Конечно, нельзя было оставлять дела в таком положении. Генерал Хрулев приказал жандармам обнажить сабли и атаковать народ, стараясь, однако, наносить удары плашмя. Первый жандармский взвод, стоявший перед Сенаторской и Подвальной улицами, произвел четыре атаки, а второй, стоявший вдоль тротуара, от Зигмунтовой колонны до Резлерова дома, на Краковском предместье, две атаки, но почти без всякой пользы. Народ, разбежавшийся в начале атаки, сплотился после них на улицах опять и стал бросать в жандармов и войска вырытыми из мостовой камнями, причем, было сильно ушиблено два офицера и девять рядовых. Немного позже ранено еще около 30 рядовых.
Когда генерал Хрулев отвел жандармов в резерв, а на место их выдвинул вперед 10-ю линейную роту Костомского полка и 1-ю Стрелковую Симбирского и приказал им зарядить ружья. Когда это было исполнено, офицеры подошли к толпе и еще раз пробовали убедить ее разойтись, говоря что «шутки закончены, ружья заряжены боевыми патронами»; но все увещевания были напрасны. Приказано было испытать действие прикладами: толпы двинулись и кое-где даже очистили улицы, но едва солдаты воротились на свои места, народ снова показался с прежних направлений, с теми же нахальными криками и бросанием камней.
После этого Хрулев подъехал к окну, у которого сидел наместник, и сказал: «я велю стрелять!». На что Горчаков кивнул головой… Тогда были выведены головные полувзвода от 1-й стрелковой роты Симбирского полка – против Подвальной улицы  и от 10-й линейной Костромского – против Краковского предместья, и дали по залпу. Толпы бросились в боковые переулки и по дворам домов, но потом явились опять, осыпая войска ругательствами и спеша подобрать убитых и раненых. Против Сенаторской улицы стала выдвигаться 12-я рота Костромского полка  и 11-я рота того же полка – против Пивной и Свенто-Янской. Едва только они заняли места и зарядили ружья, как со стороны Бернардинского костела послышалось пение и показалась особая густая толпа  в виде процессии, предводительствуемая рослым человеком, с крестом в руке: это был Новаковский. Наступила всеобщая тишина. Пение раздавалось в воздухе очень явственно. «Сущие Гугеноты!», – сказал кто-то подле Горчакова. Он отвечал: «Да!» Процессия продвигалась по направлению к Замку. Хрулев еще несколько мгновений смотрел на это шествие и приказал солдатам схватить человека с крестом и препроводить в Замок. Новаковский, отчаянно отбивался от солдат крестом, и весь его обломал о ружья солдат.
Испытав против всех этих, агрессивно настроенных сборищ, всякие меры увещеваний, Хрулев вторично приказал открыть огонь.
Головные полувзводы 1-й стрелковой роты Симбирского и 10-й линейной Костромского полка дали, каждый по два залпа вдоль Краковского предместья и Подвальной улицы; а полувзвод выдвинутой позже 12-й линейной Костромского полка, дал последовательно через каждые четверть часа, пять залпов вдоль Сенаторской улицы. При этом, после 1-го залпа, командир 12-й роты, капитан Кульчицкий, польского происхождения, вышел из фронта и сказался больным. Обязанности его принял на себя субалтерн-офицер роты. Кульчицкому было приказано на другой же день  подать в отставку.
Потом произведено было несколько выстрелов 2-й стрелковой ротой Симбирского полка по улице Мариенштадту; что направо от Съезда, где собралась большая толпа Евреев и непристойными жестами и криками угрожала войскам.
  Генерал Хрулев, по предварительным подсчетам, числил среди убитых порядка 200 человек, тела которых тут же собрали и снесли на замковый двор солдаты, явился к наместнику и доложил о своих действиях. Когда в процессе доклада прозвучало: «Зарядов выпущено такими-то и такими-то ротами сколько-то, пало столь-то», князь Горчаков, по свойственному ему обыкновению уклоняться в решительные минуты от всего, что может вызвать неприятные последствия, пробормотал своим неразборчивым говором: «А разве стреляли не холостыми зарядами – кто приказал?». Хрулев вспыхнул и сказал резко: «Нет, ваше сиятельство, теперь вам отказываться и вилять поздно. Я могу сослаться на многих здесь присутствующих… При том стрелять в такие минуты холостыми зарядами могут разве только дети!». Горчаков не удостоил генерала ответом (Николай Берг слышал об этом от самого Хрулева и от нескольких лиц, бывших тогда в Замке).
