Липранди. Особые поручения
Алексей Востриков
1790, 17 июля — в семье пьемонтского эмигранта Петра Ивановича Липранди родился сын Иван.
1807, 13 августа — вступление в службу колонновожатым в cвиту Е. И. В. по квартирмейстерской части.
Февраль 1808-октябрь 1809 — русско-шведская война. Липранди состоит при штабе начальника Сердобольского отряда ген. Долгорукого, после его гибели — при ген. Алексееве. 1808, декабрь — производство в подпоручики («за храбрость»).
1812 — Отечественная война с Францией. Липранди — в должности обер-квартирмейстера корпуса генерала Дохтурова. Основные сражения, в которых принимал участие Липранди: 26 августа — Бородинская битва; 6 октября — сражение при Тарутине; 12 октября — сражение при Малоярославце; 3–6 ноября — сражение при Красном.
1813–1814 — Заграничные походы русской армии. 1813, 9 февраля — произведен в штабс-капитаны; 1814, 2 февраля — производен в подполковники.
1814–1818 — организация и управление военной полицией Отдельного оккупационного корпуса русской армии во Франции. Секретарь, казначей и госпитальер масонской ложи Иордана.
1819 — занимается военно-статистическим описанием Виленской губернии.
1820, 7 января — перевод в Камчатский пехотный полк (дивизия Михаила Орлова).
1821, 25 августа — перевод в Якутский пехотный полк.
1822, 11 ноября — выход в отставку с чином полковника.
1823, 3 марта — вступление в статскую службу чиновником по особым поручениям при новороссийском и бессарабском генерал-губернаторе Воронцове.
1825, 6 октября — определение подполковником в квартирмейстерскую часть.
1826, 17 января — арестован в Кишиневе по делу декабристов. 1 февраля — доставлен в Петербург, на главную гауптвахту. 26 февраля — освобожден с оправдательным аттестатом. 11 мая — пожалован 2 тысячами рублей.
1826, 6 декабря — производство в полковники.
Апрель 1828-сентябрь 1829 — участие в русско-турецкой войне.
1832, 27 января — выход в отставку в чине генерал-майора.
1832 - женитьба на Зенаиде Николаевне Самуркаш.
1833, 4 июля — родился сын Павел.
1837, 15 августа — родилась дочь Александра (по другим источникам — сын Александр).
1840 — причислен к Министерству внутренних дел, чиновником по особым поручениям.
1841 — переименован в действительного статского советника.
1841 — назначен председателем комиссии по делам раскольников и скопцов.
1843, 26 ноября — получил чин действительного статского советника.
1845, 25 ноября — родился сын Анатолий.
1848, март — начало расследования по делу Петрашевского. 1849, 23 апреля — арест Петрашевского и других лиц, проходящих по его делу. 1849, 22 декабря — казнь и помилование петрашевцев.
1853 — прекращение деятельности комиссии по делам раскольников и скопцов.
1854 — выключен из штата МВД, переименован в генерал-майоры. Подает прошение об отправке в действующую армию, но получает отказ.
1856 — причислен к министерству уделов.
1861 — выход в отставку в чине генерал-майора.
1866 — становится действительным членом Общества истории древностей российских при Московском университете.
1880, 9 мая — Иван Петрович Липранди умер. Похоронен в Петербурге, на Волковом кладбище.
Иван Петрович Липранди прожил почти 90 лет — много; для XIX века — удивительно много. Он появился на свет при Екатерине Великой и дожил до рождения ее прапраправнука Николая Александровича, последнего русского императора. Он родился через год после начала Великой французской революции, сделавшей политический террор обыденностью, и умер за год до убийства Александра II — первого кровавого успеха террора русского. На своем долгом веку он повидался, познакомился, даже подружился с огромным количеством людей, многие из которых вошли в учебники и биографические словари. Он был причастен ко множеству событий, оказавших существенное, а то и определяющее влияние на развитие русской истории. Фамилия Липранди хорошо известна пушкинистам и балканистам, военным историкам и историкам религии, исследователям Достоевского и Герцена, библиографам и библиофилам. Однако мало кого интересовал Липранди сам по себе. И потому мнения о нем обычно кратки, категоричны — и зачастую совершенно несовместимы.
Но если взглянуть на его жизнь целиком и выделить самое существенное, то противоречия легко снимаются. Не было в этой жизни переломов и перерождений, разброда и шатаний. Наш герой поразительно целостен — настолько, что в старости включал в свои статьи дневниковые записи шестидесятилетней давности без кавычек. Дитя XVIII века, Липранди унаследовал от него главное: аналитический мозг, энциклопедический по охвату, по примату рациональности, по маниакальной тяге к классификации и систематизации. На фоне сентиментально-романтического начала XIX века — персонаж глубоко несвоевременный. Ныне его можно бы сравнить с оперативной компьютерной системой, действующей по внутренним законам формальной логики и не признающей никаких иных. Диалектика смертоносна. Достоверность информации и принципы ее обработки — абсолютны. То, что называют «жизненными правилами», несущественно. Липранди ведомы лишь одни принципы — логические: ни политических, ни, что самое важное, нравственных. В течение своей жизни Иван Петрович Липранди значился на разных должностях, но, как правило, — в силу разнообразных обстоятельств и по особенностям личного склада — он занимался делами не вполне обычными, штучными, разовыми. Официально они числились по разряду «особых поручений».
