трагически сложилась жизнь И. В. Поджио, также поселившегося вместе с братом, А. В. Поджио, в селении Усть-Кудинском под Иркутском.
Братья происходили из древнего итальянского рода. Отец их переселился в конце восемнадцатого века в Россию и здесь стал одним из строителей Одессы.
Охваченные революционными идеями своего века, оба сына его встали на своей новой родине в ряды декабристов. Старшему, Иосифу Викторовичу, было в то время тридцать три года, младшему, Александру Викторовичу,— двадцать семь лет. Оба были арестованы.
Совсем молодой, еще до восстания 14 декабря, скончалась жена старшего брата, Иосифа Поджио. На руках у него осталось четверо детей, и он женился вторично, на дочери влиятельного сановника, сенатора, генерал-лейтенанта А. М. Бороздина. В апреле 1826 года у них родился сын.
После разгрома восстания И. Поджио был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. С грустью вспоминая короткие годы своего счастья, он недоумевал, почему от жены нет никаких известий. Это тем более волновало его, что жены других декабристов уже имели свидания со своими арестованными мужьями, а некоторые получили даже разрешение ехать вслед за ними в Сибирь.
Между тем Мария Андреевна Поджио, очень любившая мужа, в это время не только не могла добиться свидания, но даже не знала, что с ним и где он. В 1829 году ему разрешено было писать жене, но запрещено было указывать место своего нахождения.

Отец, Бороздин, всячески мешал дочери: он перехватывал письма ее к мужу и письма Поджио к жене, требовал, чтобы она порвала всякую связь со своим преступным мужем и смотрела на него как на покойника.

И. Поджио приговорен был к двенадцати годам каторжных работ. Это явилось поводом к тому, что отец стал еще больше чернить мужа в глазах дочери и еще настойчивее мешал ей выполнить свой долг.

Но она продолжала стоять на своем. Узнав, что в Сибирь уже выехали многие жены декабристов, она стала и сама собираться в путь, надеясь отыскать мужа в далекой Сибири.

Тогда Бороздин прибегнул к решительной и бесчеловечной мере. Пользуясь своими связями, он сумел добиться, чтобы находившегося в Свеаборгской крепости И. Поджио не отправляли в Сибирь, а перевели в Шлиссельбургскую крепость и оставили там на неопределенное время.

Шли годы. Декабристы жили в Чите, а затем в Петровском заводе, жили дружной, крепко сплоченной семьей, а И. Поджио продолжал томиться в крепости, ничего не зная о судьбе жены и детей.
Между тем жена не переставала стремиться к мужу. Она всюду искала его и могла лишь узнать, что в Сибири его нет, а жив он или умер, никто не мог ей сказать. Это знал лишь отец, а он молчал и делал все для того, чтобы она забыла о муже.
Лишь в 1834 году, когда уставшая и измученная женщина, уверенная, что мужа уже нет в живых, вышла вторично замуж, для И. Поджио открылись наконец двери тюрьмы, и он был отправлен на поселение в Усть-Кудинское.
Долгие одинокие годы, проведенные Иосифом Поджио в крепостном каземате, не умалили его любви к жене. Ничего не зная о ней и детях, он не переставал надеяться на приезд жены.
Брат его и товарищи по каторге знали истину, но ни у кого не хватило духа рассказать обо всем больному, измученному и уставшему человеку, который продолжал жить надеждами на возможность снова наладить свою так жестоко и бесчеловечно разбитую семейную жизнь.

Много позже он узнал правду, в мучительной тоске проводил свои последние годы и в 1848 году скончался в Иркутске.