  Таков он был во всем: приказывающий и отменяющий, приказывающий и забывающий приказание, умышленно, или неумышленно - Бог его ведает… Поведение Михаила Горчакова в Варшаве, до боли напоминает его странное поведение в ходе кампании на Дунае и  в Чернореченском сражении.
  Спустя несколько минут, Хрулев сказал, все еще тем  же взволнованным голосом: «Надо бы подать сигнал к тревоге: это бы окончательно успокоило город». Горчаков был сконфужен и буквально раздавлен обстоятельствами; он был готов принять любые предложения Хрулева. Горчаков хорошо знал по Севастополю с кем он имеет дело. «Что же, велите подать сигнал!», – проговорил он робко.
  Шесть пушечных выстрелов грянули с Владимирского форта цитадели и  звук их потряс замерший и как-бы притаившийся в глубокой тишине город. Потом взвились над замком 12 ракет  и заурчало и зашипело в воздухе. Это был знак, по которому войска должны были занять заранее указанные им пункты. Все эти дни войска находились в постоянной готовности и теперь по сигналу тревоги молниеносно занимали назначенные им позиции.
Жандармский эскадрон, стоящий в Лазенках  в четырех верстах от Замка, явился на замковую площадь через четверть часа после первой ракеты. Батальон Олонецкого полка, находившийся во дворце наместника, вышел на Саксонскую площадь прежде, чем погасли последние сигнальные ракеты. С той же невероятной быстротой явились на указанные им места и другие части войск, назначенные по дислокации. Кто-то из городского муниципалитета распорядился осветить улицы усиленными огнями. Эффект несущейся во весь опор кавалерии, конной артиллерии, при блеске этих ярких огней, был торжественный и грозный. По воспоминанию очевидцев, варшавяне затаились в своих домах как в глубоких норах… Занявшие назначенные пункты войска, отрядили патрули и разъезды по заранее спланированным маршрутам. Сверх того, были наряжены особые команды для разыскивания по домам, лавкам и монастырям раненых и убитых. Так, в доме графа Андрея Замойского были обнаружены пять трупов; столько же – в Европейской гостинице, около того же в монастыре Сакроменток, в кондитерской Белли, в доме Разлера и других. Жители выдавали их не споря.
Везде был виден страх и готовность к повиновению. Забавна и плачевна была в тот день роль лидера полькой партии герцога Велепольского: он явился на замковой площади в карете с намерением  пробиться в Замок и просить Наместника о прекращении стрельбы,  но толпа, увидя его, подняла такие угрожающие крики, что он, во избежание расправы, попал под защиту Русских штыков. Карета министра, не доехавшая до замка, была по распоряжению ближайшего военачальника, окружена ротой Костромского полка до самой глубокой ночи, пока город не пришел в совершенное спокойствие. Этот факт наглядно показал будущему защитнику национальных интересов Польши, что если ему угодно их защищать при тех условиях, в каких пребывало польское общество, то он будет успешнее это делать под защитой русских штыков.
При таком развитии событий, руководители красной и средней партий, как например Маевский и Юргенс, просто потеряли почву под ногами, их соратники разбежались по домам… Но вскоре горожане увидели, что войска мирно стоят в назначенных им местах, и не предпринимают никаких репрессий, все учреждения продолжают функционировать… Планомерных, профилактических мер по оздоровлению ситуации в Варшаве и во всем Царстве Польском, не предпринималось. Единичные, малозначащие полицейские акции не достигали требуемого эффекта. Так, главный директор Комиссии Юстиции, Валовский, возмутившись стрельбой, подал в отставку и его пост был предложен Велепольскому… Кстати, тот же Валовский был уличен в политической переписке с братом, находившимся в Париже, сослан на жительство в центральную Россию и там благополучно помер. Дальнейшие административные реформы в Царстве Польском были связаны с демократическими преобразованиями в России. Были и «специфические достижения». Так, в Царстве Польском, законы 1862 года, отменившие главные ограничения гражданских прав евреев, как известно, были изданы по инициативе графа Велепольского, управлявшего тогда гражданской частью царства. Формальным поводом к их изданию были те же гуманные и либеральные идеи; но действительною причиной была надежда через дарование евреям равноправия слить их с поляками и обратить в «Поляков Моисеева закона», чтобы найти в них союзников для устройства самостоятельной Польши, к чему клонились вообще реформы графа Велепольского.