Испано-мавританская семья Liprandy переехала из Барселоны в Северную Италию в XVII веке. В 1785 году Pedro de Liprandy приехал из Пьемонта в Россию и стал полноправным российским подданным Петром Ивановичем Липранди. В чине надворного советника начальствовал над казенными заводами, организовал Александровскую мануфактуру. Был трижды женат. Дожил до 106 лет. Старший сын Иван родился 17 июля 1790 года. Когда ему исполнилось семнадцать лет, как раз открылась последняя русско-шведская война.
Липранди сразу ожидала удача. Служба в свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части соответствовала его способностям и желаниям. Конечно, тут был рутинный провиант-фураж-постой — но были и военная топография, и сбор и доставление сведений, и даже секретная часть. Именно разведка, причем в самом первоначальном виде, еще не разделенная на диверсионную, агентурную и аналитическую, станет для Липранди непосредственным занятием на четверть века. Специалистом он будет уникальнейшим — по крайней мере, из нам известных.
Юного колонновожатого определяют к штабу князя Долгорукого. Это вторая удача: неопределенные «особые полномочия» позволяют Долгорукому участвовать в разработке стратегии кампании, молодость и храбрость ведут его на острие решительных схваток, образованность и добрый нрав задают неформальный тон в штабе — воспоминания о Париже, умные разговоры за обедом, на котором суп непременно разливает адъютант генерала «Феденька» Толстой, впоследствии ставший известным как «Американец». Но 15 октября 1808 года в сражении при Иденсальми Долгорукий, бросившись поднимать залегший отряд, погибает от прямого попадания шведского ядра. Рядом с ним находятся Толстой и Липранди.
Последний напишет об этом событии в 1873 году, в своих «Замечаниях на «Воспоминания» Ф. Ф. Вигеля». Это идеальный образчик стиля и метода Ивана Петровича Липранди. Основанием служит только абсолютно достоверная информация. Память поверяется легендарным дневником, который велся Липранди с юных лет и до самой смерти. Названия частей и подразделений, фамилии командиров, кроки местности и планы передвижений, копии приказов и записи устных распоряжений; характеристики знакомых офицеров, привычки, нравы, мнения, разговоры, одежда, еда, погода, пустяки… Драгоценнейшие пустяки! Липранди записывает все, что происходит с ним и вокруг него, чуть не поминутно. Страсть к коллекционированию фактов, доходящая до мании и помноженная на страсть к анализу: тезисам и антитезисам, аргументам и контраргументам, обобщениям и выводам. Идеальные пристрастия для разведчика. Кажется, что уже там и тогда, в походной палатке или на бруствере, над воодушевленным и героическим телом парит холодный и бесстрастный, даже равнодушный разум, все видящий и всему знающий цену. В эпоху каре и колонн, партизанских «поисков» и лихих налетов Липранди понял, что главное в войне — это информация.
Потом, когда начнут выходить исторические труды и мемуары, настанет время для его знаменитых «замечаний». Он возвышает свой голос, только сталкиваясь с враньем, — особенно если это вранье в угоду какому-нибудь вельможе или свойственнику… Вот тогда Липранди бросается восстанавливать историческую справедливость; причем делает это едко, ехидно, чуть ли не со злорадством, невзирая на лица и приличия, цепляясь к словам и мелочам. Потому что у Истины мелочей не бывает.
Иван Липранди
«Замечания на воспоминания Ф. Ф. Вигеля»:
«Вигель, вслед за приведенными выше словами: «и начал (Князь Долгорукой) действовать отдельно», присовокупляет: «он велел Генералу Алексееву атаковать Шведов в укрепленных кирке и мызе Индесальми (!), а сам, с веселым духом, стал на пушечный выстрел от места сражения, чтобы распоряжаться движениями». Здесь ни в одном слове нет правды, исключая того, что Князь «распоряжался и был в веселом духе» (все это я говорю, и буду говорить далее, не по слухам, а как близкий участник в деле, за которое награжден серебряным Георгиевским крестом) <…>».
Война закончена победой. Мирная жизнь предоставляет гораздо больше времени для рекреаций, и способы его препровождения разнообразнее. В Або (теперь Турку) есть прекрасная библиотека, которой Липранди усердный посетитель, благо он свободно читает на латыни и почти на всех европейских языках. Но здесь же в городе и бывшие соперники, шведы, едва сдерживающие свое уязвленное самолюбие. Ссоры часты, но поединки строжайше запрещены. Однако Липранди уже знает, что иное нарушение стоит больше правил. Летом 1809 года состоялась дуэль, доставившая юному поручику славу по всей армии. Из поединка с известным шведским бретером, капитаном бароном Бломом, Липранди выходит победителем по всем статьям: и по молодецкой удали вызова, и по остроумию картеля, переданного через газету, и, наконец, по отваге и благородству самой схватки, принесшей победу российскому оружию. Герой срочно отправлен на юг, к армии, стоявшей против турок, но навсегда приобретает репутацию бретера и самого авторитетного эксперта в делах чести.