ГЛАВНОЕ - НЕ НАДО УТРАЧИВАТЬ ПОЭЗИЮ ЖИЗНИ
Часто в разговорах мы заглядываем в Читу.
Это было поэтическое время нашей драмы.
И. И. Пущин — Д. И. Завалишину

ЛИШЬ НЕМНОГИМ декабристам удалось поселиться после отбытия каторги близко друг от друга, под Иркутском. Остальных расселили по необъятным просторам Восточной и Западной Сибири.
Сотни и тысячи верст отделяли их друг от друга. «Безлюдье тяжко и невыносимо... В нашей казематской жизни я чувствовал себя лучше и во всем исправнее»,— писал своим друзьям Оболенский.
Но, вынужденные прозябать в этих глухих, безлюдных местах Сибири, они все же не чувствовали себя забытыми и одинокими. «Дух Читы» пронизывал их жизнь. Они по-прежнему чувствовали себя членами одной большой, дружной семьи, не теряли связи друг с другом, часто переписывались, знали, где и в каком положении каждый из них находится, делали все возможное, чтобы помочь друг другу. И каждая почта приносила им радостные улыбки друзей и вести — иногда добрые, иногда грустные...
И потому декабристы часто заглядывали в свое прошлое. Через десятки лет те немногие, кто уцелел, тепло вспоминали годы своей совместной жизни в Чите, Петровском заводе и сибирской ссылке. Через сорок лет после восстания Оболенский жил в Калуге, Матвей Муравьев-Апостол, брат казненного Сергея,— в Москве. Муравьеву-Апостолу только что были возвращены тогда Железный крест за Кульмское сражение и медаль 1812 года, а позже и солдатский Георгиевский крест. Оба они пользовались среди населения большим уважением.
Вспоминая их совместную жизнь в Ялуторовске, Оболенский писал 9 февраля 1864 года Муравьеву-Апостолу:
«А хорошо бы вновь нам сойтись на ялуторовский лад. Но едва ли это будет возможно при нынешней нашей обстановке. Но при всем том приношу Вам мою ялуторовскую сердечную преданность и сочувствие».
Постепенно по ходатайству родных отдельным декабристам удавалось переезжать из одного места поселения в другое, ближе к друзьям. Помимо Иркутска и близлежащих сел, центрами таких поселений декабристов стали Туринск, Ялуторовск, Тобольск, Курган.
Первыми направлены были в Туринск по отбытии каторги, в 1836 году, Ивашев с семьей и друживший с ними Басаргин. В 1837 году туда переехал из села Вельского Анненков, жена которого, Полина Гебль, была дружна с женою Ивашева, Камиллой Ле-Дантю. В 1839 году в Туринск был направлен с каторги Пущин, а в 1841 году сюда переселился из селения Итанцы, Верхнеудинского округа, Оболенский.

Скромно и спокойно зажили Ивашевы на поселении. В Туринске у них уже было трое детей — две девочки и мальчик. Письма к ним из России дышали безграничной любовью родных и близких. Ивашев занимался музыкой, хорошо рисовал.

«Да дарует нам небо, мне и моей Камилле,— писал он домой,— продолжение того безоблачного и полного счастья, которым мы беспрерывно наслаждаемся в нашей мирной семейной жизни».

О том, что представлял собою Туринск, писал своим друзьям Пущин:
«Новый городок мой не представляет ничего особенно занимательного. Я думал найти здесь более удобств жизни, нежели на самом деле оказалось. До сих пор еще не основался на зиму — хожу, смотрю, и везде не то, чего бы хотелось без больших прихотей: от них я давно отвык, и, верно, не теперь начинать к ним привыкать. Природа здесь чрезвычайно однообразна, все плоские места, которые наводят тоску после разнообразных картин Восточной Сибири, где реки и горы величественны в полном смысле слова».
И это свое письмо к сестре из небольшого сибирского городка, где все наводило тоску, Пущин неожиданно заканчивал строками:
«Главное — не надо утрачивать поэзию жизни, она меня до сих пор поддерживала,— горе тому из нас, который лишится этого утешения в исключительном нашем положении».

В июле 1838 года Ивашевы были обрадованы приездом и двухнедельным тайным, без разрешения на то, пребыванием у них сестры Ивашева, Е. П. Языковой. Маленькая дочь Ивашевых, Мария, вспоминала позже этот таинственный приезд тетки: общую настороженность, закрытые ставни и радостные у всех лица.

