«Храмы современного Деденевского округа».
 
Храм Успения Пресвятой Богородицы, село Шуколово.

«Древнее село Шуколово… красуется на весьма живописном месторасположении. Его можно назвать полуостровом. Восточную часть Шуколова огибает речка Икша, южную – речка Бобровка, северную – безымянный, мелкий, но вечно ползущий из болота ручей, западная сторона — на высоте горы равнина занята дачей с приписною к Шуколову церковью генерала Лужина… С вершины этого полуострова, которая покрыта не изысканным, но приятным садом священника, видно в окрестности 12 сельских церквей. Открытые ландшафты и местные рощицы на крутых горах с весенними певцами соловьями дополняют поэзию дачи…»[94] Такой предстала в первой половине XIX века перед со-ревнителем Императорского Московского общества истории и древностей Российских — Гавриилом Алексеевичем Громовым — местность, где расположена сохранившаяся доныне одна из старейших в Дмитровском районе церковь Успения Божией Матери.
SAMSUNG CSC

Село Шуколово Дмитровского района Московской области.

История освоения шуколовского холма, как и история Успенской церкви, берёт своё начало в глубокой древности, когда после битвы на Куликовом поле отличившиеся подданные московского великого князя получали в Замосковном крае свои новые владения. Один из сыновей князя Ивана Александрова Всеволода – Глеб, прозванный Шуколом – в XV веке основал на дмитровской земле селение, позднее получившее в народе название Шуколово.[95] Интересно, что людская молва ухватилась исключительно за прозвище основателя, которое вольно можно связать с малоросским «шукати» — искать, разыскивать.

Успенская же церковь, стоящая в селе, впервые и безо всяких подробностей, по случаю упоминается в торговой документации 1559 года.[96]

Более предметные сведения о храме, ещё деревянном, возникают в Писцовых Книгах 1627 года.[97] Вернее, в них идёт речь о «месте церковном, где была церковь Успения Пречистыя Богородицы»[98], которая, вероятнее всего, была сожжена во время Смуты. Шуколово на тот момент приобрёл представитель боярского сословия — дмитровец Даниил Шокуров.[99] Согласно переписи того же года, богатство нового владельца составили всего 4 двора: «два двора вотчинниковых с деловыми его людьми, двор задворного человека и двор крестьянина»[100].

Иногда в краеведческой литературе просматривается желание исследователей связать происхождение названия села с искажённой в простонародии фамилией помещика Шокурова, но это предположение ошибочно и не выдерживает никакой критики, поскольку Шокуров купил село, когда оно уже было Шуколовым.

Церковное место на живописном холме пустовало вплоть до 1678 года, когда сын и наследник Даниила Шокурова Фёдор перевёз в собственное село деревянную церковь Успения из Переяславля-Залесского.[101] Вероятно, освящение вновь собранного здания состоялось в 1695 году, как и возобновление церковных служб, поскольку только спустя 17 лет после переезда храму был выдан новый антиминс на старый престол «под росписку той же церкви священника Алексея»[102].

Что за постройку представляла из себя деревянная церковь, которая прибыла в Шуколово при Фёдоре Даниловиче, подробных сведений нет. Но после выдачи нового антиминса ей не было суждено простоять на своём месте и десяти лет, ибо в истории села возникло ещё одно лицо: деятельный владелец поместья в сельце Григорове, военный человек, основатель новой дворянской фамилии – Алексей Матвеевич Лужин.

До сих пор не ясна причина, почему Лужины оплатили возведение каменной церкви на землях своих соседей Шокуровых, с которыми, по некоторым данным, их родоначальник вёл длительные тяжбы, оспаривая границы владений.

Тем не менее, факты – вещь упрямая. Существует рукописный источник 1699 года: подрядные записи или, как мы бы сказали сегодня, договор подряда, между Лужиными и строителями каменной Успенской церкви — тяглецом Семёном Ануфриевым и крестьянином Фёдором Шолоховым.[103] Этот документ содержит как подробнейшие сведения о первоначальных архитектурных формах церкви, так и даёт неожиданные сведения о храмоздателе.

Дело в том, что Успенский храм был выстроен лишь после смерти Алексея Матвеевича Лужина при его младшем 15-летнем сыне Фёдоре, который и выступил в договоре заказчиком: «строит он Фёдор Алексеевич тою церковь по обещанию отца своего Алексея Матвеевича Лужина зделать церковь каменную»[104]. Об обещании отца Фёдор, скорее всего, мог знать со слов своей матери Прасковьи Вышеславцевой, поскольку родитель юного заказчика умер, когда мальчику было 4 года.

Вероятно, и у помещиков Шокуровых имелось желание возвести более основательное здание церкви взамен деревянного, но необходимые на это средства, скорее всего, на тот момент отсутствовали. По крайней мере, об их согласии с замыслами Лужиных говорит то, что возведению соседом каменного храма на их землях они никак не препятствовали. Более того, Успенский храм после освящения стал родовой усыпальницей для ветви Фёдора Алексеевича Лужина.

Здесь, чтобы подойти к результатам зодчества младшего сына Алексея Матвеевича, сделаю вынужденный возврат из прошлого к времени нынешнему, ибо хочу процитировать одну статью, встреченную мной на просторах Интернета. В 2003 году некто А.В. Рогачёв сочинил работу под названием «О Дюдене, Деденеве и бугельных подъёмниках» с явной претензией автора на исключительное знание истории посёлка. Само название статьи, составленное не без иронического подтекста, было призвано подготовить читателя к подобающему содержимому материала.

Итак, статья: «Более стар, чем храм в с. Ильинском и потому более примечателен сельский храм в Шуколове, но и он к шедеврам явно не относится. В нём также сказался провинциальный дух Дмитровского уезда. Строить в 1762 году храм типа «восьмерик на четверике», всецело относящийся к предыдущему столетию, могли только замшелые олухи царя небесного. Впечатление почти архаичности, пещерности сооружения усиливается из-за низко нависших перекрытий и слабой освещённости интерьеров. Но кто сказал, что интересны только совершенные произведения? Лохматые, кривобокие и недопечёные творения рук человеческих также приягательны и достойны изучения – хотя бы для того, чтобы учиться на чужих ошибках»[105].

Помимо того, что в приведённом материале А.В. Рогачёвым допущена грубая фактическая ошибка в дате постройки Лужиными шуколовского храма (что не может не бросать тень сомнительности на всё упомянутое сочинение), его можно расценивать не более, чем работу поверхностную и развлекательную, не имеющую ничего общего с наукой о церковном зодчестве.

При этом, благодаря упомянутому ценителю старины, который, увы, «недопёк» свою статью, у нас появился мотив забраться в глубину и сущность храмоздания на Руси.

К постройке церковных зданий в XVI- начале XVIII века большинство заказчиков в некотором смысле относились проще, чем в последующих временах. С первых веков христианства, когда службы совершались в катакомбах на могилах мучеников, основной ценностью помещения для богослужения были не его стены, а «живое наполнение». То есть изначально храм служил исключительно вместилищем для богослужений, совершаемых верными для верных; он должен был способствовать богообщению, углублению человека в мир своей души, критичному самоанализу, нежели любованию идеальностью архитектурных форм и восхищению живописью и интерьерами. Поэтому в допетровскую эпоху подавляющее большинство церквей оставалось столь аскетично в убранстве, и в них функциональное преобладало над художественным.