С начала Отечественной войны 1812 года Липранди в действующей армии, при штабе генерала Дохтурова. Маршрут как у всех: Смоленск, Бородино, Тарутино, Малоярославец, Красное. Заграничные походы. Лейпцигская «битва народов». Число боевых наград переваливает за десяток. Последовательное чинопроизводство вплоть до подполковника — за взятие Соассона. Позже об этом деле и о собственном скромном в нем участии Липранди напишет в пяти статьях на разных языках — только потому, что некоторые историки вознамерятся отнять всю славу двойного взятия французской крепости у храбрейшего, но уже покойного генерала Винценгероде и угодливо приписать ее тогдашнему генерал-адъютанту, а позднее военному министру, председателю Госсовета и кабинета министров светлейшему князю Александру Чернышеву. Именно эта независимость, бескомпромиссность и сделает труды Липранди бесценными для Льва Толстого, который тоже терпеть не мог официальных историографов. «Замечания» Липранди на «Историю Отечественной войны 1812 года» Богдановича (опять «замечания», любимый жанр!) лягут в основу толстовских инвектив. Подтверждение тому — посланное по почте отдельное издание «Войны и мира» с благодарственной надписью.
После заключения мира во Франции был оставлен Отдельный гвардейский (оккупационный) корпус. Командир корпуса генерал Воронцов и начальник штаба генерал Михаил Орлов поручили подполковнику Липранди организовать «военную полицию» — новшество, дотоле неведомое в русской армии. Однако, как оказалось, разведка на оккупированной территории неотделима от контрразведки, политический сыск — от криминального розыска. Позднее Липранди упомянет, что по заданию Воронцова он расследовал дело некоего тайного роялистского заговора («Общество булавок») и для сего входил «в сношения с французскими начальниками высшей тайной полиции в Арденнах и Шампании». В частности, не упустил случая познакомиться с уже прославленным Видоком. Молодой русский разведчик впервые видел вблизи криминальный мир, осваивал практику слежки, допроса, вербовки и т. п. Видимо, уже тогда он понял: в «полицейской профессии» (в том числе и в разведке) нравственная брезгливость неуместна.
В 1818 году русский корпус возвращается на родину. Липранди покинул Францию немного раньше, променяв гвардейский мундир на армейский — вроде бы опять из-за какой-то дуэли. Вместо столицы с блестящими перспективами по Генеральному штабу он очутился чуть западнее Тмутаракани — в Бессарабии. Впрочем, вскорости выяснится: перемены коснулись лишь внешности. Был гвардеец — стал армеец. Был холостой — стал женатый, а потом вдовец. Были французы — теперь молдаване да турки. Главное неизменно: по поручению все тех же Воронцова и Орлова Липранди занимается военной разведкой. Маниакальная любовь к собиранию сведений и составлению описаний наконец-то востребована как служба. Ему нужно знать все о приграничных и заграничных областях: Бессарабии, Молдавии, Валахии, Румынии, Болгарии, и еще далее — всей европейской Турции и Балканах. К европейским языкам добавляются азиатские и местные. С такой основательностью военной разведкой у нас еще не занимались. Потому и должности такой формально не существует: Липранди то числится в полках, то выходит в отставку, то вступает в статскую службу чиновником по особым поручениям при губернаторе, то опять приписывается к квартирмейстерской части. Позднее в одной из аналитических записок он предложит учредить специальную должность Генерал-Полициймейстера, удостоится высочайшей похвалы и награды — и только.
Его начальство не рассчитывало на такое безудержное рвение. Всем был хорош Михаил Орлов, но к разведке особого расположения не испытывал. Тульчинский штаб Южной армии, а тем более петербургский Генеральный штаб тоже явно недооценивали деятельность Липранди. По иронии судьбы, она окажется не слишком интересна и потомкам. Из всего кишиневского сидения Липранди будет извлечена единственная тема: дружба с Пушкиным.
Они появились в городе почти одновременно. Постоянно общались: сначала в Кишиневе, затем в Одессе — до самого отъезда Пушкина с Юга. Липранди рассказывал Пушкину о войнах и походах, в которых участвовал, о Париже, о ресторанах и театрах, о дуэлях, о румынах, греках и турках. Липранди ссужал Пушкина книгами — от всевозможных «Историй» до Овидия. Липранди знакомил Пушкина со множеством людей — от своих комбатантов по пяти кампаниям до примечательных аборигенов: молдаван, греков… Липранди пересказывал Пушкину молдавские народные сюжеты, из которых потом получились «Кирджали» или не дошедшие до нас «Дука…» и «Дафна и Дабижа». (Кстати, Липранди их прочитал по просьбе Пушкина и снял копии — «чтобы польстить Пушкину» или по привычке; в 1866 году копии эти, вероятно, держал в руках П. И. Бартенев, но дальнейшая судьба их неизвестна.) Липранди в январе 1824 привез Пушкина к «стотридцатилетнему Искре», видавшему Карла XII под Полтавой. Липранди передал Пушкину стихотворное послание от содержащегося под арестом Владимира Раевского…
Знал ли Пушкин о секретных занятиях Липранди? Неизвестно. Их переписка (продолжавшаяся, по словам Липранди, до 1829 года) не сохранилась. Липранди патологически глух к поэзии (позднее он будет даже слегка бравировать этим), юноша ему просто по-человечески симпатичен — и он делает для него больше иных восторженных почитателей таланта. Именно делает: рассказывает, показывает, учит… Потому что чувства без дела — пустой звук!