Тяжелая это работа – использование воинской силы против мятежной толпы; но, как видим, иногда, другого выхода просто нет… В отличие от князя Паскевича, усмирившего Польшу в 1831 году, и ставшим после этого князем «Варшавским», генерал Хрулев своим подвигом воли и духа вызвал шквал обвинений западной прессы; герценовский «Колокол», щедро финансируемый агентами Ротшильда, аж стонал от своего «праведного»(?) звона… В результате этой печальной «Варшавской мелодии», наместник в Царстве Польском князь Михаил Горчаков, не пережив столь сильных волнений «отошел в мир иной»; Генерал Панютин был отправлен в отставку, и через полгода умер. Неунывающий генерал-адъютант Коцебу стал генерал-губернатором Одессы, и жил еще долго и счастливо… А что же, наши боевые генералы?
6 августа 1861 года «исправляющим» должность наместника Царства Польского и командующим 1-й армии был назначен генерал-адъютант, граф Ламберт Карл Карлович. Граф Ламберт, 45 лет. Он входил в ближайшее окружение молодого Императора Александра Николаевича: блестяще окончил Пажеский корпус в 1833 году, отличился в боях на Кавказе; хорошо зарекомендовал себя на должности начальника штаба 2-го резервного кавалерийского корпуса в ходе Венгерской кампании; с декабря 1853 года – командир л.-гв. Конного полка; с декабря 1854 – командир 1-й гвардейской кирасирской бригады, с оставлением командиром полка; 17-го апреля 1855 года пожалован в генерал-адъютанты; в августе 1857 года произведен в генерал-лейтенанты. В Варшаве граф Ламберт принял дела от генерал-адъютанта Сухозанета, «исправлявшего» обязанности наместника после смерти князя Горчакова. Император возлагал большие надежды на то, что Ламберту удастся умиротворить Польшу. Карл Ламберт решительно взялся за наведение порядка в Варшаве и в провинциях края, ежедневно телеграфируя по текущей обстановке Императору. Пытаясь оздоровить обстановку в руководящем звене 1-й армии, Карл Ламберт настоятельно просил Императора «о возможно скорейшем назначении генерала Хрулева командиром 2-го пехотного корпуса… вместо генерала Павла Липранди…». Государь, крайне обеспокоенный событиями в Варшаве, пытался всеми возможными силами и средствами поддержать графа Ламберта  и выполнить все его просьбы…и тем, дальнейшая судьба Павла Петровича была решена…

ДО ПОСЛЕДНЕГО ВЗДОХА С РОДНОЙ АРМИЕЙ

По новой своей должности, Павлу Петровичу приходилось жить в Петербурге, который он не любил, связывая пребывание в нем со многими сложностями и неудачами. Недуг захвативший Павла Петровича имел в большей степени моральные основы. По своей природе и образу жизни Павел Петрович вполне мог рассчитывать на долголетие. Несмотря на более чем 50-летнюю воинскую службу, обладая крепким телосложением и ведя здоровый образ жизни, Павел Петрович не имел хронических заболеваний; постоянно вставал рано, ел только один раз в день в 2 часа, за простым обедом из трех блюд, он выпивал одну, две рюмки красного вина и чашку кофе, водки никогда не пил и, что особенно примечательно, никогда не ощущал жажды и, насколько себя помнил, никогда не выпил целого стакана воды; спать ложился не позже 11 часов; вечерами читал французские книги и очень любил в кругу приятелей, и только дома, поиграть в вист или ералаш  по самой маленькой фишке.
Едва Павел Петрович вступил в исполнение обязанностей по своей новой должности, как начали его усиленно назначать председателем разных комиссий. Так, он был председателем комиссии по изменению кадра госпиталей; по конструкции новых повозок для полкового обоза,  и, наконец, председателем комиссии по организации войск. До сих пор архивы военного министерства хранят его докладные записки и разъяснения о том, что для всех частей, которые будут действовать в военное время, обязательно должны существовать кадры в мирное время. Таким образом, записка эта давала основу мобилизационной готовности существующей доныне организации наших войск.
