Письмо Михаилу Осиповичу Корниловичу, ноябрь 1831 г.
17. Михаилу Осиповичу Корниловичу
Любезный Михайла! Я писал к Жозефине, чтоб отвезла Каролину в Одесский Институт. Она отвечает мне, что не в силах. Дабы пособить ей сколько могу, я написал небольшой Исторический роман, который посвящаю тебе, моему брату и другу. Прошу тебя, с получением, отправь его в Петербург к какому-нибудь книгопродавцу и вырученные деньги пошли к сестре. Но, любезный! первое при этом условие, чтоб имя мое было скрыто. Велика милость Начальства, что позволило мне написать; еще большая -- напечатать сие сочинение. Грешно будет во зло ее употребить. Сам знаешь, в каком я положении. Кроме сей важнейшей причины, есть другие, для меня не малозначащие. Это роман Исторический, требующий величайшей точности в событиях, характерах, обычаях, языке. Я же шесть лет с лишком не занимался Историею; не имею ни одной книги о времени Петра I-го; писал все на память. Ошибок грубых нет, ибо не поместил ничего, на что не могу представить доказательств; но промахов и пропусков должна быть куча. Кроме того, сей совершенный недостаток материялов повредил много занимательности и достоинству романа. Ни один характер не развит. Страсти людские всегда те же, но формы их различны. Эти формы проявляются в разговорах, кои должны носить на себе печать века; обнаруживать тогдашние понятия, просвещение; быть выражены своим языком. Я не мог этого соблюсти, а потому или сокращал их, или совершенно выкидывал. Так, например, во 2-й главе увидишь Бердыша, в котором я хотел представить дворянина, закоренелого в предрассудках, с неприязнию взирающего на все нововведения. Можно было бы сделать это лицо чрезвычайно занимательным, соединив в нем все препятствия, какие надлежало Петру преодолеть для совершения своих замыслов; но теперь он тень того Бердыша, каким должно было его представить. От этого также много эпизодов выкинуто. Напр[имер], в 9-й главе после очерка характера Меншикова надлежало для большей полноты выставить его среди своего двора, ввести сцену, подобную той, какая у Вальтера Скотта1 в Peveril of the Peak2 в передней у Буккингама: мне легко было бы показать Вельможу, гордого с равными, снисходительного со своими клевретами; но он не был бы Меншиков. Между тем в литературе, особенно в нашей, потому что она в младенчестве, есть люди, кои основывают свою славу на том, чтоб отыскивать чужие <недостатки> ошибки. Пускай меня бранят; я очень рад, ибо укажут мне недостатки, коих сам не вижу; но не хотел бы, чтоб приписывали незнанию происходящее от забывчивости или обстоятельств. Притом на поприще Романов выступили лучшие наши Авторы: Булгарин, Греч, Загоскин3. Бороться с ними всегда трудно, теперь подавно, когда у меня, как у моей Варвары, подрезаны крылышки.
Не спорю, может быть, повесть моя обратит на себя внимание, потому что относится к эпохе любопытной и не столько известной, сколько она того заслуживает. Я начал заниматься Историею Петра по привлекательности, какую представляет жизнь всякого великого человека. Когда несколько с ней ознакомился, увидел, что большая часть предрассудков наших против сего Государя происходит от незнания. Наши Писатели и большая часть читателей, основываясь на Монтескье и Вольтере4, полагали, что он деспот, хотя не смели говорить этого явно; между тем как, напротив, он истребил остатки деспотизма и утвердил нынешнее законное самодержавие: причиною же, что поступал жестко, не по нашим понятиям, были век, младенчество народа и обстоятельство, что для гения нет правил. Мне легко было доказать это ученым образом: но тогда труд мой был бы читан немногими, да и Цензура не пропустила бы его, ибо мне запретили биографию Ц[аревича] Алексея Петровича, написанную с тем, чтоб опровергнуть клевету и показать, что одного суда Царевича довольно для бессмертия Петра. Посему-то я издал "Старину": избрал предметом праздники, облек статьи свои в самый простой рассказ, без рассуждений излагал одни факты и всему дал вид Альманаха. Успех превзошел мои ожидания. Многие, поверив мои слова с источниками, убедившись в истине, переменили мнение. Но я тогда был молод и не знал еще, что великие умы могут ошибаться, но не творят пустого; и что самое ничтожное, по-видимому, имеет свою цель и действие, а потому многое пропускал. Настоящий Роман написан с теми же намерениями, хотя это только слабый очерк небольшой группы в обширной картине. Я очень рад, что у нас начали входить в моду Русские романы, ибо чтение Русских книг принесет пользы неисчислимые: но именно потому-то прошу тебя, скрой мое имя, ибо чувствую, что с большими средствами мог бы произвести нечто лучшее.