Александр Пушкин
«Выстрел»:«Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. …Сильвио (так назову его)…»
Иван Липранди
«Важность иметь положительные сведения о происходящем на правом берегу Дуная и о тайных кознях в Княжествах»:«Генерал-Полициймейстер Придунайских княжеств должен… иметь за собой заслуги, известность отваги, потому что могут представляться такие случаи, где эта последняя увенчает предприятие, а притом он должен будет иметь дело часто с такими людьми, как упомянуто выше, которых одна лишь известность его отваги подчинит ему безусловно, как бы они ни были буйны, ибо в понятии этих людей она одна составляет право власти. Он должен быть характера энергического, а вместе с тем и кроткого, свойств вкрадчивых и общежительных, ибо нигде более, при подобной должности, это не представляется до такой степени необходимым, как в обоих княжествах. Образ жизни его не должен быть роскошный, но неотменно открытый каждый вечер, где бы он ни случился во время переездов своих. Он должен собирать вокруг себя разнородные кружки, чтобы вести с ними веселые и откровенные беседы. В этих беседах и в особенности при неодолимой страсти Бояр к карточной игре…»
Дивизия Орлова была не вполне обычна. Свободомыслие было настолько публично, даже демонстративно, что первые контрдекабристские репрессии начались еще за два года до рокового декабря: арест Владимира Раевского, отстранение и ссылка самого Орлова. Однажды Липранди сорвался, подал в отставку и испросил заграничный паспорт — и сразу пошли слухи, что он хочет отправиться не то в Грецию к этеристам, не то в Италию к карбонариям. Или даже в Южную Америку, к Симону Боливару. Впрочем, вряд ли рационалиста Липранди могли увлечь романтические бредни. Он отлично знал: за прекрасной сказкой о свободолюбивых греках (итальянцах, американцах) кроется политическая грязь, интриги, борьба честолюбий, корыстолюбий и т. д. Может быть, он получил какое-то задание или конкретное предложение (необязательно из Греции или Пьемонта)? Или же смерть первой жены Томас-Розины побудила его к перемене мест? Или это эскапада в ответ на неудовольствие начальства? Так или иначе, в паспорте Липранди отказали.
В 1826 году Липранди оказался в числе заподозренных по делу 14 декабря: он со многими знался и вряд ли скрывал в разговорах свой скепсис по отношению ко всяческому начальству. Может, поэтому некоторые декабристы посчитали его «своим», о чем и дали показания на следствии. Только едва ли Липранди, при его-то парижском опыте и теперешнем роде занятий, рискнул бы примкнуть к какому-либо тайному обществу. Тем более к столь неряшливо, непрофессионально, просто безалаберно организованному. Доносчиком он тоже не был, как бы ни подозревали его в этом некоторые историки первых лет советской власти. Причем в первую — и в главную! — очередь потому, что просто не имел такого поручения. А уж если бы посчитал возможным выступить против заговорщиков — умалчивать об этом не стал бы.
Иван Липранди:
«Несколько слов о книге М. А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I»:«Итак, что за цель руководила автора скрывать имена большею частью главных преступников, описывая вместе с тем их действия, а других, стоящих далеко не на первом плане — называть поименно, иногда даже при совершенно ничтожных случаях <…>! Неужели это менажировка оставшихся родственников, своих однокашников, знакомых и т. п., получивших ныне Всемилостивейшее прощение?.. Словом, в заключение скажу, что весьма многие сочли рассматриваемую книгу — не книгой, сочинением, а просто — хитро придуманной спекуляцией того заведения, которым начальствует сам автор!»
Вигель, кажется, написал, что Липранди «сидел в одной камере» с Грибоедовым — броско, но неточно, как все его «Записки». Но эта натяжка по большому счету оправданна: Липранди, как и Грибоедов, был близок декабризму ровно настолько, чтобы быть обвиненным, арестованным, а затем оправданным и даже вознагражденным. Не более и не менее.
Последующее пятилетие — период самой бурной активности Липранди. С воцарением Николая Павловича романтические игры с поддержкой «свободолюбивых греков» и геополитические мечтания о Византийской христианской империи закончились. Закончилось и армейское вольнодумство. Во главе Южной армии становится Павел Дмитриевич Киселев, который начинает готовить самую «обычную» войну с Портой. Гений разведки и специалист по туркам, Липранди оказывается для Киселева настоящей находкой. А Киселев для Липранди — идеальным начальником.
Первый раз в жизни Липранди получает карт-бланш. В эпоху стремительных рекогносцировок и случайных перебежчиков он понимает, что главное в разведке — это система и исчерпывающая полнота сведений. Он рыщет по всей границе и за нею. Энергично вербует агентов, рассылая их по всему будущему театру войны и даже далее — в Австрию и Турцию. Дотошно собирает сведения о характере местности, состоянии дорог, крепостей, флотилий, портов и пристаней; о расположении войск, их вооружении, снабжении и настроениях солдат и офицеров. Исследует настроения всех населяющих этот бурлящий котел народностей и социальных групп. Изучает характер и привычки пашей, их министров и евнухов. Через подкупленных чиновников достает секретные фирманы Порты, переписку иностранных консулов — и доставляет к Киселеву в штаб. На него совершено три покушения, его упорство порой отдает авантюризмом, но он не останавливается до тех пор, пока не сводит все концы в аналитической записке — занудной, но всеобъемлющей.