Шуколовскому храму по сей день в полной мере присущ дух допетровской поры; по своей типологии он принадлежит к архаизирующей линии памятников, тем более, что его образцом была ещё более ранняя Успенская церковь в московском Рыбном переулке у Гостиного Двора.[106] «Прообраза» храма в Шуколове давным-давно нет — он был разобран городскими властями в 1873 году при строительстве нового здания Купеческой Биржи.[107]

По всей видимости, Лужины не были настроены на строительные изыски и богатое убранство церкви. Об этом свидетельствуют небольшие размеры храма, камень и кирпич производства местных заводов, простота и строгость архитектуры. В соответствии с условиями договора из-под рук тяглецов вышло церковное здание типа «восьмерик на четверике» с незначительными проёмами окон, перекрытое в интерьере низко опущенными сводами и сдержанное в архитектурных украшениях. Это, как и некоторые другие черты здания, указывает на то, что Лужины уже изначально видели в Успенской церкви не только помещение для богослужений, но и свой родовой склеп.
Южный фасад Успенского храма. Примечательна разновысотность оконных проёмов частей здания, относящихся к разным векам по дате возведения. Самая дальняя часть - самая "молодая", конец XIX века. Там же просматривается боковой "барский" вход. Фото автора.

Южный фасад Успенского храма. Примечательна разновысотность оконных проёмов частей здания, относящихся к разным векам по дате возведения. Самая дальняя часть — самая «молодая», конец XIX века. Там же просматривается боковой «барский» вход. Фото автора.

Так, например, полы в храме были устроены лещадные.[108] Это значит, что на фундаменте из огромных валунов стояли лишь массивные церковные стены, пол же в храме оставался земляным. Сверху он покрывался плоскими каменными плитами, что было оптимально для произведения захоронений: необходимый участок плит разбирался, в полу храма делалась могила, которая потом закапывалась и снова закрывалась теми же плитами.

Строительство каменной Успенской церкви длилось около двух лет, а череда богослужений в ней началась с середины августа 1701 года после выдачи настоятелю нового антиминса.[109]

Традиционно церкви на Руси строились по примеру византийских храмов: либо в форме креста, либо же по образу корабля, плывущего с просвещённого светом Христовым востока на сидящий во тьме язычества запад. Успенская церковь изначально по очертаниям была более близка к кресту из-за двух крылец над боковыми входными дверями. Но со временем, для лучшей освещённости храма и удобства службы, оба крыльца ликвидировали, а боковые входы частично заложили, превратив их в дополнительные окна.[110] Так шуколовская церковь стала напоминать собой уменьшенный Ноев ковчег, подобно прочим древним храмам уезда замерший на волне Клинско-Дмитровской гряды.

В 1762 году уже самими помещиками Шокуровыми вместо церковной звонницы, судя по источникам представлявшей собой нечто элементарное, была возведена восьмигранная трёхъярусная колокольня в стиле московского барокко.[111] Строилась она ярус за ярусом довольно долго, примерно, с 1720-х.[112] В начале XIX века её надстроили резонатором звона и соединили с церковью небольшим деревянным притвором.[113] В таком виде творение неизвестного архитектора стало не только действительным украшением храма, но и придало ему ещё большее сходство со спасительным кораблём в бурном житейском море.

Совместные старания заказчиков и неизвестного архитектора новой колокольни в Шуколове оказались гораздо успешнее, чем в Языкове, хотя задача перед ними стояла более сложная: соединить аскетичность «восьмерика на четверике» и пришедшую в Россию в XVIII веке пышность барокко (от итальянского «barocco» — вычурный).

Зданиям барочного типа была свойственна избыточная декоративность, сложные архитектурные композиции из украшений в виде гирлянд, завитков, листьев и статуй. Всё это вместе с ярусностью и изгибающимися фасадами построек делало их похожими на свадебный торт и создавало иллюзию как бы дыхания и движения здания. Ярчайшим примером барокко в русском храмовом зодчестве является Знаменская церковь Голицыных в подмосковном посёлке Дубровицы.

Но мудрое архитектурное решение проектировщика колокольни Успенского храма и, вероятно, скромные возможности провинциального шуколовского помещика вкупе дали весьма удачный итог: восьмигранник колокольни гармонично вторил восьмерику храма, повторял орнаменты и геометрические формы четверика. От барокко архитектор привнёс в своё творение лишь имитирующие колонны одинаковые плоские пилястры и многослойные карнизы, разместив и те, и другие на каждом ярусе в равном количестве. Этот приём лишь усилил в чертах здания эффект лаконичности, сдержанности и «убранности».

У храма никогда не было царских жертвователей, многие историки разных времён свидетельствуют, что церковь в Шуколове была бедна. Не в пример соседним приходам, хотя бы тому же дьяковскому, приход Успенской церкви в самое лучшее время насчитывал около 40 дворов. По штату, установленному священноначалием издавна, храму полагался один священник и дьячок, а пономарское место по временам то добавлялось, то упразднялось.[114]

Церкви принадлежала десятина помещичьей земли, где стоял дом церковного причта и располагался небольшой садик.[115] Кроме того, храм владел некоторым количеством «худой»[116] пашенной земли, которая, по укоренившейся здесь традиции, не была выделена из общих владений помещика, а находилась у него в пользовании, с чего тот платил церкви арендную плату раз в год.[117] «Где место оной земли отведённой им (помещиком) неизвестно. План на землю не имеетца, и токмо известно, что земля во владении у помещика»[118], — сообщали о Шуколове Клировые Ведомости в начале XIX века. Также некоторую часть дохода церкви за поминовение лужинских сродников составляли проценты с вкладов, сделанных дворянской семьёй в Сохранную казну Императорского Московского Воспитательного дома.[119]

Зная эти факты, можно было бы бесконечно удивляться, почему из всех приходских церквей Дмитровского уезда лишь скромный Успенский храм в маленьком селе стал объектом внимания процитированного выше Гавриила Алексеевича Громова, чиновника особых поручений при Военном Министерстве, состоявшего, как говорилось, в Императорском обществе истории и древностей. Но пелена неясности спадает, как только мы обратимся к Клировым Ведомостям по шуколовской церкви за 1827 год. Тогдашним настоятелем храма служил священник Алексий Михайлович Громов, в семействе которого 8-летний сын Гавриил в ту пору «обучался в доме начаткам грамматическим»[120]. Настоятельствовал в Успенской церкви отец Алексий с 1819 года, а значит сын его с самого рождения жил и воспитывался при храме, где с измальства рассмотрел и запомнил каждый святой лик, каждый уголок и каждый кирпичик. Помимо прочего мальчик слушал и впитывал сказы шуколовских старожилов и через всё это, повзрослев, превратился в истинного ценителя русской старины.