В феврале 1839 года в Туринск приехала мать Камиллы Ивашевой, М. П. Ле-Дантю. Целый год добивалась она разрешения поехать к дочери. Француженка по происхождению, она получила его наконец с условием навсегда отказаться от возвращения в Европейскую Россию.

Ивашевы были счастливы. Но это их мирное счастье было неожиданно нарушено: простудившись на прогулке, слегла и через десять дней, 30 декабря 1839 года, на тридцать втором году жизни, умерла жена Ивашева.

Тяжело воспринял эту смерть Ивашев, тяжело восприняли ее все декабристы. «Если были у меня приятные и радостные минуты в течение нашего заключения в Петровском, то почти всегда этими минутами я обязана была ей»,— писала Ивашеву Волконская.
Ивашев весь отдался заботам о детях, но пережил свою жену всего на один год. Готовясь отметить годовщину со дня смерти Камиллы, Ивашев почувствовал себя плохо и неожиданно скончался от кровоизлияния в мозг. В день годовщины смерти жены состоялись его собственные похороны.

Дети остались на попечении бабушки, матери Камиллы. Старшей, Марии, было в то время шесть лет, сыну Петру — четыре и младшей девочке Вере — два года. Пущин, Басаргин и Анненковы всячески помогали ей.

Мать Ивашевой с большим трудом добилась разрешения вывезти детей из Сибири в Россию. В то время ожидалось бракосочетание кого-то из царской семьи, и в связи с этим Николай I дал на это согласие.

«Значит, нужна свадьба для того, чтобы дети были дома,— иронически писал Фонвизиной декабрист Пущин.— Бедная власть, для которой эти цыпушки могут быть опасны! Бедный отец, который на троне не понимает их положения... Бедная Россия, которая называет его царем-отцом...»

В июле 1841 года мать Камиллы Ивашевой выехала с внуками из Сибири. При этом ей разрешено было поселиться с ними лишь в Симбирской губернии и жить там безвыездно. В той самой карете, в которой Камилла Ле-Дантю приехала когда-то в Петровский завод, из Туринска уезжала осиротевшая семья Ивашевых. Декабристы с грустью провожали их.

Дети записаны были в купеческое сословие, под фамилией Васильевых, по имени отца, Василия Петровича, и лишь через пятнадцать лет, после смерти Николая I, получили разрешение именоваться по фамилии отца — Ивашевыми.

* * *
Тяжелый удар перенес в Ялуторовске Якушкин, жена которого так и не получила разрешения последовать за ним. На каторге и в ссылке он прожил уже четырнадцать лет, деятельно переписывался с женой и благодарил ее и мать за то, что они ни разу не обманывали его призрачной надеждой увидеться с ними в России.

Дети Якушкина уже выросли и поступили в высшие учебные заведения, и отец дает им из далекой Сибири полезный урок. Он пишет им, что «знать и уметь — две вещи совершенно разные; уменье и без знаний кой-как плетется своим путем на свете, а знание без умения в действительной жизни — прежалкая и пресмешная вещь».

В письмах тещи и детей начинают в то время проскальзывать известия о болезни жены. Это волнует Якушкина, но он бессилен помочь. Все пережитое за семнадцать лет, прошедших со дня ареста мужа, подорвало здоровье жены. Все с большим и большим волнением он вскрывает получаемые из дому письма и в феврале 1846 года узнает, что Анастасия Васильевна скончалась.

Три письма, одно за другим, посылает мать ее, Шереметева, друзьям Якушкина с просьбой подготовить его к печальному известию о кончине жены.

Якушкин тяжело пережил потерю жены. Она умерла в цветущем возрасте — ей не было еще сорока лет. Друзья старались всячески смягчить его горе. Дети писали чаще...

Еще в 1842 году Якушкин организовал в Ялуторовске мужскую школу и много работал в ней, жертвуя временем, здоровьем и деньгами. В память жены он основал в 1846 году в Ялуторовске вторую, женскую школу. Занятия в этих школах велись под непосредственным руководством Якушкина, с его участием и по им же составленным учебникам.