Иван Липранди:
«Настоящее состояние турецкой армии и предполагаемая высадка союзных войск»:«Употреблять Греков в звании лазутчиков бесполезно, скорее опасно и положительно вредно. Во-первых, по врожденной этому народу хитрости и хвастливости всякое сведение, им доставленное, не только всегда бывает более или менее подкрашено, преувеличено или преуменьшено, смотря по тому, как выгоднее рассказчику; но, первое, есть совершенная его выдумка, чисто изобретение и фантазия, а во-вторых, Грекам слово тайна не известно, если возложить на него подобное поручение, то можно наверное быть уверенным, что он, прежде чем приступить к его исполнению, будет хвастаться сим, чтоб поважничать, а иногда и зашибить что-либо».
Когда война начинается, труды Липранди окупаются с лихвой: все сведения, по отзыву Киселева, «оказались столь же верными, сколь полезными для армии», и «армия наша ни разу не делала напрасных передвижений». Его на все хватает: он то в штабе, то на аванпостах, то в тылу противника, во главе партии — отряда, набранного им из сербских, албанских, болгарских волонтеров. Холодный расчет оборачивается отчаянным геройством: эти «кирджали» могут подчиниться только тому, кто превзойдет их в смелости. Они привыкли к ножам и пулям, но боятся пушек — следовательно, необходимо пройти под ядрами в полный рост, и «залегшее по канавам воинство« будет тебя боготворить. И Липранди проходит.
Однако победа парадоксальным образом делает все его труды ненужными: налаженную агентуру, точнейшие карты, знание восточной психологии. Балканы уже не актуальны: на очереди Польша и Кавказ. Да и зачем армии в мирное время заграничные секреты? — пусть ими занимается Нессельроде со своим министерством иностранных дел. Энциклопедические доклады Липранди уходят в Петербург и складируются в Генеральном штабе. А Липранди уходит в отставку — с чином генерал-майора.
Эта придунайская эпопея являет нам сценарий, который в жизни Липранди повторится еще не раз. Каждое «особое поручение» он воспринимает как начало чего-то фундаментально-титанического. Он отлаживает сложный механизм, способный работать долгие годы. Но когда подготовительный (колоссальный!) период завершен, — выясняется, что пользоваться плодами трудов Липранди никто не собирается. Более того, начальники даже испытывают некую неловкость от неуместной инициативности своего подчиненного. И он оказывается не у дел.
Липранди возвращается на службу только через восемь лет. П. Д. Киселев по старой дружбе находит для него место в министерстве внутренних дел. Снова — чиновник по особым поручениям. Печально привычное в XX веке словосочетание „особый отдел“ заслоняет от нас обыденное значение слов. Особый, по Далю, — значит отдельный, не общий. Оценить освещение столицы, обозреть распространение азартных игр — таковы первые «особые поручения» Липранди. Как Воронцов в свое время послал Пушкина рассмотреть саранчу — тоже особое поручение…
Липранди осваивается на новом месте. Все-таки вместо душного Юга — Северная Пальмира. Новая жена, греческая дворянка Зенаида Самуркаш. Дети. Вместо полковничьего мундира — вицмундир чиновника МВД пятого, а вскоре и шестого класса: действительный статский советник, «превосходительство». Впрочем, после четырех парижских лет Петербургом его не удивишь и не испугаешь, да и перемена мундиров для Липранди не внове. Он уже давно ощущает себя резидентом-аналитиком независимо от ведомственной принадлежности. Переход от внешней разведки к внутреннему сыску для Липранди почти незаметен: какая разница, к какому предмету применять свои способности!
Дело, соотносимое по масштабу с кишиневским, появилось только в 1841 году, когда министром внутренних дел стал Лев Перовский. По традиции, МВД политических дел не касалось — на то было III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии и Отдельный жандармский корпус. Начальником III отделения и шефом жандармов был Бенкендорф, а его дважды заместителем — Дубельт. Они-то и занимались тем, что особо беспокоило императора; только императору подчинялись и только перед императором отчитывались. С ревнивой точки зрения прочих ведомств — временщики и выскочки. У Перовского же свои амбиции. Во-первых, он считает, что такая неразбериха ведет лишь к беспорядку и что систематическая работа осмысленнее любой кампанейщины. Во-вторых, он хочет, чтобы его министерство было поближе к трону, а значит, без политики не обойтись. Он разворачивает энергичную деятельность и организует новые комиссии, которые прежде всего должны разгрести старые завалы. Липранди возглавляет одну из них — чуть ли не самую безнадежную: по делам раскольников и скопцов.