Вернувшись с нарочитым визитом в родные места в 1853-м уже государственным мужем, Гавриил Алексеевич составил о селе рукопись, которая в 1881 году вошла в тематический сборник Общества истории и древностей, посвящённый 50-летию Румянцевского музея. Успенская церковь, по свидетельству Гавриила Громова, при скудости денежного содержания от помещика и прихода, имела «дивной древности» иконы, достойные внимания книги, а также надписи, разъясняющие родословную Лужиных. Отдельное внимание чиновник уделил нескольким писаным на холсте образам ещё из деревянного храма, а также Типикону 1409 года, двум Требникам первой половины XVIII века и такой же Псалтири.[121]

Кроме того, Гавриил Алексеевич счёл полезным положить на бумагу и известные ему свидетельства о деревянном храме шокуровых: «Можно судить об объёме этой церкви по иконостасу, хранящемуся доныне в кладбищенской часовне близ села. Мера ширины его 3 аршина [2,1 м], а высоты 2 аршина [1,4 м]… Близ [нынешней] церкви в нескольких саженях на восток от олтаря находится малая деревянная без окон и дверей часовня, на месте олтаря древней маленькой деревянной же церкви, с железным осмериком, крестом, тем самым, который стоял на древнем храме… Ещё с востоку от древнего храма на поле выпахивают церковные и напрестольные вещи. Значит, был более древний храм. Возможно с монгольского нашествия. Предания говорят, что тут проходила дорога с Дмитрова на Москву».[122] И далее: «близ этой пролегавшей вдревле дороги лежат 11 курганов, все почти одинаковой величины… Все поросли лесом, а на иных есть порядочные дубы… Предания говорят о сокровищах басурманов…»[123]

Отметил московский чиновник внутри церкви и несколько захоронений дворян Лужиных XVIII века с надгробными белокаменными плитами, вделанными во внутренние стены храма.

Под сводами Успенской церкви рядом с юной супругой Анной был погребён сам храмоздатель, 56-летний офицер Белгородского пехотного полка Фёдор Алексеевич Лужин. Анна Ивановна скончалась в 19 лет, Фёдор Алексеевич пережил её на 2 года.[124]

Там же последнее пристанище обрёл их сын — 42-летний сержант лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Фёдорович Лужин, а также три дамы, в разное время бывшие жёнами Сергея Фёдоровича: 17-летняя Ирина Семёновна («1748 года октября 19 день… преставилась во своей вотчине в селе Григорово… в супружестве была 9 меяцев и 1 день, болезнию ея одержана 10 дней горячкою»), 23-летняя поручица Анна Васильевна с двумя детьми-младенцами (по неизвестным причинам все они ушли из жизни один за другим: мать «скончалась 1754 мая 18, подле гроба ея погребены дети ея сын Василий и дочь Анна, скончались тогож году 10 месяца…»; да и брак Анны Васильевны также был недолог – чуть более 2 лет), а также Анна Семёновна, урождённая Квашнина-Самарина (ей одной было суждено значительно пережить супруга и окончить свои дни в почтенных летах: «скончалась 1805 марта 8 дня… жития ея было 71 год и 8 месяцев»).[125]

После 1805 года линия Фёдора Алексеевича Лужина перестала использовать Успенскую церковь как усыпальницу, однако фамилии принадлежали ещё несколько более ранних и более поздних захоронений в церковной ограде. Так, Гавриил Громов видел «близ маленькой безоконной часовни… дикий, продолговатый, четырёхугольный, грубо обтёсанный камень с грубою же надписью: «Лета 7…1 ноября 21 день преставися раба Божия Ирина Алексеева Матвеева Лужина, а память ея апреля в 16 день»[126].

В 1904 году у церкви был погребён Василий Иванович Лужин, один из сыновей московского обер-полицмейстера Ивана Дмитриевича Лужина — того, которого Гавриил Громов именовал в своей рукописи генералом. Накануне революции ещё три дворянских захоронения были перенесены в шуколовский некрополь из родовой усадьбы в Григорове.[127]

Такой источник как «Провинциальный некрополь» 1911 года донёс до нас три эпитафии, сделанные на надгробиях фамилии в XVIII, XIX и XX веках. Слова-посвящения, очень часто изложенные в стихах, либо выдержки из Священного Писания были настолько традиционны для памятников на дворянских могилах, что, по всей видимости, похоронных дел мастера должны были обладать внушительными коллекциями эпитафий для любого чина и на любой случай.

Так, беломраморная плита в Успенском храме над захоронением сержанта лейб-гвардии Лужина Сергея Фёдоровича, датированная 1766 годом, имела весьма выразительную надпись: «Се жертва от детей родителям по смерти. О, время! не дерзай ты памятник сей стерти. Пусть будет вечною к родителям любовь, при памятнике сем воспламеняясь вновь»[128].

Такая же плита начала XIХ века с трогательным посвящением последней супруге Сергея Фёдоровича Анне Семёновне содержала следующие строки: «Да благословен будет прах твой, и добродетели твои да сохраняют детей твоих в жизни и обещают им истинное щастие»[129].

На памятнике же похороненного в церковной ограде Лужина Василия Ивановича эпитафия была краткой, как у простого крестьянина, но ёмко свидетельствовала о характере усопшего и о надеждах на его загробную участь: «Блаженны кроткие, ибо они наследят землю»[130].

Для сравнения стоит привести нехитрое на слог посвящение над прахом приходского священника Языковской церкви Рослякова Георгия Стефановича, погребённого в 1904 году у места своего 43-летнего служения и скончавшегося в возрасте 63 лет: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Покойся, ревность храма, покойся, наш отец. И мы, живя здесь в прахе, приимем твой конец. Тебя мы не забудем в сей жизни до конца. Мы здесь молиться будем, ты слави там Творца»[131]. Полагаю, комментарии излишни.

Шокуровы, как владельцы села, последовали примеру родовитых соседей. Им также принадлежало одно захоронение XVIII века рядом с усыпальницами Лужиных в храме — коллежского советника Василия Ивановича Шокурова, сына стольника Ивана Фёдоровича.[132] Его же наследник – Иван Васильевич Шокуров, при котором была возведена новая колокольня – нашёл последнее пристанище уже вне храма. Место его упокоения с 1822 года и доныне отмечает каменный столбик с едва читаемыми надписями, вмурованный в северную стену притвора.[133]

В 1830-х в Шуколове привычному укладу жизни при старом помещике пришёл конец.[134]

И, прежде всего, потому, что село приобрёл чиновник 6 класса (что по Табели о рангах соответствовало званию полковника) Василий Илларионович Молчанов.[135] Если при последних Шокуровых, которые и сами жили в поместье, в Шуколове в среднем и в общем значилось 10-11 дворов с населением больше сотни душ[136], то новый владелец-горожанин, не вдохновившись селом, начал постепенно сокращать число дворовых людей, при этом, вероятно, переводя их в другие свои имения.[137]

Каких-либо проявлений со стороны Молчановых в отношении Успенской церкви летопись не зафиксировала. Их фамилия активно фигурировала только в истории самого села, когда оно перешло по наследству Дмитрию Васильевичу Молчанову, состоявшему на службе в Управлении губернатора Восточной Сибири в Иркутске.

Проживая в «сслыльном крае», Дмитрий Молчанов был небезызвестен обществу декабристов. Один из них – Иван Дмитриевич Якушкин — в своих «Записках» охарактеризовал знакомого чиновника как «человека ограниченного и давно известного своими мерзостями и имевшего большое влияние на генерал-губернатора»[138].

В 1851 году Молчанову была сосватана 16-летняя Елена Волконская, любимая дочь Сергея Григорьевича Волконского, находившегося в ссылке со всей своей семьёй. Брак был заключён по настоянию матери Елены и без любви со стороны невесты. Окружению Волконских было очевидно, что такая партия никому не принесёт счастья, но мать и декабристка — Мария Николаевна — была непреклонна.[139] Единственным положительным моментом, который принесло Елене замужество за Молчановым, стала возможность её свободного отъезда из Иркутска.