В декабре 1862 года Павел Петрович был назначен инспектором войск. Возможность  хоть изредка посещать горячо любимые им войска  заметно его оживила. С нетерпением он ожидал весны, чтобы начать инспекционные поездки. Лето 1863 года он провел, инспектируя войска северного района. Осенью он возвратился домой как будто обновленный: вернулась прежняя жизненная энергия, стал более общителен с друзьями. Но эта была последняя, активная попытка воспрянуть духом; были все признаки скрытого недуга; днем он был бодр, но ночи почти напролет проводил без сна; стали отмечаться нарушения в работе сердца, резко менялся его ритм. Сейчас бы мы сказали, что заболевание носило характер аритмии.
17-го августа 1863 года в день пятидесятилетнего юбилея пребывания в офицерских чинах, Павел Петрович получил особенно милостивый рескрипт, в котором подробно перечислялось все то, что сделал он для улучшения солдатского быта и все его боевые подвиги. Кроме того, в тот же день Павел Петрович был зачислен в списки Елецкого пехотного полка, во главе которого он брал укрепления, прикрывавшие Варшаву в 1831 году, и пожаловано ему 5.000 десятин земли в Самарской губернии.
Летом 1864 года для инспектирования Павлу Петровичу был назначен южный район. Несмотря на то, что нарушение сердечного ритма вызывали серьезные опасения у врачей  и то, что длительная езда в экипаже могла усилить сердечные недомогания,  он  горел желанием встретиться  с войсками и посетить  поля сражений Крымской войны. За Харьковом, в районе Новой Праги, был момент, когда сердце вдруг совсем остановилось  и последовал обморок.  В тот день он не завершил планового смотра войск. На другое утро, несколько поправившись, он завершил смотр войск и отправился в Одессу. Из Одессы, для последующих смотров, он совершал переезды то в экипаже, то на пароходе. Была и поездка в Севастополь. Видимо, она  вызвала слишком серьезные эмоции, так как сопутствовавщий ему в поездке его старый денщик, потом рассказывал, что в Севастополе он впал в прежнее уныние, которое его уже не покидало. Окончив все плановые смотры, 26-го августа, Павел Петрович возвратился в Одессу и на другой же день планировал возвращаться в Петербург, чтобы ни на один день не задерживать венчание сына, помолвленного с девицей Арсеньевой, еще до начала инспекционной поездки. Вечером у него был генерал Синельников и другие гости  и до 12 часов ночи Павел Петрович, со своими гостями  с балкона номера в Европейской гостинице  смотрел на иллюминацию порта, посвященную дню коронации Императора Александра Николаевича. Никаких  видимых  признаков недомогания  гости не  заметили.
27-го августа в 5 часов утра Павел Петрович позвал денщика и приказал ему открыть балкон и все окна – ему не хватало воздуха. Денщик был встревожен мертвенной бледностью Павла Петровича  и, не сказав ему ничего, послал за доктором. Прибыл доктор Линк, который осматривал Павла Петровича перед его последней поездкой в Крым. Доктор нашел больного в состоянии безнадежном, и послал за священником. Когда прибыл священник со святыми Дарами, Павел Петрович уже скончался. До самых последних минут он оставался в полном сознании и умер мгновенно. Было ему на момент смерти 68 лет и семь месяцев. К Одессе Павел Петрович относился очень трепетно, как городу своей молодости, но неоднократно выражал свое желание быть похороненным в Петербурге, рядом с горячо любимой женой. До получения разрешения на перевозку тела в Петербург  оно было положено в цинковый гроб. Вынос, отпевание и прощание было проведено в часовне Одесского порта, с отданием воинских почестей, полагающихся георгиевскому кавалеру и генералу от инфантерии. На прощание с Павлом Липранди пришли многие жители Одессы, города, в котором он был хорошо известен с 20-х годов.
Только через 21 день после смерти, тело Павла Петровича было доставлено в Петербург. 17-го сентября состоялось торжественное погребение, и лейб-гвардии Семеновский полк почтил ружейными залпами своего бывшего, горячо любимого командира.