Известно, что император терпеть не может бессистемность в делах веры. Поэтому Липранди обязан рассортировать, разложить по папочкам и картотекам, а затем обобщить материал тысяч архивных дел — начиная с времен Алексея Михайловича. На каждые толк, раскол, секту нужно составить справочку: кем основана, когда, кого почитает, чему учит, что отвергает; где распространена, среди каких социальных и этнических групп. Дальше — аналитика: представляет ли секта угрозу государству и главенствующей Православной церкви — учением ли, практическим изуверством или злоумышленной конспирацией. И если да, то требуются сведения практические, полицейские: фамилии действующих ересиархов и старост, списки общин, адреса, каналы связи — тут уж работа архивно-аналитическая сменяется агентурной. Липранди чувствует себя, как рыба в воде! Он только так и умеет работать — без отпусков, с утра до ночи, «уделяя родным лишь вечер в неделю». Размах деятельности колоссальный. Минимальные выдержки из одного только дела о Белокриницком раскольничьем архимандрите Геронтии Левонове (в итоге выслеженном и арестованном), опубликованные в 1871 году, занимают полтораста страниц печатного текста.
Иван Липранди
«Краткое обозрение русских расколов, ересей и сект»:«В Скопческой же молельне Царева, взятой мною в Ноябре 1843 г., найден был паспорт, выданный самим Богом, за его печатью».
«Из дела, производившегося в 1846 году, в Галиче, и известного в Министерстве Внутренних Дел, видно, что отличающийся закоренелостию и дерзостию тамошний раскольник Кокин употреблял разные непозволительные выражения противу Царственного Дома, присовокупляя к тому, что «не существовать Дому Романовых; что соберутся в числе 15 тысяч, сплетут ременные вожжи для Государя» и т. п. Это даже он подтвердил и при допросах, прибавив только, что вожжи шелковые и хранятся в Балахонском уезде в Томсеньевской обители, у матушки Александры» и пр. и пр.»
На эту работу уходят годы. Позднее Липранди упомянет цифру в 10 тысяч раскольничьих дел. Невинно заблуждающихся передают церковным властям на увещевание и возвращение в лоно, злоумышляющих — жандармам, то есть графу Алексею Орлову (который в 1844 г. сменяет умершего Бенкендорфа) и Дубельту — еще парижским знакомцам Липранди. Но отношения между ведомствами — самые что ни на есть заклятые. И у Липранди раздражение накапливается…
Иван Липранди
«Краткое обозрение русских расколов, ересей и сект»:«Во все время, что Л. В. Дубельт занимал место начальника Штаба Корпуса Жандармов, арестованные в III Отделении пользовались всеми своими привычками, часто излишними, а иногда даже и прихотливыми».
«Обольщения, делаемые скопцами, так заманчивы, что, будучи ссылаемы, они находят возможность в местах ссылки увлекать новые жертвы. Примеров множество. Так, в 1855 г. в доме Генерал-Лейтенанта Дубельта дворник его, крестьянин, был оскоплен».
В 1848 году в Западной Европе случается революция — и противостояние МВД и III отделения, полиции и жандармов, достигает апогея. Кто быстрее угодит монаршему раздражению против гнусных социалистов? И в этот момент Николаю становится известно о 27-летнем переводчике Министерства иностранных дел Михаиле Буташевиче-Петрашевском, эксцентрическом вольнодумце, собирающем по пятницам у себя дома таких же, как он, болтунов… Не то в минуту раздражения против Орлова, не то по каким-то иным соображениям, но император поручает провести расследование Перовскому. А тот — Липранди.
58-летний генерал и кавалер берется за новое дело. Не составляет большого труда узнать, о чем идут разговоры у Петрашевского: социализм-коммунизм, свобода-равенство, Прудон-Фурье… Но в задачи Липранди никоим образом не входит анализ социалистических теорий — противозаконность их установлена условиями игры. Еще менее склонен он недооценивать болтовню. Он повидал людей, которым такая «убийственная болтовня» (Вяземский о декабристах) вкладывала в руки оружие — и в Париже, и на Юге, и на Сенатской площади. За многие годы у него собралась целая картотека на тех, кто поначалу казался вздорным шалопаем, а потом совершал самые злодейские кровопролития. Липранди видит в Петрашевском настоящего врага, угрозу государству и строю — таков его личный опыт. И если злоумышленники легкомысленно болтают о своем на каждом углу, не задумываясь о свидетелях и уликах, это не значит, что следствие против них нужно вести спустя рукава.
Липранди начинает со сбора информации. Двое полицейских агентов, переряженные в извозчиков, каждую пятницу подкарауливают расходящихся гостей, а затем докладывают имена, адреса, подслушанные разговоры. Начинает проступать схема: ядро обрастает цепочками связей, ячейки заполняются людьми, о каждом из которых необходимо навести справки.
Но пока это лишь схема. Нужна информация изнутри. Нужен агент-информатор. На Юге Липранди вербовал их десятками. И сейчас он безошибочно выбирает из многих одного: Петра Антонелли. Тот молод (едва 23 года), небогат (собственно, почти нищ), поверхностно, но разносторонне образован (сын итальянца, академика живописи; студент 1-го курса университета) — и очень нуждается в службе и деньгах.
Иван Липранди:
«Агент мой должен был стать выше предрассудка, который в молве столь несправедливо и потому безнаказанно пятнает ненавистным именем доносчиков таких людей, которые, жертвуя собой в подобных делах, дают возможность правительству предупреждать те беспорядки, которые могли бы последовать при большей зрелости подобных зловредных обществ».