Через год после свадьбы владелец Шуколова был обвинён во взяточничестве с возбуждением против него уголовного следствия. Длилось разбирательство всех «за» и «против» четыре тягостных года, за время которых Молчанов неоднократно был вызываем на допрос и даже отсидел некоторое время в тюрьме. Хотя дело и закончилось признанием невиновности подследственного, удар по внутренней организации Молчанова был так велик, что у несчастного развился прогрессивный паралич, приведший к лишению рассудка, а затем и к скорой смерти.

Умер Дмитрий Молчанов в 1857 году в Шуколове, куда его привезли для лечения у столичных врачей. Село с древней церковью, трёхэтажным помещичьим домом и небольшим пейзажным парком, прежде отвергнутое старшим Молчановым, на два года стало пристанищем для овдовевшей Елены Сергеевны и её малолетнего сына. Здесь отрадой молодой женщины были частые визиты вернувшихся из ссылки в Москву её родителей.

В 1859 году после заключения второго брака с графом Кочубеем Елена Волконская навсегда покинула Шуколово.

Спустя два года, в 1861-м, с отменой крепостного права усадьба приняла новых жильцов – семью ссыльного декабриста Александра Викторовича Поджио.[140] Бывшему изгнаннику в имении Молчановых, по сути, предстояло заняться тем, за что он и пострадал: «юридическим» освобождением крестьян.

На полтора года Шуколово стало «местом работы» 65-летнего Поджио, ответившего согласием на просьбы Волконских заменить собой управляющего имением. Задачей, стоящей перед Поджио, было составление и оформление Уставной грамоты помещика с освобождаемыми крестьянами. Крестьяне по новым порядкам получали в пользование надел установленного размера из удобной усадебной земли (в Дмитровском уезде он был равен 3,5 десятинам на душу, где 1 десятина равнялась 1,45 га), за что платили помещику годовой денежный оброк. Дворовые же люди освобождались с наделом лишь в тех случаях, если до марта 1858 года пользовались наделом либо участвовали в полевых работах у помещика. В противном случае они начинали новую жизнь без собственных средств к существованию и возможности прокормить свою семью, так как никакой собственной недвижимости дворовые люди не имели. Как правило, это и происходило. Заботой дворовых было содержание в полном порядке помещичьего дома и личного хозяйства помещика, им было некогда обрабатывать землю, они её, чаще всего, не имели. Если после реформы помещик продолжал проживать в имении и вести личное хозяйство, то бывшей дворне (теперь они именовались «временно-обязанные дворовые»[141]) было выгоднее оставаться на привычных местах в качестве батраков.

О последних-то и проявлял особое беспокойство Александр Поджио, «получасовой труд»[142] которого по составлению Уставной грамоты и затем её утверждению Губернским Присутствием «растянулся в месячный»[143]. «Сосед Лужин, — писал другу отягощённый заботами шуколовский управляющий, — представил четыре грамоты, и одна за другой ему были возвращены: одна не дополнена, другая переполнена, одна ниже, другая выше… Теперь мудрецы-юристы ломаются, пока есть время, а там увидите, как станет срок подходить, так и начнут, как водится, валить через пень колоду… Хозяйство здесь ничножное, но сложное: трёхэтажный дом, 23 человека дворни. Боже мой! Надо же мне именно натолкнуться на это число. Посмотрели бы вы на этих ребятишек всех возрастов, всех пород!»[144] Заканчивалось письмо весьма печально: «А всё-таки дворовых мне не сбыть. С 1 января (1862 года) мои граждане начнут свою вольную общественную жизнь, а дворовые?… Итак, как видите,… я всё в том же безвыходном, весьма тяготящем меня положении»[145].

Упомянутый друг – один из ведущих медиков своего времени Николай Андреевич Белоголовый – счёл долгом навестить унывающего товарища в Шуколове, куда доктор смог выбраться в конце марта 1862 года.

«После суровой зимы и наступившей оттепели вдруг снова завернули морозы, навалило снегу, и я нашёл убогую деревнюшку, занесённую сугробами свежего снега ослепительной белизны, что придавало ей искусственную опрятность и даже несколько нарядный вид, — записал визитёр семьи Александра Викторовича в своих «Воспоминаниях». – Поджио ютился в двух комнатах нижнего этажа барского дома, от стен и из щелей которого всюду несло холодом, потому что дом давно оставался необитаемым и незанятая часть его не отапливалась. Сам Поджио на своём веку привык мириться со всякими невзгодами и в гораздо худшей обстановке, но теперь сокрушался за жену и свою дочь (Варю), обречённых прожить суровую и долгую зиму в пустом холодном доме, лишённых всякого общества – и это ещё не беда, – а главное, лишённых свежего воздуха, так как зачастую по целым неделям им не было возможности выйти из дому по причине морозов и сугробов… тяжело и больно было смотреть на эту постоянную озабоченность почтенного старика, которому по летам и здоровью давно пора бы на покой от таких кропотливых, мелочных, но, в сущности, сложных и ответственных дел».[146]

Исследователи персон и судеб ссыльных декабристов рисуют нам картину полного согласия и взаимоуважения, воцарившихся в ту пору между Поджио в качестве управляющего имением Молчановых и бывшими шуколовскими крепостными. Простому люду пришлись по душе заботливость и добросовестность престарелого дворянина, с которыми тот подошёл к своим обязанностям, а также его прямодушие и искренность, что он демонстрировал в беседах с «новыми гражданами»[147]. Они безбоязненно шли к нему за советом и разъяснением при всяком своём недоразумении. Поджио же, в свою очередь, питал надежды посеять в крестьянское сознание всё ещё занимавшие разум декабриста идеи либерализма, для чего он даже пытался организовать в Шуколове нечто наподобие кружка вольнодумцев.

Но долго задерживаться в имении Александр Викторович не стал. После пережитых неудобств от разлаженного быта небольшой провинциальной усадьбы, его семейству уже был немил и трёхэтажный барский особняк, и пейзажный парк на краю шуколовского холма с его романтичной беседкой и липовыми аллеями, откуда открывался прекрасный вид на ландшафты Северного Подмосковья. Едва в январе 1863 года Уставная грамота по молчановскому имению была введена в действие, семья Поджио уехала из Шуколова.

В краеведческой литературе 1990-х существует утверждение, что, пережив реформы, село стало приходить в упадок, и, вероятно, случилось это за счёт отхода его жителей на близлежащие фабрики и заводы.[148] Мной в исторических источниках подтверждения тому найдено не было. Фрагментарно сохранившиеся Клировые Ведомости, описывающие вехи жизни тихого шуколовского прихода и его древнего храма, свидетельствуют, что в 1790 году в самом селе было 12 дворов (1 господский, 2 церковных и 9 крестьянских), в 1840-м – 9 (1 господский и 8 крестьянских), в 1850-м – 11 (1 господский и 10 крестьянских), в 1866-м – 15 (1 церковный, 2 мещанских («Дмитровских мещан»[149]) и 12 крестьянских), в 1877-м – 23 (2 церковных, 1 военный, 3 мещанских, 17 крестьянских).