Эта основанная Якушкиным женская школа была чуть ли не единственной во всей Западной Сибири и считалась образцовой.

Необходимо сказать, что школы были организованы декабристами и в других местах Сибири: братьями А. и П. Беляевыми в Минусинске, братьями М. и Н. Бестужевыми и К. П. Торсоном в Селенгинске, А. И. Якубовичем в селе Назимове, Енисейской губернии, В. Ф. Раевским в селе Олонках. Деятельность декабристов протекала в самых разнообразных полезных населению формах и сыграла большую роль в деле просвещения тогда еще малограмотной Сибири.

* * *
В Тобольске скончался Вильгельм Карлович Кюхельбекер, «Кюхля», друг А. С. Пушкина по Царскосельскому лицею.
До Тобольска он жил с братом Михаилом Кюхельбекером в Баргузине, где женился на дочери почтмейстера Д. И. Артемовой. Жена всюду сопровождала мужа в его кочевой поселенческой жизни — из Баргузипа в Акшу, из Акши в Курган, из Кургана в Ялуторовск и, наконец, в Тобольск. У них было трое детей.
В. Кюхельбекер был болен туберкулезом, а в 1845 году, за год до смерти, ослеп. Умственные способности его не ослабевали, и он продолжал диктовать свои письма, стихи и прозу. Старый поэт вспоминал свои молодые годы и парижские лекции, в которых говорил о свободолюбивых традициях великого русского народа и доказывал неизбежность победы во всем мире угнетенных над силами деспотизма и варварства.
Больше десяти лет просидел В. Кюхельбекер после восстания в одиночных крепостных казематах и написал там много стихотворений, отражавших его думы и настроения. Находясь в ссылке, В. Кюхельбекер продолжал отдаваться воспоминаниям и живо отзывался на те или иные вести о товарищах по восстанию и друзьях. Он вспоминает в своих стихотворениях Пушкина и Дельвига, Гнедича и Басаргина, посвящает большое стихотворение Виктору Гюго в связи с гибелью его дочери, вспоминает лицейские годовщины.
Узнав о смерти в енисейской больнице А. И. Якубовича,
Кюхельбекер писал:
Все, все валятся сверстники мои, Как с дерева валится лист осенний...

Он был из первых в стае той орлиной,
Которой ведь и я принадлежал...
Тут нас, исторгнутых одной судьбиной,
Умчал в тюрьму и ссылку тот же вал...

Себе самому он посвятил незадолго до смерти стихотворение «Усталость», в котором писал:

Да! чаша житейская желчи полна;
Но выпил же эту я чашу до дна,—
И вот опьянелой, больной головою
Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы — милой отчизны.
Мне нужно забвенье, нужна тишина...

В день своего рождения он написал небольшое стихотворение, в котором несколькими словами обрисовал свой жизненный путь:

Нет в жизни для меня обмана, Блестящ и весел был восход, А запад весь во мгле тумана.
И в этом сумрачном своем настроении, больной и ослепший, В. Кюхельбекер остается верен идеалам своей молодости. Он пишет Волконской:
Оставить я хочу друзьям воспоминанье, Залог, что тот же я, Что вас достоин я, друзья...
11 августа 1846 года В. Кюхельбекер умер, окруженный друзьями и товарищами по изгнанию. Почти ежедневно его навещал служивший в Тобольске П. П. Ершов, известный автор « Конька-горбунка ».
Жена В. Кюхельбекера просто и безыскусственно сообщила родным в Петербург о смерти мужа: «Похоронили его через три дня, как желал В. К., надлежащим порядком. Все товарищи приняли участие, вынесли из дому на руках своих и в похоронах хотят принять участие. Но я в этом случае не расположена и желаю принять употребленные расходы для друга на свой счет».
Дети В. Кюхельбекера были вывезены после смерти отца в Петербург и воспитывались у его сестры, Ю. К. Глинки. Жена его, живя в Сибири, продолжительное время получала пособие от Литературного фонда...