Перехожу к существенному. Написано у меня 24 1/2 листа, без пробелов, с пробелами между главами было бы 30 листов, что составит 250 страниц с лишком в малую осьмушку. По нынешним ценам книг, полагая самую умеренную цену по 5 ру[блей] экземпляр, за 2 т. выйдет 10 т. рублей; из них 2 т. на издание и 30 процентов книгопродавцам (вещь необходимая), останется 5 или по крайней мере 4000 рублей. Но это при самых благоприятных обстоятельствах, которых я для своей книги ожидать не могу. Притом это предполагает надзор личный за печатанием и много других забот.
Я буду весьма доволен, если получу 1250 рублей; 250 на издержки, которые причинят тебе переписка, пересылка и пр.; остальное перешлешь сестре. Но так как неблагоразумно без нужды отказываться от своих выгод, то дабы тебе избавиться от всех хлопот и вместе с тем не лишать нашей Каролины пособия, прошу тебя поступи следующим образом. Во-первых, под своими глазами прикажи переписать рукопись (переписчику накажи прочесть особенное для него примечание на заглавном листе). Тогда пошли переписанную в Петербург: из книгопродавцев советую обратиться к Алекс[андру] Филип[повичу] Смирдину5, у Синего моста, в дом Гавриловой. Он честнее других, и с ним можно иметь дело. Можешь сказать ему в письме, что избираешь его, потому что, наблюдая свои выгоды, он помышляет также и о выгодах сочинителя. Дай ему право на напечатание 2000 экземпляров, но пусть он сам тебе предложит сперва цену за рукопись, которую, разумеется, прочтет. Они по какому-то чутью знают, каков будет успех книги. По этому располагай свое требование. Если он даст 3000 рубл[ей] за две тыс. экземпляров, проси смело четыре, ибо в таком случае он надеется на полную продажу и ему будет по крайней мере 2000 рублей барыша, за уплатою тебе четырех; если 2500 р[ублей] -- проси три и т. д. Последнее условие, как я сказал выше, 1250 руб[лей].
Если можно, не поминай сестре, каким образом эти деньги получены: буде мое имя необходимо тут нужно, скажи, это долг книгопродавца за старые мои сочинения, который я поручил тебе отобрать. Но чтоб она непременно посвятила их на воспитание Каролины в Одессе, а отнюдь не на другое; и пусть не беспокоится, что этого мало. Господь, надеюсь, не оставит меня и впредь и даст мне способы пособить ей.
Наконец, извини меня, любезный, в хлопотах, кои тебе причиняю. Но, друг мой, я уверен, что ты понесешь их радостно, вспомнив, что принятые тобою труды пойдут на добро сироты. Если согласишься с книгопродавцом, выговори себе несколько печатных экземпляров, да один перешлешь ко мне. Также попросишь его, чтоб он сообщил тебе отзывы всех журналистов без исключения, особенно где будут бранить книгу, и перешли их ко мне. Целую тебя сердечно.
Ноября 1831
Твой всею душою Александр.