Краеведы были правы в другом. Помещики в Шуколове, хотя и имелись, но давно уже здесь не проживали, да и не проявляли к своей «подмосковной» сколько-нибудь заметного интереса. Не было у них никаких стремлений к тому, чтобы превратить её в настоящую родовую усадьбу, подобно тем, что были в Ольгове или Даниловском. Не получили здесь развитие и промыслы в отличие от других деревень и сёл Ольговской волости, где во второй половине XIX века распространилось, например, кустарное производство металлической игрушки (Шуколово до 1917 года числилось в Ольговской волости, а затем перешло в Деденевскую).[150] Земля на шуколовском холме ещё в XVIII веке была заявлена как «худая», но, пусть это и прозвучит парадоксально, село искони жило исключительно сельским хозяйством. Старожилы сохранили память о здешних прекрасных покосных лугах, дававших сено завидного качества, а также и о том, как крестьянские бабы в сезон ходили по лугам цепью и выбирали из кормовой травы каждую сорную поросль. Приличные урожаи здесь давала вполне традиционная капуста и… помидоры. Под последние, методом проб и ошибок, был отвён весь юго-восточный склон. Заграничная культура, особенно во времена колхоза, не получала здесь какого-то особенного ухода; под тяжестью множественных плодов растения просто стелились по земле, отчего склон на время соответствующего сезона приобретал весёлый красно-оранжевый румянец.

Возвращаясь к цифрам Клировых Ведомостей, можно сделать острожный вывод, что следом за отменой крепостного права – ориентировочно в 1865 году – Молчановы продали Шуколово следующему владельцу. Кто это был — доподлинно неизвестно; возможно, те самые «Дмитровские мещане». И на их веку Успенской церковью вторично заинтересовались российские исследователи старины.

В 1887 году настоятелю шуколовского храма Императорским Археологическим обществом было предложено составить подробное описание древнего храмового здания и всех его реликвий — метрику — подобно той, что делалась и по нескольким другим представляющим исторический и искусствоведческий интерес церквям Дмитровского уезда.

Благодаря этому начинанию Общества, сегодня есть возможность заглянуть во времена наших предков и воскресить образ, интерьеры и святыни Успенского храма незадолго до того, как всё это развеял опустошающий вихрь богоборческого лихолетья.

«Стены церкви выложены сплошь из кирпича 18 фунтов обожжённого, с барского завода, без клейма… На церкви одна маковица, покрыта железом, зелёною краскою. Кресты на главе железные с таковыми же прибитыми железными украшениями, имеющими на подножии полулуние…

Окна продолговатые; в алтаре два окна в один свет [северного окна тогда не было сделано в принципе], над окнами есть кокошники, наличники у окон из кирпича полуколонками, решётки устроены так: железные прутья изогнуты змееобразно и в соприкасающихся изгибах склёпаны. Ставни были сначала, но уничтожены…

Пол настлан (лещетки) прямо на землю, под которым (полом) есть до 6-7 склепов гг. Лужиных.

Свод в церкви в виде не совсем правильной круговой дуги без столбов.

Иконостас старого устройства; деревянная резьба помещена по тёмно-малиновому полю. Резьба изображает древесные ветви и звёзды, в два яруса. Царские врата деревянные, резные. Резьба в форме виноградной лозы, обвивающейся вокруг иконы Благовещения; резьба сквозная.

Нет ни солеи, ни решётки. Амвона нет. Клиросы по-просту.

Есть два надгробных памятника гг. Лужиных из белого камня в форме каменного столба четырёхугольного с расширенным низом и верхом, со вделанною мраморною плитою (надпись) посредине.

Пять колоколов:

1) вылит … в Москве на заводе Николая Самгина, вес 52 пуда 3 фунта, 1834 года июня 2 дня, при священнике Алексее Михайловиче Громове и старосте церкви Глебе Спиридонове в селе Шуколово;

2) 1778 года июня 26 дня на 26 году века своего выменял сей колокол в вотчину своего Митровского уезда в с. Шуколово к Успенской каменной церкви Иван Васильевич Шокуров, весу 11 пудов 25 фунтов;

3) 7156 (1649 от Р.Х.) году приложил сей колокол князь Даниил Матвеевич Несвицкий (Несвиков-?) по обещанию своему в Костромском (весу около 17 пудов);

4) лит в Москве на заводе Богданова, весу 1 пуд 16 фунтов;

5) чрезвычайно старинный, без надписи (весу около 1 ½ пуда). Буквальные надписи.

Ответы на предложенные вопросы давал священник Сергий Афонский. Воспитывался в Вифанской Духовной Семинарии Московской губернии. 25 лет, священствую 3 года»[151].

Позднее, в 1896 году, Московская Духовная Консистория по ходатайству прихода Успенской церкви дозволила возвести ограду вокруг храма и прилегающего некрополя. Нужно было оградить от ежедневно проходящего здешней дорогой стада коров немногочисленные захоронения разных времён, следанные у церковных стен, а также отмеченное столбом место престола деревянного шокуровского храма.[152]

Проектировщиком ограды выступил архитектор Николай Дмитриевич Струков, а средства на неё выделила Елизавета Семёновна Лямина, известная в уезде землевладелица, пожертвовавшая на строительство 800 рублей и кирпич.[153]

Благотворительница этим не ограничилась. Какое-то время она оказывала материальную поддержку многодетной семье одного из последних настоятелей Успенской церкви – священника Михаила Кадышева. Не без участия Ляминой состоялась свадьба старшей дочери отца Михаила Александры и будущего священника Николая Крылова, впоследствии священномученика. Предварительно ему, как и другим четырём женихам-кандидатам, были организованы смотрины-сватовство: все они поочерёдно приходили в гости к семье невесты на чаепитие.[154]

Не подозревая о грядущей на Отечество катастрофе, приход продолжал «собирать камни»: Лужины подарили в церковь расшитые бисером хоругви, на самом храме были «переменяны» кресты, выстроен кирпичный притвор взамен деревянного, внутри впервые устроена система отопления.[155] Дело в том, что в ранних Клировых Ведомостях шуколовская церковь отмечалась как «холодная»[156]. Теперь же, когда линия Фёдора Лужина давно не хоронила здесь своих родных, храмовое здание стало отапливаться по принципу «тёплого пола». «Сердцем» этой системы была духовая печь, чья большая кирпичная труба, ныне утраченная, шла на улицу от алтарных подклетей с севера и возвышалась над крышей. От духовой печи горячий воздух распространялся по кирпичным «ходам», проложенным под плитами на полу.

Также накануне революции от храма в Григорове были перенесены на церковное кладбище в Шуколово три позднейших захоронения Лужиных — Димитрия, Иоанна и Екатерины – которые не имели никаких пояснительных эпитафий относительно усопших, только имена. Краеведом В.Н. Ясинской было высказано мнение, что это был прах московского обер-полицмейстера в 1845-1854 годах Ивана Дмитриевича Лужина, его первой супруги Екатерины Илларионовны (урождённой Васильчиковой) и его сына Дмитрия.[157] Тут же краевед привела весьма интересную версию, почему прежде эти трое дворян так скромно были упокоены в Григорове, особенно при том, что Иван Дмитриевич имел весьма высокое положение и уважение в обществе. Воспоминания друзей-современников обер-полицмейстера говорят о его связях и тесном общении с московскими старообрядцами и о его бесконечно «страдающей душе»[158]. По рассуждениям В.Н. Ясинской, это, возможно, и есть ответ на вопрос, почему Иван Дмитриевич «захотел уйти из жизни так незаметно – терзаясь и чувствуя себя в чём-то «блудным сыном»[159] в отношении поиска смысла жизни.