Антонелли «становится выше» (хотя и просит сохранить в тайне свою роль), оставляет университет и устраивается в тот департамент МИДа, где служит Петрашевский. Вскоре они знакомятся, и после разговора-другого Петрашевский принимается обращать юную ищущую душу в истинную веру. Антонелли вдохновенно разыгрывает наивность и энтузиазм, а затем пишет обстоятельные доносы своему резиденту. Липранди засылает «в логово» еще двоих агентов: мещанина Николая Наумова и купца Василия Шапошникова. С каждым донесением масштабы злонамеренной противоправительственной конспирации разрастаются на глазах: количество действующих лиц переваливает за сотню, открываются новые адреса регулярных собраний, филиалы в различных городах. Кипами громоздятся копии речей и лекций (подчас литографированных во множестве экземпляров), переводов и рефератов. В любом поэтическом восклицании Липранди видит призыв к непосредственному действию, в пресловутом письме Белинского к Гоголю (чтение и обсуждение которого, в конечном счете, станет основанием для смертного приговора Достоевскому!) — зловреднейшую пропаганду.
В конце концов начальству представляется обширнейший (как всегда) доклад. Но тут дело забирают у МВД и передают жандармам. Вместо ареста всех вместе, на очередной «пятнице» (так предложил Липранди), Орлов приказывает арестовывать по отдельности. Липранди узнает о готовящейся «тайной» операции на улице от знакомого, но ничего не может сделать. Арестованных свозят в общую залу, где устраивают им переклички и дожидаются «опоздавших». При этом фамилии Антонелли как агента полиции и Липранди как проводившего следствие разглашаются едва ли не намеренно.
Липранди не понимает того, что очевидно другим. Никому не нужно, чтобы петрашевцы предстали такими, как он о них доложил. Жандармам — чтобы общество, действовавшее у них под носом, оказалось обширным и опасным. Министру иностранных дел Нессельроде — чтобы у него в департаменте свила свое гнездо злодейская конспирация. Министру просвещения Уварову, комитету по делам печати, Святейшему Синоду — чтобы легально напечатанные книги являлись вреднейшей пропагандой. Никому не нужно: у всех сильнейших людей государства есть подчиненные, а то и родственники, включенные в позорные списки. Даже Перовский и Киселев уже сами не рады, что ввязались: из-за Липранди они могут перессориться со всем светом. В высочайше утвержденной комиссии — те, кто не имел никакого отношения к расследованию: комендант Петропавловской крепости И. Набоков, начальник штаба жандармов Л. Дубельт, товарищ военного министра В. Долгоруков, начальник над военно-учебными заведениями Я. Ростовцев… Липранди включен в «ученую комиссию» — бумажки подносить…
Результат предрешен. Вместо разветвленного заговора — группка безнравственных, испорченных молодых людей. Вместо стратегической программы контрпропаганды, предложенной Липранди, — показательная жестокость расправы и столь же показательная монаршая милость.
«Мнение действительного статского советника Липранди»:«Ныне корень зла состоит в идеях, и я полагал, что с идеями должно бороться не иначе, как также идеями, противупоставляя мечтам истинные и здравые о вещах понятия, изгоняя ложное просвещение — просвещением настоящим, преобращая училищное преподавание и самую литературу в орудие, — разбивающее и уничтожающее в прах гибельные мечты нынешнего вольномыслия или, лучше сказать, сумасбродства».
Слишком хорошо выполнивший поручение Липранди становится человеком, с которым никто не хочет иметь дела. Для одних он — злодей презреннее Петрашевского; для других — самый «коренной жандарм». Позднее Липранди не побоится опубликовать в «Полярной звезде» отрывок из своего «Мнения…». Но оправдания в меру беспринципного (или не в меру принципиального) сыщика становятся лишь поводом для насмешек Герцена, из заграницы дирижирующего общественным мнением. Он называет Липранди не иначе как «трюфельной ищейкой» и «поэтом шпионов». Герцена же в России читают все.
«Мнение действительного статского советника Липранди»:
«Некоторые из открытых соучастников, казалось мне, могли быть точно заговорщиками <…>; у них видны намерения действовать решительно, не страшась никакого злодеяния, лишь бы только оно могло привести к желаемой ими цели. Но не все были таковы. Наибольшая часть членов предполагала идти медленнее, но вернее, и именно путем пропаганды, действующей на массы. <…> Из всего этого я извлек убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения».
Едва ли не впервые в жизни Липранди оправдывался. Он усомнился в собственной правоте, а для него это смерти подобно. Если я здесь неправ — я везде неправ. Да и в чем моя ошибка? Почему против внутренних врагов нельзя действовать методами, общепринятыми против врагов внешних? Ведь я же не предатель, я не изменял ни своим убеждениям, ни своим друзьям. И в самом деле: почему именно он предстал главным злодеем, а не его начальство, не следствие, не Антонелли, в конце концов?
Липранди примет несправедливое и бессмысленное презрение, но не раскается и даже, видимо, не поймет… А служба тем временем идет под откос. Липранди продолжает заниматься раскольниками, но по министерству пускают слух о неких «упущениях по службе» и, что еще противнее, о взятках с раскольников. Ни доказательств, ни расследования; осадочек, однако, остается. И когда в 1852 году Перовский выходит в отставку, комиссию прикрывают. Липранди остался без дела, а потом и без места. Два года спустя, выведенный за штат, он снова переименовался в генерал-майоры и попросился в действующую армию в Крым. Не пустили.