В начале XX века приход Успенского храма (состоявший из крестьян села Шуколово и сельца Григорово, деревень Новлянки, Муханки, Малушино и Гаврилково) насчитывал порядка 500 человек, а его штат состоял только из одного священника и псаломщика.[160]

Но — случился перелом в истории Росийской Империи.

Революционная власть с её манифестациями камнем упала на уклад жизни городов и весей, разбрасываясь обещаниями в сторону рабочих и крестьян, как дешёвыми листовками.

В Шуколове поначалу, было, население с воодушевлением восприняло новые порядки. По крайней мере, об этом говорят протоколы заседаний образовавшегося сразу после переворота власти Шуколовского сельсовета.[161]

Когда я спрашивала у старожилов, кто был последним владельцем села, попавшим под реквизицию земель, у них на памяти был лишь хозяин господского дома — некто Бисеров.

Но прошло совсем немного времени с 1917 года, как надежды сельских заседателей изрядно подпортил тот факт, что господская и церковная земля, не доставшись местному населению, отошла в ведение областного исполкома; крестьян повсеместно обязали ввести так называемое самообложение, чтобы исключительно за этот счёт строились мосты и дороги от деревни до деревни; также с целью заготовки древесины для государственных нужд во всей округе началась нещадная вырубка лесов, от которых испокон века кормилось и обогревалось здешнее крестьянство. В сельсовете особо красноречивые шуколовцы даже осмелились назвать власть коммунистов «новым жандармом»[162].

Протокол общего собрания граждан Шуколовского района Деденевской волости Дмитровского уезда от 21.01.1925 под названием «Год без Ильича» хоть и содержал браваду по поводу свержения «ненавистного царского режима», но констатировал: «…для полного осуществления одного из заветов Ильича «Смычка города с деревней» городу необходимо помочь деревне поднять крестьянское хозяйство, укрепить общественные организации кооперации и поставить культурно-просветительскую работу на должную высоту. Вместе с этим разница цен между товарами городской промышленности и продуктами сельского хозяйства настоятельная, в интересах поднятия крестьянского хозяйства требует снижения цен на первые. Учитывая, что крестьянские хозяйства Московской губернии без побочных заработков существовать почти не могут и что за последние 7-8 лет кустарные промыслы заглохли и крестьянские подростки не могут получить обучения каким-либо ремёслам, органам Власти необходимо обратить внимание на развитие кустарных ремёсел, всемерно им содействуя, дабы дать возможность обучаться ремёслам подросткам»[163].

Успенский храм власти пока не трогали. Хотя все храмовые постройки и все церковные земли были национализированы в пользу революционного государства, богослужения шли, священник всё ещё находился при церкви.

Только где теперь были те почти 500 прихожан?

В 1922 году «новыми хозяевами России» во всех храмах Дмитровского уезда было произведено изъятие предметов культа из золота и серебра. Таким образом, в Успенской церкви, и без того небогатой, изъятыми оказались все самые необходимые для совершения Божественной Литургии предметы. Церковные ценности в порядке, прописанном в новом законе, были изъяты, внесены в опись, упакованы в ящики и увезены уполномоченными уездной комиссии.[164]

Со стороны «группы верующих и духовенства»[165] в акте изъятия был обозначен отец Михаил Кадышев, о котором упоминалось ранее. Из акта следует, что с его стороны при передаче ценностей была заявлена жалоба на некую, как это сказано буквально в акте, «неправильность, допущенную при изъятии церковных ценностей»[166]. И тут же добавлено: «Комиссия вела себя прилично, так что жалоб со стороны верующих не имеется»[167].

Об отце Михаиле от его правнучки Меркуловой Людмилы Константиновны известно, что он дожил до преклонных лет, умер своей смертью и был похоронен в посёлке Деденево в Спасо-Влахернском монастыре у храма в честь иконы Спаса Нерукотворного.

Но его зять, также ранее упомянутый отец Николай Крылов, который 40 лет нёс пастырское послушание в Спасо-Влахернском монастыре и, случалось, сослужил по большим праздникам в Шуколове, в 1936 году был арестован – взят прямо со службы из монастырского храма. Отец Николай погиб, находясь в ссылке в Карлаге. В 2000 году постановлением Священного Синода он был причислен к лику святых как священномученик Николай Спасо-Влахернский.

В 1920-х в Шуколове некоторое время служил ещё один канонизированный новомученик – иеромонах Николай (Салтыков) из Николо-Пешношского монастыря Дмитровского уезда, направленный в Успенский храм по закрытии святой обители. Позже иеромонах Николай был переведён на другой приход в село Ведерницы и возведен в сан игумена. В 1937 году последовал его арест и заключение в Таганскую тюрьму. Преподобномученик был расстрелян 10 декабря 1937 года и погребён в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.[168]

Следом же за бесчинием 1922 года последовало издание советской властью нормативных актов, облагающих церкви и монастыри, теперь отделённые от государства, заведомо непосильными налогами. Целью существования таких актов было только одно – добиться упразднения приходов на «законных» основаниях.

На сегодняшний день мы не располагаем данными, когда именно в Успенском храме прекратились богослужения. По крайней мере, существует несколько документов о регистрации и перерегистрации группы верующих религиозного общества села Шуколова Деденевской волости за период с 1923 по 1926 год.

В самом раннем из них в качестве церковного имущества описаны колокола, хоругви, 116 икон разного размера, купель для крещения, 2 венца и прочие церковные предметы, но главное – 2 серебряных креста, серебряная дарохранительница и серебряные же литургические сосуды, которые, как сказано, «сохранились или были позже принесены после изъятия»[169]. Здесь видится более вероятным, что определённую часть описанного составляло имущество близлежащих храмов, которых уже постигло закрытие.

Согласно другому документу, в 1925 году в шуколовский храм из упразднённой в Григорове церкви во имя Спаса Нерукотворного был доставлен шкаф для священнического облачения и бисерное одеяние престола. Документ подписал некто «служитель культа Хлебников»[170] (таким званием – «служитель культа» — новые власти понуждали именовать себя всех представителей духовенства и клириков), однако кем именно являлся человек, подписавший бумаги, и имел ли он какое-то отношение к Успенской церкви — неизвестно.

Вполне возможно, что вплоть до 1926 года в шуколовском храме ещё совершались богослужения, так как в тот год здание церкви распоряжением властей было передано приходу в пользование.[171]

Официально Успенская церковь как недействующая была закрыта в 1935 году Постановлением Президиума Московского областного исполнительного комитета Совета РК и КД. Первопричиной закрытия явилась образовавшаяся за приходом задолженность перед Райфо, оплатить которую приход был не в состоянии.[172]

На момент закрытия церкви настоятеля в ней уже не было, а оставшихся в Шуколове верующих Президиум Мособлисполкома направил в «другую действующую церковь в с. Батюшково, находящуюся на расстоянии 2 ½ км (!)»[173]. На деле это расстояние, если идти исключительно по дорогам и мостам, а не напрямик через леса, реки и болота, равно более 10 км.