Летом 1856 появились слухи, что готовится покушение на молодого государя Александра II — в Москве, во время коронации. Свежий начальник III отделения Василий Долгоруков мечтал о громких разоблачениях; и ему показалось было, что Липранди идеально подходит для этого расследования. Однако тот, по своей идиотской честности, не нашел ничего. Как в сказке про «вершки и корешки» — опять не угадал…
Это было его последнее «особое поручение».
В 1861 году Липранди вышел в отставку. На этот раз — окончательно.
В 70 лет можно оглянуться назад.
Казалось бы: жизнь удалась. Шесть победоносных кампаний. Множество наград, от боевых орденов до высочайших пожалований. Генеральский чин.
Но Липранди понимает и другой итог. Агентурная сеть, которую он наладил в Придунайских княжествах в 1820-е, развалилась сразу же после его отъезда. Донесения с отчетами и аналитическими записками свалены в штабных архивах. В 1848 году Россия вводит войска в Молдавию и Валахию, в 1849 русский экспедиционный корпус под командованием И. Ф. Паскевича отправляется в Венгрию, а лучший военный специалист по Балканам тем временем ловит социалистов. В его петербургской квартире лежат обширнейшие материалы по европейской Турции, по народам Юго-Восточной Европы, — но когда начинается Крымская война, материалы эти потребуются только его братцу, генералу Павлу Петровичу Липранди. Забежим вперед: когда в 1877 году откроется русско-турецкая война, в строю будет уже племянник, генерал Рафаил Павлович Липранди. Но архивы Ивана Петровича будут интересовать только историков, а не военных и политиков.
Десятилетняя работа по раскольникам тоже заброшена. Он писал, что раскольников за веру теснить не нужно, что «основательно и разумно недовольные» в государстве не вредят ни власти, ни вере православной. Не заметили, не вняли. А что по классификации Липранди кружок славянофилов во главе с Хомяковым, Киреевским и Аксаковыми описан как секта — над этим не посмеялся только ленивый. И еще эти взятки…
Липранди ничего не может с этим поделать. Ему не изменить ни настоящего, ни будущего. Но он, по крайней мере, не позволит переврать прошлое. Липранди обращается к своему архиву.
Кое с чем, правда, уже пришлось расстаться. Библиотека Липранди составляла тысячи томов: практически все, что издавалось касательно Балкан и европейской Турции. На всевозможных европейских и восточных языках. Инкунабулы XV и палеотипы XVI века, рукописные сборники и гравированные карты. Собрание материалов о войне 1812 года: книги, брошюры, листовки, манифесты (каталог опубликован — более 1000). Книги из французской королевской библиотеки, вывезенные из Парижа. Книги, которые читал в Кишиневе Пушкин. — В конце 1850-х 3000 томов, «специально относящихся к Турции», были проданы библиотеке Генерального штаба за 2000 рублей. Сумма по тем временам не маленькая — практически годовое жалование. (Впрочем, в начале тридцатых он получил столько же в награду от императора за одну аналитическую записку об организации военной разведки.) Но военное командование, видимо, и эту сумму считало благотворительной — экзотическая коллекция была раскассирована, и в 1880-е, после завоевания Средней Азии, частично отправлена в Ташкент…
В 1866 году Иван Петрович Липранди стал действительным членом Общества истории древностей российских при Московском университете. Его не интересовали доклады и обсуждения — нужна была возможность высказаться самому. За двадцать последних лет жизни Липранди напечатал в «Чтениях…» Общества десятки работ, тысячи страниц. Он писал обо всем, что его волновало и чем он занимался в течение своей жизни. О политическом терроре, о покушениях, о взятках и взяточничестве, о необходимости реорганизации полиции (в первую очередь — тайной), о работе с сектантами и раскольниками, о польской эмиграции и германском Drang nach Osten.
Это уникальные труды, совмещающие в себе исторический анализ с живым взглядом очевидца. И единственная их цель — восстановление истины и справедливости: к истории, а значит, и к себе. Потому что он сам — история и древность российская!
Иван Липранди:
«Война 1812 года. Замечания на 2-й том… Богдановича»«…Таково мое мнение, которое я мог бы развить, на основании Истории и опыта, не имея никакого притязания на докторскую мантию, как г. Богданович упрекнул меня в этом желании в первом нумере Военного Сборника. Я пишу не для кафедр, а для биваков».
Однако возраст берет свое. В тоне все больше злорадного предвкушения: вот видите, я же говорил! То ли еще будет! Он абсолютно достоверен: ни одного не то что вымышленного, но даже сомнительного факта. Но все чаще они приводятся только для того, чтобы свести счеты с недоброжелателями, среди которых все больше покойных: Чернышев, Алексей Орлов, Дубельт, Вигель… Он пережил своих врагов и своих покровителей. Он пережил своих современников, даже младших. Он пережил бы свое время — если бы хоть одному времени принадлежал. Знал бы он, что из всей его жизни потомков будут интересовать только те его дневниковые записи, в которых упоминается 20-летний столичный проказник, присланный в Кишинев на исправление!