Когда с приходом было покончено, сама Успенская церковь подверглась совершенному разграблению. Затем её помещение было приспособлено под колхозное овощехранилище и склад, а по упразднении колхоза здание понесло самые значительные разрушения.

Оригинальная выбеленная церковная ограда была растаскана на кирпичи, а небольшое кладбище возле храма, как и все захоронения внутри него, полностью уничтожены. По словам местных жителей, мародёры искали в могилах дворянские украшения и почётные регалии, с которыми могли быть похоронены те из Лужиных, что состояли на государевой службе.

Ещё один парадокс, но, при всём потворстве властей разрушению Успенской церкви, в 1960 году Совмин РСФСР издал постановление № 1327, которым взял шуколовский храм под охрану государства как памятник истории и культуры. Впрочем, данный акт никак не повлиял на судьбу храма в положительном смысле — «памятник истории и культуры» продолжал использоваться под зерносклад местным колхозом им. Калинина. Зато теперь уполномоченные лица от Министерства Культуры СССР периодически появлялись в Шуколове, чтобы равнодушно, с разных аспектов снять на фотокамеру состояние памятника для очередного отчёта. Фактически же эти люди констатировали всё более и более ухудшающееся состояние храмового здания. Так, паспорт на шуколовский храм за 1975 год свидетельствует о произошедшем там пожаре, покрывшем сильной копотью стены и своды и практически уничтожившем всю внутреннюю роспись, об аварийном состоянии потолков, пола и декора фасадов, о пустом иконостасе…

В начале 1990-х Московской областной реставрационной мастерской было произведено обследование Успенской церкви. К тому моменту всё её оригинальное внутреннее убранство оказалось полностью утрачено, обрушились конструкции куполов, образовались зияющие дыры в стенах и на местах оконных проёмов, земляные полы напоминали поле боя, передняя половина храма оказалась буквально «вдавлена» в землю на глубину более полуметра из-за былой постоянной перевозки туда-обратно различных тяжестей времён колхозного склада. До сих пор хорошо виден перепад более высокого уровня дороги возле церкви и более низкого уровня храмового порога после того, как уже в наше время реставраторы «откопали» добрую половину храма. От полного естесственного разрушения его спасло, пожалуй, лишь исключительно высокое качество постройки.

В 1992 году церковь была передана общине верующих, а затем частично отремонтирована особенно радеющими о ней прихожанами для возможности проведения богослужений. С конца 2004 года служба в ней проводится уже регулярно.

Указом Президента Российской Федерации от 20.02.1995 №176 Успенская церковь в селе Шуколово Дмитровского района была отнесена к объектам культурного наследия, памятникам истории и культуры федерального значения.

Уже более 20 лет в Успенском храме ведутся тщательные восстановительные работы, по крупицам собирается его история, как и история села.

Среди осколков прошлого в Шуколове имееются остатки старинной липовой аллеи, которая в 2000-х годах разошлась между несколькими собственниками и сегодня стоит, разрезанная на части непроглядными заборами.

Её условное начало находится у двух потерявших вид лип одного возраста, стоящих в глубине бывшей усадьбы друг напротив друга вроде колонн; далее тянется заметный рядок стародавней жёлтой акации, некогда обрамлявшей аллею.

Также живы ещё исполинские лиственницы, окружавшие место господского дома. Некоторым из них, глядя на их огромные одеревеневшие корни, можно смело дать по 250-300 лет.

Тот бревенчатый дом с мезонином, что нынешние жители Шуколова именуют «барским», на самом деле таковым не является. Прежнего барского дома, привечавшего Шокуровых и Молчановых, уже давно нет. После революции он был полностью разобран, и большую его часть увезли в Яхрому на строительство клуба, а из оставшейся одной трети материала сложили дом под нужды коммуны.[174] Его-то мы и можем наблюдать сегодня.

Из двенадцати церквей, что были видны с шуколовского холма в начале XIX века, теперь можно насчитать только шесть, и то, если вооружиться хорошей оптикой.

«Предметы древности в бедном селе всегда начинаются с храма Божия, тем более там, где не осталось следов просвещённого помещика»[175], — отметил в своей рукописи в 1853 году о селе Шуколове императорский чиновник Гавриил Громов.

Его слова оказываются удивительно справедливы для нашего времени.

Некоторые данные по селу Шуколово:

    Настоятели и клир Успенской церкви:

— до 1701 года – некто священник Алексий;

— в 1701 году – священник Савва Данилов, дьячок – его сын Андрей;

— в 1715 году – священник Андрей Саввинов;

— в 1789 году – вдовый священник Фёдор Никитин, дьячок Василий Егоров, пономарь Николай Фёдоров, затем Яков Алексеев;

— с 1800 года — священник Иван Иванов, дьячок Василий Фёдоров;

— с 1819 года – священник Алексий Михайлович Громов, дьячок Иоаким Дмитриевич Манищов, затем Виктор Николаевич Строганов, пономарь Антон Иванович Кедрим;

— с 1844 года — священник Фёдор Симеонович Соловьёв, дьячок Виктор Николаевич Строганов;

— в 1887 году — священник Сергий Афонский;

— в 1905 году — священник Александр Воинов;

— 1920-1930-е – священник Михаил Кадышев, затем иеромонах Николай (Салтыков); затем священник Хлебников (возможно).

    Владельцы села Шуколово:

— XV век – князь Глеб Иванов Александров Всеволод «Шукол»;

— с 1627 года – дмитровский боярин Даниил Шокуров, его наследники;

— в 1774 году – Иван Семёнович Васильчиков, затем Авдотья Богдановна Шокурова, вдова Василия Ивановича Шокурова, их наследники;

— с 1830-х – чиновник 6 класса Василий Илларионович Молчанов, затем его сын Дмитрий, затем вдова Дмитрия Васильевича – Елена Сергеевна Молчанова (Волконская) и её сын Сергей;

— после 1865 года – коммерсант Савенар, дмитровские мещане (возможно, Бисеровы).

Летом 1850 года обер-полицмейстер Москвы, Иван Дмитриевич Лужин, пригласил к себе в подмосковную усадьбу Григорово, что в 2-х верстах от Деденева, начинающего художника по имени Алексей Саврасов.

Иван Дмитриевич обнаружил себя восхищённым поклонником творчества молодого человека. Ранние пейзажи кисти Саврасова, написанные им на юге России, произвели на дворянина сильное впечатление. В них была мягкая цветовая гамма и «дымчатость» ландшафтов от итальянских мастеров, силуэты людей и их позы — от голландских, но, в то же время, явно читалась и собственная волевая рука автора, искренне и щедро влагавшая в полотна дух Родины, русскость.

Лужин имел желание запечатлеть этой рукой несколько видов своего поместья, а также и милых его сердцу сюжетов из сельской жизни. Таким образом, по просьбе обер-полицмейстера, Саврасовым в то лето было написано несколько григоровских пейзажей, в числе которых и картина с длинным названием: «Вид в окрестностях Москвы с усадьбой и двумя женскими фигурами (имение И.Д. Лужина близ станции Влахернская)».

А. Саврасов. «Вид в окрестностях Москвы с усадьбой и двумя женскими фигурами (имение И.Д. Лужина близ станции Влахернская)».

Полотно открывало вид на сельскую окраину, протянувшуюся среди нескошенных лугов, а также белый господский дом с мезонином, обращённый к зрителю своим северным фасадом и ловящий на себе его первые взгляды. Наконец, справа от особняка над зелёными крышами усадебных строений виднелась захваченная художником главка григоровского храма с высоким шпилем колокольни.

Тогда вряд ли кто мог предположить, что пройдёт совсем немного времени, и от всего, написанного Саврасовым на той картине, не останется почти никакого следа. Исчезнет даже само название села и усадьбы – Григорово.

Это прозвучало бы тем более немыслимым, поскольку поместье было видным и довольно развитым. Так, например, его крестьяне владели таким уровнем агротехники, что ещё в бытность отца обер-полицмейстера в помещиковых парниках небезуспешно выращивались дыни и арбузы впечатляющих размеров[176].

Собирать воедино тамошние земли в свою подмосковную вотчину ещё с 1658 года начал уже знакомый нам родоначальник новой дворянской династии – Алексей Матвеевич Лужин.

Ландшафты Замосковного края в его северных границах были весьма привлекательны для землевладельцев своей неровностью, живописными лесами и долинами со множеством извилистых речек. Близость Дмитрова к Москве, удобное расположение селений у дороги сыграло не последнюю роль в том, что местное дворянство было представлено множеством именитых и прославленных родов, таких, как Апраксины, Голицыны, Юсуповы, Оболенские, Трубецкие, Шаховские, Урусовы, Толстые, Панины, Долгорукие, Головины, Обольяниновы, Корсаковы и др. Приезжие из дальних губерний также покупали имения в основном по той же причине.

Но часто случалось так, что через некоторое время после приобретения нужда в подмосковной проходила. Этому способствовало и качество дмитровских почв – суглинистых, средне-оподзоленных и глинистых, и прохладный климат, из-за чего урожай здешнему крестьянину давался с большим трудом. Развитие и прирост домохозяйств в селениях происходили довольно медленными темпами. Известны многие случаи, когда крепостные сбегали от хозяев в надежде обрести более спокойную жизнь где-нибудь южнее.

Поэтому владельцы в Дмитровском уезде в своей огромной массе сменялись быстро, что мы и могли видеть на примере сёл Дьяково и Шуколово. За дмитровские земли, как правило, не держались, ими особенно не дорожили. В течение XIX века 90 % всех помещиков в уезде переменилось.[177]

Но вся эта история была не про Алексея Матвеевича Лужина.

Целеустремлённость и твёрдость характера выходца из семьи рядового подъячего позволит ему не только успешно продвинуться по карьерной лестнице и стать дворянином средней руки. Облюбовав для себя григоровскую пустошь с окрестностями, Алексей Матвеевич решил, видимо, что лучше будет держать синицу в руке, и остался на дмитровской земле всерьёз и надолго. Новые земли давали ему определённый простор, чтобы выстроить подмосковное поместье в соответствии с собственными возможностями и представлениями «как оно должно быть». Алексей Матвеевич, намеревался именно владеть и вкладывать в Григорово, а не пользоваться и расточать. Интересно, что эта вотчина вплоть до начала XX века принадлежала исключительно его роду.

Итак, в середине XVII столетия Григорово, являясь собственностью рода Батюшковых, было необитаемой пустошью и ждало своего нового хозяина.[178]

Путь же самого Лужина к знаменательному моменту создания собственной подмосковной был непрост.

Начнём с того, что отец его – подъячий Матвей – в 1627 году был направлен на службу в город Ядрин (Чувашия) под начало тамошнего воеводы.[179] Так, вероятно, перед молодым Алексеем появилась перспектива стать человеком военным: известно, что в 1650-х он послупил на службу в стрелецкое войско, после чего служил в различных полках и участвовал в походах.[180] В 1660-х он поступает под начало ближнего боярина царя Алексея Михайловича – Артамона Матвеева – в третий Петровский полк, и в январе 1671 года вместе с сослуживцами удостаивается чести охранять царскую свадьбу в Кремле.[181]

Спустя пять лет – с 1676 года – имя Алексея Лужина значится в Боярской книге как «дворянин московский в начальных людях»[182]. С этого момента началось стремительное движение в его послужном списке.

В 1677-1678 годах в звании полуголовы московских стрельцов он участвует в захвате и удержании крепости Чигирин в Правобережной Украине.[183]

Вопрос западных границ во второй половине XVII века стоял одной из острых внешнеполитических проблем России. Претендентами на земли Малороссии тогда были Речь Посполитая и Османская империя. По Андрусовскому перемирию 1667 года с Речью Посполитой России отошли Левобережная Украина и Киев. Чигирин располагался западнее этих русских приобретений на подходе к Киеву. Крепость обладала стратегической значимостью, в связи с чем представляла особый интерес для турок.

За время нахождения Алексея Матвеевича Лужина в гарнизоне Чигирина, крепость дважды осаждалась турецкими войсками. Сражения за цитадель были затяжными и кровавыми. Под натиском осаждавших царскому войску пришлось отступать, но, уходя, стрельцы подожгли пороховые склады Чигирина, оставив неприятелю лишь дымящиеся развалины.[184]

Дворянину Лужину за «службу, промыслы и храбрость»[185], а также за то, что «в осаде сидел и всякую нужду терпел»[186], помимо денег, были пожалованы земли в Кинешемском, Алексинском, Тверском и Костромском уездах, а затем и чин головы (полковника) московских стрельцов.[187]

Подмосковное же Григорово с сельцом Мухановым и пустошью Сокольней было куплено Алексеем Матвеевичем у Батюшковых, а ближние сельцо Исаково и пустошь Маньясово у Милославских ранее, ещё в бытность поступления им на московскую службу – в 1658-1659 годах.[188] Нетрудно понять замысел Лужина, собравшего в своих руках несколько соседствующих владений Дмитровского уезда – все они составили единое имение тогдашнего стрельца.[189] На обустройство своего «дворянского гнезда» он потратит около 20 лет, переведя для этих целей на новые земли вокруг Григорова принадлежавших ему крестьян из собственных владений в разных уездах. Каждой переводимой крестьянской семье на переезд полагалась «ссуда хлеба, и на лошадей, коров, овец, свиней и кур и сошных желез и кос и серпов и топоров и всякова домашнева заводу на 50 рублей мелких серебряных денег»[190].

Согласно описанию поместья в Григорове, со всем хозяйским тщанием составленному самим же Лужиным, к 1680 году, помимо само-собой разумеющегося господского дома, там имелось множество сопровождающих построек, начиная с бань и людских изб дворовых, и заканчивая погребами, житницами и отдельными помещениями для всевозможной домашней живности. О намерениях хозяина приглашать в усадьбу дорогих во всех смыслах гостей красноречиво говорила пивоварня на четыре чана и «повалуша» для проведения пиров с пристроенным парадным крыльцом.[191]

Худ. Максимов. Реконструкция усадьбы А.М. Лужина в Григорове.

Учитывая ту педантичность, которую проявил Алексей Матвеевич при составлении этого описания, где нашлось место для выкопанных по его приказу прудов и колодцев, насаженных садов, устроенных конюшенных и скотных дворов, нельзя не усомниться в идее наших соременников, занимающихся жизнеописанием рода Лужиных, о том, что тогда-то и была заложена в Григорове усадебная церковь. Причём идея эта упорно перекочёвывает из одного краеведческого труда в другой, не имея под собой ни тени доказательного документального подтверждения.[192]